Посёлок (барамберус рокакану)

Михаил Остроухов

Странный посёлок затерянный среди снегов. Жизнь ужасно скучная или… страшно интересная? У кого как. Главная героиня старушка – деревенский детектив.

Черный Великан

На другой день проснулась я в двенадцать часов. Лежу на кровати, вставать лень: да и куда спешить: дело большое сделала: козни баба Веры разоблачила и кривду в поселке вывила. Теперь у нас покой и порядок. Хотя, что в этом хорошего? Заняться нечем!

Потягиваюсь я в постели, вдруг в окно стук: смотрю: Веркин хохотальник за стеклом маячит. Форточку открыла, слышу: баба Вера кричит:

— Вставай, подруга, пора на концерт, а то меня вопросами замучили.

— А кто ж выступать будет? ― я спрашиваю.

— Увидишь, я все организовала.

Перекусила я наскоро, оделась, выхожу: баба Вера меня ждет:

— Я вот что придумала, подруга: концерт концертом, но мы еще должны средства собрать.

— Какие средства? — я не поняла.

— Для поиска Ленки, без средств какой поиск!?

— Правильно, ― головой киваю.

Хорошо, что баба Вера согласилась, Ленку искать: а средства ― пусть собирает, если без них не может, мне, например, для поисков никаких денег не нужно. Я для себя ищу: потому что не могу спать спокойно, когда человек пропал!

Пошли мы с бабой Верой к клубу, по дороге народ созываем:

— Пашка Сазонов — ну-ка с нами, организованно.

— Чувилка — ты вообще копилка.

— А Семен Авксентич — снял вчера проценты.

Семён Авксентьевич — это наш директор школы. Интересный мужчина, только очень сладкоречивый, как-то встретил меня и говорит:

— Знайте, Ольга Ивановна, вы для меня — грёза.

— Так уж и греза!

— Абсолютно верно.

— Какая я тебе «греза» — вон молодых-то сколько!

— Молодые все курлыкалки, а Вы женщина самостоятельная, можно сказать: мечта-женщина.

Вот как лебезит. Я уши развесила, а он продолжает:

— От такой женщины вечно аромат весны.

Врет ведь, а все равно приятно!

Пришли мы с бабой Верой в клуб, народ тоже подтягивается. У нас только повод дай: ведь как ни собранье — веселье. Пашка Сазонов полезет на сцену, да оступится — все в смех: «Гусь лапчатый!» Евдокия Ивановна захочет пирожок купить, да мелочь уронит — опять смешно: «Дуняша — растеряша», новую кофточку на ком заметят — хохочут: «Ирка — расфуфырка». А что смешного!?

Расселись мы, значит, ждем. Пашка Сазонов из-за кулис выходит — баба Вера его концерт вести назначила, и объявляет:

— Барамберус.

— Что? — из зала кричат.

— Барамберус рокакану!

— Что? Что? — опять народ недоумевает.

— Не поняли? ― Пашка улыбается, ― вот и я ничего не понял, слушайте стихи!

На сцену Жорик выходит, пиджачок-то ему маловат, словно от долгов, и как бабе Вере не стыдно, давно пора сыну новый купить!

Жорик лицо проникновенное сделал, руку вперед протянул и говорит нараспев:

— Бияки карараби

Каписка парасест

Униба икояни

Васаби ждет рассвет!

Зал замер, было слышно, как поросенок Чувилки на улице хрюкнул — тишина стояла не меньше минуты, наконец, баба Вера спрашивает радостно-удивленным голосом (так с сумасшедшими разговаривают или с детьми):

— Про что это, Жора?

— Про поселок, ― Жорик отвечает, ― я хотел сказать, как его люблю, но слов подходящих не нашел! — и вздохнул, — Ленка бы нашла!

Фу, у меня от сердца отлегло. Значит, Жорик не сбрендил: объяснение разумное дал! Но если Ленку не найдем, хана парню будет, тут и к гадалке не ходи!

Жорик ушел за кулисы, снова Пашка появляется:

— Слушали побаски — теперь смотрим пляски.

Ансамбль школьный выходит. Молодежь у нас танцевать умеет, ребята такие коленца выкидывают, что диву даешься! То на лету кончиков сапог руками коснуться, то в присядку пойдут да с ноги на ногу, кажется, что воробушки скачут, то каждый колесом по сцене катается!

Ушли танцоры, Пашка Сазонов объявляет:

— А теперь хор молодух — от шестидесяти, до восьмидесяти двух.

А, вот вы, бабки где! А я думаю, что-то вас не видно. Сарафаны надели, щеки нарумянили: красавицы, да и только! Я тоже так хочу, петь, правда, не смогу, слуха нет, но хотя бы просто на сцене постоять: рот открывая.

Бабки запели: ― Поселок прекрасный, как песня,

Лежит среди снежных полей

Нет большего счастья, чем жить здесь!

Нет Родины нашей милей!

Волшебно снежинки искрятся,

И видим на улице мы:

Божественные декорации

В великой пьесе Зимы!

― Молодцы, ― я кричу.

Чувилка захлопала.

А Семен Авксеньтьевич встал и крикнул: ― Браво!

Хор со сцены ушел. Пашка дальше концерт ведет:

— Мы послушаем немножко, как играют на гармошке!

Дед Михей выступить решился: из дома баян приволок: хорошо хоть не балалайку. Поставил ему Пашка стул: Михей сел и заиграл, да так здорово! И когда только култыхан научился? Слезу у меня выжал потому, как мизинчиком нотку жалостливую подпускал, а я бабка чувствительная: чужая беда для меня как своя. Но то в жизни, а тут игра на баяне: не думала, что музыка на меня так действует!

Закончил дед Михей играть, баба Вера на сцену вышла:

— Вы все знаете, что Ленка пропала! Месяц уже о ней ни слуха ни духа. Куда делась, не знаю? Некоторые ее до сих пор ищут, — баба Вера на меня выразительно посмотрела, — но пока у них ничего не получается, и не получится, — баба Вера голос повысила, — потому что для поиска средства нужны — без средств неудача!

— Давай соберем.

— Мы не против.

— Лишь бы Ленка нашлась!

— Вот и правильно, ― баба Вера довольна, ―Пашка, давай коробку.

Пашка Сазонов коробку из-под обуви принес и пошел по рядам: кто монетку в коробку кладет, а кто рубль бумажный, Дед Михей медяк бросил:

— Вспоможение на поиск чада, ― шепчет, ― не пропади всуе.

Я у себя по карманам пошарила — мне и положить нечего: разве что конфетку — барбарис в зеленой обертке. У нас на поселке никто больше таких не любит, а я килограммами покупаю, для поддержания сил и получения удовольствия!

Зажала я конфетку в кулак и положила в коробку: в конце концов, у каждого свой вклад — я делом помогаю: кто Ленку ищет, времени своего не жалеет? Я. А эти средства еще неизвестно на что пойдут! Чего доброго баба Вера потратит их нецелевым образом — и попробуй, с неё спроси.

Собрал Пашка средства и ушел за кулисы. Баба Вера речь продолжает:

— Я Ленку любила. Побрешем иногда с ней, но с кем не бывает!? Молодежь всему учить надо! Домашнее хозяйство вести не умеют и, что еще хуже, не хотят: я Ленке говорила: не будь спиногрызкой. Она обижалась, а зря! Ведь отношение к ней было как к дочери: с утра каши-малаши сварю. Наворачивай — душа мера.

Жорик рядом со мной проворчал:

— Ленке утром стакана чая хватало.

Баба Вера: ― А каша у меня с маслом. Я в неё изюм добавляю, сама бы всю кастрюлю съела — но Ленку откармливать, а то худая как щепка: чуть не с ложкой за ней хожу, как за дитём малым.

Жорик опять ворчит:

— Ленка говорила, лучший завтрак — это умывание.

Видно, что любит жену, а искать не ищет, но с другой стороны, что с дурня толку: а образовывать его долго: он мне картошку из нескольких сращенных клубней напоминает, такую в суп чистить лишний труд.

Баба Вера еще на сцене была, когда Пашка Сазонов опять появился: вышел из-за кулис: лица на нем нет, бледный как смерть. Я таким его никогда не видела, обычно он даже слишком спокойный. Придешь к нему: на диване лежит в потолок смотрит, и что туда смотреть: сплошные разводы.

Я Пашке говорю:

— Стиральную машинку починить сможешь?

— Починить не интересно. Давай из нее дробилку сделаем. Будет вещи мельчить.

— Это зачем?

— От ненужного избавишься.

— У меня все нужное.

— Препятствуешь, бабушка, конструкторской мысли.

— Ты потолок себе лучше побели! — я ему отвечаю.

Так вот. Вышел Пашка на сцену. В глазах ужас, руки дрожат. Что такое?

— Средства, ― говорит.

— Что средства?

— Отняли.

— Кто отнял?

— Не знаю, кто-то огромный, выше меня на две головы.

— Ты лицо запомнил? — баба Вера кричит.

— Нет, он капюшон на глаза надвинул.

— Капюшон?

— Он в черном балахоне был.

— Что же ты не сопротивлялся?

— У меня от страха ноги подкосились.

— А куда грабитель делся? — я спрашиваю.

— Исчез.

— Ах ты, сукин сын, ах, ты подонок, доверилась отребью. Да я у тебя, хорек, кол на голове затешу, ― баба Вера с кулаками на Пашку набросилась.

Тот лицо защищает и к лестнице пятится.

— Ну, держись, гад! ― баба Вера из себя вышла.

— Ай, ― Пашка бочком по лестнице спускается, ― ай.

— Такие деньги потерял, тварь! — баба Вера норовит Пашку по голове ударить.

— Пожалейте, Вераанна, пожалейте, Вераанна, ― Пашка твердит.

С лестницы скатился и наутек: только этим и спасся.

— Догоню, убью! — баба Вера ему вслед кричит.

— Пожалейте, Вераанна!

— О-хо-хо! — баба Вера в слезы, ― ободрали как липку.

Смотрю, я как баба Вера убивается, и думаю, Верка-то в этот раз, кажись, не причем. Настоящий бандит на поселке появился — Черный Великан. Возможно, это он Ленку похитил. Что ж, это версия!

Интересно, а Черный Великан следы оставляет? — у меня вопрос возник. Пашка, говорит: исчез, но что это значит, не мог же он в воздухе раствориться, может быть, просто через черный ход сбежал: вот тут и надо разобраться. Страшно, конечно, за это дело браться: Великан-то, если захочет, меня на одну ладонь положит, а другой прихлопнет, но, как говорится, тело пух, да силен дух!

Вышла я из клуба и к черному ходу: смотрю и вправду рядом с ним большие следы: хотя как большие, размер сорок шестой, сорок седьмой: по великанским меркам это не великан, а так себе: мелочь пузатая, бояться особенно нечего!

Осмелела я и пошла по следам: сорок шестой размер среди всех следов выделяется. Единственное, что меня смущало, что какой-то еще след к великанскому привязался: все время рядом идет, другие следы в сторону уходят, а этот всегда поблизости: подозрительный следок! Но не Пашкин, Пашка к себе побежал: я видела.

Следы на главную улицу вышли: едва их не потеряла, но к счастью, Великан на тропинке у котельной отметился: главное смотреть внимательно.

Поблуждали следы по поселку и к мехмастерским повели.

Я туда: (ворота не закрыты: одна створка с петель соскочила) внутри трактора разобранные, а вокруг них запчасти лежат и ветошь использованная, пол в пятнах, маслом пахнет.

Люди работают, я хожу, приглядываюсь. Где же этот проклятый Великан? Вроде, все наши ребята ― поселковые, только чумазые как черти: не сразу узнаешь.

— Ты что, бабка, тут крутишься? — вдруг меня Сашка Кудрявый спрашивает: я ему на пути попалась: он здоровую шестерню тащил (и как только поднять ее смог: вот силач)?

— Сюда великан не заходил? — я ему в ответ.

— А какой он? — Сашка шестерню положил.

— Огромный.

— У нас Андрюшка Жулдыбин самый высокий, да и то он: метр восемьдесят.

— Что старушке нужно? — Петька Тимошкин подскочил, руки о тряпку вытирает.

— Великаном каким-то бредит.

— Великанов видно издалека, а великих порой не разглядишь и в упор, ― Петька улыбается, на себя пострел намекает: сам-то он не высокий.

— Отвечайте: был Великан? — я злюсь.

— Ты что, бабка, белины объелась?

— Где вы его прячете?

— Точняк: сбрендила бабуся, ― Петька нижнюю губу выпятил.

— У меня сведенья точные — я не отступлю.

— А ну ее, ― Сашка рукою махнул, ― давай работать.

— У начальника спроси, Пал Палыч в кабинете, ― Петька мне посоветовал.

Поднялась я по лесенке на второй этаж — там контора: два стола помещаются. Пал Палыч за одним сидит: карандаш точит. Сам на карандаш похож: худой, а нос длинный да острый.

Конец ознакомительного фрагмента.