Посёлок (барамберус рокакану)

Михаил Остроухов

Странный посёлок затерянный среди снегов. Жизнь ужасно скучная или… страшно интересная? У кого как. Главная героиня старушка – деревенский детектив.

Научные мыши

На другой день иду: пасмурно, кажется, вот-вот стемнеет. Солнце в небе — пятно. Словно девочка лапушка-малышка не в настроении: прикрыла лицо муслиновым платком, сидит — куксится. Снежок порхает: словно это на небе пьяный Пашка Сазонов отряхивается (пока шёл, извалялся): вот снег и летит.

Кстати, думаю, дай-ка к Пашке зайду, а то давно у него не была. Пашка Сазонов у меня под надзором, если на поселке где-нибудь скандал, можно не сомневаться, Пашка в нем замешан, потому что бездельник каких мало, целыми днями баклуши бьет. Пробовал делом заняться, да ничего у него не выходит, за ремонт взялся: объявил, что электроутюги, да электробритвы чинить будет, починил: утюг жужжит, а электробритву в руке держать невозможно — горячо.

Жена у него есть Анька, в столовой работает: она его и кормит.

Пришла я к Пашкиному дому: дверь нараспашку: кто ж ее зимой открытой оставляет, я на Чувилку ругаюсь, когда она Борьку ко мне впускает — он поросенок протяженный.

— Эй, ― кричу в дверь, ― есть кто дома?

Никто не отвечает.

— Эй, ― опять кричу.

И снова тишина.

Постояла я на пороге, постояла и вошла: подозрительно ведь, что дверь открыта. Может быть, что случилось? Конечно, заходить без приглашения в чужой дом неприлично, но ДНД — это не булка с маслом, а черствый хлеб, порой приходится приличия нарушать!

В доме чисто. Везде рушники, да салфетки лежат, горшки и другая посуда по полкам расставлены — молодец Анька — чистоплотная баба, только в одном непорядок — мыши на столе!

Что они на нем делают — непонятно?

Хотя вспомнила: Пашка мне про этих мышей рассказывал: они дрессированные: одна мышь черная, а другая белая, одна мышь ночью спит, другая днем — Пашка по ним время определяет: часы в доме есть, но ему не интересно без затей!

Убедилась я, что преступления не было, и собралась уходить, но не успела: слышу шаги: снегом кто-то скрипит: куда деваться? Неудобно, если в доме меня застанут: доказывай потом, что ты не воровка, хотя и воровать-то у Сазоновых особенно нечего, но все равно шмыгнула я на всякий случай за вешалку и в одежде закопалась, польты до пола висят, авось, не найдут.

Слышу, входят (судя по голосам) Пашка и баба Вера: она тут с какого бока!? Опять козни строит!? Хорошо, что я подслушиваю: информация в нашем деле — главное!

Баба Вера говорит:

— С чего ты взял, что я богатая бабка?

— А разве нет? Кулачок-то жим-жим.

— Ну, есть кое-какие сбережения, только богатством это не назовешь!

— Мне б сотую долю от этих сбережений!

— Могу поделиться — но за это ты должен кое-что сделать: обворуй меня.

— Теть Вер, ты в своем уме?

— В своем.

— А что ж предлагаешь!?

— Не кипятись, а выслушай. Обворуй понарошку. Возьми шкатулку с украшениями, ложки серебряные, деньги кое-какие — потом мне вернешь.

— А если меня поймают?

— Не поймают, я на страже постою. Ты главное брось колечко на видном месте, чтоб было понятно — это воровство!

— А тебе это зачем?

— Чтобы настоящий вор не залез, брать-то больше нечего.

— Ну, хитра ты, бабка!

— Только смотри, милдруг, у меня деньги посчитаны, если что…

— Не беспокойся, все будет тип-топ.

— Тогда по рукам?

— А мой какой интерес?

— Получишь червонец.

— По рукам.

— А это у тебя что?

— Мыши.

— Вижу что мыши, что они на столе делают?

— Я по ним время определяю: видишь: белая не спит — значит сейчас день.

— И так ясно — в окошко посмотри.

— Это не по научному.

— Вот дуралей, и с кем я связалась!?

Слышу: ушла баба Вера, Петька один остался: ходит из угла в угол, думаю, сейчас заметит меня, ой, заметит! Сердце моё меня выдаст: оно стук-стук-стук. Так баба Вера ковры выбивает. Иной раз по часу колотит.

На посёлке говорят:

— Пошла мутузить за себя и за дядю Кузю.

Сила в ней нечеловеческая просыпается! Словно пыль для неё первый враг.

Слышу, Петька совсем близко ко мне подошел, сердце у меня замерло, словно баба Вера один ковёр на другой поменяла, и снова стук-стук-стук.

Но тут, о чудо, слышу: Петька вышел из дома. Пронесло, бабки! Мне везет!

Я стою, дух перевожу, а Петькино пальто из кожзама мне на плечи рукава возложило, дескать, живешь ты хорошо, Ольга Ивановна, продолжай в том же духе, а вот Петьке моему передай, всё, что он ни делает через пень колоду.

— А ты почём знаешь? — спрашиваю.

— А кто я?

— Ну… кто в пальто.

— А в пальто кто? Никого.

Я руки сторожкой-то в рукава сунула: и впрямь пусто.

— Что, ― говорю, ― тогда выступаешь?

Он молчит, обиделся что ли?

Постояла я ещё, постояла, наконец, выйти решилась. Надо ж когда-то из своего убежища выбираться. Выползла я из могильника с грехом пополам, да как чихну. От всей души, что называется. Видите, бабки, в каких условиях приходится работать: мне молоко надо за вредность давать!

Выглянула на улицу — никого. Мышей со стола в варежку свою сунула (зачем взяла — не знаю) и шмыг в дверь. Теперь мне есть, чем заняться, «спасибо» бабе Вере!

На другой день вышла я из дома пораньше. Небо ясное, душа радуется — воздух на поселке свежий. Мороз-злыдень тут как тут, нос мне хрустальной прищепкой зажал, вся-то его забота: к людям приставать — не работать. Хотя как посмотреть, такие порой узоры на окнах нарисует — диву даёшься. В венцы деревья оденет — сказка. Я порой своему деду покойному начну что-нибудь доказывать: ну, там, на дворе трава, на траве дрова или сшит колпак да не по колпаковски, надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать, а он мне всё своё: «Не верю. Где трава? Какой колпак?» Тогда я его вывожу на улицу, кругом показываю и спрашиваю:

— А в это ты веришь?

Иду, значит, я по поселку, вдруг крики: возле магазина баба Вера голосит:

— Обокрали, по миру пустили!!!

Ну вот: началось представление. Баба Вера ― артистка, но ДНД не проведешь!

Подхожу ближе, баба Вера кричит:

— В дом залезли, пока я за хлебом ходила.

Бабки ее обступили:

— Ах, бедная ты несчастная! Ах, бедная ты несчастная!!!

Жалеют аферистку:

— Ах, бедная ты несчастная!!!

Вот заладили.

Тьфу, противно слушать, знали бы они, в чем дело, хорошо, что ДНД знает.

Подхожу я к бабе Вере:

— Что за шум, а драки нет? — спрашиваю.

— Обокрали меня, ― баба Вера голосит, ― весь дом вынесли.

— Ты факты давай, ― я брови нахмурила.

— Утром за хлебом пошла: возвращаюсь ― окошко разбито: в доме все вверх дном. Кинулась к шкафу — денег нет, и украшений нет, двенадцати серебряных ложек тоже нет — ничего нет.

— Что ж, подруга, помогу я твоему горю.

— Так я и поверила, ― баба Вера только рукой махнула.

— Не сойти мне с этого места!

— Не смеши.

— Пойдем, осмотрим место преступленья.

Баба Вера слезу утирает:

— Ну, пойдем.

Вот пройдоха, так пройдоха! Вжилась в образ — и не раскусишь.

Двинулись мы к Веркиному дому: впереди Баба Вера, я в задочке, не вышла росточком.

Под разбитым окном действительно следы. Баба Вера нагнулась:

— Гля, колечко обронили.

Я про себя думаю: «Знаем мы, какое колечко!»

Входим в дом, а там — порядок: все вещи на своих местах, на полу чистота.

— Все вверх дном, говоришь, ― я к бабе Вере обращаюсь, ― когда ж ты убрать успела?

— Что ты меня не знаешь? Я бабка шустрая, ― баба Вера отвечает.

— Ладно, ― говорю, ― принимается, а Жорик где был?

— На работе. Смена у него на электростанции.

— Понятно.

— Что тебе понятно!? ― баба Вера рыдает.

— В процессе следствия, мне стало ясно, что обокрал тебя… Пашка Сазонов.

Баба Вера на меня глаза вытаращила: вот, я ее прищучила, так прищучила, что называется: наступила на хвост. Видно, не ожидала, что я так быстро ее раскушу.

— Что, подруга, на меня смотришь,― бабе Вере говорю, ― пойдем к Пашке.

— Что я у него не видела?!

— Обыск устроим.

— А почему ты на Пашку думаешь?

— Факты сопоставила — вот и определила.

— Какие факты?

— Про тайну следствия слышала?

— Важная птица — ничего не скажешь, ― баба Вера руки в бока уперла и смотрит на меня с насмешкой.

— Пойдем, хватит болтать.

— Терпеть не могу, когда нос задирают! — баба Вера фыркнула.

Двинулись мы к Пашкиному дому — толпа бабок. Идем, шумим, воровство обсуждаем. Такое событие у нас на поселке редкость: даже дверей никто кроме бабы Веры не запирает, потому что если украдешь, как воспользуешься: все друг у друга на виду?

Бывает правда морозы — старцы синеногие созорничают. Я раз выплеснула из окна кастрюлю с кипятком, а мороз под окном сидел — курицу ощипывал. Встретила я его потом. Смех и грех — полголовы растаяло, рука растеклась. Ох, он мне мстил. Как увидит: идёт ко мне — одной рукой за горло ухватить норовит. Да где ему — я вёрткая. Совсем очумел инвалид. Только и отделалась, что в погреб его столкнула и головешками закидала.

Идем мы, вот он — Пашка Сазонов с дружками своими: механиком Петькой Тимошкиным (маленький, шустрый) и трактористом Сашкой Кудрявым (этот крепкий да приземистый). Стоят, гогочут: анекдоты, что ли, рассказывают? Подошли ближе, а они над котом оболтусы смеются: с дерева его согнать хотят.

Вот дураки, других занятий нет.

— Давай дерево трясти, ― Тимошкин кричит.

— Лучше кинем в него палку, ― Пашка предлагает.

— Капец коту, ― Кудрявый ржет.

— Он дальше полезет.

— Смотри, сейчас спрыгнет.

— А мы ему не дадим.

Я подскочила: ― Оставьте кота в покое, изверги.

— Да мы шутим! — Кудрявый меня успокаивает.

— Отойдите от дерева! — я кричу.

— Нашлась защитница! — Пашка ухмыляется.

— А ты вообще молчи — преступник, ― я на него кулаком.

— Это почему? — делает вид, что не понял.

— Идем к тебе — там доказательства!

— Какие доказательства? — Пашка сопли вытирает.

— Ложки серебряные, которые ты украл.

— Не крал я ничего.

— А утром кто к Верке залез.

— Да, я с утра на мехдворе был, в домино играл. Вот у ребят спроси.

— Да, да, играл, ― Кудрявый с Тимошкиным головами закивали.

— Много он вам налил, чтоб вы подтвердили? — я глаз прищурила.

— Кого хочешь на мехдворе спроси, ― Тимошкин ревет, ― там народа много.

Вот те раз — получается у Пашки алиби. Я, что называется, по ложному следу шла. Как же я так в грязь лицом ударила! Надо было сто раз все перепроверить, все версии рассмотреть, а я самый легкий путь выбрала и довольна. Оболтусов дураками называю, а сама-то дурья башка. Какой позор! Теперь раскрыть воровство для ДНД дело чести.

— Что дальше? — баба Вера спрашивает.

— Погоди, надо подумать, ― я лоб морщу.

— Обещала найти, ― баба Вера улыбается.

— Во сколько ты обнаружила, что окно разбито? — я ее спрашиваю.

— В 8.50.

— Ты одна была?

— С Анной Сазоновой. Мы вместе хлеб покупали.

— А когда ты из дома ушла?

— Десять минут девятого с Жориком.

— Да, задача, ― я лоб тру.

— Ну, думай, мы пошли.

Бабки к магазину двинулась, Тимошкин и Кудрявый за ними, последним Пашка уходил, говорит:

— У меня у самого беда: мыши сбежали научные, помнишь, я рассказывал.

— Да иди ты со своими мышами! ― я ногой топнула.

Пашка только у виска пальцем покрутил и побежал своих дружков догонять.

Иду я уже одна, думаю: подставили меня — вот что я скажу! Кто подставил? Баба Вера. Понятно, что все ей организованно, она подстроила, чтобы я Пашку преступником объявила. Видно, слава ДНД ей покоя не дает, поэтому хочет меня и Чувилку на посмешище выставить. Но это у нее не выйдет. Не на тех нарвалась! ДНД — серьезная структура. За нами весь поселок стоит. Мы силы из народа черпаем. Сами посудите, добились бы мы таких результатов (каких результатов? о чем это я), если бы нас народ не поддерживал.

Иду я по поселку дальше, думаю: надо рассуждать логически: Пашка Сазонов отпадает, тогда кто? Может быть, случайное совпадение: настоящий вор действовал — тогда дело сложнее, или все-таки сама баба Вера свои сокровища умыкнула? То есть, конечно, не сама, Жорика (она с ним из дома выходила) баба Вера в сообщники не возьмет: тот язык за зубами держать не умеет, и назад вернуться она по времени не успела бы: следовательно, был кто-то еще подговоренный. Надо место преступления внимательней осмотреть: есть у меня один человек на подозрении: след у него характерный: рядом с отпечатком ноги обязательно маленькое отверстие в снегу от протеза.

Помчалась я к дому бабы Веры коротким путем, в пять минут уложилась. Осторожно в калитку вхожу и под окошко: а следов там полным-полно, словно специально топтались — я хожу: изучаю. Долго хожу, а того чего надо — нет. Думаю, как бы баба Вера не нагрянула: она следствию помешает. Собралась уже уходить, и вдруг у самого забора увидела его — отверстие: теперь все на свои места стало!

Выдал себя култыхан, тут ему несподручно было следы заметать: через забор перелезал, вот и оставил роспись. Повезло мне, ничего не скажешь! Считай, поймала преступника. Но куда он сокровища дел? Вот в чем вопрос. И тут меня осенило: ведь это легко узнать можно. Баба Вера ни одного дня без своих богатств прожить не может: обязательно захочет полюбоваться украшениями, да в сотый раз денежки пересчитать. Следить за ней надо, она к сокровищам и приведет. До чего я умная, бабки! Слава ДНД!

Пришла я к себе домой, чай заварила, села пить с баранками, ночи жду, днем баба Вера не рискнет клад вскрыть, да и мне отдохнуть от трудов праведных надо, сил накопить, чтобы знамя ДНД высоко держать. Выпила чаю, потом в доме прибралась: туда-сюда, гляжу: за окном темно, что ж, пора за настоящее дело приниматься: свою службу нести, потому что кто же если не мы?

Вышла я на улицу: мать честная, деревья небесные звездами-то как усыпаны: ветви их до самой земли склоняются. Протянешь руку — сорвешь звезду.

Хочешь, звезду — антоновку, хочешь, штрифель, или красную звездочку — пепин. Съешь: в животе сразу покой, чудным голосом воспоешь, хоть и слуха нет. У нас то в этом году яблок не было. Как всегда в мае яблони распустились, а тут заморозок — помёрзли. У одной бабы Веры сохранились, потому что она всю ночь в саду костры жгла: дымом яблони спасала. Я у себя тоже хотела, потом плюнула, бабе Вере стала помогать — дрова таскать, сучья. Вместе веселей, да и у бабы Веры такой вид был, будто дети её погибают — спасать надо. Носилась она как угорелая:

— Больше, больше костров, ― кричала.

Так всех завела, что люди потом ей большое спасибо сказали. Давно такого подъема душевного не испытывали. Великая радость — труд совместный!

Яблони не только у меня, но и на всем поселке помёрзли, зато у бабы Вера невиданный урожай! Всем поселком ходили смотреть — гордились. Баба Вера яблоки-то с яблонь никому не давала, но которые падали, позволяла брать. И скажу я вам, бабки, никогда таких яблок вкусных не ела.

Так вот, подошла я к Веркиному дому. Лампочка только в комнате у Жорика горит: значит, правильно я рассчитала: баба Вера уже на свиданье с собственными денежками отправилась. Ясное дело: далеко их спрятать побоялось, из сарая лучик света пробивается. Это для меня знак, что я на правильном пути.

В сарай через щель заглядываю: так и есть: царь Кощей над златом чахнет. Баба Вера в дальнем углу копается: слышу: со своими любимцами разговаривает: то голос немного повысит (строгость в нем звучит), то на елейный шёпот перейдет, а то причмокивать начнет, как будто воздушные поцелуи деньгам посылает. Смехота да и только! Деньги же — это просто бумага или металл, до чего надо дойти, чтобы их так любить! Вот я на деньги всегда плевала, зарабатывала и тратила, чего их хранить?

Отошла я от сарая и встала за бочку в саду: баба Вера минут через десять показалась: идет с керосинкой по тропинке, и все назад оглядывается: неуверенна: надежно ли ее сокровища спрятаны. Что за жизнь богатым: сплошная тревога! Но, конечно, приятно сознавать, что с помощью денег можешь горы свернуть!

Ушла баба Вера, я в сарай скорей шмыг: зажгла свечку: за мешком с картошкой пошарила и вытащила шкатулку: тяжеленькая, посмотреть бы что там, да времени нет: вдруг Верка вернется: спокойной ночи своим денежкам пожелать. В общем, сделала я то, что планировала и дёру. Ох, завтра утром повеселюсь, так повеселюсь!

Дома я сразу спать легла, но долго не могла заснуть, бабки, гордость меня распирала: эх, дед мой помер: он бы за меня порадовался: как я следствие провела.

Дед-то меня любил, несколько лет за мной ухаживал, прежде чем мы поженились.

А было это вот так: сделал он мне предложение, а я ему в ответ толстую книгу дала — про что сама не знаю — не читала.

— Прочти, ― говорю.

На другой день он приходит: ― Ну что, выйдешь за меня замуж?

— Книгу прочёл?

— Да.

— Врёшь.

— Ну, почти прочел.

— Дочитай до конца.

— Ты что издеваешься надо мной, я сроду таких толстых книг в руках не держал.

— А эту прочти.

— Вот упёрлась, ладно прочту.

На другой день прибегает: весь сияет. Я в книге-то ближе к концу написала карандашиком: «Я согласна».

Утром проснулась я, позавтракала и на улицу, а там красотища: ночью пурга была: карнизы обмахнула, чехлы на деревья новые одела. Хорошо! Снега на ветвях столько, что и не знаешь: как он держится, кажется, закон земного притяженья ему не писан.

Я прутик нашла и начертала на снегу: «Дура». Буковки ровные, наклон соблюдён. Красиво получается! Да какая же я дура!? Бабу Веру вокруг пальца обвела. Ха-ха!

Иду. Посёлок пробудился. Мать-царица, у нас голуби летают, да голубицы. Мне хоть дворец предложи, хоть ларец — никуда с посёлка не поеду. Воздух у нас здесь какой! А на солнцепёк выйдешь — так волны по телу и прокатываются, словно стоишь голенькая, а сверху тебя из ковшика тёплой водичкой поливают.

Иду, вдруг вижу: баба Вера бежит. Платок набок съехал, губы сжаты, а ноздри как у рысака на скачках раздуваются.

— Куда торопишься, подруга? — спрашиваю.

— Убивать иду, ― баба Вера зубами скрипит.

— Кого? ― делаю я вид, что не понимаю.

— Пашку Сазонова.

— Чем же он провинился? — строю из себя дурочку.

— Богатства мои украл.

— Это не он. У него алиби.

— Какое алиби!? Попадись мне этот паскудник: на одну ногу стану, за другую дерну, и поминай, как звали.

— Подожди, подожди, ― я от смеха давлюсь, ― ты что свое расследование провела?

— Тут никакого расследования не нужно — мыши.

— Какие мыши?

— Мыши в банке: одна белая, другая серая — Пашкины.

— Знаю: научные.

— Я эту банку у себя в сарае нашла.

— Ну и что?

— А то, что мой клад пропал. А на его месте банка с мышами стоит.

Я не выдержала — засмеялась.

— Ты что? — баба Вера на меня подозрительно смотрит.

— Получается, он мышей забыл? ― я себя в руки взяла.

— Выходит, что так.

— Повезло тебе, что преступника так легко нашла! — я за бабу Веру радуюсь.

— Всё: убью его и точка.

— Подожди. Можно один вопрос: а как сокровища твои в сарае оказались?

Баба Вера замялась, а потом говорит:

— Я спрятала, ― и глаза вниз опустила.

— Михей туда отнес? — я спрашиваю.

— Михей, — баба Вера призналась.

— А говорила, что украли, ― я головой покачала.

— Это я для людей, ― баба Вера оправдывается, ― чтобы думали: с меня взять нечего. А видишь, как все получилось! — у бабы Веры слезы на глаза навернулись, думаю, ох, сейчас реву будет!

— Ладно, ― говорю, ― открою тебе тайну. Пашка здесь не причем.

Баба Вера на меня глаза вскинула:

— Как так!?

— Я твой клад перепрятала.

— А мыши?

— Тоже моя работа: на ложный след тебя хотела навести.

— Вот зараза!

— А ты как поступила?

Баба Вера шаг ко мне сделала и как схватит меня за грудки:

— Говори, где сокровища, а то удушу.

— Тише, тише, — я бабу Веру успокаиваю, ― убьешь ненароком — никогда не узнаешь.

Баба Вера хватку ослабила:

— Говори, вредительница.

— В сарае у другой стены. Под мешком с обувью.

Баба Вера меня освободила:

— Ну, если наврала! — кулак показывает.

— Людям-то что сказать? ― я шарф поправляю.

— Ничего не говори, пусть думают, что я нищая.

— А будут спрашивать?

— Мы в клубе концерт устроим, они и забудут, ― баба Вера нашлась.

— Ну, ты ловкачка! — я говорю.

— Учись у меня: подальше положишь, поближе возьмешь! — баба Вера мне подмигнула.