Тайна Элизабет

Михаил Радуга, 2016

Доблестные рыцари и кровожадные мутанты, преданная любовь и убийственная страсть, всепоглощающая месть и непредсказуемые приключения, удивительные люди и невероятные способности, странная война и загадочная принцесса, мучительные тайны и неожиданные потрясения – все это и многое другое ждет вас в фантастическом произведении Михаила Радуги.

Глава 2

Идеальный город сверхлюдей

Первый месяц Томас практически все время находился в доме рыцаря Нильса Дора. Построенное из камня, как почти все строения в Парфагоне, его двухэтажное жилище имело две спальни, кухню, столовую, а также собственный небольшой фруктовый сад, огороженный каменным забором, поэтому выживший сельский ребенок чувствовал себя весьма комфортно, даже будучи взаперти. Ему выделили небольшую комнату на втором этаже с окном во внутренний сад, где изначально находилась скромная библиотека хозяина, помещавшаяся в двух узких книжных шкафах. Туда поставили рассчитанную на вырост большую дубовую кровать, заменили крошечный, почти декоративный, стол на массивный письменный и насобирали у знакомых и друзей целый ящик игрушек, большая часть которых была связана с рыцарями и их амуницией. Новая жизнь в столице, в добротном каменном доме, на высоком втором этаже в пропитанной запахом старых книг комнате казалась сельскому мальчишке чудесным сном, в который он долго не мог поверить, просыпаясь по утрам.

В доме также жила Маргарита, старшая сестра Нильса, рыжая женщина с мальчишеской стрижкой и всегда грустными глазами из-за заметно опущенных внешних уголков ее век, словно вечная вселенская печаль обрекла ее на страдания еще в утробе матери. Именно она первая взяла Томаса в свои нежные руки, когда он впервые въехал с рыцарями в город. Выглядя значительно моложе своего брата, ее поведение ничем не отличалось от повадок зрелой, опытной и видавшей виды женщины, кем она в действительности и являлась. Даже ее внуки уже были взрослыми людьми, а муж, известный рыцарь, дослужившийся до звания трибуна, настолько давно отдал свою жизнь за короля Альберта, что она перестала помнить, как он действительно выглядел. Пару раз в год она вспоминала детали образа совершенно вымышленного человека, в чем была повинна дурацкая людская память, не рассчитанная природой на такую жизненную дистанцию.

Благодаря доброй Маргарите и жалованью Нильса в десять золотых монет в месяц, уютный дом находился в идеальной чистоте, в нем всегда имелось достаточно мяса, а ранение Томаса быстро зажило, и он был достаточно хорошо одет даже по придирчивым городским меркам. Вместо простейшей сельской туники, больше похожей на мешок с дырками для рук и головы, теперь он стеснительно щеголял в обязательных для столичных мальчиков светлых рубахах с разноцветными пуговицами, коротких черных или коричневых штанишках с карманами и подтяжками, а также в кожаных башмаках поверх гольфов.

Сам Нильс считался убежденным и заматерелым холостяком, что было распространено среди рыцарей. Он никогда не имел детей, во всяком случае, официальных и живущих с ним в одном доме, что также было нередкой практикой в городе. В некоторой степени свои нереализованные отцовские чувства он перенес на Томаса, и потому ребенок оказался под гарантированной опекой, что бы ни случилось. Увидеть рыцаря дома было большой радостью для мальчугана, так как тот почти все время был занят своими опасными военными делами и часто отлучался в рискованные командировки, уничтожая бесконечные вторжения мутантов и устраняя их подлые провокации. Иногда к Нильсу приходил его давний друг Ричард Фейн, и они вместе с другими товарищами закатывали долгие и буйные посиделки в беседке в саду. Часто можно было заметить, как поутру из дома выходили, смущенно опуская глаза, красивые девушки и женщины, но Томас их не запоминал, так как почти каждый раз они оказывались разные.

Новая жизнь была настолько заполнена эмоциями и благополучием, что чуткая память ребенка вскоре вытеснила кровавые воспоминания из его недалекого прошлого. Томас начинал активно округляться и раздаваться вширь, так как много спал, и в рыцарском доме всегда хранилось полно еды на любой вкус. Внушительное обилие сна и пищи были главной необходимостью многих жителей столицы Парфагон, впрочем, как и у мутантов Арогдора.

Однако все было не так просто, как казалось изолированному в тепличных условиях наивному селянину. В Парфагон было практически невозможно попасть людям со стороны. Хотя периодически делались исключения, и была необходимость в свежей крови и силе, появление чужаков на постоянной основе в стенах столицы считалось риском для основ существования самого королевства. Одна из причин состояла в очевидной опасности внедрения агентов Арогдора, которые время от времени устраивали диверсии и теракты с ужасающим количеством жертв. Это происходило регулярно, в большой степени именно из-за приема новых жителей. Именно поэтому Томас целый месяц сидел под опекой Маргариты и лишь через высокую каменную кладку забора слышал шум оживленного и интересного ему удивительного города, который так хотелось изучить любопытному детскому разуму.

Все это время Нильс, его друзья и сестра обивали пороги различных инстанций, чтобы получить разрешение усыновить пришлого ребенка. Дотошных чиновников и вечно подозрительную службу безопасности сильно смущали два момента: Томас считался слишком взрослым, чтобы его можно было по-настоящему адаптировать для самых главных сторон бытия города и его жителей, а также полное отсутствие сведений о его прошлом. Так как все жители его села погибли, пустились в бега или были похищены мутантами, то не имелось никакой гарантии, что он именно простой селянин, а не маскирующийся под него агент-мутант. Хотя в практике это была сложнейшая и очень долгая мутация, теоретически в маленького мальчика могли превратиться многие арогдорцы.

Только благодаря весомым и всеми признанным заслугам храброго рыцаря и его неотступной настойчивости, сломившей не одну непреодолимую преграду, Томаса не только разрешили усыновить, но и приняли в полноценные граждане Парфагона. Как и во всех других подобных случаях, подпись на соответствующих документах была поставлена самим Питером Капицей — многолетнем канцлером Парфагона, мудрейшим человеком, а также близким другом и советником самого Альберта Третьего. Причем подпись на документах такой важности Капица мог поставить только с личного разрешения короля, которому таким образом тоже пришлось узнать о существовании некого несчастного Томаса Юрга из обескровленного округа города Салеп.

— Велели передать, что твоя репутация теперь зависит от успешности его адаптации, — сообщил Ричард, передавая в руки друга долгожданные документы у массивных деревянных дверей его дома. — Ну и взял же ты проблем на свою шею!

Выдернув бумагу, Нильс стал жадно разглядывать такую дорогую и долгожданную подпись, переливающуюся в свете дневного солнца. На обоих приятелях была городская рыцарская форма одежды для повседневной носки, состоящая из высоких сапог, темных широких штанов и, поверх светлой рубахи, обязательного зауженного у талии синего камзола с широченными вздутыми плечами, к тугому поясу которого крепились неизменные меч и кинжал.

— Меня это не волнует.

— Скажи, что вообще тебя волнует, кроме женщин и работы? — рассмеялся Ричард, заплетая свои роскошные белокурые волосы в толстую косу. — Серьезно, жениться не собираешься, кстати?

— Звучит, как предложение отрезать руку. Живешь себе, радуешься жизни. А тебе говорят, что-то больно хорошо поживаешь, друг. Давай-ка мы тебе тоже руку оттяпаем!

— Зато не скучно будет.

— У меня теперь есть Томас. Скучно не будет, — дочитал бумагу Нильс и спрятал ее за пазуху, свернув в плотную тонкую трубочку, после чего вздохнул и расплылся в счастливой широкой улыбке.

— Ах, так это теперь только меня одного интересуют убийства мутантов и женщины? Как теперь жить в этом жестоком мире!

— Да, иди, пожалуйся об этом своей любимой женушке.

— Какой женушке?

— Не той ли, с которой ты последние лет пятьдесят живешь?

— Клевета. Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, вероломный предатель! Случаем, не на Эйзенберга работаете?

Оба друга понимающе рассмеялись. Действительно, Ричард был гулякой лишь на словах и в шутках. На самом деле, будучи едва ли не самым привлекательным мужчиной на Селеции, он, будто назло местным барышням, был однолюб и примерный семьянин, что считалось большой редкостью среди ветреных рыцарей, всегда живущих одним днем. Хотя на вид ему было около тридцати лет, у него уже имелось несколько взрослых и самостоятельных детей. С ненаглядной женой Лилией он проводил все свободное время и не чаял в ней души, вечно задаривая ее дорогими подарками и откровенно балуя излишним вниманием. На фоне других рыцарей, в особенности пропащего бабника Нильса, неугомонного рекордсмена всего Парфагона, всегда свободного спасителя одиноких женских сердец, ему было трудно контролировать свое мужское эго и потому шутки о предполагаемых похотливых похождениях являлись обязательной темой для разговоров. Чтобы придать им значимости и весомости, Ричард раз в несколько лет мог даже воспользоваться животным влечением к диковинным воинам какой-нибудь простой селянки на самой отдаленной окраине королевства, уродливой и глупой в сравнении с уникальными женщинами Парфагона. Однако Нильс был убежден, что на самом деле это не приносило никакого удовольствия его другу, а лишь создавало ему страдания и долгие угрызения совести перед любимой Лилией.

Попрощавшись с другом и зайдя в дом, центурион взял выбежавшего ему навстречу радостного Томаса в свои огромные мускулистые руки и крепко обнял. Затем он отнес его в свою, утопающую в аромате цветов, любимую крытую беседку в саду, круглые сетчатые стенки которой почти полностью заросли вьюном, создавая прохладную тень даже в самые жаркие дни.

— У меня к тебе разговор, — осторожно начал рыцарь, присев на лавочку и посадив Томаса себе на колено.

— О чем, дядя Нильс?

— С этого дня… — не знал, как начать воин. — В общем, я и моя сестра никогда полностью не заменим тебе родителей. Это невозможно. Но мне разрешили тебя оставить, и все будут тебя считать моим приемным сыном. Ты не против?

— Нет, — ответил Томас, глаза которого наполнились слезами от нахлынувших воспоминаний о любимом отце и доброй матери.

— Я сделаю все, чтобы ты добился самого лучшего в этой непростой жизни. Я верю в тебя. Именно поэтому ты здесь. Понимаешь?

— Понимаю.

— Но у меня есть одна важная просьба к тебе и мне хотелось бы донести ее до тебя. Слушаешь меня внимательно?

— Слушаю очень и очень внимательно!

— Я ничего не жду от тебя в ответ, когда ты вырастешь. Для меня счастье просто тебе помочь, Томас. Ты можешь стать великим человеком. Но…

— Что, дядя Нильс?

— Каждый твой поступок, пока ты считаешься моим сыном, отражается на мне. Я заплатил своим именем за твою жизнь в Парфагоне. В общем, тебе будет крайне непросто тут, но я верю, что ты не подведешь меня.

Неожиданно глаза рыцаря увлажнились, хотя он всегда считал, что никаких особых эмоций уже более не способен испытать в этой жизни, которую он считал познанной. Чтобы это скрыть, стесняющийся рыцарь снова обнял Томаса, к которому успел не на шутку привязаться за последние недели. Ему пришлось молча продержать его в таком положении еще целую минуту, пока бурные эмоции окончательно не схлынули с его лица. Нильс не подозревал, что в это же самое время Томас испытывал схожие чувства и сам крепко сжимал массивную шею своего буквально обожествленного рыцаря. Маленький мальчик про себя думал, что он обязательно станет таким же сильным и храбрым воином, когда вырастет, и что он никогда не подведет своего спасителя, которому обязан каждым своим вздохом.

* * *

Вместе с получением официального статуса гражданина Парфагона Томасу пришлось распрощаться с беззаботной жизнью за каменной кладкой забора своего нового дома. Уже на следующий день Маргарита отвела его в утопающую радостными детскими криками Школу, которая по своим размерам и устройству больше напоминала огромный университет со своими собственными парками, тенистыми аллеями, спортивными площадками и множеством красивых кирпичных зданий, главное из которых было увенчано невысокой угловатой башней с огромным черным флюгером в виде петуха, размером не меньше взрослого человека. Все без исключения жители столицы практически с первого года жизни и до шестнадцати лет ходили в это кипящее веселой жизнью место.

Продуманная система образования была построена таким образом, что к полному совершеннолетию человек владел всеми самыми важными навыками и знаниями реально ему необходимыми для повседневной жизни и любой выбранной профессии. Самое главное, сам подход к обучению был такой, что увлеченные дети с превеликим удовольствием учились и проводили время на интересных уроках. В Школе из них делали счастливых и раскрытых личностей, живущих в удовольствие, а не в тягость. После Школы больше не существовало никаких других образовательных систем и учреждений за отсутствием в них необходимости, благодаря эффективному начальному обучению. Исключения составляли только будущие защитники Парфагона. Они еще пять лет учились военному делу в элитной Рыцарской академии, для зачисления в которую требовалось в совершенстве освоить мутации в Школе, что удавалось далеко не каждому молодому человеку, как бы он не хотел защищать свою отчизну и как бы старательно не учился.

Однако для Томаса Школа стала настоящим адом, ведь подданные королевства за пределами столичного Парфагона жили весьма примитивно, и у них не имелось образования как такового в принципе. Если бы ничего не изменилось, то Томас должен был стать таким же охотником, как его отец, переняв его знания и получив практический опыт. А для Ирэн была уготована участь жены какого-нибудь ремесленника или даже такого же охотника из других многочисленных сел или городков. Они бы даже никогда толком не научились читать и писать. Как итог, сама картина мира в голове у мальчика была весьма примитивна, как и у его родителей. В чем и заключалось их счастье.

И вот с такой смешной базой знаний привели Томаса в класс, где все дети были не только гораздо умнее, но и при этом в среднем на два года младше него, будучи ровесниками похищенной мутантами Ирэн. К сожалению для сельского мальчишки, педагогический совет во главе с ректором Исааком Ньюртоном решил, что поместить его в младший класс будет оптимальным решением. Его ровесники уж слишком далеко ушли в знаниях и навыках, а с более младшими детьми он по определению не смог бы общаться или навредил бы им.

Нетрудно догадаться, к чему это привело. Вся Школа смеялась над Томасом Юргом, пришлым дурачком и деревенщиной. Для детей он был настолько прост и смешон, что никто не видел в нем равного. Его лишь только дразнили и издевались над ним при первой возможности, коих неопытный в городской жизни селянин предоставлял великое множество чуть не на каждом шагу. Ровесникам и старшим ребятам было смешно, потому что он учился с совсем маленькими детьми, а младшие веселились от того, что он такой большой, но при этом был настолько невообразимо глуп, что не знал простейших вещей, вроде фазы или букв. Как итог, Томас оказался совершенно одинок, и ему пришлось уйти в себя, замкнуться. Он старался не реагировать на издевательства и дразнения, понимая, что они заслуженные. Он действительно оказался настолько туп в сравнении с другими ребятами, что это стало очевидно даже для него самого, как бы это ни было горестно и обидно признавать.

У него был только один выход из сложившейся ситуации: учиться. И не просто учиться, а учиться так, чтобы стать как все и даже лучше. Учиться так, чтобы они считали его равным, и он не чувствовал колоссальной разницы между ними и собой. Учиться так, чтобы хотя бы эти малыши вокруг него говорили на понятном ему языке. Он должен был сделать все, что мог, ведь не имел права подвести Нильса Дора, своего приемного отца, который спас ему жизнь и дал шанс в новом мире. Поэтому каждый день, проглотив все обиды, он, не подавая признаков страдания, уходил из дома в Школу, где со стиснутыми зубами пытался все понять и усвоить, жадно поглощая каждый густой глоток знаний, даже не поворачивая голову в сторону вездесущих обидчиков.

Трехлетних детей в Школе продолжали учить познанию мира, основам математики и языка, о чем Томас имел хоть какие-то представления в целом. Мало того, он оказался большим экспертом в естествознании, так как рос близко от дикой природы, которую познавал с помощью отца-охотника. Проводя значительную часть времени в лесу, он хорошо знал, что там растет, и какие животные обитают. Но это были далеко не самые главные знания, которые давали в рациональной Школе. Самым непонятным и неожиданным для Томаса оказались уроки обучения фазе. В той или иной форме многие трехлетние дети уже владели фазой или хотя бы многое о ней знали. Более или менее серьезные и фундаментальные знания только начинались в программе обучения. Благодаря этой ключевой причине, согласно мнению ректора, пришлому ребенку стоило попробовать начать учиться именно с этого уровня.

Если другие дети с молоком матери впитывали идею культуры фазы, то Томасу было на самых фундаментальных уровнях сознания крайне тяжело понять, что это такое. Больше всего его удивляло, как эта огромная область знаний по какой-то причине совершенно отсутствовала в его жизни ранее. В его селе отродясь никто даже не упоминал о фазе, а тут в Парфагоне она являлась основой жизни с самых первых ее лет. Оказалось, даже рыцарем было невозможно стать без идеального владения этим удивительным навыком, поэтому селянину пришлось уделить ему наиболее пристальное внимание.

Фаза имела два основных проявления в жизни каждого столичного жителя без исключения. Во-первых, многие парфагонцы, предварительно осуществив ряд действий, значительную часть времени ночью или даже днем проводили в ситуации, когда могли временно менять пространство вокруг себя в нужном им направлении, что не сказывалось на ощущениях других людей. Это не было сном или фантазией, а было реальным изменением устойчивости обычного восприятия мира, который, полностью лишившись стабильности, не имел ни времени, ни пространства, в результате чего можно было пережить, что угодно и оказаться, где угодно. Например, рядовой парфагонец мог лечь на кровать, осуществить определенные вызывающие фазу техники, а затем встать и, пройдя сквозь стены, улететь за пределы города в любое место Селеции, где мог встретить, кого захочет и заниматься тем, что в голову только взбредет. При этом для всех других он будет все еще лежать в кровати, так как человек в фазе временно разрушает абсолютную стабильность только своего собственного воспринимаемого физического пространства.

Во-вторых, парфагонцы могли крайне полезно использовать свой удивительный навык для повседневной жизни. Помимо сотен возможных способов применения, которые предстояло изучить и освоить Томасу в Школе, жители Парфагона больше всего пользовались способностью фазы оказывать влияние на тело и организм в целом. При хороших навыках управления этим состоянием они могли буквально контролировать свой внешний вид, рост, пропорции, и даже возраст. Именно поэтому горожане могли удивительно долго жить, и, как правило, были невероятно привлекательны внешне, ведь могли корректировать свои телесные недостатки.

Как итог, фаза являлась фундаментом существования Парфагона, своего рода, удачно воплощенной в реальность смелой мечтой или сказочным сном. Она давал людям все самое главное, из-за чего они могут волноваться и к чему стремятся: красоту, молодость и здоровье. Как итог, самой главной ценностью людей в городе была возможность спать, ведь именно на грани сна им было проще всего оказаться в фазе и поддерживать в ней созданные шаблоны своего измененного внешнего облика, или, как это называли проще, мутации. Для ее достижения в любом возможном виде нужно было лишь изменять свое тело в фазе и ежедневно многократно повторять эту процедуру, чтобы получить результат через несколько недель или месяцев, в зависимости от сложности задачи и умения, а затем удерживать полученное благо на достигнутом уровне по точно такому же принципу, как и его получение.

Томасу не только было сложно все это понять и до конца осознать, но и поверить в то, что это вообще может иметь отношение к нему самому — уж слишком невероятно все это звучало и было больше похоже на чью-то бурную фантазию. Именно поэтому потребовалось немало времени, чтобы он смог впервые попасть в фазу самостоятельно и убедиться в ее правдивости.

Однажды поздним парфагонским утром, когда солнце уже медленно подбиралось к зениту, а птицам успело поднадоесть горланить свои звонкие и радостные песни в саду за окном, он проснулся и, стараясь не двигаться, уже по новой приобретенной привычке стал пробовать закрутиться вокруг продольной оси, не напрягая мышц, увидеть свои руки перед собой, не поднимая их и не открывая глаз, а также представить себя, быстро ходящим вокруг скульптуры Альберта Третьего из белого мрамора, стоящей на постаменте в центре площади у главного здания Школы, увенчанного флюгером. Не получив результата ни в одном из действий, он попробовал снова закрутиться, снова увидеть руки и снова оказаться у скульптуры. Он быстро и внимательно повторял этот выученный в Школе цикл техник раз за разом, и вдруг совершенно четко и неожиданно действительно увидел свои исцарапанные детские руки перед собой, хотя глаза были закрыты!

Как учили, он тут же попробовал взлететь, но к своему ужасу обнаружил, что вместо фазы, по-настоящему со свистом в ушах воспарил к ветхим деревянным перекрытиям потолка с мягким ароматом немного подгнившей древесины. И без того обостренные детские ощущения Томаса стали еще более реалистичны, достигнув чудовищной четкости и невиданной ранее детализации, в достоверности чего у него не было сомнений. Он настолько испугался этого загадочного происшествия, что сразу же приземлился на кровать, где с большим трудом смог расшевелиться и встать.

Босой, в одной пижаме и с выпученными глазами, он с криком выбежал из своей комнаты и стремительно спустился по холодным каменным ступенькам на первый этаж. В светлой столовой, всегда пропитанной запахом сладкой выпечки и свежих булочек, уже накрывала стол для завтрака сестра Нильса в чепчике и белом фартуке поверх легкого платьица ее любимого сиреневого цвета.

— Маргарита! Маргарита! — взволновано задыхался Томас.

— Что случилось? Доброе утро!

— Я научился летать!

— Вот время пошло: дети раньше учатся летать, чем здороваться.

— Простите меня. Доброе утро!

— Другое дело, — Маргарита аккуратно поставила последнюю тарелку на белую накрахмаленную скатерть, а затем вышла в открытую дверь на утопающую в пару и дыму кухню: — Так что у тебя там случилось?

— Я только что летал под потолком!

— Вот как! И давно ты так умеешь?

— Первый раз. Вы тоже так можете?

Внезапно послышались тяжелые шаги, и в столовую в одних панталонах вошел заспанный Нильс. Его невероятно массивное волосатое тело, с поигрывающими от каждого движения, свисающими от собственной тяжести мышцами на груди, спине и руках, поразило Томаса, который впервые увидел в таком откровенном виде своего спасителя:

— Ничего себе!

— Что тут случилось, что за крики? — недовольно пробурчал рыцарь. — Мутанты напали?

— Доброе утро! Наш герой научился летать, — рассмеялась Маргарита, гремя посудой на кухне.

— Хм, вот оно как. Доброе, доброе…

— Доброе утро, дядя Нильс! Это все правда.

— Да ну тебя! Не может быть.

— Прямо до потолка взлетел.

— А я-то думаю, кто там по крыше все утро ходит, — наконец рассмеялся зевающий рыцарь. — Наш будущий воин случайно не пробовал в фазу попасть перед этим?

— У меня не получилось.

— Интересно…

— Но зато я научился летать!

Нильс с хрустом в коленях присел на массивный белый стул с заскрипевшей мягкой спинкой и посадил рядом Томаса. Потрепав его за волосы, он опечаленно вздохнул, оглядев еще пока одиноко пустые тарелки, чашу с подтаявшим желтым маслом, кувшин с молоком и манящие ярко зеленые молодые яблоки на столе. Однако уже через миг на его лице расплылась довольная улыбка, когда его сестра вынесла кастрюлю вареных яиц и корзинку с еще горячими булками, от ароматного запаха которых у обоих мужчин свело скулы и обильно потекли слюни.

— Мм… — закатил глаза от удовольствия рыцарь. — Томас, мне кажется, мы все-таки должны тебя поздравить с первой фазой.

— У меня как раз сварилась праздничная перловка, — улыбнулась Маргарита и снова ушла греметь посудой на кухне.

— Но у меня же ничего не получилось?

— Ты же взлетел?

— Да.

— Значит, был в фазе.

— Ты меня не понял, дядя Нильс. Я, правда, взлетел.

— Понимаешь, фаза такой и должна быть. Она не отличается от реальности по ощущениям. Все как обычно, но только ты можешь сделать гораздо больше, чем сейчас. Например, взлететь, пройти сквозь стену или начать себе строить тело как у меня, — русый рыцарь гордо поднял необъятную руку и напряг переливающиеся груды мускулов на ней, после чего широко заулыбался своим и без того необычно круглым лицом.

— Но ведь я не почувствовал, как в нее попал.

— А ты и не должен чувствовать. Ты же меняешь мир вокруг, а не себя. Ты никуда не попадаешь, на самом деле. Просто твое тело и комната ненадолго потеряли свою привычную твердь.

— Значит, и у меня тоже фаза будет получаться?

— Конечно. Поздравляю тебя, будущий рыцарь!

— Вот это да!

— А теперь давай-ка отведаем праздничный завтрак.

— Класс!

В этот момент из кухни вышла довольная Маргарита с большой чашей перловой каши и увидела, как оба взъерошенные мужчины потянулись к выпечке. Ее лицо тут же нахмурилось, а голос обрел редкую для нее жесткость:

— Это еще что такое?

— У нас, — жадно кусал булку Нильс, — праздник.

— Оба встали, умылись, оделись и причесались. Пошли вон!

— Ну, сестренка, — жалостливо простонал центурион.

— Быстро, быстро!

Хотя Томас все равно безнадежно отставал от своих одноклассников, многие из которых уже фазили почти каждый день, после этого запоминающегося утра он почувствовал в себе непоколебимую уверенность и его дела резко пошли в гору. Уже через несколько дней, полностью погруженный в атмосферу изучения, как оказалось, такой интересной и захватывающей фазы, он смог попасть в нее снова. Хотя он все еще почти каждый раз пугался новых ощущений, с каждым месяцем это происходило все чаще и чаще, что позволило с уверенностью мечтать о поступлении в Академию и доблестном будущем такого же уважаемого рыцаря как Нильс Дор.

* * *

Однажды, приблизительно через полтора месяца учебы, Томас сидел в парке между корпусами Школы, прислонившись к шершавому стволу кедра с широкой раскинувшейся кроной, и мечтательно грыз сочное яблоко. С ним до сих пор брезговали общаться как сверстники, так и одноклассники, потому оставалось лишь в одиночестве наблюдать со стороны за их веселыми и буйными играми. В этот раз он с завистью наблюдал как старшие ребята, лет шести или даже семи, запускали на порывистом ветру большой красный ромбовидный змей с длинными цветными лентами, который уверенно завис высоко в небе.

Дюжина ребят восторженно кричала снизу и почти истерично радовалась, чуть не дерясь друг с другом за вожделенное право получить натянутую веревку управления в свои руки хотя бы на одно короткое и счастливое мгновение. У Томаса же, впервые увидевшего такую диковинку, рука с яблоком застыла напротив изумленно открытого рта. Сам факт того, что можно соорудить нечто своими руками, и это будет держаться в воздухе как птица, будоражил его сознание и фантазию. Еще месяц назад он бы принял это удивительное явление за очевидное колдовство, но теперь уже мог догадаться, что такие чудеса тут не при чем, так как в них мало кто верил в Парфагоне.

Вдруг снизу раздался громкий плач, а змей сначала дернулся, а потом сдвинулся вбок и начал стремительно падать прямо на переливающуюся темно-зеленой густотою крону огромного и старого дуба по центру парка, где вскоре застрял на недосягаемой для ребят высоте. Оказывается, Ален Оспэ, один неугомонный чернявый карапуз из класса Томаса, который вечно попадал в разные передряги и беспрерывно шкодил при первой возможности, с разбегу нечаянно толкнул держащего веревку старшеклассника, в результате чего тот упал, выпустив запутавшегося в кроне дуба змея. Старшие ребята тут же накинулись на Алена и стали его валять по земле, обидно обзывать маленьким засранцем и даже обозленно пинать по мягкому месту. На мгновение Томас испытал огромное облегчение и нечеловеческое удовлетворение, ведь никто так не дразнил его в классе как этот коротышка, который тоже был сыном потомственного рыцаря, как и абсолютно все без исключения дети в Школе.

Однако избиение маленького мальчика вдруг стало выглядеть для Томаса как-то совсем несправедливо: он ведь был еще совсем мал, да и явно неумышленно это сделал. За что с ним так грубо обходиться и так сильно обижать? Заслуживал ли он этого? Быстро забыв обиды, Томас внезапно разозлился, почувствовал прилив крови к лицу, и, бросив яблоко, стремительно побежал к ребятам.

— Эй, стой! — услышал он голос Карла Линна, главного белобрысого обидчика с маленькими острыми глазками и носом картошкой, который тут же получил удар ногой в живот и с громким плачем упал на землю.

— Ах ты, деревенщина… — замахиваясь кулаком, едва успел сказать толстенький мальчуган, как был легко сбит с ног зло пыхтящим Томасом.

— Не надо! — уже умолял третий, обтягивающие рубашка и узкие короткие штанишки которого были явно малы размером, но получил тычок ладонью в нос и тоже оказался на траве рядом со своими товарищами по несчастью.

— Все, стой! Мы поняли! Больше не будем! — дружно завопили другие ребята, испуганно отбежав подальше и с любопытством наблюдая, как жалобно стонали и плакали, словно совсем маленькие дети, главные забияки младших классов, на обиженных лицах которых искривлялись скорченные горестные гримасы.

— Ого! — удивленно и радостно воскликнул встающий с земли Ален, как будто его еще полминуты назад никто и не бил вовсе.

Разгоряченный и молчаливый Томас стоял возле маленького мальчика, наклонив голову и злобно смотря на всех вокруг исподлобья, сжав кулаки, напрягшись до трясучки и тяжело дыша. Все ребята в изумлении и полной тишине смотрели на него. Кто в страхе, кто в восхищении. Может быть, пришлый Томас и был деревенщиной и катастрофически отставал в своих знаниях, но он вырос в дикой жесткой среде, поэтому его физическая мощь была куда больше избалованных и изнеженных городских мальчуганов, хныкающих по любому поводу. Кроме того, в эту минуту все изменилось на более глубоком уровне, и Томас неожиданно для самого себя почувствовал неизвестно откуда взявшуюся абсолютную уверенность в себе и силу над другими. Только что он был никем и вдруг он уже контролирует все происходящее вокруг него, находясь в центре всеобщего внимания. В этот момент вся его душа неистово бурлила самими острыми эмоциями, которых он никогда прежде не испытывал. И они ему нравились.

— Зачем вы его били?

— Да мы и не били, — пытался отнекиваться толстяк, но тут же замолчал, увидев бескомпромиссный взгляд Томаса, готового поддать крепкого пинка.

— Нам просто змея жалко. Как мы его достанем теперь? — обидчиво спросил Карл, вставая на ноги, тщательно отряхиваясь и вытирая мокрые глаза запачкавшимися рукавами.

— И всего-то?

— Конечно. Тебе бы так.

— Учитесь, городские девочки! — демонстративно расслабленно и снисходительно произнес Томас, сдул с лица длинные волосы и, деловито потирая руки, гордо направился в сторону злополучного дуба. — Да я на такие по десять раз за день лазил.

— Ого! — снова удивился Ален и побежал следом.

На самом деле таких огромных дубов Томас никогда ранее в жизни не видел. И по деревьям он не так много лазил, хотя и жил в лесу. По неведомой ранее причине нечто заставило его бравировать и не испытывать страх. Не без труда, рискуя упасть с высоты, под охи и ахи снизу, получив множество ссадин и царапин, он все же действительно смог добраться до змея и скинуть его к восхищенным ребятам. Хотя его уже ждали строгие преподаватели, готовые дать надолго запоминающуюся взбучку, он совершенно не беспокоился о последствиях, ведь теперь стал своим. Ради этого можно было вытерпеть многое, гораздо больше, чем предстояло.

После полученного строгого выговора лично от ректора Школы Томас вернулся в свой классный кабинет, пропахший акварельными красками после недавнего урока художеств, а также уставленный горшками с цветами и обвешанный рисунками диких животных, карт Селеции и портретами всех многочисленных королей Парфагона. По привычке он пошел к своей самой дальней парте у окна, на которой лежали аккуратно сложенные книжки с картинками, исписанные каракулями листы бумаги, а также чернильница с длинным измазанным пером. Обычно он скучал в своем углу в полном игнорируемом всеми одиночестве, но теперь обнаружил, что рядом с ним занял место этот вездесущий кошмар в запачканной рубашке по имени Ален:

— Ты видел, как они тебя испугались?

— Бывает.

— Ты что не знаешь, что это были самые сильные и плохие ребята? Бандиты!

— Самые сильные? — удивился селянин, как бы равнодушно поглядывая в открытое окно и рассматривая барашков на небе. — Не заметил.

— Теперь о тебе все говорят, Томас Юрг, — вдруг смущенно произнес звонкий девичий голосок.

Обернувшись, юный герой увидел Марию Лури, маленькую девочку в светлом платьице в цветочек, обязательном для школьниц черном фартуке и ангельски белых носочках в черных сандалиях на пухленьких ножках. У нее были большие зеленые глаза с необычно решительным взглядом, черные волосы ниже пояса и округлые черты почти всегда серьезного лица с ямочками на розовых щечках. Она больше всех напоминала ему сестру Ирэн, хотя одноклассница лишь выглядела на три года, а по реальному уровню развития была близка к Томасу или даже выше него.

После этого дня любой ребенок младше семи лет мечтал дружить с Томасом, но так получилось, что ему комфортнее всего было общаться именно с рассудительной Марией и лукавым Аленом. Первая заменила ему потерянную сестру, а второй никогда не давал скучать. Конечно, временами бывший селянин пытался общаться со своими ровесниками и даже старшим на два года Карлом Линном, но он все же не мог найти с ними общий язык, так как его развитие значительно отставало.

Отныне окончательно расслабившийся Томас тоже получал удовольствие от дружественных детскому разуму познавательных уроков, и его уже никто не высмеивал, даже если он этого по праву заслуживал. Как часто бывает в таких случаях, самые красивые и неприступные девочки даже стали считать его простоту и отсталость своеобразной милой чертой, пикантной доброй изюминкой, хотя еще вчера брезгливо проходили мимо и боялись к нему прикоснуться, дабы не быть осмеянными даже за такой невинный проступок. Узнав о произошедшем, довольный Нильс лишь посмеялся и констатировал факт, исходя из своего богатого личного опыта, что отныне Томасу обеспечено гарантированное женское внимание всю его жизнь, чтобы он ни делал и чем бы ни занимался.

* * *

Теперь, когда сияющий Томас, припрыгивая, бегал в любимую Школу или из нее, у него было всегда отличное настроение, и он смог лучше изучить таинственный город, зачастую специально выбирая как можно более длительные маршруты. Парфагон оказался идеальным местом, в котором жили почти совершенные люди. Все в нем было продумано до мелочей, чтобы выглядело как можно симпатичнее, и при этом было максимально удобным и рациональным для повседневной жизни: красивейшие каменные или кирпичные жилые дома иногда выше Стены; аккуратные магазинчики и вычурные театры; приятные мостовые из ровной брусчатки, по которым шиковали лакированные кареты; бушующий всевозможными запахами шумный рынок с узкими рядами, где торговали повседневной утварью и всегда самыми свежими продуктами; грандиозная Аллея героев, заросшая густыми каштанами и простирающаяся почти через весь город от самых Северных ворот до главной площади; вместительная круглая Арена с многоуровневыми трибунами, используемая для рыцарских турниров и массовых торжеств; пышущие зеленью элегантные парки, где горожанам всегда было приятно проводить время, выгуливая своих избалованных собачек и кошечек. Все это выглядело предельно уютно, комфортно и настолько чисто, что за все время Томас так и не увидел нигде грязи или мусора, будто город вовсе был ненастоящим, придуманным или воображаемым.

Безусловно, самым красивым и эффектным зданием Парфагона, поражавшим не избалованное воображение простого сельского мальчишки, был королевский замок, стоявший недалеко от Южных ворот. Огромное каменное строение имело четыре расширенных на вершине округлых башни, уходящих высоко в небо и видимых из любого района. К нему прилегала главная площадь города, где проводились традиционные ярмарки, наиболее важные празднования и публичные анонсы важнейших событий королевства. У парадного входа стояла высокая белая арка, украшенная детализированными барельефами с рыцарскими сражениями, возле которой день и ночь несла вахту охрана из самых крупных, красивых и невозмутимых воинов, неподалеку от которых, в свою очередь, всегда дежурили небольшими кучками отчаявшиеся местные барышни в модных нарядах, безнадежно надеясь хотя бы на мимолетный случайный взгляд в свою сторону.

Еще большее удивление вызывали у любопытного Томаса сами люди, коих в необычном городе жило порядка пятидесяти тысяч. Причем численность преобладающего женщинами населения старались удерживать на одном уровне всеми возможными способами, так как древняя Стена физически не могла вместить всех желающих, а расширять город никто из королей не решался, ссылаясь на тонкости его внутреннего механизма. Конечно, такое ограничение было вовсе непросто сохранять, учитывая, сколь сильно обычные горожане хотели иметь свое собственное потомство. Именно по этой причине на весь город имелась всего лишь одна большая Школа, чужакам в Парфагон вход был заказан, а самих драгоценных детей следовало иметь исключительно от действующих рыцарей. В противном случае, нарушивших данный закон несчастных женщин ждало позорное изгнание или унизительное длительное заточение. Гарантированная популярность среди прекрасного пола мотивировала мальчиков с ранней юности определять свое будущее в военной сфере, поэтому ряды элитной армии, так необходимой для выживания королевства, никогда не редели, хотя туда брали далеко не каждого желающего, и такая работа подразумевала высокую вероятность гибели в первые же годы опасной службы, особенно на близких к вражескому вулкану территориях, постоянно страдающих от набегов безумных и вечно голодающих мутантов.

Считалось, что счастливые жители идеального города достигли длительности жизни в невероятные сотни лет, но это было лишь на словах. Они действительно могли ощутимо влиять на свое здоровье и поддерживать практически любой выбранный возраст так долго, как хотели, но все это напрямую зависело от качества непростых навыков владения фазой. Кто-то ими едва овладевал даже после полутора десятилетий ежедневного обучения в Школе и поэтому оказывался на безрадостных обочинах жизни Парфагона или предпочитал его вовсе покинуть, дабы не позориться на фоне его сверхлюдей. Кому-то эти умения давались значительно проще, но даже самым удачливым фазерам в любом случае требовалось тратить много усилий для эффективного поддержания мутаций, фактически подстраивая всю свою жизнь под жесткий ежедневный график множества далеко не всегда удачных попыток вечером, ночью, утром и даже днем. Это настолько сильно утомляло и раздражало со временем, что измученные люди с каждым годом все меньше уделяли внимания практике и могли вовсе от нее отказаться, предпочитая, наконец, спокойно умереть естественным путем. Поэтому реально достижимая длительность жизни обычно не превышала сорока или пятидесяти лет для тех, у кого были проблемы с фазой, а также не больше двухсот или в некоторых особенных случаях даже трехсот лет для признанных мастеров в этом вопросе.

Но в действительности и до векового рубежа мало кто доживал ввиду высокой смертности по массе не зависящих от человека причин. Чаще всех погибали еще молодыми рядовые рыцари, которым постоянно приходилось отражать остервенелые атаки мутантов Арогдора. Также нередко случались несчастные случаи или внезапные эпидемии, против которых не всегда удавалось найти быстрое и эффективное противодействие. Иногда могли происходить криминальные убийства или люди просто пропадали без вести, часто умышленно покидая городскую жизнь, устав от ее своеобразных правил и не всегда справедливых законов. Кроме того, в Парфагоне разве что не ежедневно сводили счеты с жизнью, но умиротворенные горожане довольно спокойно относились к таким поступкам, ведь на это существовали очевидные и понятные всем причины: столь долго жить в комфорте идеального города было действительно сложно, и люди зачастую просто теряли смысл жизни. Поэтому самоубийц все понимали и, по большому счету, толком не осуждали. За всю историю власти даже никогда не предпринимали каких-либо мер, чтобы бороться с этой вечной напастью, воспринимая ее как норму.

Парфагонцы не только веками сохраняли молодость, если не погибали, но и относительно легко могли контролировать свою внешность. Они старались быть выше, иметь кожу белее, а черты лица пропорциональнее. Именно поэтому уровень владения фазой предельно четко определял всю успешность жизни в городе: иначе просто было невозможно получить и поддерживать свою неестественную красоту. На фоне отборных красавцев и красавиц Парфагона обычный смертный человек из-за пределов Стены смотрелся уродцем, даже если в любом другом месте его могли выбрать королем или королевой красоты. Лишь некоторые мужчины не особенно переживали по этому поводу и едва ли заботились о внешности. Конечно, чаще всего это были всеми желанные удалые рыцари, которым и без того в фазе приходилось заботиться о более насущной и продуктивной военной мутации тела, а внимание женщин было и так гарантировано по определению и хитрым местными законам. Среди же дам существовала невероятно обостренная конкуренция, и шло бесконечное соревнование космической красоты, без которой не было ни единого шанса соблазнить хотя бы одного самого захудалого и никчемного воина, а другие мужчины их мало интересовали по целому ряду веских причин, словно они были неполноценными.

Но имелись и обратные стороны очевидного счастья контролировать свой внешний вид. Проблема заключалась в том, что, когда все красивые, то все равно можно выделить более или менее привлекательных. Получается, нужно всегда к чему-то стремиться и остановиться на одном достижении невозможно. Также к этому стоит добавить все время возникающие модные тенденции. Например, когда Томас попал в город, это были огромные глаза и заостренные ушки, которые пытались нарастить многие дамы, вынужденные регулярно попадать в фазу, чтобы изменять или закреплять в ней выбранный шаблон своего ощущаемого тела, под которое постепенно подстраивалось физическое.

Поскольку важность фазы для граждан была крайне высокой, весь устой помешенного на ней города был подведен под максимально удобную и эффективную практику. Спать все обязательно ложились не позже девяти или десяти вечера, и говорить на улице не шепотом после этого времени строго запрещалось. Окончательно все просыпались с восьми до десяти утра, а потом у всех был еще один обязательный сон с двух до четырех часов дня, во время которого весь город буквально вымирал, одиноко затихая, словно в глубокой ночи. В это время парфагонцы сладко спали, продуктивно фазили, а также с превеликим удовольствием предавались некоторым другим, не менее полезным и радостным утехам.

Работали люди в Парфагоне неспешно и от силы несколько часов, обычно до обязательного дневного сна. И то, делали они это не больше четырех или пяти дней в неделю. Объяснялась такая ленивая занятость просто: благодаря распространенности фазы отпали многие задачи, на решение которых косвенным образом обычные люди за пределами Стены тратили основную часть своего времени. Один только вопрос вековой молодости позволял решить все материальные проблемы в первые десятилетия жизни. Потом человеку нужна была лишь еда, редкая смена гардероба или покупка сломавшейся утвари для дома. Все остальное уже имелось. А если все же у невезучего человека возникала плохая жизненная ситуация, то ее решал безусловный доход. Его суть заключалась в том, что каждому взрослому жителю Парфагона, вне зависимости от возраста, ежемесячно выплачивалась одна золотая монета или ее размен из десяти серебряных, чего хватало на неприхотливый ночлег и еду. Также в ходу были мелкие медные и еще более малоценные бронзовые монеты. Все они имели круглую форму при величине с ноготь большого пальцы взрослого мужчины, а на их поверхностях красовались вычеканенные толстый меч и лучистый пшеничный колос в обрамлении двух пересекающихся идеально ровных кругов.

Учитывая, что подконтрольные территории за защиту от мутантов обильно снабжали всемогущий Парфагон ресурсами и пищей, некоторым жителям города еще приходилось потрудиться, чтобы решить, как проводить лишнее время и на что тратить свои накопления. Это оказалось целой проблемой, вызывающей страшные неизлечимые душевные муки, а также бесконечный поток бросающихся со Стены самоубийц. Поэтому культурная жизнь в городе всегда била ключом, а торжественные бальные вечера в замке короля Альберта Третьего проходили на еженедельной основе.

Весь этот жирный достаток, долгая молодость и избыточная масса свободного времени неожиданным образом повлияли на традиционные семейные ценности. Оказавшись в полном комфорте и независимости от кого-либо и чего-либо, многие зрелые мужчины и женщины предпочли жить сами по себе, входя во временные или множественные гостевые браки. Большинство просто стало получать примитивное удовольствие и радость от каждого дня жизни, как делал Нильс и даже сам король, который имел тайную, но все же всем известную слабость к совсем юным девицам едва ли оправданного возраста. Если, плевавшие на все мужчины могли легко и открыто себе в этом признаться, то, пугающиеся своих глубинных шокирующих позывов, женщины продолжали искать того единственного и самого лучшего, то ли придуманного, то ли настоящего. Они придирчиво перебирали ухажеров, снова и снова пытаясь заполучить своего несравненного и особенного, но, почему-то, конца этому процессу не было и не могло быть, а сам он значительно ускорялся, стоило женщине родить первенца от какого-нибудь снизошедшего до нее рыцаря. Каким бы хорошим не казался жених, всего через неделю или от силы пару месяцев обязательно находился еще лучше или еще интереснее. За небольшими исключениями, имитация поиска вечной любви была лишь благочестивым оправданием и хитрой ширмой чего-то иного, о чем было не принято говорить вслух.

При всем этом жители города имели некоторые жесткие ограничения, например в мутациях, в отличие от Арогдора, где за этим вопросом никто не следил. Специальная Этическая комиссия, возглавляемая ни кем иным, как самим Альбертом Третьим, запрещала определенные типы мутаций. Например, было категорически запрещено менять пол через фазу, стирать основные узнаваемые черты лица, создавать излишне пышные формы или уж тем более наращивать изначально не существующие у человека части тела. Поэтому рыцари могли лишь сделать себя значительно больше и сильнее обычных горожан, да и то, на такие кардинальные изменения разрешение было только у них. Также в городе были абсолютно запрещены любые наркотики, включая табак, увеселяющие напитки, азартные игры и многое другое, что могло разрушительно повлиять на развитие и жизнь человека, в том числе, все равно популярные в темных чуланах магические практики и религиозные культы.

Этическая комиссия также неустанно следила за тем, во что одевались парфагонцы. Было запрещено носить старую и грязную одежду, а также слишком броские и откровенные наряды. За неоправданно короткую юбку, чрезмерно глубокое декольте и излишнюю телесную наготу могли легко оштрафовать на десяток золотых или даже отправить в одну из Башен заточения, надолго отбивающую желание нарушать законы. Поэтому люди на улице всегда были опрятными и часто выглядели по самому последнему писку моды. Женщины отдавали предпочтение облегающим платьям самых вычурных покроев, кожаным сапожкам или туфелькам, а на голове носили чепцы и шапероны, представляющие собой капюшон с длинным шлыком на спине и часто большой пелериной на плечах. Более знатные особы и модницы показывались на люди в неудобных пышных платьях и носили на головах геннин — высокую рогообразную или конусовидную шляпу с торчащим из макушки длинным прозрачным шлейфом, иногда доходящим до пяток. Мужчины же чаще всего обходились лаконичным балахоном, плотной кожаной курткой или подпоясанной рубахой поверх коротких штанов. На ноги они обували сапоги до колена или сандалии в жаркую погоду, а голову вовсе предпочитали оставлять открытой или надевали популярный у обоих полов и возрастов шаперон. Непременным атрибутом знати были широкоплечий короткий камзол, круглая шляпа с перьями, туфли с вытянутым носком, а также накидки и облегающие ноги колготки, неизменно вызывающие неудержимый смех Томаса, не раз поставивший Маргариту и Нильса в неловкое положение.

Полному счастью идеального города мешали только уродливые мутанты Арогдора, постоянно нервируя своими кровавыми набегами и являясь вечной угрозой благополучию. От полного порабощения врагом Парфагон умело оберегал своими дальновидными решениями Королевский совет, объединяющий все высшие должностные лица и руководимый непогрешимым королем Альбертом Третьим, за что всеобщее почитание и нечеловеческая любовь его восторженных подданных не имела предела.

Альберт Штейн, как его действительно звали, правил Парфагоном последние 232 года из своих долгих 312 лет. Его семья правила королевством с самого его основания 948 лет назад, от чего и велось летоисчисление, так как до этого на Селеции была сплошная смута и темные времена. Именно приход на престол Альберта ознаменовал резкий скачок уровня жизни и развития технологии управления мутацией через фазу. До него все это было на непомерно низком уровне. Люди хоть и могли жить дольше и как-то влиять на свою внешность через фазу, но мало кто мог это делать качественно. Проведенные Альбертом тотальные реформы в конечном итоге привели к созданию того идеального и почти сказочного Парфагона, в который попал Томас. Именно поэтому в короле все не чаяли души. Все его искренне любили и уважали, чем неизбежно проникся и сам бывший селянин.

Личная жизнь короля была большим секретом в Парфагоне. Несмотря на то, что за все время у него числилось шесть официальных браков, недавно появившаяся на свет и оберегаемая от всех принцесса Элизабет была его единственным известным ребенком. Она родилась от некой тайной женщины, но Альберт все равно дал ей высокий титул, хотя и без права наследования престола. В случае внезапной кончины короля, власть должна была перейти в руки канцлера Питера Калицы. Об этом Альберт позаботился сам лично, ввиду отсутствия других наследников и достойных претендентов на управление сложнейшими механизмами жизни Парфагона, о котором он так пекся два века кряду. Когда-то давно у него имелся кровный наследник, но творческая натура чувственного сына не выдержала жизни в идеальном городе, и он трагически покончил с собой, едва преодолев порог юношества, на целый месяц погрузив в траур все королевство, уже успевшее свыкнуться с мыслью о том, что он рано или поздно должен был стать их правителем.

В относительном благополучии прошли следующие тринадцать лет. За это время изменилось многое. Во-первых, все забыли, откуда пришел Томас, и его не только теперь считали своим, но и гордились им, часто ставя в пример менее упрямым в достижении целей юношам. Во-вторых, он все же относительно хорошо овладел фазой, хотя на вход в нее по-прежнему тратил ощутимо больше усилий, чем многие жители Парфагона, с чем он ничего не мог поделать, как ни старался. В-третьих, Нильс Дор, его свободолюбивый приемный отец, все-таки дослужился до вожделенного звания трибуна и носил на своей широкой груди долгожданный серебряный жетон, отчего все больше проводил время в рискованных командировках за пределами безопасной Стены.

Томас, которому уже было восемнадцать лет, с нетерпением ждал, когда тоже станет рыцарем и сможет составить компанию приемному отцу. Он вырос плотным, мускулистым и высоким шатеном с густыми волосами до плеч. Его спокойные зеленовато-карие глаза, а также всегда уверенное выражение лица сводили с ума романтичных девушек своей задумчивостью и, то и дело, проскакивающими искорками простоты из сельского прошлого.

Как и большинство молодых людей, одетый в белую наглаженную рубаху с толстым кожаным ремнем на поясе, аккуратные коричневые штаны и начищенные башмаки со сверкающей медной пряжкой, Томас вместе со своими друзьями сидел на деревянной лавочке у высокой резной двери в кабинет ректора, который находился на втором этаже главного здания Школы. Из арок открытого коридора перед ними полностью просматривался такой им родной внутренний парк, где новые поколения будущих парфагонцев с радостными возгласами запускали свои разноцветные змеи высоко в небо меж шумящих на теплом весеннем ветру многовековых дубов.

— Как думаешь, они примут мою лабораторную работу? — выпучив счастливые глазенки, спросила шестнадцатилетняя Мария, которая выросла в весьма фигуристую румяную брюнетку и практически не отходила от него все годы учебы.

— А что у тебя было?

— Примут, — утвердительно покачивая головой, подсказал Ален — высокий жгучий брюнет с пронзительным взглядом черных глаз, сидящий по другую сторону от огромного Томаса. — Я бы принял. Сразу. Не думая.

— Как ты мог забыть? — обиделась Мария, но все равно еще больше повернулась своим глубоким вырезом в легком платье в цветочек под черным школьным фартуком.

— Как такое можно не заметить сыну Нильса Дора? — съехидничал Ален.

Томас аккуратно опустил глаза на грудь Марии:

— Я бы смог себе больше сделать.

— Ну ты и сволочь! — обозлилась подруга и обижено повернулась в другую сторону, скрестив пухленькие ручки. — Ну-ну!

— А что такого? Сказал, что думал. Я бы больше смог сделать.

— Ты вообще уверен в своих словах? — переспросил широко раскрывший глаза Ален. — Это как можно больше?!

— Да ему вообще не понятно, что надо. Все не так!

Дело в том, что на выпускной школьный экзамен по теории и практике фазы не распространялось правило жестких этических ограничений мутаций, и потому каждый достигал тех временных изменений собственной анатомии, каких мог себе только пожелать в самых смелых мечтах. Всего один раз в жизни парфагонцам можно было легально сделать все, что угодно со своим телом, и это не вызывало осуждения. Затем, без регулярной поддержки из фазы, мутации, как правило, сами полностью пропадали через недели или месяцы, в зависимости от сложности лабораторной работы.

Поэтому авантюрист Ален попытался сделать себя взрослым красивым мужчиной, и ему действительно удалось добиться внешнего сходства с привлекательным тридцатилетним молодым человеком. Необычайно рассудительная Мария, самая успешная ученица в Школе, скромнейшая девушка в потоке, невиннейшее на вид создание, большая надежда своей семьи, сделала себе огромную сочную и упругую грудь, хотя и так была девушкой достаточно фигуристой по своей природе. Но Томас действительно не мог оценить такое ценное и страшно высокое научное достижение, как она ни старалась обратить его внимание. По меньшей мере две из трех девушек именно таким же образом старательно работали над своими лабораторными работами для выпускного экзамена. Стоит ли говорить, что каждая из них пыталась невзначай поинтересоваться у всех привлекательных парней, насколько плохо и неудачно у нее получалось, и какие бы изменения они внесли в проект, будь у них возможность. Как итог, уже несколько недель Томас видел одно и то же, и ему все это порядком надоело. Несложно догадаться, что сам он выбрал шаблон тела рыцаря по подобию трибуна Нильса Дора, что было типично для многих юношей, которые далее надеялись попасть в легендарную Рыцарскую академию и пытались таким незамысловатым образом лишний раз доказать свою пригодность к выбранной стезе.

Настала очередь Томаса, и он с едва сдерживаемым волнением вошел в пропахший геранью кабинет ректора Исаака Ньюртона, принимающего основной экзамен Школы. Томас присел на стоящий в центре просторного помещения стул и морально приготовился к детальному расспросу. За одним столом с внимательно перебирающим бумаги ректором, одетым в черный камзол, сидели еще две учительницы Школы, которые стали практически близкими родственниками за все годы обучения, в отличие от Ньюртона. Отвратительно прилизанные волосы вездесущего ректора и, по совместительству, министра образования, ненавидели абсолютно все парфагонцы от мала до велика. Они были обречены поголовно проходить через его въедливые наставления и придирчивое отношение во время экзаменов на разных стадиях обучения в Школе или Академии. Наряду с удивительно пакостной манерой общения, Ньюртон также обладал не самой притягательной внешностью. Его бегающие и хитрые глазенки смотрели из-под огромного лба, а тонкие, едва заметные губы над маленьким детским подбородком вечно так и норовили выдать какую-то очередную гадость, совершенно не беспокоясь о задетых чувствах невинных людей.

Кроме дорогих сердцу учителей и уважаемого ректора, на будущего выпускника смотрел грозный портрет бородатого и упитанного Альберта Третьего в толстой позолоченной оправе в полстены, а также упирающиеся в высокий потолок книжные шкафы вдоль всех других свободных стен. Томасу тут же захотелось хотя бы просмотреть названия на этих обветшавших корешках явно редких и интересных трудов, не говоря уж о большем. Попав в развитый Парфагон и быстро научившись хорошо и бегло читать, он постепенно, год за годом, с жадностью поглощал абсолютно все давно забытые Нильсом книги, которые были в его комнате. Он хотел узнать об этом мире как можно больше и перестать быть таким глупым деревенщиной, как его изначально все недруги обидно обзывали при первой же возможности. В итоге, он безвозвратно пристрастился к увлекательному чтению, и эта шелестящая бумажными страницами, всегда верная любовь больше никогда его не покидала, вне зависимости от его настроения и меняющихся увлечений.

— Лабораторную работу мы, конечно, принимаем, — начал своим писклявым голосом Ньюртон, с любопытством разглядывая крупный, хотя еще и не совсем рыцарский торс Томаса. — Правда, я бы на твоем месте попробовал что-нибудь иное.

— Спасибо! — глубоким довольным басом ответил улыбающийся Томас, хотя не совсем понял смысла второй фразы.

— Знаешь, это весьма удивительно, что тебе удалось достичь такой мутации, и что ты вообще можешь так хорошо сразить. Не напомнишь, кто были твои настоящие родители?

— Отец был очень известным охотником под Салепом, — гордо ответил бывший селянин, — а мама хлопотала дома по хозяйству.

— Странно… — ректор вопросительно посмотрел на сидящих рядом учителей, но те лишь улыбнулись, пожав плечами. — Очень странно.

— Я старался оправдать оказанное Парфагоном доверие.

— Похвально. Что ж, теперь расскажи нам все существующие на данный момент способы применения фазы, кроме анатомических и физиологических мутаций, что мы на тебе уже увидели, — важно произнес ректор и откинулся на спинку кожаного кресла, пристально смотря в глаза своего очередного выпускника, словно голодный филин на беспомощную полевку.

Наполнив свою широкую грудь воздухом с умиротворяющим специфическим ароматом стоящих на длинном подоконнике горшков с цветущей красной геранью, Томасу потребовалось не меньше десяти минут, чтобы только вкратце перечислить все способы применения фазы, которые он узнал на практике в Школе. Изучив техники перемещения и нахождения объектов в фазе еще в начальных классах, дети сразу приступали к путешествиям в ней по удивительным местам Селеции, бесконечному небосводу и лабиринтам времени. Затем они познали встречи с людьми в фазе, родственниками и друзьями, знаменитостями и историческими личностями, причем, не важно — живыми или мертвыми. Далее они углубились в относительно простые способы применения фазы для раскрытия творческих навыков, реализации явных и скрытых желаний, избавления от скованности в поведении и решения других тонких душевных проблем и недугов, а также развлечения и еще много чего другого. В старших классах Томасу также рассказали, что фазу можно использовать для получения новых знаний и решения нетривиальных задач, но этот раздел науки был скверно изучен, поэтому такими недоработанными техниками было строго запрещено пользоваться простым парфагонцам, дабы нечаянно не навредить себе и окружающим.

Удовлетворившись точным ответом, учителя спросили Томаса о всех методах и техниках создания состояния фазы, другими словами, о способах входа в нее. Ввиду того, что ему было сложнее других освоить фазу сразу по многим причинам, эту тему он наверняка знал лучше всех иных учеников Школы. Сначала он рассказал о непрямом методе, когда различные алгоритмы техник применяются на пробуждении. Именно таким образом у него получилось попасть в фазу в первый раз. Потом он объяснил прямой метод, осуществляемый без сна, который ему до сих пор давался сложнее всего, впрочем, как и многим другим. Далее Томас поведал о всех тонкостях техник осознания во сне, что тоже считалось одним из вариантов достижения фазы. Закончил же он свой ответ перечислением всех неавтономных способов, включая различные механизмы, разнообразные вспомогательные растительные вещества и даже используемую в самых редких случаях работу в паре с партнером.

Затем еще около получаса, незаметно пролетевшего, словно считанные минуты, распаленный Томас воодушевленно рассказывал о техниках углубления и удержания фазы, перемещения и нахождения объектов в ней, парадоксальных принципах управления ее пространством и его удивительными свойствами. Наконец, спросив еще несколько хитрых вопросов, дотошный ректор все же удовлетворился исчерпывающими ответами:

— Хорошо, Томас Юрг, — смотря в бумаги, пропищал он, — а где ты сейчас находишься?

— У вас в кабинете.

— Томас! — не выдержала одна из учительниц.

— А! В фазе нахожусь.

— Да? Это почему же? — поднял глаза Ньюртон.

— Потому что мы всегда в одном и том же месте. Фаза — это та же повседневная реальность, но с отключенной стабильностью пространства и утерянной связью с другими людьми.

— То есть, прямо сейчас вокруг нас фаза?

— Да, но стабильная. Реальность без стабильности объектов — это фаза, которой мы обучались в Школе, а стабильная фаза — это привычная реальность, в которой мы сейчас находимся.

— Хорошо. Почти понятно объяснил, но учителем я бы тебе тоже не советовал быть. Ставим отлично?

Ньюртон посмотрел на учителей и затем поставил подпись в изобилующий пометками аттестат своего очередного выпускника.

— Спасибо, ректор!

— Вот твои документы, — протянул бумаги и свою худую руку утомленный Ньюртон. — Удачи!

— Спасибо еще раз! — пожал Томас его обмякшую руку, получив необходимую для зачисления в Рыцарскую академию оценку.

* * *

Ближе к обеду следующего дня, который выдался солнечным и ветреным, взволнованные Томас с Марией и Аленом стояли в синих выпускных мантиях и квадратных академических шапочках на главной площади Школы, ожидая праздничную речь ректора. Чуть в стороне за действом наблюдали счастливые родители выпускников и их близкие, в числе которых пришли порадоваться за Томаса не только Нильс и его сестра Маргарита, но и верный друг семьи Ричард. Как и полагается в таких торжественных случаях, гости были в лучших парадных костюмах, а привлекающие всеобщее внимание рыцари в начищенных доспехах и выстиранных синих накидках. По центру площади возвышалась украшенная душистыми весенними цветами скульптура Альберта Третьего. По ее периметру над головами были развешены разноцветные флажки, протянутые через кроны вековых дубов, колыхавшихся в порывах ветра, а над всем этим грозно нависало главное здание Школы с башней и флюгером.

Наконец, под пронзительные звуки фанфар на украшенный дорогими тканями невысокий помост поднялся Ньюртон в черном камзоле и такого же цвета колготках, облегающих его худые как спички ноги, обутые в модные черные туфли с длинным носком. Он еще сильнее прилизал свои волосы обслюнявленной расческой и подошел к деревянной трибуне, стоящей на фоне синих флагштоков с гербом Парфагона в виде двух пересекающихся колец:

— Да здравствует король!

— Да здравствует Парфагон! — завопили молодые люди.

— Приветствую вас, выпускники 961-го года и их близкие! — начал он своим писклявым голосом под дружные возгласы собравшейся толпы. — Вот и настал печальный и одновременно радостный момент нашего расставания. С одной стороны, мы больше не будем видеться с вами так часто, как раньше, но зато Парфагон получит новых полноценных подданных короля и храбрых защитников Стены…

— Я поражен тобой, — прошептал Ричард на ухо Нильсу. — Он уже без пяти минут один из нас. Кто бы мог подумать!

— Кто-то мог подумать, — подмигнул ему приятель, обняв за плечо растрогавшуюся сестру: — Если честно, я сюда только на лабораторные работы пришел посмотреть. У тебя случайно в следующем году никто из знакомых не заканчивает Школу?

— Ты Джавера не из зависти ли поймать хочешь? Он там — не раз в год, как мы, а с утра до вечера этим любуется!

— Каждый день? Может, ну его, короля нашего, а?

— Сбежим?

— А что? Ты только Лиленьку свою не бери.

— Я всегда знала, что он это сможет, — шмыгая носом произнесла Маргарита, не обращая внимания на еле сдерживаемый приступ смеха Ричарда, вытирая от слез свои и без того всегда грустные глаза. — Сколько же он пережил! Бедный мальчик.

— Да, шороху в Академии он наведет, — гордо отметил Нильс, и они все вместе продолжили слушать речь ректора, который когда-то выпускал не только их самих, но и многих их предков.

Когда нудная речь Ньюртона закончилась, академические шапочки под всеобщие ликование были выброшены вверх, а затем прямо на площади началось обильное пиршество и безудержное веселье последнего дня беззаботного детства юных выпускников. Непоседливые Мария и Ален так активно и упрямо пытались расшевелить всегда сдержанного Томаса, что все же смогли его вытащить на танцы и хороводы, что было для него крайне нетипично. Он просто не понимал смысла всего этого и чувствовал себя крайне неловко во время странных ритмичных телодвижений. Ему всегда казалось, что в этот момент все смотрят именно на него и незаметно смеются тому, как неловко и забавно он выглядит.

— Давай же, давай! — пыталась еще больше его расшевелить Мария.

— Что ты делаешь? — безуспешно пытался сопротивляться Томас. — Прекрати.

— Еще, еще!

— Ну, хватит уже!

— Нет, не хватит! — радостно, словно маленький поросенок, взвизгнула Мария, неожиданно повисла на его шее и мимолетно поцеловала в губы. Наконец, осуществив еще год-два назад запланированную провокацию, она тут же побежала дальше танцевать с другими молоденькими девушками, нарочито болтая во все стороны своей тяжелой, достойной самых высоких научных наград и восхищений лабораторной работой.

— Все-таки решилась, — засмеялся Ален, смотря на покрасневшего Томаса, который был не очень рад такому неожиданному происшествию. Только сейчас он до конца полностью осознал, что Мария с самого детства несколько иначе воспринимала их, как казалось, невинную дружбу. Всегда он смотрел на ее отношение к себе как на своеобразную веселую игру и ничего более. Теперь же он понял, что все становилось по-взрослому серьезно, и это могло иметь большие последствия, о которых он еще не задумывался.

После веселого празднования, когда настали сумерки, заскрипели сверчки и опустели тихие опрятные улочки идеального города, выпускники стали расходиться по домам, и Томас, как он обычно делал все последние годы, пошел провожать внезапно угомонившуюся Марию. На этот раз между ними впервые возникла некая интимная напряженность, как ему казалось, и он не находил тему, удобную для разговора, чувствуя себя крайне неловко в такой непривычной ситуации. Девушка же, обняв крепкую и твердую руку своего обожаемого кавалера, наоборот чувствовала почти религиозное спокойствие и обволакивающее умиротворение.

— Завтра поступаешь в Академию? — наконец спросила она, предельно нежно заглядывая в его растерянные глаза, когда они уже стояли у двери небольшого, но аккуратного каменного дома семьи Лури на окраине Парфагона.

— Да. Я этого всю жизнь ждал.

— Я тоже.

— Да? — удивился Томас.

— Конечно. Удачи, мой рыцарь! И спасибо за поцелуи, — сказала Мария, снова быстро прижалась своими горячими и пухлыми устами к его губам, а затем, задорно оглянувшись, шустро скрылась за громко захлопнувшейся дверью.

Вновь опешивший Томас не совсем понял, за что его отблагодарили, ведь, вроде бы, не он был инициатором всех этих поцелуев. Да и вообще, он не знал, что теперь ему делать! Мария с самого начала казалась всего лишь очень близким другом, почти сестрой, и теперь ему было крайне неловко переступить новую грань отношений мужчины и женщины. Имелось в этом что-то неправильное, даже неестественное. Но эти двойственные мысли вскоре вытеснились завтрашним долгожданным поступлением в Рыцарскую академию, ведь совсем скоро он сможет начать мстить мутантам Арогдора за то, что они сделали с его невинной семьей много лет назад. Кроме того, чем больше проходило времени и чем старше он становился, тем сильнее у него укреплялась уверенность в том, что бедная Ирэн выжила, и он сможет ее рано или поздно найти и спасти. Осталось только лишь зачислиться в Академию.

Из-за своих переживаний Томас отвратительно спал ночью, отчего не попал в фазу, так необходимую для поддержания рыцарской мутации. Хотя одна пропущенная ночь или даже неделя критического урона внешнему виду не наносила, он все равно очень переживал и еще хуже мог справиться с усиливающимся волнением.

Как итог, с первыми лучами солнца он уже стоял у аскетически оформленного огромного серого каменного здания с редкими узкими окнами, увенчанного двумя Башнями заточения и тремя стальными щитами в человеческий рост с лаконичной гравировкой простого герба Парфагона. Здание стояло на северной окраине города и примыкало к защитной Стене. Рядом с ним и внутри никого не было и не могло быть еще долгое время, ведь счастливые жители Парфагона вставали значительно позднее рассвета, умело защищаясь от наступающего дня плотными шторами или специальными тканевыми повязками для глаз. Сделав два круга вокруг почитаемой с раннего детства Академии, ее вспомогательных строений и разящих характерным сельским запахом конюшен, Томас уселся под крепкой деревянной дверью с высоким проемом и толстой чугунной ручкой, рассчитанными на могучих рыцарей, а затем неожиданно для самого себя снова провалился в глубокий сон.

Проснувшись спустя несколько часов, он обнаружил у заветного входа целую толпу знакомых лиц из Школы, ведь стать рыцарем было невероятно почетно и к этому стремились практически все молодые люди, которые теперь нервно ждали прибытия судьбоносной приемной комиссии. То и дело в здание входили и выходили разной степени величины молодые мужчины, курсанты Академии, которым уже разрешали носить престижный синий камзол с широкими плечами, а также кинжал на поясе. По их виду можно было легко угадать, на каком из пяти курсов они находились. Причем те, которые только заканчивали первый год обучения были самыми заметными, несмотря на наиболее скромные размеры мутировавшего тела. Их нарочито снисходительные ухмылки и пренебрежительные взгляды смешили и одновременно раздражали всех без исключения, особенно уравновешенных курсантов самых старших курсов, которые внешне не отличались от действующих рыцарей и ожидали скорого распределения по неспокойным гарнизонам у вулкана.

Вдруг толпа абитуриентов оживилась:

— Идут, а ты чуть не проспал, — откуда ни возьмись, появился рядом вездесущий Ален. — Вот было бы смеху!

— И не мечтай, — ответил ему Томас, как ни в чем не бывало поднимаясь на ноги и активно приводя в порядок свою помятую и запылившуюся одежду. — Выспимся в Арогдоре.

Достопочтенная комиссия, состоящая из двух возвышающихся над толпой громадных рыцарей в ранге центурионов, судя по бронзовым жетонам на груди, и того же тщедушного ректора Исаака Ньюртона, быстро продвигалась к заветной двери в Академию мимо умолкших вчерашних выпускников Школы, уважительно освободивших для прохода узкий коридор.

Проходя мимо заспанного Томаса, спросонья едва отдающего отчет в происходящем, Ньюртон вдруг сделал раздраженное лицо, фыркнул и встал напротив. Офицеры в недоумении тоже остановились, как и вся толпа, замерев в томительном ожидании. Бывший селянин почувствовал что-то неладное, и в его глазах внезапно потемнело, а перед взором забегали белые огоньки. Ректор с явным презрением и весельем смотрел на него снизу своими маленькими глазами из-под непропорционально огромного лба. Казалось, если молчание продлится еще хоть одно мгновение, то сердце Томаса полностью остановится от страшного предчувствия.

— Ты что здесь делаешь? — пропищал насмехающийся голос.

— Не понимаю…

— Еще раз спрашиваю: что ты здесь делаешь?

— Я пришел поступать. Рыцари… Академия…

— Ты не можешь сюда поступать, — холодно отрезал Ньюртон, отчего вся толпа ахнула, а Томас отшатнулся назад. — Ты пришлый. Тебе запрещено уставом Академии и по требованиям безопасности Парфагона.

Всегда спокойный Томас даже не заметил, как волнение молниеносно сменилось гневом и агрессией:

— Что вы говорите?

— Ты, правда, этого не знал?

— У меня же есть необходимая оценка!

— Это пра-ви-ла и за-ко-ны, мой глупый друг. Иди домой и прекрати поддерживать запрещенную мутацию. Это разрешено только настоящим ры…

Ньюртон не успел договорить, получив страшный и гулкий удар твердым, словно кремень, кулаком в свою хрустнувшую крохотную детскую челюсть, отчего, аки легкое воробьиное перышко, отлетел на руки удивленных вчерашних школьников, где по-девичьи смешно ахнул и потерял сознание, а может, и просто сделал такой вид. Опытные и сильные офицеры тут же бросились на озверевшего Томаса, не дав ему забить ректора до смерти, и, несмотря на ожесточенное сопротивление, легко повали его на прогретую солнцем брусчатку, плотно прижав шею мечом и проткнув ее чувствительную кожу. Ален хотел было броситься на помощь окровавленному другу, но был остановлен другим лезвием, внезапно появившимся у его растерянного и шокированного лица.

* * *

Проведя пару томительных недель в сырой Башне заточения, находящуюся как раз в здании Рыцарской академии, которая помимо подготовки воинов, брала на себя функции оборонного и полицейского ведомства, поникший Томас был все же освобожден и отпущен домой ко всеобщему обеденному сну одним из теплых дней незаметно наступившего лета. Скандальная история с избиением уважаемого ректора Школы и министра образования наделала много шума в городе, но почти все жители отнеслись с пониманием к существовавшим продуманным законам Парфагона. Сочувствующим людям осталось лишь испытывать жалость к несостоявшемуся рыцарю, и потому они старались не смотреть ему в глаза, когда он шел к дому с потухшим взглядом и изрядно исхудавший. Всю жизнь в городе он ждал момента поступления в Академию, а теперь его планы мести были безвозвратно разрушены у самого их основания, сойдясь в неравном бою с непоколебимым бюрократическим механизмом, перемалывающим судьбы из-за любых незначительных мелочей. Он не мог поверить, что Нильс или хотя бы кто-то из его многочисленных друзей с самого начала не знали, что Томас никогда не сможет стать рыцарем. Но почему они молчали, и все дошло до такого нестерпимо обидного публичного позора и унижения?

Когда он добрался до порога уже давно ставшего родным жилища Доров, его радостно встретила и горячо обняла Маргарита, которая все это время не находила себе места из-за переживаний о несчастном племяннике, вечном страдальце этой жизни. Она тут же заставила его немедленно помыться, хотя он, источая отвратное зловоние, упрямо сопротивлялся, а потом сытно накормила горячим и слегка пересоленным рыбным пирогом, после чего отправила отсыпаться на мягкой и свежей постели в своей комнате на втором этаже. Не пробуждаясь и не двигаясь, Томас мирно проспал до позднего вечера. Проснувшись в наступившей на Парфагон темноте, он зажег свечу и начал собирать в походный мешок наиболее нужные для жизни вещи: любимые книги, самую необходимую одежду, юношеский рыцарский инвентарь, а также небольшой мешочек с монетами, в том числе золотыми, которые были посильно накоплены за несколько лет, чтобы приобрести себе качественный взрослый меч.

В это время из-за Стены вернулся изможденный трибун Нильс Дор и, не снимая покрытые высохшей грязью доспехи, сразу же поднялся проведать своего приемного сына. Войдя в комнату своей бывшей библиотеки, ничего не подозревающий рыцарь попытался на эмоциях обнять Томаса, но тот дерзко оттолкнул его, чуть не свалив с ног, и замер, пристально смотря своим отчаявшимся взглядом исподлобья.

— Понятно, — неприятно удивился Нильс. — Думаешь, я знал. Так?

Однако Томас никак не реагировал и продолжал складывать в походный мешок свои вещи.

— И куда ты собираешься?

— Никуда.

— Думаешь, что я знал и молчал, видя твою мечту? Да?

— Ты не последний человек, Нильс.

— Я боевой офицер! — не выдержал и громко рявкнул обычно сдержанный рыцарь. — Мне насрать на этих штабных крыс и тупых бюрократов! Я с ними редко сталкиваюсь в своей работе. Их жопы трут штаны в Академии, а я каждый день рискую сдохнуть за Стеной. Понимаешь меня?

— И ты не смог ничего с этим сделать?

— Томас, пойми, я все время не находил себе места. Я обошел все инстанции. Я изучил все наши законы. Я был на приеме у канцлера. Но я не нашел ни одного выхода. Мало того, если ты продолжишь сохранять и развивать рыцарскую мутацию, они действительно предпримут жесткие меры в отношении тебя и, возможно, меня самого. Но мы что-нибудь придумаем. Найдем тебе полезное дело. Ты не горячись так.

— Найдем мне полезное дело? — усмехнулся Томас.

— Обязательно! Ты и не такое прошел.

— Не волнуйся: никаких санкций к тебе не будет.

— Конечно, я только о себе и забочусь все эти годы.

— Извини…

— Так что ты задумал?

— Ухожу. Туда, где я смогу встретить мутантов и наращивать силу.

— Все это чушь, и ты не понимаешь, о чем говоришь. Не забывай, твои обязанности гражданина Парфагона действуют и за его Стеной.

— Это не проблема.

Взволнованный Нильс попытался остановить стремительно выходящего из комнаты Томаса, но тот вновь с силой его оттолкнул прочь и непреклонно продолжил свой путь. Трибуну лишь осталось выругаться и отчаянно пнуть книжный шкаф, отчего тот с грохотом рухнул, и старые книги рассыпались по деревянному полу.

Быстро и громко спускаясь на первый этаж, несостоявшийся рыцарь наткнулись на испуганную Маргариту, выбежавшую с кухни на шум сверху:

— Что случилось? Ты куда, Томас?

— Спасибо тебе, Маргарита, за все, что ты сделала, — обняв и горячо поцеловав в лоб добрую рыжую женщину, лишь хладнокровно ответил он.

— Как это понимать? — прикрывая рот рукой, она начала плакать, смотря на спускающегося следом растерянного Нильса.

— Спасибо за спасенную жизнь, Нильс Дор. Я всегда буду обязан тебе. Проси, что хочешь, но сейчас я должен проститься с вами.

— Да ничего мне не надо, дуралей. Не уходи!

— Это невозможно. Прощайте! — выходя за дверь, бросил Томас, которого все еще пыталась остановить ничего не понимающая Маргарита:

— Стой же! Как же ты без нас?!

Томас увернулся от трясущихся рук рыдающей женщины, закинул на плечо тугой мешок и быстрым уверенным шагом направился в сторону тех самых ворот, в которые его ввезли тринадцать лет назад, тяжело раненного и едва выжившего в одном из самых страшных набегов арогдорцев последних десятилетий. На резонный вопрос сторожевого рыцаря о причине столь позднего выхода из города, Томас достал некогда так трудно добытую заботливым Нильсом драгоценную бумагу гражданина Парфагона и отрывистыми рывками разорвал ее в мелкие клочья, медленно опавшие у ног. Рыцарь тут же отдал сигнал, и огромные ворота открылись с переливающимся грохотом и скрипом в мертвой тишине уже заснувшего ленивого города.

— Томас!

Обернувшись, он увидел бегущую за ним в слезах Марию и нехотя остановился.

— Куда же ты? — подбегая, промолвила она, бросаясь ему на шею и целуя мокрыми солеными губами его безразличное лицо.

— Я вернусь в село.

— Что ты там будешь делать?

— Я теперь простой подданный короля и сам найду способ применить свои знания для борьбы с мутантами. Мне больше ничего здесь не нужно. Прощай!

— А я? Как же я, Томас? — не верила своим ушам еще недавно счастливая Мария.

— Еще увидимся. И передавай привет Алену, — лишь мог ответить сквозь застрявший в горле ком Томас, после чего вырвался из тесных объятий и быстрым уверенным шагом покинул жестокую столицу, оставляя в ней горько плачущую на коленях подругу и все несбывшиеся грезы, громко захлопнувшиеся за его широкой спиной вместе с тяжелыми воротами.