Если женщина просит

Михаил Серегин

Ее «мечта» исполнилась – она стала валютной проституткой. Красивая жизнь, о которой Аня знала только понаслышке, превратилась в реальность. Но однажды сутенер подложил ее под нужного человека – зятя известного банкира. Да только этого зятя давно киллер поджидал. И замочил его прямо на Аниных глазах. Теперь придется Ане вести собственное расследование и разыскивать убийцу. Ведь все подозревают в убийстве именно ее. А сроку ей отпущено всего два денька, иначе труба…

ГЛАВА 3

ОТЕЦ НИКИФОР

— Да вы че, пацаны… мне, типа, надо в два нуль-нуль быть на Курской площади как штык… подъехать тама надо. Да вы че, в натуре? Да вы знаете, кто я… ик! кто я т-такой?

— Знаю, знаю, — лениво говорил рослый секьюрити в черном костюме и с бэйджем «ЛЕОНИД. Служба безопасности» и отталкивал шатающегося клиента. — Ну перебрал ты, мужик. Веди себя прилично. Иди в зал. Там сейчас шоу начнется с девчонками.

— Странно, — пьяно удивлялся клиент, плотный и низенький бородатый мужичонка в черной рубашке и узких голубых джинсах, к которым был прицеплен сотовый телефон. — Помню, я тут как-то раз нажрался с одним моим коллегой, так нас с ним в шею. Да еще морду набили… мы. Мой коллега… ик! он раньше служил в… в-вы… спецназе ГРУ. Он одному вашему руку сломал, а второму — стол, за которым тот, второй, сидел. Здорррровый был паря, этот мой… приятель! Два метра, а в плечах — еще м-метр. Косой… метр… как это говорится: в плечах косая… косой…

— Сам ты косой! — сказал Леонид из службы безопасности. — Иди, иди в зал.

Тот попытался было обогнуть охранника, но снова уперся в его широченный корпус и запрыгал, смешно переваливаясь на коротких толстых ножках, обтянутых джинсами. Его взгляд натолкнулся на бэйдж, и бородатый медленно прочитал:

— «Ле-о-нид». Леонид! Так ты че, Леня, что ли?

— Леня, — невозмутимо подтвердил секьюрити.

— И я Леня! Давай дружить… Ленями! — бухнул бородатый и попытался было обнять огромное тело бодигарда, но тот легонько оттолкнул назойливого посетителя ночного клуба, и бородатый колобок отлетел к стене, едва устояв на ногах, крутившихся, как на шарнире, под толстой выпирающей задницей.

— Ты уже три раза говорил, что ты Леня, — невозмутимо произнес второй охранник, на бэйдже которого было написано: НИКОЛАЙ.

А вот теперь бойцовый клиент разозлился по-настоящему. Надулся, как та жаба, которая хотела перерасти вола, да в результате и лопнула от натуги. Круглое добродушное лицо, и без того багровое от неумеренного употребления алкогольных напитков и врожденного полнокровия, стало и вовсе бордовым.

И неизвестно, что за батальная сцена произошла бы дальше, не появись в этот момент Аня.

Она окинула взглядом наличествующих мужчин и, убедившись, что бородатый колобок и есть искомый раздолбай, жаждущий избавить от своего общества посетителей «Аттилы», подплыла к нему и спросила:

— Простите, вы Леонид?

Услышав у самого своего уха мелодичный женский голос с вкрадчивыми бархатными интонациями, толстяк медленно повернулся — так, как поворачиваются грузные люди с бычьей шеей, то есть всем телом.

Узрев возле самого своего плеча высокую стройную девушку лет двадцати двух—двадцати трех, затянутую в весьма откровенное платье и оснащенную прелестными длинными ножками, буян Леня расплылся в широченной пьяной улыбке, которая сразу навела Аню на мысль, что никакого отношения к убийству Кислого этот смешной толстый человечек не имеет, да и вообще отроду ничего опаснее бутылки — какой уж тут пистолет! — в руках не держал.

Но Дамир так распорядился. Ему виднее, что делать. Ведь он ясно дал ей понять, каким именно органом, по его мнению, мыслят женщины.

— Я — Леонид? — переспросил толстяк. — А, ну да, я — Леонид. Для вас — Леня. Рррразрешите угостить вас шапан… марти… вод… вот.

И, не дожидаясь ответа, подхватил Аню под руку и потащил в зал.

Усевшись за столик и стараясь говорить что-то впопад непрестанно трещавшему Лене, Аня поймала на себе пристальный взгляд Дамира. Он увидел, что она смотрит на него, и кивнул: продолжай.

— Я тут часто бываю, — распространялся Леонид. — Вввас как зовут? Аля? Юля? А, ну да… Аня. Так вот, Анечка, я что-то тут тебя раньше не видел. Бывал я тут… бывал. И этим, которые у дверей, на чай давал частенько. А они у вас какие-то небля… е-бля… ебла… н-н-н… небла-го-дарные! — наконец-то удосужился выговорить Леня. — А как вы относитесь к Конституции Анголы? Никак, да? Ну тогда, это самое, послание святого апостола Павла к коринфянам. Не читала? Нет? И прррравильно! Я его кажнн… кажный раз когда с амвона… вона… вон аннно што!

Словесный понос толстячка был перекрыт, как некая украинская река — ДнепроГЭСом, приходом официанта, который принес заказ Леонида.

Немедленно после того, как была распита первая порция заказанного напитка — толстяк не распробовал, какого именно, а Ане было все равно, — он повел сбивчивый и перескакивающий с пятого на десятое рассказ дальше:

— Был у меня один коллега… Он у вас тут часто бывал. Афоня Фокин… он года полтора назад уволился из Воздвиженского собора, попом там был, как я вот сейчас — на его месте. А я тогда дьяконом был.

— Так ты что, священник? — произнесла Аня, и на ее лице появилась бледная улыбка. — А мобильник, это что — прямая связь с господом?

— А то! — торжествующе ухмыльнулся тот. — В храме я зовусь отец Никифор, а в миру м-м-м… в общем, так я Леня Никифоров. По паспорту. Хотя бьют-то не по паспорту, а ниже пейджера. Баба с возу — потехе час… не, не туда я что-то. Про что я говорил, а… Катенька?

— Про Фокина какого-то, — отозвалась Аня.

— Ну конечно! — обрадовался отец Никифор. — Про него, родимого. Так вот, как-то раз мы с ним, это самое, пришли сюда. Ну, выпили немного. А потом, значит, халдеям местным почему-то не понравилось, что Афоня выворотил с корнем этот… шест, вокруг которого девчонки крутятся. Ба-а-гатырской силы был мужик! А этим вашим не понравилось. Ну, нас отсюда попросили, мы, естессно… ик!.. ни в какую. — Чудо-священничек закатил глаза к потолку, вероятно, призывая господа и всех ангелов его, что так оно и было и что нельзя препятствовать святым отцам на мирской их стезе. — А п-потом вызвали этих… архангелов из вне… вневедомственной охраны. Ну и повязали, м-муссса-а-ара: дескать, дорогие служители культа, п-переусердствовали вы в плане культурного отдыха.

Аня, которой в этот вечер было определенно не до легкомысленных рассказов про пьяные выходки святых отцов, улыбнулась: от этого человека, несмотря на то что он был определенно пьян, веяло чем-то легким, светлым. Своим бормотанием, которое было смешно пересыпано иканием, он словно снимал чудовищное напряжение, скручивающее ее в клубок издерганных нервов. Да, бывают такие… вот такие люди.

Хотя в эту минуту Аня была куда как далека от того, чтобы предположить: среди мужчин попадаются и хорошие люди.

По крайней мере — лучше Дамира.

А отец Никифор продолжал болтать, подливая ей… ну да, конечно, это текила:

— А п-потом нас передали деятелям ППС, то бишь патрульно-постовой службы. Меня просто так посадили в этот… «уазик», а на Афоню… на Афоню наручники надели. Так и записано в про-то-коле: в-в-в… ввиду особо значительных размеров задержанного надеть на него н-наручники.

— И что? — спросила Аня, чокаясь с ним.

— Как — что? — передернул круглыми плечами служитель церкви. — И повезли в в-вытрезвитель. А потом Афоня немножко протрезвел, очухался, разорвал эту цепочку к черрртовой матери, прости меня, господи, грешного… а п-потом выломал дверь машины и перевернул этот «уазик» набок вместе с ментами. Меня выволок… ик!.. и свалили мы. «И исшед вввон, плакося горько». А доблестные блюстители порядка сидели и не пикнули, пока мы с Афоней все столбы не обстукали в ближайшем квартале. И з-за угол не завернули. Там как раз кабак был… в розлив в котором, значит, продают…

Он выпил еще, а потом добавил:

— Мне тогда еще нос разбили. Но ничего, даже спасибо, что немного кровь спустили. У меня же это… полно… полно-кровие. Пиявки ставлю. Дьячок их в исповедальне держит и мне ставит. Такая меррррзость… дьячок в смысле… а куда деваться?

Он так произнес это «а куда деваться?», что Аня засмеялась почти против воли: все ее существо кричало о том, что нельзя, нельзя ей смеяться, пока она не распутает петлю, затягивающуюся на ее горле, но… ей просто стало невыносимо смешно.

— Вот что, — Леня покрутился, словно видел главный зал «Аттилы» в первый раз. — Это самое, не нравится тут мне. У нас в ризницкой и то лучше жабать. Душевнее. Там икона Николая Угодника так смотрит… отечески… что никакой закуски не надо. А тут этот христопродавец на входе… Леонид. Какой он Леонид?! — Толстяк подскочил на стуле, как будто ему в задницу впилась особо жирная и жадная пиявка из числа тех, что ставил ему в исповедальне мерзкий дьячок. — Афоня бы ему пробил в контрабас… с полным отпущением грехов и… патологоанатомическим освидетельствованием…. уф-ф-ф! — Леня отдышался после чудовищного словосочетания «патологоанатомическое освидетельствование», произнесенного на глубоком судорожном вдохе, и, глубокомысленно закрыв левый глаз, сказал решительно:

— Нравишься ты мне, Оля… Коля… Аня. Поедем отсюда, душно тут. А?

— Куда? Зачем? — протянула Аня. — Разве тебе тут плохо?

— Да, — словно высказывая что-то давно решенное, брякнул отец Никифор. — Я уже хотел уйти, да вот не пускают. Не нравится… не нравится мне. Ты здесь работаешь? А хочешь, я тебя… отпрошу?

— Мы же не в детском саду, чтобы отпрашивать, — возразила Аня, а потом, решив перейти на бархатный призывный тон опытной куртизанки, наклонилась к уху толстячка и медленно проговорила:

— Разве я тебе не нравлюсь, Ленечка?

Эффект был неожиданным: странный мужичонка отскочил от нее, как если бы увидел в углу своей ризницкой клубящегося зелененького чертика с возмутительным плакатом «Долой антиалкогольную кампанию!» Потом посмотрел на Аню сначала левым, потом правым глазом и сказал с максимальной серьезностью:

Конец ознакомительного фрагмента.