Четыре дня. Сборник рассказов

Михаил Садовский

В сборник рассказов «Четыре дня» вошли произведения, охватывающие события с 30-х годов прошлого века по нынешнее время. Автор считает, что описанию событий и эмоций в нашем мире высоких скоростей более всего соответствует короткий рассказ в пять-десять страниц. «Четыре дня» – первая книга рассказов известного автора – поэта, прозаика и драматурга. Все произведения, вошедшие в книгу, не однажды публиковались в периодике разных стран мира.

Людмила Дорофеевна

В этот год зима стояла настоящая — русская. Снега валили, морозы разгонялись по крепкому насту, и дым оставлял белые прописи на чистом холсте неба.

«Не добраться мне, — она с тоской смотрела, как дворники волокут лопаты снега, налегая на древко всем телом, и остающаяся полоса тут же покрывается снова белым пухом. — Не добраться. А Верке в школу… Не добраться…».

Когда она дежурила во вторую смену и дорогу вот так заметало, дочка прибегала из школы, не задерживаясь, а она ждала уже одетая и готовая. Они не сговаривались, она ни разу её не просила. До поликлиники было метров пятьсот, не более. Прямо у подъезда она медленно сползала спиной по открытой двери на подставленные санки. Потом надо было провернуться на их плоскости на девяносто градусов, уложить не гнущиеся в коленях ноги носками вперёд, крепко ухватиться опущенными вниз руками за стойки, идущие к полозьям. Сумка висела на шее, две палки лежали поперёк, и петля верёвки спереди саней была накинута на одно плечо дочери. Упершись каблуками в накат, Вера будто падала вперёд под острым углом, но верёвка туго натягивалась и держала её. Скрип! Первый шажок, и дальше было много легче: сани торопливо скользили, надо было лишь вовремя поддёргивать то слева, то справа верёвку, и экипаж легко катился, слегка поскрипывая полозьями.

— Мам, ты как?

И сзади раздавалось всегда одно и то же:

— Спасибо, дочка!

Бордюр тротуара сровнялся с дорогой. Санки натыкались на низкую ступеньку входа. Людмила по инерции чуть наклонялась вперёд от резкой остановки, отпускала руки, шевелила затекшими пальцами, ухватывала холодные палки, проворачивалась на плоскости санок, чтобы ноги сползли на сторону и опустились на дорогу. Теперь надо было встать и, главное, не упасть. «Верке одной не одолеть», — каждый раз с тоской думала она. И каждый раз подоспевал то спешащий мимо прохожий, то какая-нибудь шаркающая бабка, идущая в поликлинику, и подпирали её снизу за подмышки, а когда она чуть приподнималась, сама опиралась крепкими, сильными руками на палки и распрямлялась.

Теперь пять метров до второй двери, за которой тепло и не скользко. Палка вперёд, короткий шажок за ней, а теперь так же справа — палка, шажок, плечо вперёд и снова — палка, шажок и плечо вперёд…

«Не добраться мне… Не добраться. Надо звонить Надежде, чтоб меня подменили…». Она не сразу поняла, что звонят в дверь, и откликнулась чуть с опозданием:

— Открыто! У меня всегда открыто, — добавила она тише…

В проёме двери стоял мужчина в распахнутой куртке, пыжиковой модной шапке, тренировочных брюках, заправленных в изящные сапоги на толстой подошве, и смотрел на неё…

— Вы ошиблись? — спросила она после паузы.

— Нет, — ответил он, — Я ваш сосед. Ну, в доме напротив… Окна как раз на ваш подъезд…

— И что?

— Ну… смотрю: дочка ушла в школу, а вы не выходите. Вот я решил, что на работу опоздаете…

— А если мне во вторую смену? — Людмила чуть потрясла головой в стороны.

— Нет… По вторникам, четвергам и субботам вы в первую…

— Потрясающе! И давно вы так наблюдаете?

— Год, — совершенно определённо ответил он. — Как сюда переехал… разменял квартиру. Старую оставил супруге… Ну, бывшей… вот…

— Это ваша специальность?

— Не понял? — искренне удивился мужчина… — А!.. — вдруг догадался он и засмеялся, — Нет, нет… Я инженер… Да, толковый такой… Ну, в общем довольно главный… На Севере много лет пропадал… Банально всё… Вернулся, а пришлось разъехаться. — Они молча смотрели друг на друга. — Там, знаете, привыкаешь замечать малейшие изменения. Там всё как помарка на чистом листе бумаги — сразу замечать надо, а то пропадёшь…

— И что? — не поняла она.

— Опоздаем, — просто, как о решённом ответил он. — Опоздаем…

— Это вы решили мне помочь? — наконец включилась она.

— Да. Этому я тоже там научился…

— Ну спасибо…

— А вы что же, в отпуске сейчас? — спросила она, когда он помогал ей устроиться на санках.

— Нет. Я просто выговорил себе условие попозже приезжать на работу, когда пробок меньше…

Теперь по вторникам, четвергам и субботам ровно в половине восьмого он молча стоял в проёме двери и ждал, когда она появится и потянется за своим пальто.

Когда подули мартовские ветры, появились чёрные проплешины на тротуарах и сани, отвратительно хрустя, отказывались двигаться по ним, верёвка от напряжения обрывалась, а идти ещё было скользко и страшно упасть, он однажды подъехал на машине и не выключал двигатель. Она очень удивилась и даже не поняла, что это за ней. С непривычки с трудом полулёжа расположилась на заднем сиденье и не успела устроиться, как надо было выходить. Так безо всякого сговора и повелось. Он ничего не объяснял, не подавал советов — то протягивал руку, помогая сесть, то подхватывал спереди за подмышки и буквально выносил её из машины и ставил на землю.

Сегодня, когда она закончила все электрофорезы, парафины, согревающие компрессы и понуро сидела, опершись на стол двумя локтями, болела спина, ломило поясницу и плечи, шея ныла, и ужасно тянуло ноги, её тихонько позвали сзади:

— Людмила Дорофеевна… — Она, не убирая локтей со стола, посмотрела через плечо и увидела его…

— Ехать подано! — сказал он шутливо. — Карета у входа…

— Куда это мы? — спросила она, когда они тронулись совсем в другую сторону.

— Мы можем пообедать вместе? — полуобернулся он.

— Пообедать?

— Да. Просто пообедать. Вера сегодня задержится в школе…

— А откуда… — начала она, но он перебил её.

— Вы сами обмолвились, что теперь по четвергам Вера в театральном… — Она промолчала. — Я не выпытываю секретов. Если вы возражаете, я поверну обратно… — и она снова ничего не сказала.

— А потом…

— Что потом? — резко откликнулся он.

— Потом, если бы я… — она запнулась, — если бы я была нормальная, вы бы спросили, нельзя ли вам остаться у меня? — Он ничего не ответил. Они ехали молча всю дорогу. Когда машина остановилась, он обернулся к ней:

— Простите моё молчание. Можно я вам отвечу за столом… У нас в классе учился мальчик… Николай. Коля Демченко… Такой тихий обыкновенный отличник. Семья состоятельная. Мама в Академии наук работала, папа инженер, Алёнка сестра… Обыкновенный мальчик… У нас немецкий язык был. В середине года, это в седьмом классе, учитель умер, Ксан Ксаныч. На знания наши это никак не повлияло: мы и так ни черта не знали, он на уроках нам больше про старину рассказывал. Месяца два мы балбесничали. Иногда нам уроки заменяли, иногда русский сдваивали, иногда математику… А потом однажды директор привёл в класс нового учителя. Мы её сразу Грымзой окрестили. Лоб в морщинах, прикус неправильный, как говорят, собачий, и горб! Ну не горбище, а так — небольшой, но всё равно заметно. Если бы не это, она бы была высокой и стройной, наверное. А так… И начала она нас так драить своими перфектами и имперфектами, что просто умёглих — невозможно! Мы же ни черта не знали — ни грамматики, ни произношения, а она принесла на первый этот урок Гейне и полчаса читала нам его стихи. Содержание переводила кратко и хотела, чтобы мы влюбились в звучание немецкой речи! А мы все её ненавидели. Это как-то с войны осталось — «лающий» немецкий язык, «язык врага», ну и так далее. И по кино, и по книгам, да и по рассказам, как говорится, очевидцев… У меня и отец воевал, и брат погиб… Да у всех так. Короче говоря, не поверили мы ей и не полюбили её вовсе… Учить — учили, чтобы аттестат не испортить, а симпатии не питали…

Она сидела напротив, слушала, как, может быть, только в детстве, бывало, сказку из уст отца, и ни о чём не думала, а представляла этот класс, горбатую учительницу с томиком Гейне и все эти «их кемме мих, ду кемст дих…». Время как-то отодвинулось, и всё вокруг отодвинулось — какое-то театральное волшебство окружило её. И только долетал его голос…

— Вот. И однажды мы пошли в поход всем классом… Ну не все пошли, но это называлось «всем классом», в День Пионерской организации, 19 мая, и на два дня. Тащили с собой палатки, рюкзаки, котелки… Ну весело было… И две учительницы с нами: классная руководительница Людмила Ивановна и немка Генриетта Венедиктовна… Там-то она класс показала! И палатку поставить, и костёр развести, и сварить, и веток нарубить, и спальное место устроить… Ну так ловко, что все про свою неприязнь позабыли и стали к ней тянуться. Поход кончился, а всё переменилось. Опять стали просить её в поход сходить с нами и опять пошли, потом несколько человек собрались и попросили её куда-то поехать с ними в туристический лагерь… Короче говоря, оказалось, что она заядлая туристка, и ходит в походы давно, и звание инструктора у неё, и всё такое прочее… И Коля во все походы с ней ходил. Многие ребята отстали, повзрослели, девочками обзавелись, им с ними интереснее, а Коля всё с ней и с ней… Все вокруг уже понимали, что тут не просто любовь к туризму или немецкому языку, хотя ей под сорок было… Ну… Ну, нам по семнадцать в десятом исполнилось…

Короче говоря, как только он получил аттестат, ушёл из дома и переехал к ней. Родители в истерике, побежали в РОНО, в райком… А тут Коле исполнилось восемнадцать, и всё по закону… Они расписались. Она перешла в другую школу, он поступил в институт: головастый парень был. Мы редко встречались. Детей у них не было, а жили, говорят, душа в душу и всё в походы ходили, и летом, и зимой. Лет через восемь я её случайно встретил в другом городе, далеко — такая маленькая сгорбленная старушка. Она меня узнала, а я, дурак, не сориентировался и так весело спросил, мол, вы здесь в походе… А она так тихо мне в ответ: «Коля умер…» Что, как — я потом узнал… И про неё, и про него. Она в ссылке выросла. В войну же все немцы советские шпионами стали. Отсюда и Гейне её, и навыки все туристские. Они с Колей душа в душу жили, любили друг друга без памяти… И однажды на улице её обозвали, оскорбили, он за неё заступился, его избили так… ну, проще сказать — убили. Этих бандитов нашли сразу, да что толку… Лет десять, я знаю, она ещё жива была…

Мы собирались классом, праздновали двадцать лет окончания школы. Почти все пришли… Представляете, тридцать пять парней… Ну, мужиков уже… И всё про них говорили, и, знаете, как бы это сказать, завидовали, что-ли, им… Выпили крепко. Сидели, по кругу рассказывали каждый о себе, делились прошлым, и выходило, что ни у кого, как у них, не было…

Они долго молчали. Наверное, ему нужно было время, чтобы вернуться из прошлого. Потом он посмотрел на неё пристально, опустил глаза и твёрдо сказал:

— Да. Я бы хотел, если вы разрешите, у вас остаться, Людмила Дорофеевна. И это не имеет никакого отношения к тому, о чём вы сказали.

Теперь она лежала, уставясь в потолок, и думала: что может сказать ему в ответ на его вопрос? Как её изнасиловал какой-то пьяный парень в деревне на сеновале и, когда слез с неё, вдруг протрезвел и стал извиняться: «Девка, ты прости, я не знал, что ты калека». Как она рыдала у бабки на коленях и хотела повеситься, а потом, когда поняла, что беременна, однажды подумала, что, если б не этот негодяй (да какой негодяй?), не было бы у неё Верки, да и вообще бы ничего не было?

И, может быть, не чёрт шельмует, когда Бог спит, а судьба играет, когда им обоим совсем не до них — маленьких человечков с их вечными болями, заботами и страданиями.