Боги ушли, твари остались

Михаил Рогожин, 2017

Эта романтическая, насыщенная мистическими коллизиями история о любви советской разведчицы Аделии Шранц к германскому летчику Альфреду фон Трабену, адъютанту Германа Геринга, отстаивание которой в условиях жестокого противостояния фашистской и коммунистической идеологий стало смыслом ее жизни и борьбы. Будучи внедренной в высшее общество Третьего рейха, она вынуждена принимать комплименты от смертельных врагов и совершать мучительный выбор между всепоглощающим чувством любви и жаждой мести насильникам своей Родины…

Глава пятая

Аделия проснулась с улыбкой. Она давно не чувствовала себя такой бодрой и свежей. Повернулась на бок и не обнаружила обычно храпящего рядом Франца. Его подушка оказалась не примята. «Может, поэтому так хорошо спалось?» — подумала она и приподнялась на локтях. Франц сидел в кресле с поникшей на грудь головой. Тело казалось безжизненным. Аделия вскочила на ноги и подбежала к нему.

На ковре перед Францем валялись пустая бутылка из-под обстлера и стакан. Сам он дышал ровно и тихо, что говорило о глубоком спокойном сне. «Это же надо так напиться?!» — Но вместо возмущения она почувствовала к нему жалость. Она погибнет за любовь. А он за что? За родину? Но разве так нужно погибать за родину?

Аделия проскользнула в ванную комнату. Быстро приняла душ, надела легкое шифоновое платье, убрала волосы в пучок на затылке и, стараясь не шуметь, вышла из номера. Сердце её колотилось, словно она задумала побег. На самом деле, никаких планов у неё не было. Просто захотелось свободы. Вдохнуть полной грудью утреннюю свежесть и утвердиться в принятом вчера решении.

В холле отеля толпилось много военных, как по команде устремивших на неё заинтересованные взгляды. Она с независимой улыбкой прошла мимо. Её путь лежал всё в тот же парк Тиргартен. Как преступника тянет на место преступления, так и её влекло туда, где она приняла окончательное решение — не предавать свою любовь. Вот только скамейка, на которой они вчера сидели, была занята какими-то ветеранами. Пришлось искать уединения среди уцелевших еще рододендронов. Эти кусты, радостно кричащие распустившимися бутонами многочисленных расцветок и оттенков, рождали в душе Аделии детский восторг. А ведь всего несколько дней назад, при взгляде на них наворачивались слёзы. Сегодня же она готова была броситься на колени, обнять кусты и зарыться лицом в их буйное цветение. Не сдержавшись, сорвала один ярко-малиновый цветок и спрятала в ладонях. Села на скамейку, любуясь им словно драгоценным посланием из другой жизни.

Умирать не страшно тогда, когда ощущаешь смерть как очищение. Столько оседает в душе страшного, грязного, гнусного, когда её безжалостно начинают мордовать. Ну что Аделия сделала плохого всем этим людям? Народу? Родине? Она же влюбилась не во врага, не в убийцу, а в прекрасного лётчика, которого её страна пригласила как друга, доверила летать в своём небе. И за всё за это её обрекли на десять лет страданий. А теперь еще требуют, чтобы она добровольно плюнула в свою любовь. В лучшее, что случилось в её жизни. Нет… даже угроза расправы над родителями, не заставит её подчиниться. Ведь когда она погибнет, какой прок будет в новом аресте отца и матери? В стране война, кому нужны эти старики! А для них дочь всё равно давно умерла. Наверняка мама уже выплакала все слёзы…

Притупившийся страх за дальнейшую судьбу родителей помог ей преодолеть последнюю преграду к осуществлению принятого решения. Аделия достала из сумочки пачку сигарет, закурила и с благодарностью взглянула на фиолетовый куст рододендрона. Ничего красивее в жизни она больше не увидит. Дальше её ждёт неизвестность, возможно, пытки и в лучшем случае — расстрел. Что ж!… Умирать она привыкла.

Первый раз это произошло после изнасилования. Почти год Аделия жила в лагере под постоянной опекой Лиды Померанец. Та пристроила её уборщицей в бане. Свободное время Аделия проводила в кружке танца. В коллектив Лида отбирала молодых девушек с фигурами на любой вкус. Красивых среди них было мало. Требовалось, чтобы выглядели опрятно и ухоженно. Танцевали без перерыва по несколько часов в день. В сущности, на танцы в привычном понимании, это мало походило. Монотонные круговые движения без музыки, под ритм, отбиваемый ладонями Лиды Померанец. Постоянное кружение вокруг своей оси с распростёртыми в стороны руками и запрокинутыми головами. Периодически Померанец приказывала падать на пол, и все с грохотом валились на навощённый до зеркальности паркет. Поначалу шум падающих тел пугал танцовщиц, но когда оказывалось, что никаких даже малюсеньких травм, а тем более вывихов и переломов эти падения не вызывали, они перестали об этом думать. Просто бездумно выполняли приказы наставницы. После физических упражнений Померанец усаживала их в круг и пускалась в долгие туманные философствования. Поскольку ученицы в подавляющем большинстве были малообразованными, неразвитыми провинциалками, то монологи вызывали на их лицах выражение послушного отупения. Иногда по взмаху её руки они начинали смеяться, даже хохотать. Тогда Аделии становилось по-настоящему жутко. Многочисленные воспоминания Померанец о каком-то мифическом учителе танца, об извилистом пути хитреца глубоко проникали в сознание Аделии. Ей казалось, что она единственная за всеми этими беззвучными движениями и путаными речами ощущает какой-то скрытый мистический смысл. Впрочем, слово «мистика» тогда для неё являлось исключительно литературным термином.

Лида Померанец внимательно следила за ней. Но не торопилась посвящать в тайны предназначения танцев. Только одно было известно всем — танцовщицы по первому требованию Лиды отправлялись в баню удовлетворять похоть местных и заезжих начальников и проверяющих. Причем делали это совершенно безропотно, не ощущая никакого душевного дискомфорта от содеянного с ними. При этом ни одна из девушек не беременела, что рождало в лагере всякие слухи, зато не бросало тень на начальство.

Аделия со страхом ждала, когда наступит её очередь. Но, кроме обязанностей убираться в бане после свальных оргий, ничего другого ей не приходилось исполнять. Зато всё чаще Лида оставляла её по ночам в своей коморке при бане и рассказывала о своей жизни и о пути хитреца.

То ли она специально запутывала, то ли не умела выразить словами те идеи, которые открыл для своих учеников великий эзотерик и мистик, называемый ею исключительно — учитель танца. Аделия получила в московском университете хорошее образование. Но философию знала на уровне обычного курса общественных наук. Поэтому то, что она слышала от Лиды Померанец, больше напоминало сказку о волшебной лампе Алладина. Однажды, она прямо так и заявила Лиде. Та осеклась, посмотрела на неё тяжелым взглядом своих болотных глаз и спокойно подытожила:

— Тебе нужно потерять твоё «я».

— Это невозможно! — возмутилась Аделия.

— У человека много «я», но из-за своей косности и лени он предпочитает пользоваться одним… в крайнем случае, двумя…

— И называется двуличным, — вставила Аделия, не собираясь уступать в споре.

— Двуличие, всего лишь тень твоего одного «я», — наставительно произнесла Лида, — впрочем, такое нужно почувствовать.

На этом разговор закончился. А дня через три, когда Аделия в полном одиночестве мыла пол в бане, в неё ввалилась компания заезжих проверяющих. Она, схватив ведро, решительно направилась к выходу. Но ей не позволили уйти…

Всю ночь пьяные мужики насиловали её тело. А когда пыталась сопротивляться, били ремнями. К утру Аделия вся истекала кровью. Боли не чувствовала. Ею овладело одно желание, закрыть глаза и умереть. Сама мысль о смерти освобождала поруганное тело от страданий. Только глаза никак не хотели закрываться, а в ушах всё громче начинала звучать какая-то небесная, всё накрывающая собой музыка…

Аделия молча продолжала любоваться цветками рододендронов. Сейчас её взгляд выбрал оранжевые цветы. Тяжесть воспоминаний и мрачность той действительности перечеркивались реальными цветами вечности. В эту минуту ей захотелось превратиться в один из этих кустов. Чтобы, ни о чём не задумываясь, не вспоминая и не надеясь, раскрывать свои лепестки навстречу солнцу. С беспечной радостью дарить свой аромат каждому дуновению ветерка. Желание стать цветком настолько захватило её, что она не заметила, как к ней подошел Альфред и, увидев слезы на глазах, прижал её голову к своей щеке.

Еще не понимая, что произошло, Аделия почувствовала сердцем — он! Уверенная рука легла на её голову, погладила ласково и нежно, как ребенка. Пронзительная тишина заложила уши. Оба без слов ощутили огромность и невозможность происходящего. Она боялась оторваться от щеки Альфреда. Крупные слёзы падали на лацкан его серого твидового пиджака.

— Сегодня в «Адлоне» собрание членов городской организации НСДАП. В холле столкнулся с твоим мужем, он сказал, ты пошла гулять в парк, — не зная с чего начать, скороговоркой проговорил Альфред.

— Неужели мы встретились? — прошептала Адель. — Сколько лет я мечтала об этом… сколько лет.

— Я тоже, — Альфред еще сильнее прижал её к себе.

Наконец Аделия нашла в себе силы поднять голову и посмотреть в глаза Альфреду.

Отстранилась от него и сквозь слёзы увидела то самое любимое лицо. Почему же вчера в опере оно показалось совсем иным?

— Ты стала еще прекрасней, — не удержался Альфред.

— Столько лет страданий. — Аделия совершенно растерялась. Она не могла сообразить, что следует говорить, отвечать, делать. Никак не могла отвести от него взгляд. Поэтому на вопрос:

— Как ты здесь оказалась?

Ответила просто:

— Чтобы увидеть тебя.

— Мне сообщили, что ты замучена в сибирской тюрьме.

— Была замучена… Десять лет… Умирала постоянно. Думая все годы о тебе. Не мечтала, не надеялась, жила воспоминаниями. Кроме них, в моей жизни ничего нет.

— А муж?

— Что муж? Ах, Франц… это так. Так надо.

В голове Аделии произошел переворот, какой-то камень заблокировал способность думать. Вся логическая последовательность признания, к которому она готовилась, рассыпалась вдребезги.

— Он знает о нас? — продолжил Альфред тоном, более соответствующим допросу.

— Нет, — соврала она. У неё язык не повернулся признаться.

— Он кто?

— Он? Это только так, чтобы тебя увидеть. Он не при чём.

Аделия вытерла рукой слёзы и произнесла без всякого надрыва:

— Я любила тебя каждую секунду, поэтому и не умерла.

Альфред молча поцеловал её в губы. Этот поцелуй вернул их друг другу. Оба ощутили то самое щемящее чувство единения, когда две половинки целого мгновенно стремятся совместиться.

— Я тоже, — прошептал он. Подозрения, мучившие его всю ночь, вопросы, на которые он хотел потребовать ответа, ревность, вспыхнувшая с первого взгляда, всё это захотелось отодвинуть как можно дальше. Дать возможность сердцу ощутить тот восторг, казавшийся давно похороненным, но мгновенно воскреснувший и не требующий доказательств. Поэтому, вместо того, чтобы спрашивать, Альфред принялся оправдываться:

— Я пытался разыскать тебя. Обращался в министерство. Мне подтвердили, что ты арестована, как враг народа. Я сразу понял, что из-за меня. Тогда ещё не было войны. Когда подписали договор, я даже написал в ваш НКВД, но никто не ответил… наверное, это еще больше навредило тебе.

— Не знаю. Мне в лагере об этот не сообщали.

— Да, всё из-за меня, нам нельзя было открывать наши отношения. Ты бы осталась в Липецке, сейчас я бы освободил тебя.

— О чём ты, Альфред? Прошло десять лет! Какой Липецк!

— Всё равно, мы поступили глупо. Я не подумал, а должен был понимать…

Прошлое казалось далёким, но для них оно было намного ближе, чем окружающая действительность. Он боялся задавать вопросы, а Аделия при всём желании не смогла бы выдавить из себя ни малейшего признания, способного оттолкнуть его от неё.

Редкие прохожие старались не смотреть в сторону обнявшейся парочки, слишком нелепо это выглядело среди бела дня. Они продолжали стоять, прижавшись друг к другу мокрыми щеками, стараясь отдалить минуту неизбежных объяснений.

Франц заметил их издалека. Невольно остановился в тени веток раскидистой липы. Когда он в холле случайно столкнулся с Альфредом, то понял, что выстроенная интрига близка к кульминации. Поначалу хотел оттянуть развязку и сослаться на недомогание жены, оставшейся в номере. Этот ход давал возможность прощупать противника. Выяснить, к какому развитию ситуации он готов. Остались ли в нём какие-то чувства к давно утраченной невесте. И каково сегодня его восприятие Аделии. Так Франц и собирался сделать. Но когда увидел обращенный к нему страдальчески-молящий взгляд Альфреда и услышал его прерывистое дыхание, скомкавшее вопрос: «Где ваша жена?», решил положиться на интуицию и безразлично ответил:

— Прогуливается в парке.

Сейчас, наблюдая из своего укрытия, с удовольствием отметил, что вроде интуиция не подвела. Достал из кармана припасённую для особых случаев сигару, раскурил и принялся терпеливо наблюдать.

Альфред первым нарушил молчание:

— Когда ты вышла замуж?

— Иначе сгнила бы в лагере, — пробормотала она, опустив всё, что скрывалось за этой фразой.

Альфред отстранил Аделию от себя, взял за руку и опустился вместе с ней на скамейку. Франц понял, что назревает серьезный разговор, и вышел из тени липы. Расслабленно-прогулочной походкой направился к ним. Отсалютовал поднятой вверх рукой с зажатой между пальцами сигарой.

— Рад, что наше знакомство продолжается. Жена так часто хандрит в последнее время…

Альфред смущенно встал:

— У неё на глазах были слёзы.

— О, да. Нервная система расшатана. Что делать, война. Мы специально приехали в Берлин, чтобы показать её медицинским светилам. Кстати, любезный фон Трабен, нет ли у вас среди знакомых авторитетного психиатра?

— Есть.

— В таком случае будем вам крайне признательны.

— Франц, к чему этот цирк?! — не выдержала Аделия.

Франц, не обращая на неё внимания, взял Альфреда под руку и отвел в сторону.

— К сожалению, жена не совсем здорова. Должно быть и сами заметили…

— О чём вы?

— Ей нужен покой. Всякие странные видения и навязчивые мысли терзают её… — Франц намеренно постарался напустить побольше тумана, чтобы его собственная роль в этой игре не казалась столь откровенно подставной.

Альфред, в свою очередь, переживал столь сильное эмоциональное возбуждение, что был не в силах начать распутывать клубок загадочных отношений между Аделией и мужем. Странность ситуации угнетала его, в случайность их встречи он уже не верил, к тому же поведение Франца настораживало. Мало на свете найдется мужей, готовых с распростёртыми объятиями лезть к человеку, очевидно неравнодушному к его жене: большая загадка скрывалась за всем этим. Для открытого прямого человека, каким был Альфред, существовал один способ разгадать её — сшибить всех лбами и посмотреть, что из этого получится. Но он отчаянно не хотел увидеть снова слезы на глазах Аделии. Поэтому предложил:

— Самое лучшее место для отдыха — мой дом. Приглашаю вас в гости, это недалеко — на Ванзее. Жду завтра вечером. Машину подадут к отелю. А сейчас вынужден уйти, у меня собрание в «Адлоне».

После чего повернулся к Аделии. Подтвердил:

— Я очень надеюсь… завтра в пять, — и, не отреагировав на рассыпавшегося в благодарности Франца, направился к выходу из парка.