Киллер рядом – к покойнику

Михаил Серегин, 2001

Связываться с бабами всегда дело рискованное. А уж если они стервы и в деле замешан миллион баксов, то заключать с ними сделку значит подписывать себе смертный приговор. Но Свиридов не лох, чтобы умирать из-за стервозных баб и кучи денег. Он совсем не лох, он – вольный стрелок, киллер высочайшего класса.

Глава 1

Кандидатура для второго отдела

— Я думаю, что необходимо подумать о замене Комедианта, — сказал развалившийся в кресле осанистый господин с острыми, мелкими чертами узкого лица и пронзительными голубыми глазами. — Некачественно работает. А, Микулов?

Упомянутый Микулов, высоченный статный мужчина лет около тридцати пяти, в идеально пригнанном по атлетической фигуре дорогом костюме, согласно качнул головой, но ничего не сказал.

— А недавно мне позвонил лично Борис Александрович и сказал, что он недоволен работой службы.

Вот тут на лице Микулова, гладком, упитанном, невозмутимом, впервые проклюнулось что-то похожее на эмоцию.

Более того, эта эмоция, по всей видимости, была — смятение. Сдержанное, отретушированное самообладанием и выдержкой, но, тем не менее — смятение.

— Лично? — переспросил он.

— Да, сам Борис Александрович.

— Ничего себе!

— Да я и сам не мог полчаса после разговора с ним отдышаться. Хотя говорил-то он коротко и спокойно.

— И он сказал о Комедианте?

— Нет, но он сказал, что если служба работает таким недопустимым образом, то надо менять ее руководство. Кардинально.

— А состав? — после паузы спросил Микулов. — И состав менять?

— Да, кое-кого придется вычистить. Обновить. Тех, кто наиболее явно засветился в некомпетентном проведении последней операции. Да… — мужчина нервно затянулся и, выпустив несколько колец дыма, продолжил: — У меня есть кандидатура шефа второго отдела. Да ты садись, Микулов, — произнес он, увидев, что у вытянувшегося перед ним парня дрогнули колени, — сам понимаешь, в ногах правды нет. Одна кривда, да и та только у кавалеристов. — Он улыбнулся своей немудреной сомнительной шутке, а потом снова переключился на серьезный, пронизанный внутренним напряжением тон: — Серьезный человек. Очень серьезный. Таких спецов в России, прямо скажем, немного. Правда, парень сейчас не в лучшей форме. Придется его, пользуясь языком гэбистов, немножко разработать, а только потом понемногу начинать вводить в курс дела и будущей работы.

— То есть как… он не из наших, Евгений Ильич?

— Нет, — на лице Евгения Ильича промелькнула мина откровенного презрения. — Не из ваших.

— Кто такой?

— В данный момент он пребывает в статусе пациента психиатрической клиники.

На лице Микулова расплылось, как жирное пятно на девственно белой скатерти, недоумение.

— То есть — психиатрической клиники?

— А вот так, — ответил Евгений Ильич. — Это я его туда упек. Да ты что, никак слышал от ребят? Пусть немножко полечится, такими кадрами нельзя запросто разбрасываться. Да и хорошая проверка на вшивость, эта психиатрическая клиника. Когда-нибудь, скажем, вот ты вызовешь у меня сомнения в твоей профпригодности — пристрою в «дурку». Там мигом раскусят, кто таков и с чем тебя кушать.

— Разговор-то не обо мне, а о вашем старом знакомом, — с неудовольствием проговорил Микулов.

— Ну да. Я его знаю уже лет пятнадцать, с тех пор, как он проходил стажировку в Афганистане и получил зачет по третьему спецкурсу стрелковой подготовки — стрельбе из снайперской винтовки.

— Зачет?

— Он сдавал зачет по снайперской стрельбе и застрелил трех моджахедов — одного с полутора километров, другого — в условиях начинающейся песчаной бури — с километра. Третьего — с трехсот метров ночью с вертолета. Если учесть, что тогда ему не было и девятнадцати, то, сам понимаешь, Микулов… он действительно не из ваших.

— Это что же за Бэтмен такой? — осторожно осведомился Микулов, бессознательно напрягая мощные бицепсы и предплечья. — А, Евгений Ильич?

— Был такой малоизвестный спецотдел ГРУ. «Капелла» назывался. В нем состояло всего четырнадцать человек. Все элитные офицеры разведки, подготовленные по мировым стандартам и выше. Милейшие люди. Хоть сейчас и смеются над легендами вокруг старого союзного спецназа типа «Альфы», «Вымпела» и так далее, но я все равно скажу: готовить кадры умели лучше, чем сейчас. Просто мне приходилось некоторое время работать вместе с ребятами из «Капеллы». Добродушные, веселые, улыбающиеся люди. Совершенно не зажатые, на «совков» не похожи. И я видел, как эти самые милые люди выполняли распоряжения своего руководства. Виртуозная работа. Все-таки как-никак — государственные киллеры. Ничего подобного нет среди нынешних дровосеков, слесарей и мясников, которым взбрело в голову оставить прежнюю профессию и направиться на переквалификацию под бодрый речитатив: я бы в киллеры пошел, пусть меня научат. Убийцы… — презрительно протянул Евгений Ильич. — Меня всегда умиляло то, что Солоника называли суперкиллером. Да какой он суперкиллер, а? Курганский мусор, которому вздумалось поиграть мускулатурой и пострелять в лошков, которые подставлялись под выстрел. По его раскладу выходит, что он и Сильвестра, и Отари, и еще половину серьезных людей в Москве завалил. И рейхстаг он брал, и Цезаря мочил, и Иисуса распинал. Суперкиллер! — фыркнул Евгений Ильич. — Ну откуда у него подготовка и знания?

Микулов пожал плечами, не поняв половину речи шефа, а половину прослушав.

— В общем, этот человек содержится в дурке уже месяц. Достаточно. Он вполне еще годится для работы с нами, хотя нервишки у него уже не те. Так, — Евгений Ильич открыл стол и извлек оттуда пухлую черную папку, — вот тебе, Микулов, материалы по нему.

— Но руководителем отдела… — с сомнением выговорил Микулов.

— Ознакомься и завтра поезжай, — безапелляционно перебил его Евгений Ильич и бросил папку Микулову.

Микулов открыл ее и увидел на первой странице крупную цветную фотографию человека лет тридцати с небольшим, с точеными чертами смуглого красивого лица и чуть прищуренными светлыми глазами. Твердая линия поразительно четко очерченного рта, высокий открытый лоб. Едва заметные морщины в уголках глаз.

— Свиридов Владимир Антонович, — прочитал Микулов. — Сви… да вы что, Евгений Ильич?

— А что? — невозмутимо отозвался тот.

— Это же тот самый безбашенный ублюдок, который месяц назад в ресторане…

— Совершенно верно, — холодно сказал Евгений Ильич. — У тебя хорошая память, Микулов.

— Да тут будет хорошая, когда он нашего пацана и еще троих…

— Ну так что ж, тем хуже для них. А ты когда-нибудь видел людей, которые в таком состоянии, как этот Свиридов тогда в ресторане, вырубали по полдесятка не самых слабых парней. Нет?

— Н-нет.

— Ну так вот, Микулов. Ты поедешь в «дурку» и отвезешь Свиридова на базу. Через неделю, как оклемается — ко мне. Все ясно? И чтобы никаких фокусов!

— А если ребята его в расход… — начал было Микулов, но был прерван почти что рыком, который в устах такого спокойного, выдержанного и внешне холодного человека звучал страшно:

— Не разъедай мне тут плешь, ур-род! Я не люблю повышать голос, — сказал он после значительной паузы, в продолжение которой Микулов, окаменев и потупив глаза, конвульсивно вцепился в край черной папки, — но когда я вижу, что человек упорно не желает проявлять свою понятливость или вовсе демонстрирует ее отсутствие, то волей-неволей вынужден говорить на повышенных тонах. Иди, Микулов. Жду тебя через неделю. И не одного…

* * *

— Хто без греха… пер-р-рвый брось в нее камень… — бормотал маленький тощий старикашка в жеваной пижаме, тычась лбом в пол и время от времени увеличивая амплитуду своих движений и со всей своей дури вписываясь умственно ущербной буйнопомешанной головушкой в грязный и кем-то старательно заплеванный пол.

— Когда я встретился с Львом Николаевичем Толстым, — хорошо поставленным звучным голосом проговорил толстый мужчина с гладким широким лицом, провисшим и разменявшимся на бесформенные жировые складки подбородком, — когда я встречался с Львом Николаевичем Толстым, он сказал мне так: «Э-эх, Иван Михайлович, двое нас, писателей, на земле русской осталось! Двое! Ты, да я, да еще Антошка побоку, Чехонте который». Хор-роший, сказал Лев Николаевич, Антошка рассказ написал. «Душечка». Ду-у-ушевный. А как мой рассказ прочитал, так слезами горючими плакал и бородой так утирал. Бер-р-рет за душу рассказ-то! — вдруг гаркнул мужик в самое ухо только что закончившему ломать лбом пол и поднимающемуся на ноги старикашке в жеваной пижаме.

Тот повалился на бок и, щуря на «гения» подслеповатые глаза, забормотал:

— Клубника-земляника… клубника-земляника… сено-солома… Уагадугу… сиропчик…

— Хор-роший рассказ, — с пафосом продолжал толстяк. — Уж утешал я Льва Николаевича, утешал. Чего плачешь? А он говорит: птичку жалко.

На кровати приподнялся мужчина неопределенных лет, небритый, с синевой под глазами и всклокоченными волосами, осовело покосился на чудо-литератора и хрипло спросил:

— Что за рассказ-то… ты, Гоголь недобитый?

— Ох, птичку жалко-о, — внезапно жалостливо завопил толстяк, — писатель земли русской… Лев Ник-ко… жалко… бородой слезы вытирал… птичку…

— Что за рассказ-то?! — рявкнул небритый так, что старикашка в жеваной пижаме, уже было приподнявшийся с пола, снова повалился на грязный складчатый линолеум и обиженно забормотал что-то под нос.

— Написал я рассказ, — испуганно заморгал на небритого толстяк, — душевный. «Муму» называется. Плакал Лев Николаевич, его читаючи. Пла…

— Да заткнись ты, дятел! — грубо оборвал его небритый и отвернулся к окрашенной в бледно-голубой цвет стене, пахнущей затхлостью, клопами и почему-то кислой капустой.

Небритому мужчине неопределенного возраста, с измятым, нездорового цвета лицом, было о чем подумать.

Последний месяц его жизни прошел в каком-то бредовом тумане, пелену которого не могла разодрать даже абсолютная вменяемость — не скажу нормальность — этого человека, пятую неделю содержащегося в палате с психами, шизофрениками и параноиками.

…Нормальное существование Владимира Свиридова оборвалось великолепным августовским вечером, когда он и его лучший друг Афанасий Фокин, а также младший брат Владимира Илья проматывали остатки очень даже приличного наследства, оставленного братьям Свиридовым убитым в Санкт-Петербурге дядей Анатолием Григорьевичем Осоргиным.