Дочки-мачехи

Михаил Серегин, 2001

Повесть входит в сборник: «Вольный стрелок: Киллер рядом – к покойнику; Дочки-мачехи.»

Глава 2

Капризы памяти

Владимиру приходилось слышать о Кашалоте: это был один из крупнейших криминальных авторитетов Калининграда, если не самый крупный, и по совместительству бизнесмен, судовладелец и — что в наше время уже не вызывает особых эмоций — член Законодательного Собрания области.

Те бандиты, что сейчас пьянствовали в «Лиссе», наперебой хвалясь своими успехами, были просто мелкими сошками, брехливыми шавками на фоне этого монстра калининградского большого бизнеса.

— А ты что стоишь, как «попка» на сторожевой вышке? — услышал Свиридов чей-то ленивый, пропитанный нотками сытого довольства жизнью голос, и его потянули за руку и заставили присесть.

— Пей!

Свиридов принял предложенный бокал и задержал взгляд на протянувшем ему эту водочную порцию рослом парне с чисто выбритым благообразным лицом, выгодно выделявшимся на фоне пьяных бритых образин, мелькавших там и сям.

— Пей, Влодек! — вдруг вплелся в пьяный гам мелодичный женский голос. И Свиридова словно прошила электрическая искра, а в глазах метнулась и мгновенно растаяла нежная алая пелена — потому что только один человек на земле называл его так, на польский манер, — Влодек.

Только один…

Владимир посмотрел поверх плеча благообразного парня и уперся в точеные черты бледного лица.

На него пристально смотрели зеленые глаза женщины, которая много лет назад смогла и захотела стать его, Владимира Свиридова, женой.

Глаза, в которые он боялся заглянуть, чтобы не быть околдованным и навеки впавшим в рабство.

Как не хотят заглянуть в затянутое мутной прозеленью зеркало тихого омута, боясь того, что предательски закружится голова, неотвратимо притянут чьи-то смеющиеся влажные глаза в слепой глубине — и ты уйдешь туда без права возвратиться и раскаяться в своей роковой ошибке…

— Алька!

— Здравствуй, Влодек. Давно не виделись, правда? Ты уже забыл меня, наверное.

…Но Владимир помнил.

* * *

Он помнил, как все началось.

Холодным подслеповатым сентябрьским вечером в угрюмой и неласковой Москве девяносто третьего. Да, той самой будоражащей осенью, когда в Первопрестольную снова, как в незабвенные августовские дни девяносто первого года, дни путча, ввели танки.

Владимир прекрасно помнил тот остывающий осенний вечер, конвульсиями рваного ветра мечущийся между стволами вязов и ив старого парка.

Парка, по которому медленно шел он — молодой человек двадцати семи лет — тогда еще только двадцати семи! — с тонким лицом интеллигента в, как говорится, надцатом поколении и чуть раскосыми миндалевидными глазами. И в этих умных и равнодушных глазах тускло тлело спокойное, отстраненное довольство окружающим беспокойным миром. Миром, где жалобно плещут на ветру ветви старых деревьев и докучливый мелкий дождик стучит по плечам, как нищий бродяга в дом у дороги.

Молодой человек не спеша шел по краю дорожки, а сильные пальцы — длинные тонкие пальцы профессионального музыканта — сжимали ручку черного футляра для скрипки.

Он преодолел длинную аллею в красно-желтых водоворотах опавших листьев и вошел в подъезд внушительного пятиэтажного дома, расположенного возле парковой ограды.

Молодой человек поднялся на третий этаж и, подойдя к внушительной железной двери с цифрой «21», впился в нее пристальным взглядом сузившихся от напряжения глаз. И, коротко звякнув металлом в кармане невзрачного серого полуплаща, извлек связку отмычек.

В его руках оказался — нет, вовсе не канонический набор примитивных отмычек, которым пользуются заурядные воры-домушники! — а куда более совершенный комплект, представлявший собой шедевр конструкторских бюро ФСБ и ГРУ.

Отмычки замелькали в руках интеллигентного молодого человека со скрипкой с бешеной скоростью.

Молодому человеку со скрипкой потребовалась одна минута, чтобы открыть дверь, на которую наверняка были написаны тома гарантийных свидетельств, красочно живописующих полнейшую ее, двери, тотальную надежность и неприступность.

Проскользнув в темную прихожую, не зажигая света, он тщательно вытер подошвы ботинок о половичок и прошел в комнаты.

Окна гостиной выходили на парк, и подходы к подъезду прекрасно просматривались.

Молодой человек бросил напряженный, как струна его скрипки, взгляд вниз, туда, куда только что подъехала черная «Ауди», и вышедший из нее плотный мужчина — по виду охранник — почтительно распахнул заднюю дверь и подал руку сначала пожилому лысеющему господину с хищным ястребиным носом, а потом средних лет невысокой женщине в дорогом стильном пальто, модной шляпке, с миловидным капризным лицом и порывистыми движениями.

Владимир положил футляр скрипки на подоконник и открыл его.

В футляре лежали части дальнобойной винтовки с оптическим прицелом и глушителем, а также пистолет итальянская «беретта» с уже установленным глушителем и заправленной обоймой.

Именно он и оказался в узкой артистической руке с тонкими пальцами профессионального музыканта…

В то же самое время мужчина с ястребиным носом медленно поднимался по лестнице и говорил идущему рядом с ним и почтительно поддерживающему его под руку охраннику:

— А где Алиса? Она сказала, во сколько сегодня придет домой?

— Она сказала, что задержится у подруги, Владимир Казимирович, — ответил тот. — Если останется ночевать, то позвонит.

— Хорошо, Артур. Ты свободен.

И мужчина с ястребиным носом сделал неопределенный жест рукой, который, вероятно, должен был обозначать, что сегодняшний рабочий день его шофера и по совместительству личного бодигарда закончен.

Тот почтительно кивнул и, коротко попрощавшись с боссом и его спутницей, исчез в мраке лестничного пролета.

Звуки его шагов затихли, и женщина, оглянувшись, проговорила, чуть кривя губы:

— А ты не боишься, Володя, что она попала в дурную компанию?

Владимир Казимирович досадливо поморщился и, неспешно набрав четырехзначный цифровой код, вставил ключ в замочную скважину.

— Что же ты молчишь? — с нотками проклюнувшейся досадливой сварливости в голосе добавила женщина.

— Да ладно тебе, Марина, — отмахнулся мужчина, — гонишь тут не по делу. Нормальная она девка. А что ты хотела… чтобы она в восемнадцать лет сидела дома и никуда вообще не выходила? Вот тогда надо кипешиться… то есть беспокоиться, а сейчас, мне кажется, все в норме.

— Вот ты так всегда, Владимир Казимирович, — перешла на сухой официоз Марина. — Стоит тебе сказать о дочери, так ты тут же строишь из себя беззаботного, прекраснодушного бодрячка и начинаешь петь песенку из серии «Все хорошо, прекрасная маркиза».

Владимир Казимирович, которому такие свирепые демарши супруги, по всей видимости, были не в диковинку, пробурчал под нос что-то сдавленно-неодобрительное и открыл дверь.

Щелкнул выключатель, и Владимир Казимирович машинально прикрыл рукой глаза.

Когда же он отнял ладонь от лица и приоткрыл зажмуренные глаза, то увидел перед собой молодого человека весьма приятной наружности, стоящего в дверях гостиной и со сдержанным любопытством рассматривающего Марину, снимающую обувь.

— Вы… вы кто такой? — наконец выдавил Владимир Казимирович, и его хриплые слова совпали с коротким захлебывающимся криком Марины:

— Вы что… с Алисой, да? Она уже домой начала водить… этих самых… своих…

— Вы Владимир Казимирович Бжезинский? — спокойно спросил молодой человек, не обратив ни малейшего внимания на несносную даму.

— Да, но как…

— Можете больше ничего не говорить, господин Бжезинский. Оказывается, мы с вами тезки. Мне очень жаль.

Владимир Казимирович не успел даже испугаться, — настолько приятное и успокаивающее впечатление производил этот нежданный гость, — как из-за спины «музыканта» с завораживающей, неуловимой для глаза обычного человека быстротой вынырнула рука… с зажатым в ней пистолетом.

Марина перекосила рот в беззвучном крике, увидев, как окаменел, привалившись к двери, ее муж… и тотчас же под аккомпанемент негромкого хлопка на лбу Бжезинского нелепой и жуткой кляксой возник кровавый росчерк пронизавшей голову пули… Но увидеть, как муж, словно мешок с отрубями, сполз по двери на пол, ей уже было не суждено.

Холодный взгляд киллера на какую-то невозможно малую долю мгновения оценивающе упал на скомканную пароксизмом животного страха женщину, и тут же его мозг четко продиктовал единственно возможное в данной ситуации решение: никаких свидетелей.

Он перевел на нее дуло пистолета и дважды выстрелил в перекошенное судорожным, обвальным ужасом лицо.

А когда она упала, хладнокровно произвел еще два контрольных выстрела в голову бизнесмена Владимира Казимировича Бжезинского и его супруги Марины Алексеевны Смоленцевой.

А на следующий день после этого мастерски выполненного заказа Владимир сидел в ночном клубе.

…В последнее время он все чаще засиживался допоздна наедине с самим собой в самых дорогих элитных ночных заведениях Москвы (благо деньги, перечисляемые ему за отработку заказов, вполне позволяли жить на широкую ногу) и, смеясь над собственной фальшивой слезливостью, думал о своей роли в этой жизни.

О страшной роли чистильщика, палача, волка криминальной России, который призван уничтожать все то, что могло привести к разрастанию куда большего зла, нежели содержащееся в нем самом.

Бесспорно, он, офицер спецназа ГРУ, особого отдела «Капелла», обученный и вышколенный по недосягаемо высоким стандартам, обязан был выполнять все приказы своего начальства и лично начальника спецотдела «Капелла» полковника Платонова. Но, с другой стороны, степень мотивированности этих приказов всегда оставалась для него, исполнителя, непроясненным и попросту ненужным связующим звеном в классической цепочке заказчик — организатор — исполнитель.

Организатором являлся полковник Платонов. Исполнителями — они, четырнадцать офицеров спецназа ГРУ из особого отдела «Капелла», переориентированных с внешних приоритетов противостояния на внутренние.

Враг был обозначен предельно четко: буйным цветом расцветшая преступность, тесно связанная с криминализированным бизнесом и с властными структурами.

Заказчиком же во всех случаях являлось государство…

…Владимир сидел за столиком в полном одиночестве и неотрывно смотрел на неотвратимо — раз за разом — пустеющий бокал. Иногда он привычно косился на застывшее где-то там, в полумраке стенной ниши, металлически поблескивающее зеркало: оттуда в отсветах трех свечей выплывало его собственное каменное лицо.

Слепая, замкнувшаяся сама на себе сосредоточенность, упирающаяся в обреченность, придавали его молодым и отточенным чертам выражение, присущее только людям, много испытавшим на своем веку.

Страдания наемного убийцы… нарочно не придумаешь. Тоже мне — Манфред и Лара, мелькали и хороводили иронические мысли, и терялись, растворяясь в рое более насущных размышлений…

Нарастающий с каждым последующим бокалом шум в ушах не давал отойти от мрачных мыслей и переключиться, ну, скажем, на созерцание сидящей через столик юной девушки.

Наконец Владимир поднялся и, несколькими шагами преодолев разделяющее их расстояние, присел за ее столик и тихо, но внятно произнес:

— Я вижу, у вас такое же человеконенавистническое настроение, как и у меня. Давайте лучше ненавидеть друг друга, чем весь мир сразу.

Девушка вскинула на него большие зеленые глаза, и Владимир увидел, что она в самом деле еще очень молода — не больше восемнадцати лет.

Но в этих глазах глухо тлело что-то такое, что сразу наталкивало на мысль: на самом деле ей гораздо больше лет, чем прошло с момента ее рождения.

— А я и не ненавижу весь мир, — ответила она. — Это удовольствие для истеричных тинейджеров, тыкающих всем в нос своим гипотетическим суицидом. Много чести его ненавидеть. Вы, наверно, выпили немного больше, чем следовало бы. А у вас что, сегодня день рождения?

— Как вы догадались? — вымученно улыбнулся Владимир.

Девушка передернула хрупкими плечами:

— Просто я ненавижу свой собственный день рождения. И когда в этот день ко мне приходит куча гостей с еще большей кучей подарков и начинает говорить всякие глупости о моем цветущем виде и в высшей степени замечательной фигуре… так вот, на моем лице появляется точно такое же выражение, как вот сейчас было на вашем.

Свиридов улыбнулся.

— Почему-то многие люди, напротив, любят свой день рождения, — произнес он. — А я думал, что я один такой урод, который терпеть не может ощущать себя именинником.

Девушка в изумлении подняла брови.

— Урод? Ничего себе. По-моему, вы вовсе не урод. Вы, между прочим, самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела. Как вас зовут?

— Владимир.

— А меня Алиса. Надеюсь, сегодня ночью вы свободны… Влодек?

— У вас какие-то неприятности? — почти перебил ее Свиридов, которого такая откровенная категоричность неожиданно взбудоражила и полоснула горькой болезненной тревогой. — Не молчите… Ведь что-то случилось, правда?

Девушка покачала головой, а потом, не сводя со Свиридова глаз, выпила бокал с бледно-желтым коктейлем и тихо произнесла:

— Просто вчера вечером я осталась совсем одна. Совсем… одна. Вот так.

И — с беспощадной, пугающей деревянной откровенностью — добавила:

— Просто вчера вечером убили моих родителей.

— А ты… что же ты?.. — машинально вырвалось у Свиридова.

— А я ушла из дома. Сбежала куда глаза глядят от всех этих нарисовавшихся на наследство родственничков, дядюшек и тетушек. И не буду возвращаться.

— А ты? — будто не в силах сойти с колеи одной и той же короткой фразы, вновь спросил Владимир.

Девушка хрипло рассмеялась.

— А что — я? Я просто не хочу сойти с ума.

— Расскажи, — коротко попросил он.

…И она на едином дыхании рассказала ему, как пришла домой в одиннадцать утра и, открыв дверь, обнаружила буквально на пороге квартиры трупы отца и матери.

Прибывшая через полчаса бригада следователей и куча невесть откуда появившихся родственников и коллег отца по работе показалась ей просто никчемным шумом и беспорядочным мельканием рук, ног и соболезнующих лиц. Все для нее уже кончилось.

Она никогда не питала чрезмерной любви ни к своему высокомерному отцу, жуликоватому и нечистому на руку воротиле теневого бизнеса, ни к матери, истеричке и самодурке, но все же… Это были единственные близкие люди на всей земле.

— Мне сказали, что их убили прямо в квартире и что человек, который сделал это, вошел туда до них, открыв дверь какими-то отмычками, — медленно произнесла Алиса. — Этот следак еще сказал, что, по всей видимости, работал классный спец… дескать, видно по почерку. Почерк! Вот он и расписался на лбах моих родителей!

Свиридов, похолодев, опрокинул в рот только что принесенную ему текилу, которую он терпеть не мог.

Таких совпадений не бывает! Просто потому, что не может быть!

Но одно из таких несуществующих совпадений сидело лишь в метре от него…

Вот эта девочка.

Да, совпадение — потому что во всей огромной Москве она наткнулась на единственного человека, который смог бы назвать ей имя убийцы.

Это он, Владимир Свиридов, уничтожил семью этой девочки с такими широко распахнутыми горькими глазами и тихим, раздавленным голосом!

Это он, и никто другой!

— Прости, — дрогнувшим голосом сказал Владимир. — Наверно, мне лучше уйти. Я не знаю… как…

Он попытался подняться, но девушка, схватив его за руку, заставила сесть на место.

— Не уходи! Я даже не знаю, кто ты такой и откуда… но не уходи… Я не могу остаться вот так… чтобы… Не надо, Володя.…Они ушли из этого клуба в три часа ночи и пошли прямо к Владимиру.

На его служебную московскую квартиру, которую оплачивало ведомство, приговорившее к смерти бизнесмена Владимира Казимировича Бжезинского, отца Алисы.

Владимир никогда не забудет, как они шли по ночным улицам, не замечая луж и время от времени прыгая обеими ногами в хлещущие ручьи так, что брызги летели во все стороны…

— Я так прыгала в детстве… на Черном море… — обронила Алиса. — Только что прошел теплый дождь, и я скакала по этим лужам и до крови расшибла ногу, а папа взял меня на руки и отнес в домик…

Сложно даже предположить, что в эту секунду творилось в душе Владимира. Бесспорно, он знал, что отец Алисы был бесчестным дельцом, который раздразнил спецслужбы и потому получил вполне заслуженную пулю в лоб…

Но когда видишь влажные и совсем еще юные глаза дочери тех, кого только недавно отправил на тот свет…

А потом — потом ничего не было.

Ничего из того, что так красочно демонстрируют в дешевых душевыворачивающих триллерах.

Ничего.

Ни взрыва страсти, до предела обостряемой несчастьем и горьким привкусом непоправимой утраты на губах. Ни шекспировских монологов о ненависти и любви…

— Вот так, Алиса…

— Вот так, Влодек.

Они не говорили о себе. Пытались не думать о возникших на пепелище боли — с одной стороны — и невозможности говорить откровенно — с другой — отношениях, так смахивающих на какой-то совместный психоз.

Они просто молча сидели у окна свиридовской квартиры и пили давно остывший кофе, дотлевавший на губах бессонной горечью, от которой хотелось плакать.

Это было так завораживающе, что Свиридов невольно почувствовал: он не сможет оторваться от этой девушки. Точно так же, как не сможет к ней прикоснуться.

Только время позволит ему сделать это. И она, Алиса, она тоже чувствовала, что этот человек, которого она назвала самым красивым мужчиной в своей жизни… что он не мог встретиться ей просто так.

Их свело вместе то, что обозначают до слезливости банальным и до банальности слезливым: дескать, сама судьба протянула руки, чтобы пересечь ваши пути.

Никакой любви с первого взгляда.

Никакого успокоения.

Просто — способ увести себя от засасывающих в трясину мыслей.

А наутро, когда слепой, по-детски беспомощный серый рассвет начал неуклюже тыкаться в окна и тереться о стекла ветвями облетевших тополей, как преданный щенок трется о ногу хозяина… Владимир неловко коснулся губами щеки буквально провалившейся в сон девушки и произнес:

— Ну что ж… пусть я потом буду думать, что у меня белая горячка и что я редкий дурак… Но только мне кажется, что она будет моей женой. Ничего не могу сделать по-человечески…

…Свиридов никогда не бросал слов на ветер и в тот же день, повинуясь какому-то непреодолимому императиву всего своего существа — перевернуть, изменить что-то в слепой и бездарной своей жизни! — они стали мужем и женой.

Просто взяли да пошли в ЗАГС и поставили в паспортах мертвые и ничего не значащие черные штампики.

И потом Алиса стала жить у Свиридова, не зная, кем является человек, которого она знала только сутки и которого так категорично, отшвырнув скулящие сомнения, избрала себе в мужья.

Да, это просто пародия на плохую мелодраму, — думал Владимир позднее, когда судьба развела их. Пародия — если бы все было не так обжигающе жутко и не могло произойти на самом деле.

Но в конце концов каждый человек имеет право хотя бы на одно безумство за всю свою жизнь. И офицер элитного отдела спецслужб не исключение…