Слоны могут играть в футбол

Михаил Сегал

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов. Михаил Сегал – прозаик, сценарист, режиссер; автор книг «Молодость» (2010), «Рассказы» (2013), «Почерк» (2018) и фильмов «Franz+Polina» (2006), «Кино про Алексеева» (2014), «Слоны могут играть в футбол» (2018), «Глубже!» (2020).

Глава четвертая, в которой герой вступает на запретную тропу, а мир узнает о художнике Яцевич

Он угостил Дмитрия вином из своих запасов, извинился и укатил на другую встречу: «Раз мы имеем такую ситуасьон, я хотель бы съездить на производство. Давайте встретимся на обьед, а потом завершим вопросы?» Бог, подсказавший местному «коллеге» забыть переходник, сорвал ответственное совещание. Дмитрий вышел на улицу выбешенный и счастливый.

Безоблачный день лежал широко во все стороны, предлагая себя, ничего не требуя взамен. Дмитрий стоял у ларька с мороженым, думая, что стоит и чего не стоит делать.

Но вскоре он уже находился в условленном месте в парке, нарочно спиной к дорожке, откуда мог появиться человек. Он хотел увидеть этого человека в последний момент, смотреть на пустую дорожку было невыносимо. Утром, сам не веря тому, что делает, он написал сообщение и получил ответ: «Могу в 11».

В 11:00, тихо, почти неотделимо от шороха листьев послышались шаги.

— Здравствуйте!

Обернулся.

— Я не опоздала?

Маша запыхалась. Она была совсем не такая, как вчера. Детскость, включавшаяся при родителях, исчезла. Дмитрий удивился, насколько перед ним стоял другой человек. Она поправила волосы. И это было так: сначала рука взлетела вверх, потом волосы назад, закрыли верхушку отеля постройки 1887 года, и только после этого взлетели голуби с крыши отеля. Рука пригладила волосы, опустилась вниз.

— Здрасьте, — сказал Дмитрий, но больше было сказать нечего. — Посидим где-нибудь? Вы голодная?

Это хорошо получилось: как будто он не приглашает девушку в кафе, а хочет накормить голодного ребенка.

— Лучше погулять, — сказала Маша совсем по-детски, и снова вся ее взрослость показалась придуманной, как будто это была его собственная взрослость.

— А, ну пойдемте! Хотя я тут забыл уже все… Как родители?

— Хорошо… Устала от них вчера. Хорошо, что вы написали…

Ему стало страшно оттого, что можно стать счастливым вот так за секунду, и он небрежно сказал:

— Ну, мы же вчера не договорили… про профориентацию.

— Да, — сказала Маша.

— Да, — сказал Дмитрий, — я же обещал, а то времени не было на дне рождения.

— Да, — сказала Маша.

— Да, — сказал Дмитрий.

Они пошли из парка вдоль по улице. Платаны шумели и склонялись арками. Тени от крон то рвались и сливались со светом, то чернели и уходили в темноту ближе к домам. Дмитрий заметил, что жался к этим теням, отворачивая к стенам голову. Ему хотелось побыстрее уйти из центра, казалось, что из-за каждого угла может появиться Семен.

И вот они шли уже пять минут, десять. Два, три, а потом много перекрестков осталось позади, а разговора про профориентацию не начиналось. Кроме Семена его со вчерашнего дня в этом городе знали человек двадцать, и взрослых, и Машиных сверстников. Земля горела под ногами. Дмитрий не выдержал, остановился. Встал в самую глубокую тень.

— Вот, если посмотреть отсюда, видно надстройку над последним этажом. Сам дом построен в середине девятнадцатого века, а надстройка в стиле «модерн» сделана уже в десятых годах двадцатого.

Маша тоже встала в тень.

— Ее все никак не отремонтируют, — сказала она, — папа говорит, что мэрия деньги выделила, и все потом тихо украли.

Дмитрию почему-то не понравилось, что она заговорила про папу. Вспоминать Семена не хотелось. Маша улыбнулась во все зубы и сказала:

— Кофе хочу.

Она была на расстоянии вытянутой руки.

— Я тут кафешек не знаю, вам виднее.

— Пойдемте, покажу.

Прошли дворами, через автомобили и котов. На параллельной улице, еле заметный в кронах, над брусчаткой навис балкон с кованой оградой.

— Здесь в девяностых годах был компьютерный класс, а до этого… — Он вдруг замолчал, потому что в советское время здесь была женская консультация. Но говорить об этом Маше было неудобно.

— А до этого — женская консультация, — сказала Маша, — пойдемте.

Заказали кофе, уселись на балконе. Теперь их не было видно ниоткуда. Можно было просто сидеть, смотреть в глаза, не оборачиваясь, не чувствуя себя вором. Как ребенок, отбежавший к окну и уткнувшийся в штору, он решил, что если ничего не видит, то и его не видно, мира вокруг больше нет. Чашку кофе он заказал максимального размера, потому что по законам физики она дольше остывает, ее дольше можно пить, дольше здесь находиться.

— А что вы вчера так быстро ушли? — спросила Маша.

— Ну, вы танцевали.

— Я особо не хотела. Просто Кирилл достал уже, прям заставил танцевать.

Ему это не понравилось. Он помолчал.

— Простите, вы так говорите, как будто я знаю, кто такой Кирилл.

Она сосредоточилась, потом улыбнулась.

— Ну, это парень Наташи, они раньше с Ирой ходили.

Он удивился тому, что молодежь до сих пор использует это слово. В годы его юности так говорили: встречаться было негде, поэтому парень с девушкой не «встречались», а «ходили». В прямом смысле, по улицам. Стало приятно, что все прояснилось, и этот Кирилл, который раньше ходил с Ирой, сейчас парень Наташи. Ну, а то, что позвал танцевать, — здесь же ничего страшного нет… Ну, да… Ничего страшного… Кирилл…

— Вам, наверное, хочется сейчас с друзьями общаться, а вы тут со мной сидите.

Грубо получилось, как будто напрашивался на комплимент.

— Я… вечером должна встретиться… Но это еще не точно…

Принесли пирожное для Маши. Она устроила блюдечко поудобнее, потянулась за сахаром.

— Вы его куда-то далеко от меня поставили.

— А… Я просто думал, что раз пирожное, сахар не понадобится.

Она посмотрела на него строго, как вчера несколько раз смотрела на Семена.

— Ну вот что за логика у взрослых: если пирожное, то сахара не надо? Что за необратимые изменения в мозгу?

— Ну… Это логично. Пирожное ведь сладкое.

Она подняла глаза к небу.

— Сахар — это сахар. Кофе должен быть с сахаром! А пирожное — это пирожное. Не нужно смешивать понятия!

Вчера в цветочном магазине, который выглядел как антикварный, в витрине стояла фарфоровая кукла. Он тогда подумал, какой гладкий и красивый материал — фарфор. А теперь подумал, что лицо Маши, ее щеки и лоб еще нежнее, еще прозрачнее. Между ними был маленький столик, она сидела на расстоянии вытянутой руки. Дмитрий отодвинулся, положил ногу на ногу.

— А это ничего, что мы встретились? Может, родителям сказать?

— Ничего, конечно! — моментально ответила Маша. Ни на один вопрос до этого она не отвечала без раздумий. — А как вы так с работы ушли? Вчера говорили, что заняты до отлета.

— На работе у нас… Ерунда полная. Поэтому я на вынужденном перерыве.

Ему показалось, что он хорошо ответил, и тут же понял, что не очень хорошо. Маша ждала другого. Ей, наверное, хотелось услышать, что он специально все бросил, чтобы встретиться. Положила подбородок на металлические перила. Зевнула. Спросила.

— А кто ваш любимый художник?

Он захотел все исправить, но подумал, что любой ответ будет банальным. Если сказать, что Климт или Брейгель, то банальность будет в распространенности ответа. А если назвать кого-то редкого, то — в оригинальничании.

— Не знаю, — ответил он, — никогда не определял специально. В каждом художнике что-то есть.

Плохо получилось, уж лучше бы назвал Дали, как все нормальные люди, все было бы в порядке.

— А у меня Яцевич! — задорно ответила Маша и запустила зубы в пирожное.

Это требовало пояснения. Но пояснения не было. Она только облизывала крем с губ и запивала кофе. Какой, к черту, Яцевич?

— Яцевич! — еще раз сказала Маша даже с легким укором, мол, «как можно не знать Яцевича?» — Люба Яцевич из Минска! Подруга Ксюши, сестры Иры, с которой Кирилл ходил. Ну, она малоизвестная, учится пока.

О господи!

— Вы так говорите, как будто я могу ее знать.

Маша на секунду задумалась и улыбнулась:

— Ой, да, простите… Просто она моя любимая. У нее есть серия подоконников и котов…

Дмитрий понял трезво, однозначно, что ничего взрослого в Маше нет, что она абсолютный, стопроцентный ребенок, и говорить с ней нужно, как с ребенком… Яцевич… Он приосанился, поправил галстук.

— А какие, Маша, у вас еще интересы?

— Я на яхте хожу!

— О, прекрасно!

Но так получалось еще хуже, он слышал себя со стороны, это звучало ужасно.

— Еще английским занимаюсь.

— Это очень хорошо! Потому что английский имеет первостепенное значение не только для поступления, как предмет, а как ключ ко всем дверям. Есть английский — есть возможности!

Он так никогда не разговаривал. Так разговаривала завуч в его школе, Надежда Георгиевна. Ребенок Маша взяла салфетку, вытерла губы.

— Все главное понятно без слов. Хотите сейчас ваши мысли отгадаю? Смотрите мне прямо в глаза.

Она не жевала и не улыбалась. Детский круг лица превратился в овал. Пришло облако, и фарфор ее кожи, перестав отражать солнце, засветился изнутри. Дмитрий послушался, ровно сел. Маша наклонилась вперед — он тоже. И столик был уже не между ними, а под ними, их лица нависли над еще горячими, по законам физики испускающими пар чашками. Со стороны их никто не мог видеть, крона платана качнулась к балкону. Маша наклонилась ближе, Дмитрий тоже наклонился, взвешивая, что стоит и чего не стоит делать. Маша пыталась отгадать его мысли, а он думал о том, что их глаза похожи и, в принципе, нос похож. Почему-то было тепло от этой мысли. Маша широко улыбнулась, ее лицо опять превратилось в круг.

— В общем… Вы думаете о чем-то высоком!

В этих словах не было иронии, наоборот — почти восхищение. Он смутился, пошутил:

— О высоком?.. Точно! Знаете самую уникальную крышу в городе?

Ее глаза заблестели.

— Не знаю!

— Показать?

— Вы же сказали, что все забыли!

— Ну… Частично все!

Классная получилась шутка про «высокое» и крышу. Они пошли рядом, выше и выше, в сторону холма со старыми зданиями, и это оказалось здорово: идти рядом. Это не имело цели, время растянулось, ему казалось, что шли очень долго. Перемещались относительно домов и оставались неподвижными относительно друг друга. Он болтал о чем-то и думал: что же может означать с точки зрения физики формулировка «частично все»?