Поход в неизвестность

Михаил Михайлович Молчанов, 2016

Книга о первопроходцах северного морского пути на шхуне Святая Анна в начале девятнадцатого века. О неисчислимых трудностях в дерзком походе среди коварных дрейфующих льдов, о тяжелых испытаниях горстки моряков во главе с капитаном Рубиновым..

ПОХОД В НЕИЗВЕСНОСТЬ

Начало девятнадцатого века будоражит человечество своими громкими событиями. Но оно насыщено и тихими героическими поступками, где жизнь участников покорения неведанных вершин обрывалась иногда внезапно и тихо, иногда в судорогах и нестерпимой боли во имя новых открытий на нашей Земле. Словно свеча от порыва ветра угасала она, не успев отдать от себя тепло человеческое, не успев осветить уголки, затемненные в сознании нашем. Но обязательно найдется ниточка среди царства теней, которой откроют занавес, которая приведет к удивительному познанию истории маленьких неприметных людей. Пройдут, может быть, годы, десятилетия, века, когда каменная глыба по воле случая непонятным образом перевернется набок, приоткрыв, казалось, навсегда безвозвратно утерянное от нас богатство прошлого.

Глава первая

На рейде уже несколько дней словно застыла не большая китобойная шхуна. Она лишь изредка нехотя покачивается от случайного порыва ветра и набежавшей вслед ленивой, но такой иногда своенравной капризной и подчас неподвластной человеку волны. Вахтенный, куря папиросу, в теплой длинной овчиной шубе проходит по палубе. Вот он возвращается назад. Над ним, совсем низко, светят огромные звезды в ночном небе. Немного зябко. Завтра погрузка снаряжения, оборудования, продуктов. А дальше вперед на покорение новых земель в далекие холодные воды!

Сквозь напевы ветра слышатся иногда частые гулкие звуки от шагов матросов по металлическим ступеням.

В это время в своей небольшой уютной каюте, обставленной по последнему слову самой изысканной мебелью во вкусе высшей элиты России, сидит капитан Рубинов Петр Григорьевич. Лицо его для такой высокой должности выглядит довольно молодым в его двадцать девять. Но во время указаний, разговора с подчиненными, его команд на мостике в нем все меняется. Это уже другой человек. Пользуется авторитетом среди команды. Люди ему доверяют. Доверяют во всем. Одет он всегда согласно уставной формы. Коротко остриженная голова предательски выдает с левой стороны у виска часть седых волос. Откуда у него это, — никто не спрашивает. Просто привыкли. Черты лица правильные, ровные. Волевой подбородок подчеркивает несколько вытянутый овал лица. Глубоко посаженные серые глаза, прямой нос, и ямочки на щеках всегда так не идущие его зачастую серьезному лицу. Роста среднего. Даже несколько ниже, что дает некое преимущество при нахождении его в нижней низкой части корабля. Теперь он сидит в своем любимом кресле с трубкой в руках, от которой, нехотя, поднимается сизый дымок с благоухающим ароматом, предназначенным витать и в обществе непридирчивых дам. Табак привезен из Индии специально для капитана его друзьями.

В этот ранний час стоит тишина, нарушаемая лишь иногда шумом ветра да набежавшими волнами, от которых протяжно и не громко скрипит его кресло.

Капитану не хочется думать о том, что завтра последний день среди цивилизации, среди друзей. Завтра растворится этот прекрасный родной изумрудный город, утопающий сейчас в огнях, город с которым у него столько всего связано, город, который его вырастил и теперь провожает надолго в зыбкую неизвестность. Он понимает, что после того, как судно растает среди бесконечного северного океана, он уже не сможет ни советоваться, ни просить в трудную минуту помощи у кого бы то ни было. И никто из оставшихся на берегу друзей не сможет поддержать его в тяжкие минуты скитаний среди громоздких льдов, среди трещин в мертвых глыбах, среди наметов белых метровых снегов, среди пронизывающего душу, леденящего все живое, ветра в той стороне света, перемешанного с ледяной нескончаемой крупой. Он молод. У него есть опыт, пусть не большой в подобных условиях, и он, он увлечет людей за собой туда, на другой конец земли, чтобы после него прошла еще одна шхуна, потом другая, третья. Неизвестные земли он назовет и обозначит на карте по своему усмотрению. И эти места будут поистине российской землей. Он пройдет с Андреевским флагом, чтобы окрепли границы его земли, исконно русской на ее северных рубежах и его люди, вернувшиеся с плавания, смогут радовать диковинными вещами Крайнего

Севера своих родных, своих близких.

— Интересно. Гм… Нам всегда чего-то не хватает, — рассуждает Петр Григорьевич. — Мы бесконечны в своих порывах не смотря на то, что цель может оказаться недосягаемой и трагичной. И это не останавливает нашу русскую душу. Нет. О плохом мне думать не стоит. Конечно. Я буду верить в свою звезду. Вот она светит надо мною своим холодным тусклым светом. И… будет провожать туда, к неизвестному, освещать дорогу и помогать. Она мне непременно растопит льды на моем пути и поможет добраться к Тихому океану. Если не она, то не кому. То больше некому мне там помочь. Люди мне верят, иначе и быть не может, а поэтому мы вернемся, вернемся через год!…Может быть и два. Завтра, завтра во время погрузки мне нужно взять экипаж и поторопиться к вокзалу к поезду, чтобы встретить ее….

Счастье мое! Неужели ты готова идти до конца со мной? Тебя не остановили мои отговоры и твоих близких, и ты решилась, ты рискнула своей жизнью, своей красотой, отдавая всю себя неизвестности. Нас сохранят небесные силы во имя нашей любви. Я бы мог тебя не взять, но… Но ты мне нужна, нужна, как никогда! Во имя тебя я выполню свой долг, решу, преодолею все барьеры, все невзгоды и трудности, сохраню и людей, и судно. Без тебя же я буду одинок, подобно полевому цветку без дождя и исчезну из твоей жизни, как и эта яркая надо мной звезда на рассвете.

Капитан еще много думал. Вспоминал учебу в морском училище, радостные глаза его матери, крепкие рукопожатия отца при поступлении, потом при окончании.

— Мой мальчик, — говорил он, — с тебя выйдет хороший офицер. Ты не подведешь родного отца. Я знаю, мы с матерью всегда будем тобой гордиться.

И после учебы он уже получал опыт, исполняя свои обязанности на корабле эсминце «ИВАН ГРОЗНЫЙ». Одновременно с этим шло повышение по службе. Друзья предлагали сойти на берег и продолжить нести службу при дворе. Но Петр Григорьевич уже не мог променять то ли спокойное, то ли штормящее море на уют в теплых залах, на привилегии и комфорт, на однообразность серых будней. После же ему предстояло ходить в поход уже на другом судне, довольно крепком, отстроенном в Норвегии, которое первоначально предназначалось для промысла китов и добычи рыбы. Но вот теперь ему предстоит отправиться на нем же на восток, к Тихому океану, проложив тем самым новую дорогу по северному пути для судоходства.

Наверху, на палубе, раздался звон гонга на подъем команды. Петр Григорьевич накинул привычным движением китель. Тревожила все левая рука на протяжении последних двух месяцев. Тогда, в сильный шторм, его буквально снесло с палубы и только по счастливой случайности не смыло за борт.

В каюту постучал дежурный матрос:

— Господин капитан! Куда прикажите завтрак?

— Благодарю. Я поднимусь в кают-компанию.

Часы показывали пять утра. Наверху, у капитанского мостика, несет службу Илья. Море стало сильно раскачивать посудину и от поднявшегося холодного ветра тот сильно продрог.

–Идите боцман, примите завтрак. Я Вас подменю.

–Слушаю!

Петр Григорьевич достал походный бинокль. Протер стекла. Город начинал оживать. У пристани суетились грузчики, подъезжали телеги, немного дальше, у набережной, стали появляться первые пролетки. От берега замелькал прожектор, подавая условные сигналы на подход к пристани. Раздался протяжный надрывной гудок и нехотя, разворачивая нос к берегу, «Екатерина Великая» стала приближаться к пристани.

Команда, за исключением механика из моторного отсека и двух матросов, занятых управлением судна, уже построилась на палубе.

Не все из них уходили в затяжное дальнее плавание, а только те, кто решил себя отдать предстоящему путешествию добровольно. Судовой врач стоял в стороне. О своем намерении остаться он сообщил капитану заблаговременно, но это все равно был слишком маленький промежуток времени, чтобы найти грамотного специалиста, согласного на столь опасное предприятие. Деревянный широкий трап, наконец, коснулся берега. Канатные концы надежно зашвартованы и экипаж покидает судно. Кто-то на небольшой отдых в течение тридцати минут, а кто-то навсегда. К капитану подходит судовой врач.

— Прошу не то, чтобы простить, а по крайней мере сделать для меня снисхождение за мой уход. Мне думается, что с моим настроением я бы пользы, как таковой вам бы и не смог принести. Спешу выразить Вам свою искреннюю благодарность за Вашу заботу.

— Не стоит Вам утруждать себя благодарностями Вавилон Давыдович. Решение Вами принято и обратной дороги нет. Сложно осознавать, что нам с Вами стало не по пути. Изрядное время наша шхуна без Вас, без Ваших рук будет выглядеть одиноко. Но на все свое время и божья воля. Для исполнения Вашей должности, возможно, появится другой человек, а Вас, Вавилон Давыдович, мы всегда будем вспоминать теплыми словами. И я могу Вам здесь, на берегу, пожелать только счастья.

— Признаюсь, думал от Вас ждать не многословия. Себя я чувствую сейчас одиноко, вроде мальчишки, сделавшего большущую глупость, может быть, к примеру, разбившего огромную, всеми любимую семейную вазу. Я пытался ее собрать, но не смог. И, наверное, сколько буду жить, столько жалеть о том, что не согласился остаться с Вами. На берегу меня никто не ждет и я с радостью решился бы следовать с Вами, но внутри меня что-то очень сильно мешает принять волевое решение, решение для меня не простое, не из легких, смею Вам высказаться, и сегодня ночью я понял, что этого уже не смогу сделать. Советовать, рекомендовать вместо себя кого другого не хочу. Не хочу менять судьбу людей. Пусть за нас все решает провидение.

Прощайте Петр Григорьевич, не обессудьте.

–Прощайте Вавилон Давыдович и нас не поминайте лихом!

На берегу матросов встречают родственники. Подвозят в мешках на подводах груз, уголь, дрова и все это непрерывно грузится в просторные пустые трюмы. Сейчас, кроме двух гарпунеров, ходивших ранее на этом судне, о старом предназначении корабля стали забывать, он начал выполнять иные цели и на данный момент нельзя было сказать, что отправляясь в такое плавание, оно станет везти исследовательские работы по изучению глубин, направлений течений, изучению фарватеров ледового моря, особенностей погоды, нет. Хотя и мимо этого невозможно было не пройти, но одна из главных задач,

— все же прохождение на восток к Тихому океану с предстоящей зимовкой вблизи от материка.

— Петр Григорьевич! — недалеко от трапа стоит солидный мужчина преклонных лет с красновато — рыжими густыми бакенбардами. Несколько полноватый, добродушный, дышит тяжело, по всей видимости, от скорой ходьбы, хотя путь его короток. От двуколки к трапу всего несколько шагов.

— А это вы князь, мое Вам почтение! — отзывается капитан.

— Здравствуйте, здравствуйте! Что же Вы уходите, Петр Григорьевич? И, наверное, не соизволили бы и проститься. Нельзя забывать своих компаньонов и назидателей. К шхуне под погрузку уже все подвезено, согласно договора, до мельчайших подробностей.

— Да, да Гурэн Прокофьевич. Я нисколько не сомневался. После Вас не следует ничего проверять. Все это может показаться лишним.

— Ну что Вы. Ведь груз стоит денег и больших. А деньги любят счет и просто обязывают нас это делать. Мне необходима Ваша роспись, вот здесь и вот…, вот здесь. Прекрасно. По такому случаю нельзя не поднять тост за Ваш удачный поход, я хотел сказать, пригубить самую малость. А сделать мы это можем поблизости, отсюда в двух шагах находится питьевое заведение, в Шиловском переулке. Я с удовольствием подниму бокал шампанского за Ваше здоровье, за здоровье Ваших людей и за удачу на Вашем пути!

–Я с Вами соглашусь в том случае, если это не займет много времени, не более получаса, прибавим еще время на дорогу, так как мне необходимо заглянуть на вокзал.

— Ну конечно же! О чем разговор! Я Вас подкину. Эй, извозчик!

–Благодарю. Я только дам некоторые указания. Боцман!

— Слушаю капитан.

–Я отлучусь. Ненадолго. Примите меры по контролю за погрузкой и к сохранности груза.

–Разрешите выполнять?

–Будьте добры. И! Еще. Вам не мешало бы побриться

— Да, да. Капитан говорит верно, — вставил Гурэн Прокофьевич, обнажив свои золотые зубы. — Иначе всех белых медведей распугаете своим видом, — и после своих слов князь добродушно смеется.

Но компаньон холоден к шутке.

–Господин капитан! Человек я хоть и не суеверный, но по мне пора перед дорогой оросить язычок игристым, за столь важное событие…и поставить точку в наших канцелярских делах…

–И то так.

Пролетка загрохотала по булыжной. Моросит мелкий дождь и неприятный ветер хлещет по навесу, пытаясь забраться вовнутрь.

Гурэн Прокофьевич долго кашляет, потом оправдывается, ропща на погоду.

— Не могу, знаете ли, привыкнуть к климату здешних мест. По мне хоть жара или холод, но только не эта сырость. Вот Вы, Петр Григорьевич, изволите путешествовать на север, там такого не будет. А мне надо податься на юг, на воды! Там хорошо. Я себя чувствую в тех местах, не поверите, просто великолепно. Врачи даже не только рекомендуют, а настаивают мне туда уехать. А вот и вокзал, Вам выходить. Не буду Вас обременять своим присутствием. Я слышал, к Вам приезжает дама и отправляется с Вами вместе?

— Да, верно замечено, — подтверждает капитан, выходя из экипажа.

— Это, это бесстрашный поступок, тем более для женщины. Не могу представить. Одна среди мужчин. Похвально. Похвально! Мне просто не терпится посмотреть скорее на Вашу мадмуазель! Я жду Вас здесь.

А к перрону уже подходит поезд, стуча колесами и приезжие, уже с чемоданами и авоськами, спешат с него соскочить на тихом ходу. Вот и вагон первого класса. Это ее. Восьмой. Так и было указано в телеграмме. От пара совершенно ничего не видно и когда он рассеивается,

— возле дверей, внизу, на мостовой уже стоит молодая симпатичная женщина двадцати трех лет. Глаза ее смеются из под легкой вуали, излучая радость и тепло.

— Это Вы, Петр Григорьевич. Вы не представляете, как я рада Вас видеть!

Перед ним красивые изогнутые брови, немного вздернутый носик, — обаятельное милое лицо. Из под шляпы немного выбилась черная прядь волос. Все говорит о привлекательности этой девушки, привыкшей и немного разбалованной роскошной жизнью, которая могла бы и продолжиться, если бы не изменение обстоятельств. Ее уже оставила так рано та ветреность былой лицеистки, те молодые неоправданные порывы, внезапные слезы и такой же внезапный прилив неоправданной веселости, который мог находить в светском обществе на дам, встречающих обаятельных кавалеров. Нельзя сказать, что ее непринужденность была только от того, что она не могла видеть на своем пути еще серьезных жизненных препятствий. Нет. Она уже принадлежала к людям, мужественно встречающим невзгоды от судьбы, к людям бесстрашным, не теряющим самообладания и готовым жертвовать собой при неблагоприятном стечении обстоятельств во имя спасения не только близких людей, но и совершенно далеких, оказавшихся с ними на одной стезе.

Петр Григорьевич уже целовал даме руку и передавал вещи носильщику.

— Ужасная дорога. Я все время думала о нашей встрече. Не могла представить. Какой она будет. Цветы! Это мне! Какие красивые. Их так много! Такое впечатление, что Вы хотите ими услать всю шхуну. Ведь куда мы плывем, там не растут цветы? Простите за мою шутку. Быть может она сейчас и ни к месту.

–Я не могу никак насладиться Вашим голосом. Готов его слушать и слушать.

— Перестаньте мне льстить. Может еще и надоесть. Но я бы этого не хотела.

— Женя. Я прошу Вас, не надо так говорить. Меня к Вам тянет подобно магниту к металлу. И я ничего не могу с собой поделать.

Девушка немного смущается.

Смотрит еще раз на букет. Втягивает его тонкий аромат.

–Петр Григорьевич. Это те же, которые Вы мне дарили в прошлый раз.

–Да, конечно же. Точно такие. Вы не забыли? Как хорошо, что Вы теперь рядом. Вас не было и я думал очень часто о наших встречах, и тоже представлял, как мы снова встретимся…

— Ну, а что же вы обо мне думали? Признавайтесь! — Женя немного лукаво смотрит ему в глаза.

–Я Вам скажу, скажу обязательно, только после, о прожитых без Вас минутах, часах, днях, месяцах в конце концов. А сейчас Вы должны прислушаться к моему совету.

–Что же это за совет?

–Вам не следует отправляться этой ночью в далекий путь. Это очень опасно.

Петр Григорьевич взял руку Жени и крепко сжал.

— Я давно все обдумала, и немного жалею, что женщин мужчины принимают за более слабое существо. Ну и пусть! Но Вас я попрошу сделать исключение. Вы не должны тоже так думать. Я Вас слишком долго ждала. Вы постоянно в плавании. И нет этому конца! Вы вправе решать, что Вам лучше. Я или море? Вы скажите мне это сейчас и ни минутой позже! Я или, или, быть может, море… Я Вас просто умоляю ответить, я, если хотите, требую! Я устала. Больше не желаю читать от Вас длинные письма и подолгу Вас не видеть. Хочу предупредить. Если Вы сейчас произнесете нет и отправите меня в прошлое, знайте, Вы меня потеряете, потеряете навсегда!

— Женя! Женя. Я знал, что Вы неотступны и Вас невозможно разубедить. Но попытаться еще раз сделать это, — была моя обязанность. Вы решили так, и я вынужден Вам подчиниться. Вы отправляетесь со мной. Мы будем с Вами вместе долгие дни и ночи. Мы заберем у судьбы наше потерянное время и восполним его своим присутствием, своим дыханием друг подле друга. Вы мне поможете там, за линией горизонта и наше судно не тронут никакие сильные шторма, нам будет дуть ветер в спину, нас будут нести к заветной цели попутные течения. Ваши теплые нежные руки дадут мне силы выполнить свой долг.

— Петя! Не нужно так. Вы говорите и в Вашем голосе я ощущаю, что Вы готовы ждать от этого плавания не только победы, но и капризы в наших судьбах, связанные с неимоверными трудностями. Я прошу Вас, не настраивайте себя на различного рода риски. Примите все, как должное и меня тоже. Если бы не моя к Вам любовь, я захотела бы стать мальчишкой, юнгой, моряком и, как и Вы дерзать и покорять! Ходить в такие путешествия. Но для этого нужно много знать. На одном энтузиазме далеко не уйдешь.

— Вы о чем Женя?

–Мне кажется, что для такого далекого путешествия времени на сборы, подготовку должно уйти значительно больше.

— Женя. Все продумано до мелочей. План утвержден на уровне правительства, министра, составлялась смета. Проходила теоретическая подготовка среди команды. Подготовлено штурманское оборудование, провиант, палатки, карты. Ваши опасения неуместны и поистине напрасны. А теперь не будем даром терять время.

Здесь, рядом друг с другом, Женя, я хочу Вас просить перейти на более близкое общение между нами

Когда мы с Вами подолгу не видимся, потом встречаемся, отчего то начинаешь поневоле общаться на Вы. После затяжных разлук, посетую, это делать довольно сложно.

— Конечно, я согласна, но если иногда или при посторонних…

— Безусловно Женя, как угодно.

Через несколько минут они уже подходили к экипажу.

–Познакомьтесь Женечка. Это Гурэн Прокофьевич. Член коллегии при правительстве по экспедиционным вопросам. Нам же оказывает непосредственную помощь в обеспечении необходимых продуктов и снаряжения.

–Очень рад! Как же очень рад и наслышан, — довольным мягким голосом приветствует Евгению знакомый капитана и легким движением руки преподносит ее кисть руки к своим губам.

–Наслышаны, наслышаны о Вас. Как же так. Женщина и в такой путь! Незаурядный поступок для такого нежного существа, как Вы.

–Вы ее просто не знаете, — возразил Рубинов. При ее присутствии наше путешествие я не считаю слишком опасным.

— Похвально господин капитан, похвально слышать от Вас такие слова, пропитанные не только чувством долга к отчизне, ранее высказанные из Ваших уст, но и сию минуту в отношении Вашей прелестной дамы. Ну что же мы стали? Тут поблизости есть подходящее местечко, не плохое спешу вас заверить, где мы могли бы открыть бутылочку французского вина, выпить по чашечке английского чаю и выполнить необходимые формальности в документах перед отправкой судна.

— Не лучше было бы это сделать на шхуне, когда все будет для отправки готово?! — возразила Евгения Александровна.

— Я бы возможно внесла и свою, пусть незаметную лепту в подготовке к нашему отплытию.

–Но если дама настаивает?

–Нет, нет Гурэн Прокофьевич. Сделаем так, как согласовали с Вами заранее, это займет не так много времени, уверяю Вас Женя, — высказывает свое мнение Рубинов.

В трактире свет проникает от улицы через большие окна, выложенные внутри частыми переборками. Вокруг, за столиками, идет оживленная беседа, преимущественно мужчин. Мимо пробегают с подносами официанты. Вообще, народ то заходит, то выходит, куда-то снует, спешит. В углу жалобно заиграла скрипка. Слышится у стойки звон битой посуды.

Но сейчас никакие мелочи и повседневная суета не могут отвлекать этих людей от необходимых формальностей. Среди них неподдельное волнение, хотя если смотреть со стороны, — у уединившихся трех человек вид довольно таки бравый. Гурэном Прокофьичем произнесен тост за успех предприятия, после чего на скатерти шелестят бумаги.

Женя не мешает и отошла с папиросой на небольшую террасу. Внизу суетятся люди, булочники разносят сдобу.

Бегают горластые мальчишки газетчики, выкрикивают новости. Один из них об отправлении этой ночью шхуны «Екатерины Великой». Народ живо интересуются новостями и газеты довольно быстро расходятся.

За спиной Евгении слышится голос Петра Григорьевича, несколько громче, чем он говорил до этого:

–Я от Вас ничего вразумительного не услышал о собаках.

–Да, есть маленькие запятые в нашем предстоящем деле. Но прошу заранее не беспокоить себя излишне. К приходу Вашему в Муром все станет на свои места.

–Я требую определенных гарантий!

— Спешу Вас вразумить. У Вас нет выхода. Если Вы этой ночью не отправитесь в дорогу, уже завтра все может в корне измениться.

— Должен Вам сказать, что в Ваших высказываниях я прослеживаю какую — то угрозу, если хотите шантаж.

–Не берите господин капитан на себя слишком много. Мы для Вас и так слишком постарались. Прошу прощения, но я должен уже удалиться. Евгения Александровна, разрешите Вам пожелать в пути счастья, счастья и непременно удачи. Вам же Петр Григорьевич, чтобы все сложилось, как нельзя лучше и Вы достигли без особых препятствий своей цели.

–Прощайте!

После ухода чиновника Евгения Александровна подошла к Рубинову.

–Петр Григорьевич, что значат эти недомолвки? Так недавно я слышала от Вас, что ни каких открытых вопросов о подготовке шхуны к плаванию не оставалось.

— Я от своих слов не отказываюсь, но с собаками может произойти самое непредвиденное. Получены сведения, что породистых выносливых лаек не хватает и до нашего прихода в Муром обещали все уладить.

— Петя, я Вас прошу. Мы с Вами молоды. У нас впереди целая жизнь. Вы можете отказаться от плавания, — Женя немного подумала, помолчав, и продолжала:

— или, по крайней мере, если не пожелаете сделать оное, то попытаться пройти по намеченному пути до разумной точки, на которой, в случае опасности, еще можно было бы принять волевое решение вернуться обратно, тем самым сохранив себя и экипаж и не давая повода для самых нежелательных толков публики.

Я не знаю, что сказать, что можно советовать мне, женщине, далекой от искусства мореплавания среди суровых условий. Вы сейчас ничего не говорите. Можете меня считать трусливой и не разумной. Что угодно. Но так будет лучше. Лучше для нас обоих. У Вас есть еще немного времени подумать и все взвесить.

— Я офицер Евгения. Передо мной поставлена задача. Она трудна, но выполнима. То, что наш поход будет нелегким команде известно. Мы готовы вынести все испытания судьбы, чтобы оправдать доверие, оказанное нам. Отказываться от задуманного, от намеченного слишком поздно. Если же я испугаюсь первых трудностей и буду волен подчиниться Вашим словам, то потом, когда пройдет время, Вы меня сами же станете если не призирать, то в глубине своей души считать за нерешительного и слабого человека. При всем моем уважении, при том, что я питаю к Вам особые чувства, я не могу с Вами согласиться.

Иногда они себя чувствовали наедине настолько близко, что без посторонних легко переходили на «ты». Но, когда разговор в эту минуту начинал касаться выполнения государственного долга, присяги, верности отечеству, — Рубинов уже продолжал беседу с Женей на «вы» в рамках почти официальной беседы, что вынуждало собеседницу становиться учтивей и послушней.

–Вы решили. Прекрасно. Так будет. Знайте, больше я Вас не попрекну ни разу за время нашего плавания, по крайней мере до тех пор, пока господь не разрешит нам вернуться на нашу родимую землю.

— Я рад, что Вы меня понимаете. Тем лучше.

Петр Григорьевич достал из кармана часы, бегло взглянул:

–Нам пора.

— Да. Конечно. Нужно идти.

И пролетка помчалась к пристани, оставляя за собой каменные дома родного города, до боли знакомые улицы и мостовые, аллеи и скверики, где столько было сказано двумя преданными друг другу сердцами во время нежных встреч после долгих расставаний.

А на судне погрузка шла своим чередом. Люди выполняли свою работу монотонно, подменяя время от времени друг друга и шхуна осторожно проседала на каждый дюйм все ниже и ниже в холодную соленую воду. Рядом над не смелой волной кружились чайки. Недалеко стояли в нарядных платьях пары и кормили птиц у воды крошками от хлеба. Вода накатывала к пристани и нехотя откатывалась, оставляя за собой белый шлейф от пены, такой разный, не похожий на предыдущие.

По левой стороне огромный английский военный фрегат. Оттуда доносится иностранная речь. В эту минуту там построение команды, а еще через некоторое время кто-то из моряков уже натирает палубу, другие надраивают пушки, забираются по веревочным лентам на мачты. Служба идет по должному расписанию своим чередом.

Гарпунщик Джон Маргэт родом из Англии, не пожелал оставлять судно, после того, как его выкупили из Норвегии. Годы берут свое. Теперь он выглядит значительно старше своих сорока и постоянно курит трубку. Длинные волосы, покрытые сединой, словно белой краской, спадающие ему на затылок и ниже шеи, стянуты темной лентой в небольшую косичку. По лицу по диагонали шрам, полученный при падении и ударе о палубу от хвоста акулы, в момент поднятия ее на борт. Вид его вечно угрюм. Разговаривает мало. Но работу свою любит. Тут же приходится выполнять ее же, но совершенно иную, и Джон рассчитывает, что придет время и в водах Тихого океана он вспомнит свое любимое занятие по отлову китов, он будет опять в великом почете и начнет получать солидный гонорар от капитана.

Сейчас же, предварительно взяв разрешение у него, он торопится к трапу своих земляков, чтобы передать письма своим родным и близким.

День на исходе, когда погрузка на шхуне закончилась.

Послышались новые указания от капитана:

— Боцман! Экипажу ужин и отбой. Через пять часов выходим. Кстати, что слышно о враче и о штурмане?

— Штурман уже господин капитан, на судне, у себя в каюте. Врача нового, думаю, не дождемся. Нужно время. Хотя бы несколько дней. Все слишком быстро…

— Да, с Вами соглашусь. Времени к сожалению не осталось. Пойду встречу нашего нового гостя. Да, теперь уже и не гостя.

Рубинов негромко постучал в каюту к штурману.

— Прошу войдите, — послышался оттуда незнакомый голос. В проеме двери показался более чем в меру упитанного телосложения выше среднего роста человек с седыми коротко остриженными усами и бородой лет пятидесяти. Глаза его приветливы, хотя, немного скрыты. Они никак не могут внушать искренность, не могут внушать и полного доверия, хотя в них есть что-то проницательное, умное и вместе с тем плутоватое. Улыбается он мало, но его на первый раз кажущее добродушное выражение лица не требует лишних усилий на положенный этикет. Опыт у этого человека приличный и в первую очередь именно уверенность в собственных силах привела его сюда. Но в удачу этого похода он все же сомневается, следуя своим принципам. Где начинаются невезения, там ему не место, Он все же рассчитывает найти себя в этом плавании и, при благополучном исходе предприятия получить признание и славу. Кроме всего, подвергая себя опасностям уже очень скоро, он просчитал пути отхода в случае появившихся сложностей. Его вдохновляет мысль, что маршрут будет проходить недалеко от берегов и в случае трудностей можно рассчитывать на местное население. Но, конечно, в первую очередь на себя. Большая часть гонорара ему уже выплачена согласно договора. На иных условиях его бы здесь не было. Человек он достаточно продуманный и всегда старался все предугадать и спланировать сразу на несколько ходов вперед.

–Добрый вечер, — поприветствовал его капитан, — Очень рад. Честно говоря, я начал беспокоиться только совсем недавно. Все вас заждались. Без Вас нам никак.

— Благодарю господин капитан. Польщен Вашими словами. Аркчеев Григорий Исакович, — представился штурман.

Взгляд его в эту минуту прямой. Но несколько суженые глаза по прежнему таят в себе некую скрытность и отчасти ту же лукавость. В них же неуловимые черты, которые уходят куда-то вовнутрь, в глубину души этого человека и разгадать их именно теперь невозможно. Если бы вернуть года, — двадцать, тридцать, — возможно этот занавес приоткрылся и не осталось бы к нему того недоверия, которое перерастает позже в человеческий эгоизм при стечение сложных обстоятельств.

Прямой широкий лоб говорит о способностях этого человека выходить из сложных ситуаций, логически мыслить. Это видно по всему. По его движениям, манере говорить, воспитанию, некоей аристократической неподражаемой веселости, довольно хорошо иногда замаскированной в общении и выдающей себя внезапно в каком-нибудь высказывании комического характера по отношению к окружающим. В плечах он широк и довольно крепок, что немаловажно для походной жизни.

— Мне о Вас говорили. Познакомимся ближе во время плавания. А сейчас на капитанском мостике я Вас буду ждать с картами, документами, с Вашими, быть может предложениями и пожеланиями.

Через четверть часа они уже стояли в штурманской каюте над запланированным маршрутом.

— Должен Вам сказать капитан, что сейчас не совсем удобное время для нашего плавания. Уже совсем скоро начнутся холода и не совсем было бы верно рассчитывать, что мы в запланированные ранее сроки окажемся по другую сторону России.

— Это мне известно. На подобного рода мероприятия гарантии никто не может дать. Мы выполним нашу задачу, как до нас это делали наши предшественники не менее сложных путешествий по свету. Курите?

— Да. Не откажусь… Хороший табак. Я, признаться, ценитель хороших сигар. Позвольте уточнить капитан по поводу оставшегося гонорара, соответствует ли он действительно указанной в договоре сумме.

–Почему Вы спрашиваете? Наше судно зарекомендовало себя на протяжении нескольких лет после начала плавания только с положительной стороны.

–Виноват, хотелось бы узнать вкратце о нашей команде.

–Боцман. Илья Ерофеевич Ордынцев. Издалека. Из самой Сибири. А вообще родом из Ольшанского уезда. Опыт работ в северных морях стал получать сразу после окончания мореходного училища в Ростове. Женат. По моему настоянию в прошлом году получил курс специальной подготовки в Норвегии. Там же стажировался.

Два китобойца, — Джон Маргэт и Иван Солопов. Последний попал к нам на судно всего полгода назад. Зарекомендовали оба себя с положительной стороны. Позже я Вам, при надобности, могу рассказать гораздо все подробнее, но сейчас следующий, судовой механик Позышев Аркадий Семенович. Несет службу приблизительно около года. Долго уговаривать на поступление к нам на шхуну не доводилось. Свою работу знает. Были серьезные поломки, но разбирается в судовой части и справляется с ними довольно быстро. Грамотен. Но… Малословен, я бы сказал, по своему, в некотором смысле осторожен как-то…

Капитан помолчал, затянулся сигарой и через минуту продолжил:

— Кок, — Густов Иван Андреевич. Что очень хорошо готовит не скажу. Молод. Двадцать лет. Но рвение на то имеет необыкновенное, старается во всем угодить. Я ему заказал нужную литературу. Скрупулезно отнесся и к доставке продуктов на судно. Вообще смышленый. Есть недостаток. Хромает. Когда то в детстве переломанная его нога не правильно срослась. Я ему доверяю не только в плане приготовления, а и нахожу время давать кое какие мелкие поручения.

Еще двенадцать матросов, из них старший Веретяйло Остап Акимович.

И госпожа Евгения Александровна Звягинцева.

Не смотря на свое аристократическое положение, окончила курсы медсестер и успела непродолжительное время зарекомендовать себя с положительной стороны, ухаживая за нашими ранеными на западном фронте при сражении с австрийцами. Позже оттуда отозвана при содействии ее отца, генерала в отставке. Он же, ее отец, имеет не последнее место при правительстве в окружении самого государя и обеспечение нашей шхуны всем необходимым произошло и благодаря его усилиям. Именно этим человеком из его личного бюджета были выделены немалые средства на обеспечение нашего плавания.

— Как же он позволил своей дочери уйти с нами не в менее опасное путешествие, чем война с неприятелем?

— К сожалению, в нашей жизни происходят такие переломные мгновения, что при их наступлении, в ответственный момент, люди пренебрегают родительским благословлением.

–Неужели эта женщина настолько проникнута чувством патриотизма и самопожертвования?

–Мы с Вами отвлеклись. Я Вам сказал достаточно. У Вас еще будет время поговорить с ней лично. А сейчас продолжим…

Прошло еще довольно много времени, как они вышли из рубки.

Неумолимо подходило время к отплытию. Здесь, у трапа, сырой холодный воздух окутывал собой, своей промозглостью вышедших людей, закрадываясь под легкие осенние одежды. Моросил мелкий, казалось бесконечный дождь.

Под парусиновым навесом в длинном темном дорожном пальто, в шляпе с широкими полями и наброшенной темной вуалью с еле заметными на ней черными крапинками стояла неподвижно Евгения Александровна. Сейчас она даже выглядела немного старше своих лет. Ее тонкие брови над продолговатым лицом словно пытались взлететь. На щеках от прохлады выступал слегка красноватый румянец. Несколько сложенные бантиком губы были своей женственностью, своей красотой противоположны характеру, решительному и твердому этого человека, способного пойти на подвиг в чрезвычайной ситуации во имя долга и любви.

Петра Григорьевича она знала давно, еще со времен учебы в женской гимназии в Петербурге. Тогда он здесь проходил практику. Не раз она его провожала в плавание в холодное неприветливое море, нетерпеливо ждала возвращения, но при встречах ни коим образом не показывала вида, что к нему неравнодушна, что его так безумно любит. Скорее всего, ее чувства со стороны походили не более чем на обычное увлечение девушки в ее юном возрасте.

Петр Григорьевич же мог о ней думать бесконечно долго, забравшись в гамак ночью на судне или стоя на вахте.

Однажды в плавании, около пяти лет назад, начался сильный шторм. Судно дало течь и экипаж пытался добраться к берегу на шлюпках. Повезло не всем. Корабль пошел ко дну со своей раной в правом борту. Заметили же людей на третьи сутки на холодном пустынном каменистом берегу. Тогда, чтобы привлечь к себе внимание проходящего мимо корабля, зажгли ту самую шлюпку, на которой спасались. Все были неимоверно уставшие, долгое время без пищи, воды.

Женя обо всем узнала лишь тогда, когда Павел Григорьевич попал в госпиталь.

И только тут он понял, с какой нежностью и любовью она к нему относится.

Она могла с ним соглашаться не сразу, дав ему возможность надо всем размышлять самому от начала до конца, над каждым событием, уже хоть немного значащим для них обоих. Чтобы в последующем он мог сам себе выносить приговор или похвалу. Но если он хотел ее совета, искреннего и доброго, она его давала, в исчерпывающих ответах, которые довольно часто отличались своей мудростью и последовательностью.

А повенчаться они решили только недавно, но поход во льды теперь этому воспрепятствовал. Совсем не оставалось времени. Так сложились обстоятельства. Нужно было все срочно отложить. В Муроме будет стоять шхуна всего несколько дней, возможно там, думали они, можно было бы исполнить задуманное. Хотя появлялись и сомнения на этот счет. Было бы конечно лучше, если бы рядом присутствовали родные и близкие люди. Это будет громкое событие и станет еще громче, если они вернутся обратно, завершив благополучно свой путь.

— Женя! Вы почему тут стоите? Уже довольно поздно. Вам надо отдохнуть, — промолвил подходя к девушке капитан.

— Нет Петр Григорьевич. Ваши волнения напрасны. Не стоит переживать. Я дышу свежим воздухом. И мое пребывание здесь пойдет только на пользу.

–А я, смею Вам признаться, немного продрог и хочу Вас пригласить в кают-компанию насладиться горячим чаем. У меня осталось немного времени перед отправкой судна.

В уютном сумрачном помещении тепло. Рядом суетится кок. На столике появились конфеты, вкусное печенье.

— Я все учел. Зная, что вы любительница сладкого, поэтому заказал все это в избытке.

— Я желала бы питаться наравне со всеми не имея на то особых привилегий.

–Обеспечение моей команды хорошей качественной пищей входит в мои обязанности. Вы останетесь довольны, когда мной сказанное начнет подтверждаться.

— Здесь, у берега, я уже оценила рацион предлагаемых всем блюд.

— Благодарю. В дальнейшем все останется если не на высшем уровне, то, по крайней мере не хуже. Думаю, что мы Вас несколько позже удивим и тем, что, если нам повезет, на столе появятся экзотические блюда.

Под легкое раскачивание шхуны еще около часа проходила беседа этих двух людей. Женю после дороги, беспокойного дня клонило в сон, и под убаюкивающий всплеск волны за бортом она уже скоро безмятежно спала. И снилось ей ее поместье и ее мама, очень веселая, потому, как Женя уже никуда не уезжала, и снились ей огромные качели у ее дома, на которых она с Петром Григорьевичем раскачивается все выше и выше и… Качели обрываются! И они летят вверх. Она все боится упасть, боится земли, но земли все нет под ее ногами, а есть только небо и холодные облака, а внизу до линии горизонта ничего, кроме льда и стоит на нем одинокая церковь. Звонят колокола. И вот они с Петром Григорьевичем уже внутри ее в белых нарядах. Вокруг поздравляют гости, смеются, звенят громче колокола. Евгения просыпается, в каюте холодно и темно. У вахтенного звучит гонг. За перегородкой глухие голоса. Судно отшвартовывается. Ветер надувает паруса и все вокруг уходит в темную ночь, и огоньки такого огромного приветливого, манящего своим теплом города тоже уходят в небытие.

— Когда же я теперь возвращусь обратно и насколько правильно мной было принято решение? — думает девушка. — Но ведь рядом он. И я не смогла бы поступить иначе. Но ведь если больше нет препятствий к началу путешествия, то действительно захочется совершить в своей жизни пусть маленький, но подвиг. И если бы мы остались, нас ждала бы такая же обычная серая повседневная жизнь, как у тех людей которые на берегу. И нечего было бы и вспомнить. Не осталось бы в жизни легендарного отрезка, на котором ты начал понимать, что жить безумно хорошо, на котором начал ценить не то что каждую минуту, но и каждую секунду своего пребывания на этой поистине интересной земле. Какое же было бы на суше мое предназначение? А какое здесь? Здесь осталась возможность испытать себя. Судьба моя мне предоставляет такой шанс один раз. Возможно такого случая больше не предвидится.

Так тешила себя своими мыслями Евгения, скрывая под оболочкой своих раздумий свое истинное нахождение на корабле, которое заключалось прежде всего в оберегании самого бесценного для нее человека на земле.

Она поднялась наверх и вдохнула полной грудью воздух. Ветер теребил на ней шаль, трепал из под шляпки разбросанные в стороны чудные черные локоны, глаза ее немного слезились от его неожиданных порывов и лицо очень быстро покрылось мелкими каплями из-за брызг волн у бортов.

Они беспрерывно накатывали одна за другой и при этом с силой ударялись о шхуну, которую после клонило то влево, то вправо, то вверх, то вниз. С непривычки закружилась голова.

– — Это качка. Моя слабость пройдет. Я обязательно привыкну, — шептала еле слышно она себе.

— Евгения Александровна, доброй ночи! Я сожалею, но нас не представили. Мы с Вами до сих пор не знакомы. Я, видите ли, попал на борт перед самым отплытием по рекомендации князя Васильева и госпожи Дроздовой, фавориткой государыни. Итак, — Аркчеев Григорий Исакович, штурман нашей шхуны.

— Очень приятно. Евгения Александровна Звягинцева, — и девушка протянула собеседнику руку.

— Я не сторонник всякого рода домыслов и примет, что женщина на корабле приносит только несчастья. Простите за откровенность. Но наверняка, Вы эту догму слышали и ранее. Пренеприятно звучит. Я считаю, что в нашей мужской компании, вы нам будете, как путеводная звезда, Евгения Александровна.

— Как скоро мы будем в порту Муром? Мне кажется, вы должны об этом знать.

–Мадам. Если не испортится погода и не усилится встречный ветер, уверяю Вас, очень быстро. Но не хочу преждевременно сообщать об этом. Лучше воочию наблюдать за приближением северного городка с мостика, чем рассуждать или скажем гадать, простите, на кофейной гуще. Дорога есть дорога. Всякое может быть.

— Я только слышала от Вас, что Вы не сторонник всякого рода примет. Но, возможно, я и показалась Вам любопытна не ко времени.

— Нет, нет. Я понимаю Ваше желание быстрее тронуться в путь от последнего нашего пристанища, так скажу, оттолкнуться надолго от твердыни земли…

— Простите, прохладно, я вынуждена Вас оставить.

— Всего хорошего мадам.

Евгения Александровна прошла к носу корабля. Здесь два моряка слаживали канаты. Потом один из них стал перебирать какие — то цепи. Из судового отсека доносился шум двигателя. По веревочной лестнице сверху спускался еще какой-то матрос. В общем, началась еще не полярная, но уже северная жизнь.

С погодой везло и в начале октября судно «Екатерина Великая» подходило к городу Мурому, прикрытому легкой шапкой свежевыпавшего снега. На берегу опасения Петра Григорьевича подтвердились. Со снабжением собаками и упряжками были большие затруднения. Нужно было ждать от нескольких недель до месяца. Но времени осталось настолько мало, что об этом не могло быть и речи. Поэтому на шхуну попала только часть породистых лаек, остальные же больше походили на необученных к езде и не приспособленных к суровым условиям.

Город, закиданный снегом, жил своей жизнью. Из маленьких домиков повсюду струйками поднимался теплый дымок. По укатанным дорогам проезжали лошади с санями. В кузнях стучали молотки. Гудел и небольшой заводик у пристани по ремонту корабельного оборудования, работал тут же и рыбный цех, и оттуда доносился запах копченостей. У пристани грузчики с перекупщиками ждали прихода рыболовецких траулеров.

Евгения Александровна проверяла списки и доукомплектовывала судно необходимым грузом. На борт заносились ледорубы, лопаты, дрова, уголь и через двое суток напряженной очередной подготовки все уже было готово к дальнейшему продолжению плавания. На море, на поверхности плавают небольшие кусочки льда, — вестники приближения холодов. Петр Григорьевич торопится, пока еще он не крепок. Следует продвинуться как можно дальше, используя преимущества чистой воды и быть готовым ко всему. Возможно, придется зимовать и среди ледяных просторов, ждать потепления вдали от уютных городов и поселков и освобождения от ледяного плена. Кажется, все учли. Не замеченного не осталось. Вот только с собаками… Но если будет идти все по плану, возможно все станет на свои места и не будет в них острой необходимости.

При построении команды перед отплытием не стало хватать двух человек. Матроса Гнедько Сидора и гарпунщика Ивана Солопова. Судно задержалось еще почти на сутки, но пропавшие себя так и не обнаружили.

А в час отплытия на пристани стояло десятка три провожающих.

— Самоотверженный поступок, — твердил мэр северного городка.

— Какая отвага во имя нового, во имя блага России! — вторила ему его супруга.

–Быть может у Вас будут господин капитан какие-то пожелания? — интересовался городовой.

— Спасибо дружище, нам пора! До встречи через год.

Прощайте!

— Прощайте! Удачи!.. Ура!!…Ура!… Ура..

Глава 2

И маленькое неприметное суденышко начало уходить все дальше и дальше на восток.

Уже через неделю плавания температура заметно снизилась и скоро о борт стал назойливо биться лед. Иногда его было так много, что, казалось, пройти сквозь него просто невозможно. Но он выглядел еще достаточно слабым и хрупким и от одного прикосновения корабля распадался на части.

В каютах в течение дня приподнятое настроение. Никто не унывал. Каждый выполнял поставленную задачу и твердо верил в благополучный исход плавания. Были время от времени и недомолвки, споры об покинувших в Муроме судно. Во время этих малоприятных разговоров все таки начинало чувствоваться скрытое недовольство, раздражение. Закрадывалось далеко, в глубине души, сомнение, но после беседа возвращалась в свое русло.

Прошло уже более месяца с момента выхода шхуны из Мурома и вначале суровое и холодное море уже не казалось таким страшным. Слабо светило у горизонта засыпающее солнце, от дыхания на морозном воздухе шел пар и штурман, разговаривая время от времени с капитаном не совсем точно, но сообщал сроки прихода в точки, соответствующие траверзам крупных рек или бухт, островов. И пока все шло по графику, что Петра Григорьевича и вдохновляло, и придавало хорошее настроение.

Как-то за завтраком Женя поделилась с капитаном своими соображениями:

— Петр Григорьевич, мне кажется, самое время подойти поближе к земле и, если нам подойдут условия, остановиться и перезимовать. Все таки, наверняка, там живут какие-нибудь туземцы и с ними будет проще, спокойнее и если хотите, веселее.

–Женечка. Я вам очень благодарен за Ваш совет. Я об этом тоже думал. Но мы еще слишком мало прошли. Погода нам помогает, еще есть возможность продвигаться дальше. Лед не настолько велик. Пройденное не нужно покорять дважды. Нужно торопиться. У нас есть собаки, пусть не много. Но это нам поможет добраться до большой земли довольно быстро, как мы этого только пожелаем. Конечно, когда мы станем, а это произойдет уже очень скоро, за судном команде необходимо следить. Чтобы нас не раздавило льдами, возможно придется при морозах вырубать лед вокруг бортов. Когда это доведется делать,

— это будет одно из самых ответственных мероприятий, которое необходимо исполнять вовремя и самым должным образом. Конечно, для этого не требуется присутствие всего экипажа. Не нужно думать, что здесь, на шхуне, где мы себя чувствуем вполне сносно, будет хуже, чем на берегу. Хотя я не отрицаю о возможности снарядить туда группу для проведения изучения местности и условий для благополучного переезда основного состава на зиму. Сегодня, я думаю, Вы не должны себя утруждать различного рода домыслами. Вы можете вышивать, готовить. Сейчас Вы учите команду необходимым наукам, преподаете философию, английский, французский языки, математику, что угодно. Ваше образование позволяет этим заниматься. И это здорово.

–Прошу прощения, если мои советы помешали Вашим планам.

Капитан решил отвлечь свою спутницу от необходимости продолжать беседу о наболевшем:

— Иногда нам попадается толстый лед, оторванные припаи и крупные его массивы вроде айсбергов. Вы, наверное, успели это заметить.

Женя при его разговоре смотрит в окно и о чем то размышляет:

—

Так вот, продолжает Петр Григорьевич, — в этом случае нам приходится маневрировать, чтобы не случилось происшествия. У рулевого и дежурного матроса сейчас очень ответственное время.

Кстати, вчера один из них заметил на одном из таких ледовых островков белых медведей. И оказывается они плавают не хуже моржей! Представьте себе Евгения Александровна, пока они искали винтовку, медведь словно растворился. Нашего бы фотографа из Петербурга сюда. Эта была бы самая исключительная фотография, сделанная в этих полярных широтах. Медведь на льдине и рядом наше судно! Трудно поверить, но факт! Поистине факт!

–Петр Григорьевич, Вы правы. Но ведете сейчас себя как кадет, только что поступивший в военное училище, — Женя рассмеялась.

— Женечка, если бы Вы знали, как Вы хорошо сейчас выглядите, как Вам идет этот смех, который лечит от любых недугов. Я хочу Вам сказать, что все эти просторы, эти необозримые края, — они Ваши вместе со всей живностью. Скоро я положу к Вашим ногам меха. Много мехов. Вам будут завидовать. Вы будете купаться в славе. Вашу карету станут носить по нашему возвращению на руках и Вам не нужно будет к ней лошадей!

— Перестаньте! Все это слышать забавно и только! Я здесь из-за Вас и этим сказано все! Чтобы Вы или достигли своей цели или разочаровались в ней, как бы это прискорбно не звучало. Результат положительный важен несомненно. Важна, естественно, победа над всякого рода шепотом за нашими спинами. От него при неудачах не деться никуда. Я понимаю, что при нашем возврате, не выполнив поставленной цели, вы встретите колкие взгляды и усмешки наших соотечественников, можете лишиться должности и чинов, но мужайтесь, если хотите остаться жить, если действительно цените нашу с Вами любовь!

–Что Вы мне хотите сказать на сей раз Вашими прозрачными высказываниями?

— Только то, что стихия неуправляема с нашего маленького корабля и наше самопожертвование может уйти вслед за… за,… если хотите, вот за тем кусочком льда. Мы не знаем, что с ним будет завтра, быть может он растает, а может превратиться в огромный айсберг.

Если в этот миг внимательно присмотреться, то в полумраке каюты можно заметить навернувшуюся слезу у Жени. Она застлала ей глаза и приготовилась предательски скатиться по щеке, но голос у нее оставался по прежнему ровный и твердый, даже с ноткой некой простительной иронии.

–Да, — уже тихо ответил капитан. — Я этого боюсь больше всего, равно как и неудаче в пути, так и возвращению с ней обратно. Мне доверили людей и шхуну и я не хочу замарать достоинство дворянина и офицера. Но Вы безусловно правы. Наш корабль не достаточно силен в этих чуждых для нас водах. Но есть провидение, есть силы на небесах, которые нам помогут довершить начатое дело!

На палубе послышался выстрел. На его шум стала собираться команда.

Внизу, у левого борта, ревело раненое животное, заливая кровью лед.

Прозвучал еще один и медведь замер, оскалив неподвижно свои острые разъяренные клыки.

— Нас преследует удача Женечка, начинают сбываться мои слова, — шутит он.

— Спустить шлюпку на воду! Струганов, Вишанский, Лобов, — заняться разделкой туши!

Стало заметно оживленнее, веселей. Сверху то и дело слышались советы. Моряки ловко управлялись со зверем, свежуя его. Мясо покрывалось лишь на секунды уже который час расплясавшимися с немного просветлевшего на востоке неба снежинками. Все предвкушали вкусный обед. Боцман потирал руки. Стоящие на палубе принимали в алюминиевых чанах разделанные, дымящиеся от мороза, куски парного мяса.

— Я бы Вам посоветовал, — проговорила капитан в адрес повара, — мясо при приготовлении пищи больше кипятить в котле, потому, как у нас нет специальной лаборатории для его исследования на различного рода заболевания.

— Я приму Ваши слова к сведению. Все сказанное Вами непременно будет исполнено.

И действительно на протяжении довольно длительного времени людей не приглашали за стол.

— Капитан? — поинтересовался боцман. По случаю такого праздника, первой удачной охоты, разрешите выдать команде спирт?

Дозволяю, но не переусердствуйте.

Медвежатина пришлась всем по вкусу, жир перетапливался и из него мастерились свечи жировики. Через несколько дней, шкуру медведя, огромную белую, уже достаточно выделанную, преподнесла команда в подарок на очередном ужине Евгении Александровне. И она была настолько большая, что заняла в каюте под ногами практически все место.

— Стало заметно теплее после того, как у меня появилась эта громадная прелесть. Спасибо Петр Григорьевич Вам и

матросам за вашу заботу.

–Больше им. Сегодня нам дополнительные запасы с продуктами и со шкурами никак не помешают. Когда попадется еще такой зверь, я прикажу, чтобы Вам дали Евгения Александровна возможность на право первого выстрела. Вы себя почувствуете богиней охоты, другого слова я не смогу подобрать, желая сделать Вам приятное.

-Нет. Я к этому не готова. Да и незачем. Я не хочу убивать кого бы то ни было. Избавьте меня от этого и простите, если своими словами я Вас немного расстроила.

— Ну что Вы. Я ведь хотел доставить Вам только удовольствие в нашей немного однообразной жизни. Только и всего. Не смею возражать.

Они оба некоторое время помолчали, каждый думая о своем. Девушка нежно провела ладонью по руке Петра Григорьевича. При этом медленно, уже тихим голосом произнесла:

–Вы мне можете доверять во всем… И если будет нужно я стану оказывать Вам помощь.

— Спасибо. Других слов я от Вас ожидать и не мог. Темнеет. Будем готовиться ко сну. Я прикажу коку заварить чая.

–Нет, нет. Не надо. Какой короткий стал день. И эти непривычно сильные морозы…

–Но в этом есть и преимущество. Здесь нет той сырости, которая нас так удручала в Петербурге.

–Тут, вдали то людей, от цивилизации, я ощущаю покой, зыбкий покой, который постоянно нарушается треском льда за кормой.

–Уважаемая Евгения Александровна! Милая моя! — Павел Григорьевич взял ее руки в свои и стал перед сидящей девушкой на колени.

–Надо, надо Евгения Александровна к этому просто привыкнуть, привыкнуть к трудностям и опасностям, которые нас здесь подстерегают. До сих пор мы этого не делали.

— Мне кажется, — Женя прикоснулась кончиком мизинца к щеке капитана, — Вы это совершили самый первый. На Вас равняемся мы все, Ваши подчиненные, Ваша команда, мой рыцарь, покоритель северных просторов.

–Каково же у Вас общее впечатление о нашем путешествии, плавании или походе, как хотите, только я хочу услышать откровенный ответ, — поинтересовался капитан.

–Это слишком сложный вопрос. Я иногда забываю, где я нахожусь под монотонный убаюкивающий шелест этих застывших бесчувственных нагромождений, но, когда вижу Вас рядом!.. Когда окунаюсь в жизнь экипажа!

— Как Вам люди на шхуне Евгения Александровна?

— Вы знаете, однозначного ответа дать сию минуту не могу. Впрочем, быть может, я не права, то есть… У меня в голове какие — то противоречивые мысли по этому поводу.

— Вас что-то смущает? Откройтесь же,

–Петр Григорьевич, — простите мне душно, давайте выйдем на воздух.

На палубе необычно тихо. Безветренная морозная погода. Все небо усеяно большими и малыми яркими и тусклыми звездами. Их так много и они нависали настолько низко, что казалось, вот — вот обожгут своим призрачным светом каждого, кто осмелится на них в эти секунды взглянуть.

— Так вот. Мы с Вами не первый месяц в пути и я себя не могу чувствовать всегда свободно. Дело в том, что…

— Договаривайте же, наконец.

— Не торопите меня, иначе я не смогу продолжать.

— Простите, если это Вам доставляет затруднение. Я буду внимательней… Я уже показался Вам слишком настойчивым.

— Я ни на кого не сержусь. Поймите меня. Ведь я стараюсь понять людей на этом судне. Они мужчины. Им нужна ласка, тепло… Наконец женщина. Эти взгляды. Я иногда чувствую себя не ловко. И потом, как хотите, но Ваш штурман.., он Вас недолюбливает. Вы ему не по сердцу, Петр Григорьевич. Я со стороны это вижу. Человек я проницательный и от меня укрыть что-то не так просто. Желаю Вам только добра. Отнеситесь же к моим словам совершенно серьезно. Будьте с ним осторожны!

— Евгения, Вы… Возможно это всего лишь домыслы и Вам все показалось. Мы с ним в дружном расположении, он очень даже неплохо выполняет свои обязанности.

— Сегодня, в полдень, я проходила и у трапа в моторный отсек шел оживленный разговор его, штурмана, и еще трех матросов. Вернее двух матросов и механика. Что-то говорили о Вас, звучали в Ваш адрес оскорбительные выпады. После того, как я была замечена, беседа на секунду умолкла, и разговор перешел уже совершенно на другую тему.

— Как же все это понимать?

— А как хотите. Но я от Вас ничего не укрыла. На занятиях, которые я провожу среди команды по географии и иностранным языкам, в перерывах ничего подобного я не замечала.

–Я подумаю над Вашими словами.

Капитан прошелся несколько раз назад, вперед. Потом быстро подошел к своей спутнице:

— Женя! Я отвечаю здесь за судьбу каждого из нас и успокоюсь, когда на берегу люди сами изъявят желание закончить службу. Но пока этого не произошло, я, соблюдая присягу на верность отечеству и государю…, в конце концов, я должен оправдать доверие людей, который вверили мне это судно, имущество, если хотите…

–Не надо, не продолжайте. Я Вас озадачила. Надеюсь нам обоим извлечь отсюда пользу хотя бы в том, чтобы быть начеку, в случае непредвиденных обстоятельств. А может и не стоило мне все это говорить? Но иначе я поступить не могла… Вообще, мне кажется пора спать.

Женя на несколько секунд закрыла глаза, и так хотелось открыть их и увидеть рядом привычный далекий родной берег. Она гладит голову Петра Григорьевича.

— Мы будем отдыхать Женечка, и все будет хорошо. Мы уже достаточно прошли и, думаю, удача нас не оставит, она нам станет сопутствовать и дальше.

ГЛАВА 3

ВЫНУЖДЕННЫЙ РЕЙД

Шхуна непрерывно пробивалась через небольшой слой льда, временами появлялись его целые поля, но он все еще был недостаточно крепок, чтобы начать чинить серьезные препятствия.

Но уже через несколько дней, рано утром, Женя вышла на заметенную снегом палубу. Видно, как среди матросов начала появляться тревога. Да и стало понятно почему. Впереди, по курсу, просматривался сплошной твердый зеркальный панцирь и прорваться через него дальше становилось невозможным. И не только вперед, но и назад. Теперь путь отрезан.

Сначала несколько человек вышли вперед судна, наивно пытаясь расчистить ломами дорогу для его движения, но через некоторое время, поняв, что попали надолго в ледяную ловушку, прекратили всякие действия.

Подошел Петр Григорьевич и люди словно магнит стали к нему притягиваться. Семнадцать человек. Все в этот миг теперь наверху. Морозный ветер треплет парусину на мачтах, сносит на юг дымок от печи кают компании, моторного отсека. Внизу мерно работает мотор и среди этого однообразного шума нависло угрюмое молчание, продлившееся минуту, две, а может и вечность. Молчали с командой и крыги льда, надолго запаянные в соленую воду

— Друзья! — начал Петр Григорьевич. — Мы готовились к нашей экспедиции, видит Бог. И уже там, на большой земле запасались терпением. Теперь оно поможет нам набраться силы, набраться воли и жить, жить дальше. Всего у нас в достаточном количестве, чтобы дождаться весны. И с ее приходом продолжить наш путь! Конечно, придется также работать, заниматься и охотой, и рыбной ловлей, ремонтом судна, поддержкой его в нужном состоянии, заниматься и теоретической подготовкой. Я учитывал такое стечение обстоятельств. К сожалению теплые дни в этих местах довольно редкое явление и мы должны были начать зимовку, по моим предположениям, еще раньше. Значительно раньше! Поэтому, пройденный маршрут, — это часть нашей, еще не завоеванной победы.

А сейчас попрошу заняться повседневными делами.

Боцман, составьте список людей, по несению дежурства, список выхода на охоту на лед. Скоро займемся и рыбным промыслом. Нужно позаботиться и о бане.

— Штурман укажите мне место на карте, где мы сегодня вынуждены остановиться.

–Господин капитан, здесь, извольте посмотреть, на семьдесят девятой параллели, недалеко от вот этой кромки береговой черты, что выгнута полуостровом. Расстояние до нее не более тридцати пяти миль.

— Хорошо бы пробиться к берегу, там найти местных жителей или по крайней мере удобное место, где мы могли бы обосноваться, устроив лагерь и использовать при этом на обогрев местный лес, ту же лиственницу, карликовую березу или другие деревья, которые там растут. Это нам дало бы возможность экономить наши запасы.

–Вы правы капитан. Что-нибудь для облегчения нашего пребывания мы там найдем или нет, сейчас сказать сложно. Нужно посылать туда людей для изучения местности и условий на ней.

Говорил штурман с капитаном преднамеренно растягивая слова, взяв тон с еле уловимой ноткой высокомерия, вел беседу ни как подчиненный, а как равный в должности. Между этими двумя людьми нависло ощущение недопонимания, и нежелания длительного общения. Проскакивало в разговоре и незаметное чувство враждебности, которое словно голова змеи, высунулась из под камней, но осталась неприметной в отношении своей жертвы.

–Я соизволил бы уйти туда с несколькими матросами и с механиком, с Вашего дозволения, — отрезал в конце диалога Аркчеев.

— Вы штурман. И Ваша обязанность находиться здесь и выполнять свою работу. Я позабочусь, чтобы это сделал кто-либо другой. Люди должны туда идти. Снарядим их всем необходимым. Боцман! Подготовьте сегодня список из четырех человек, которые под Вашим руководством выполнят поставленную задачу по изучению местности. На Ваш поход должно уйти самое больше десять, двенадцать дней. Хотя, не исключено, что и больше. Сейчас об этом говорить трудно. Но за это время вы добудете ценные сведения для всей команды и мы из них уже скоро можем извлечь выгоду, тем самым сохранив здоровье и жизнь каждому из нас. Улучшив свое положение за зиму, с наступлением тепла мы продолжим наше плавание с новыми силами.

Глава 4

НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

На следующий день группа из пяти человек, наскоро позавтракав, вышла по намеченному маршруту. Это были:

Боцман Ордынцев Илья Ерофеевич,

старший матрос Веретяйло Остап Акимович,

матросы:

Душков Виниамин,

Рузинцев Макар Андреевич,

Никифоров (имя в источниках не значится)

Все, кроме боцмана, достаточно молоды, самому старшему из матросов еще не выше тридцати. Снаряжение для похода только самое необходимое. Четыре собаки, — лайки, две палатки, лодка, на случай полынь и разводов, багор, кирки, топор, примусы, керосин, питание, две винтовки, патроны и прочее мелкое имущество из судна, выписанное аккуратной рукой кока. Опись о получении под росписью старшего группы легла в сейф капитана.

Каждый из уходящих рассчитывал на благополучный исход, понимая, что выжить можно только благодаря общим усилиям. Все также понимали, что на большой земле лучше и спокойнее, когда под ногами твердь, а не легкое, слабое против ледяных нагромождений судно. Путь, казавшийся на первый взгляд вполне выполнимым, впоследствии оказался чрезвычайно трудным. Еще долго за спинами уходящих вырисовывался силуэт «Екатерины Великой», еще долго оттуда люди с надеждой провожали оставляющих шхуну, уходящих к берегу своих друзей, пока белоснежная пустыня не поглотила их без остатка.

Глава 5

К БЕРЕГУ

Пробираться группе становилось довольно сложно. С трудом давался каждый метр. Огромные наметы, торчащие из — под снежных сугробов, куски льда мешали собакам тащить упряжку, которая иногда переворачивалась. Путались между собой поводья. Казалось, конца не будет этому пути. Когда же наступила ночь, люди уже не могли ничего видеть. В двух палатках это была первая ночевка за пределами теплых кают. На следующий день, разогрев кипяток и перебившись припасами, люди двинулись дальше. Некоторые торосы оказались довольно высоки и чтобы преодолеть их, надо было сначала взобраться по ним наверх, подтянуть на веревках провиант, собак, опустить все виз и далее продолжать путь до очередного препятствия. Время как — будто остановилось или пошло в обратную сторону. Еще пришлось ночевать одну ночь и только на третий день перед наступлением сумерек появились неприветливые холодные скалы береговой черты.

Скалы чужие невзрачные голые. Скалы, занесенные снегом. Здесь боцман Илья Ордынцев поделил группу на две части. Назначено время встречи через двое суток после обхода окрестностей в надежде найти следы человека или уютный угол для разбивки лагеря. Матросы, — Рузинцев, Никифоров и Веретяйло должны были уйти вглубь материка, боцман и Матрос Душков исследовать береговую черту и подготовить временно место под базирование людей. Уже довольно скоро оказалось, что местность эта безлюдная и голая. Кроме камней и занесенной снегом тундры, из-под снега которой порой торчали небольшие деревья и кустарники, тут ничего не было. Поход оказался больше неудавшимся. Люди мерзли, так как стояла довольно низкая температура и, не смотря на то, что каждый покрывал против обморожения щеки медвежьим жиром, даже и это не помогало. Уже скоро один из матросов, в группе старшего Веретяйло, получил серьезный перелом левой ноги. Если по льду можно использовать лыжи, то здесь, в сильно пересеченной местности, на каменистом берегу, далеко не всегда удавалось это сделать. Рузинцев Макар, отправившись в первый раз в такой сложный переход получил травму не имея достаточного опыта на лыжах при спусках и подъемах. Из подручных средств были сооружены носилки и больного вынесли в первоначально выбранное место. Привал организовали в углублении скалы. Макара обложили в палатке теплой одеждой, оставили ему продуктов, примус, позаботились и о хворосте, в округе которого находилось не так и много.

Высокий рост больного немного превышал саму палатку по длине и чтобы ноги не оказались за ее пределами,

ему приходилось постоянно терпеть неудобства в положении полулежа. Потеряв не мало времени, Веретяйло с Никифоровым тронулись вновь по предписанному им маршруту.

Темнело быстро. В назначенное время они возвратились, но время было упущено, работа не выполнена. Добытые сведения минимальны. Встретить им кого-то поблизости из местных жителей так и не удалось. Поодаль от берегового нагромождения застывшей ледяной массы у самых скал раскинулась к югу сплошная пустыня с замершими озерами. Скоро послышалось тявканье собак. Возвращался боцман с Душковым.

— Ну, что друзья, — проговорил он, — места дикие и непригодные для жилья. Если углубляться дальше, то вполне возможно, мы и встретим признаки жизни, встретим местное население. На крайний случай и здесь можно остановиться на более длительный срок, завезя из корабля необходимый провиант. После же постепенно углубляться на юг. Но это решать капитану. Наша задача при сложившихся обстоятельствах доложить ему о своих наблюдениях своевременно.

–Там на судне уютнее и теплее, — заметил Веретяйло. По мне лучше пережидать там. К чему эти напрасные переходы.

— Я против! — выпалил матрос Никифоров, самый молодой из всей группы. Хотя выглядел достаточно крепче и старше некоторых, — здесь мы замерзнем! А туда, назад, нет. Лично я не пойду и никому не советую. Нужно искать спасения, уходя на юг. Мы молоды. Далась нам эта шхуна с капитаном и его барышней!

— Придержите язык Никифоров. На судне Вы вели себя иначе. Первый мороз ухватили и уже паникуете. Вы здесь не сами и будете выполнять мои команды, — проговорил строго и спокойно боцман.

— Надоело! Пошли вы все со своими походами! Я сам теперь по себе! Не хочу больше моря, ненавижу всех!

— Вы не имеете права так высказываться! Это же чистое предательство. Наконец, как же Рузинцев с поломанной ногой, ему нужна помощь, — прервал его Веретяйло.

— Я ему ногу не ломал! Он не жилец. Если сам захочет, можно помочь, чтоб не мучился, потому, как это будет для нас обуза и мы с ним пропадем! Итак, я ухожу, кто со мной?

Боцман рванул его за плечо.

— Веретяйло прав! Это предательство. Ты пойдешь назад к шхуне, а если не пойдешь, приведем под конвоем. Капитан примет решение, что с тобой делать.

— Глупо! Глупо самим себя убивать! Я хочу жить! И плевать хотел боцман, на то, что ты говоришь. Я хочу жить! — при этом Никифоров развернулся и, упираясь в камни руками и ногами, прихватив свой рюкзак и лыжи, быстро полез по пологому склону горы.

— Назад! — крикнул боцман, — матрос Никифоров, назад! Прозвучал выстрел из карабина в воздух. Но, уходивший стал, что есть силы скорее забираться наверх и когда осталось совсем немного до выступа, за которым ему можно было бы укрыться, его нога вдруг соскочила в сторону, на скользкие камни, и, непослушное туловище повлекло вбок. Скользя вниз по крутому спуску на льду, голова Никифорова с размаху ударилась об острую каменную глыбу. Глаза его оставались открытыми и неподвижными, и в них таился холодок зла, ненависти.., ненависти и бесстрашия. Его же рука застыла над ним навечно с полусогнутыми окоченевшими пальцами.

— Как все глупо. Но теперь, мне кажется, все стало на свои места. Оттащите тело саженей на сто в сторону от палатки, — проговорил глухо боцман. Нам пора выдвигаться в обратный путь.

Через минуту он подошел к раненому:

–Что же с тобой делать? Повезем на упряжке обратно?

— Я так считаю, — заговорил Веретяйло. — Туда, потом обратно. Для него будет очень тяжело, да и нам не легче. Нужно искать помощи тут, на месте. Желательно оставить матроса.

— Наверняка мы скоро будем здесь, — согласился боцман.

— Благодарю, мне тут будет и спокойнее и лучше, — отозвался Рузинцев.

— Ладно. Нам пора выдвигаться к шхуне. С раненым останется Веретяйло.

Старшему матросу еще не исполнилось и двадцати шести лет. За спиной плавания в северных широтах. Был некий опыт. Приземистый рост помогал ему в узких проходах кораблей и шхун. Лицо его круглое с острым носом, густо покрытое, почему-то, веснушками. Ответственный. Гибко и исправно выполнял указания командования. На службе его любили. Любили и уважали.

— До нашего прибытия будете обеспечивать больного всем нужным. Мы оставляем вам все необходимое, кроме собак. Вам будет достаточно провизии на десять, двенадцать дней. Задача ясна?

–Так точно господин боцман, ясна! — подтвердил Веретяйло.

И скоро два человека из оставшихся четырех тронулись к северу в обратный такой не легкий и непредсказуемый путь в сторону бесконечной белой пустыни. Туда, где уже гуляла среди торосов пронизывающая холодная метель. Она жаждала отыскать вокруг все живое, чтобы потом, встретив, наконец, насладиться над ним своим невиданным ужасным коварством.

ДРЕЙФ

Глава 6

В это время на «Екатерине Великой» команда готовилась к высадке, необходимый груз был вынесен заблаговременно и уложен в проходах на палубе, другой же спущен на поверхность льда. Капитан отдавал четкие указания. Был составлен график дежурства людей. Необходимо было следить за тем, чтобы лед не успевал нарастать вокруг судна, иначе посудину могло бы просто раздавить. Рубать его стало довольно сложно из-за низких температур. Все ждали с нетерпением возвращения группы от берега, чтобы сразу тронуться в путь. Не зная, что их ждет там, на берегу, люди были в приподнятом настроении. День сменялся другим, наступала долгая полярная ночь, вслед за уходящими сумерками капитаном отмечались на календаре прожитые дни красным жирным крестом, а известий от берега все не было. Как-то неожиданно к нему в дверь громко постучали.

— Прошу! Открыто. Входите.

— Господин капитан! — прозвучал сухой раздраженный голос Аркчеева. — У меня нехорошая новость!

— Что может быть хуже того, что с нами здесь происходит, — сухо улыбнулся Рубинов, не придавая большой серьезности словам штурмана и думая о чем-то, смотря на линию горизонта.

Евгения Александровна, сидевшая рядом отнеслась к сказанному Григорием Исаковиечем сдержанно и довольно осторожно.

–Новость моя довольна не приятна, крайне неприятна и я хотел бы с Вами поговорить лично.

— Я выйду на палубу, — проговорила Женя.

— Да, конечно, если это действительно так нужно, — согласился капитан.

Здесь, наверху, воздух морозил ей лицо и руки, ветер поднимал полы одежд, вынуждая от него отворачиваться.

Она не знала, о чем начнет говорить Аркчеев, но чувствовала непонятную тревогу. А там, в каюте, шел напряженный разговор между Петром Григорьевичем и штурманом.

–Нус? Так я готов слушать! Что же Вы мне изволите сказать?

— Я выполнял необходимые штурманские измерения и, согласно моим хронометрическим расчетам, наше судно дрейфует вместе со льдинами на север. Мы отклонились от прежней точки севернее немногим менее, чем на градус по широте.

— Этого не может быть! Вы возможно что-то путаете! Ранее от Вас не было данных о такой подвижке льдов в этом квадрате.

— Я сверил все несколько раз по своим приборам, согласуя с небесными светилами, которые появились в ночи после непогоды только сегодня. Ошибка, господин капитан, исключена. Мы сейчас медленно двигаемся и уходим все дальше от материка на север, как я уже сказал.

–Бред! Почему Вы об этом только говорите! Ведь это же дикое отклонение! Своими запоздалыми данными Вы подвергаете нас всех дополнительному риску.

— Мне сложно было предугадать и я могу только подтвердить Ваши же слова, что у нас до сих пор не было сведений, что в этих районах, так недалеко от берега дрейфует лед. Будем надеяться, что все обойдется и нас после провидение возвратит на место. Таковое может иметь, все — таки, место в последующем и у нас остается только возможность надеяться все же на благоприятный исход.

— Вы свободны. Каждые шесть часов докладывайте о нашем местонахождении.

–Слушаю капитан.

После его ухода Петру Григорьевичу стало немного не по себе. Было душно, жарко. Он ходил из стороны в сторону по каюте. До сих пор он просто не мог представить такой развязки событий. Мысли кружились в голове. Хотелось тут же отдать указания к выгрузке и к пешему походу по льду к большой земле. Но отнесло их уже достаточно далеко. К тому же льдина продолжала дрейфовать, удаляясь от берега и оставить шхуну в данный момент могло означать и погибель всей команды, так как скорость движения по торосам людей могла быть равной, или еще хуже, меньше, чем скорость движения самой льдины. Тем более, на глазах погода начинала ухудшаться и за каютой уже творилось что-то невообразимо страшное. Задувал порывами южный ветер и повсюду сыпали сухие кусочки льдинки. Снега же намело столько, что он местами доставал края палубы.

— Благоразумие, еще раз благоразумие, — твердил капитан.

Потом он медленно опустился на колени и начал долго и усердно молиться. Он беспрестанно совершал поклоны, шептал, просил у господа пути к спасению, а ветер за окном напевал свои жуткие песни со страшной силой и стучал, стучал и стучал, словно просясь ворваться вовнутрь, чтобы потом, забравшись навсегда, заморозить своим смертным дыханием все живое, сразившись с людьми в неравном жестоком поединке.

— Ох, если бы я был один, господи, я бы не задумываясь, отправился к берегу, чего бы мне это не стоило. И я бы дошел, обязательно дошел. Но, как же Женя? Она не сможет идти с нами. Этот поход опасен и для остальных. И я могу быть виновен в их гибели. Нет. Надо ждать…

— Петр Григорьевич, — послышался нежный женский голос, — Вы позволите войти?

— Да, конечно да, Женечка! Вы замерзли? У Вас такие холодные руки.

— Ничего. Это даже полезно.

— Что полезно?.. — переспросил капитан.

— Моя прогулка на свежем воздухе. Там, на берегу, не будет такого пейзажа, к которому я начала привыкать. После прихода Аркчеева Вы изменились на лице. Что он Вам сказал?

— Женя. Вы должны отнестись спокойно к сказанному мной.

— Я Вас слушаю. Я спокойна.

— Дело в том, — Петр Григорьевич сделал паузу, кашлянул, немного опять помолчал, готовясь сказать самое важное.

— Наша шхуна движется вместе со льдом, который находится вокруг нее…

— Куда движется? — недоуменно посмотрела на него Женя. Не по нашему ли маршруту, — пошутила она.

— Я Вам все это говорю безо всякой на то иронии. Вы, неверное, толкуете по своему мои слова и придаете им не совсем серьезную направленность.

— Постойте! Постойте еще раз. Поясните пожалуйста, что значит движется со льдом?

–Это значит Евгения Александровна, что наше судно, увлекаемое льдом, этой вокруг нее ледяной громадой, движется все дальше от берега к северу!

Женя опустилась в кресло. На ее лице навернулись слезы.

— Неужели ничего нельзя предпринять? Далеко ли мы ушли? Что Вы считаете нужно делать в этот судьбоносный ответственный момент для всей команды?

— Мое мнение таково. Погода сейчас против нас и выйти к берегу небезопасно.

— Но потом это может стать совсем невозможно.

— Послушайте! Лед на месте не стоит, мы будем идти к берегу, а нас будет относить все дальше. У нас не будет с собой громоздких штурманских приборов и мы не сможем в этой пурге, натыкаясь в слепую на торосы при шквальном сильном ветре, при его диких порывах правильно ориентироваться. Конечно! Чего проще идти на юг, идти к мнимому спасению. Но что нас ждет в пути? Кто мне может сказать? Кто?! А мне нужны гарантии!

Капитан говорил в повышенном возбужденном тоне. Ему было трудно от волнения совладать с собой. Теперь послышался тихий, но твердый голос Жени:

— В этой ледяной пустыне Вы их не найдете! Мы в ответе за них, а потом за себя!

— Я не хочу принимать не обдуманных решений. Нужно поставить в известность команду и послушать мнение каждого.

— Это верно. Так будет лучше и сделать это нужно сейчас.

Через несколько минут уже звенел гонг и в кают компании стали собираться довольно заспанные люди. Шел уже довольно поздний час.

При тусклом освещении нескольких свечей по углам начал свою речь капитан.

— Господа и матросы! Я собрал вас, чтобы вместе решать возникшие препятствия. Наше судно уходит на север вместе со льдом, другими словами дрейфует все дальше от большой земли. Я желаю вам только добра и в ответе за каждого из вас. Но мне нужна помощь, ваша помощь. При принятии мной любого решения, то ли решения уйти к берегу или остаться и надеяться на свершение внезапного чуда, могут произойти непредвиденные обстоятельства и, как следствие их, ухудшение нашего положения.

Не стану исключать и возможную гибель людей, из-за определенной степени риска в сложившейся ситуации,

который существует однозначно как там, так и здесь. Никто из нас ничего не может предвидеть заранее. Но мы должны к решению в создавшейся обстановке подойти благоразумно… Правильно. В моем понимании, — это взвешенно и обдуманно. Хочу узнать Ваше мнение! К чему более склонно большинство?

С минуту, другую стоял сплошной гул, каждый говорил невпопад, перебивая находящихся рядом.

— Идти надо, — сдохнем тут и никто и не узнает, — послышался голос одного из матросов их дальнего угла.

— Здесь сдыхать или идти окоченеть! — вторил другой.

— Подтверждаю отклонение корабля на север. Дальше результат может быть хуже. Я за выход к берегу, это есть возможность сохранить себе жизнь. — высказался штурман.

— Значит бросить судно! Оно само потом к нам не приплывет. Вы господин штурман здесь человек временный, а я на этой шхуне начинал почти мальчишкой службу нести. И что? Все в прах! Шкуру спасать. А за бортом кстати носа не высунешь. Собак ничего считай, или Вам прикажете последних отдать, — с ноткой злости высказывался гарпунщик своим грубым голосом.

Вмешался капитан.

— Нужно помнить о дисциплине. Без нее, без порядка, у нас не будет согласия.

Встал матрос Вешанский, проходив на шхуне не более двух лет. Разговаривать особо не любил, но тут решил высказать свои соображения.

— Тут можно еще пожить. Может ведь и обратно отнести. А, пойди, — только высуни нос. Так и обморозишь сразу! Вон как воет. Неладное что-то творится. По крайней мере дождаться погоды. Нам в любую сторону пусть несет, лишь бы не на север. Вот если сменится ветер…, тогда и в путь сразу. Пущай успокоится. А лед, он ведь одинаковый, что здесь, что на берегу. А на нем, господа, нас никто и не ждет ни там, ни здесь. Я так понимаю. А штурман уйдет, так нас его наукам не учили. Его конечно на цепях никто сюда не тащил! Но теперь он тут почти первый в ответе и ему следить надо за кораблем за нашим. Куда его дальше тащить будет.

–Слюнтяй зеленоротый! — выругался Аркчеев с места.

— Мне нужны были бы реальные доводы, а не просто рассуждения, но я этого ни от кого сейчас не услышал. А в такую метель разрешить выйти на дальнее расстояние понятно, никому не дозволю. Держаться нужно всем вместе. Ступили на борт, знали куда судно идет, нужно довершать начатое. За нас это никто не доделает, — закончил капитан, как бы все подытоживая.. В каюте закурили, кок разлил по кружкам чай и раздал присутствующим. Кто-то попросил к чаю хлеба, после чего появились алюминиевые глубокие чашки, на которых были его порезанные куски.

Вот, — это по — нашему. В тепле еду жуем! — слышались голоса.

— Что мы собаки, что ли, на мороз! Ждать нужно.

— Здесь остаемся, капитан, — выкрикнул из дальнего уголка кают компании Обухов. Как утащило, так и назад притянет. Лед, он, как человек, ищет, где лучше, поблукает, да и назад прибьет.

— Леду жрать хлеба не надо, а ты, я смотрю мастак глотать щи! — кричал Яков Струганов.

Петр Григорьевич прервал остальных.

— Часть людей мы уже отправили на берег и до сих пор не знаем, что с ними, живые или нет. Трудно представить, что будет, если они решились в такую погоду к нам выйти, или, чего хуже, если она их застала в пути. Как найдут? Как доберутся к нам? — после сказанных капитаном слов все замолчали.

— Если я и приму решение в скором времени, — продолжил Петр Григорьевич, то только так, чтобы мы были одним целым звеном. Разбиваться на группы не дам. И оставив судно, я ни кому не поручусь, что все будет хорошо и благополучно. Мы слишком далеко от берега. Кроме того, нас там ждет неизвестность и попадем мы сюда обратно или нет знает один господь бог. Ваше мнение разное. Это понятно, потому что внутри мы тоже все разные, хотя цель у нас одна. Обеспечить себе безопасность. Совершив один безрассудный поступок нас будет ждать другой. Нужно время, чтобы все взвесить и расставить на свои места.

Расходились по темным холодным каютам из согретого дыханием помещения нехотя и при каждом выходе дверь жалобно скрипела, подпевая вьюге.

Когда капитан вошел с Женей в каюту, та, после непродолжительного молчания заговорила первой:

— Петр Григорьевич! — она положила руку на плечо капитана. — Идти действительно губительно в такую погоду и нужно ее только дождаться. И тогда мы все тронемся в путь.

— Вы знаете, есть некоторые обстоятельства, которые не позволяют принимать мне опрометчивых решений.

— Поделитесь, и если захотите, я выскажу после Ваших слов свое мнение.

— Первое это Вы. Поход к берегу в первую очередь не безопасен для Вас самих. Что нас там ждет? Вы женщина и эта дорога Вас может уничтожить. Мы сейчас слишком далеко от берега, чтобы испытывать судьбу. Вы не представляете, насколько опасен для Вас может быть этот переход. Весной, по моим расчетам все станет на свои места, все оживет, произойдет подтайка ледяного покрова, разрывы воды и мы продолжим свой путь на полных парусах.… И… Еще…

— Что еще?

— Я отвечаю за вверенное мне имущество. Оставив однажды судно, я его потеряю, и возможно навсегда. Тем самым замараю честь и достоинство офицера.

— Петр Григорьевич. Когда начинает идти речь о жизни и о смерти всей команды, вы не можете ни меня, ни имущество судна ставить на первые места.

— Это уже исходит из моих уст, как дополнительное оправдание нашего дальнейшего здесь нахождения.

— А что будет с группой Ордынцева?

— Хорошо если они остались там, на суше. Будем ждать. Время все расставит на свои места. Но если это не так?

При дальнейшем ухудшении нашего положения я теперь могу Вам сказать, что буду вынужден отказаться от продолжительных поисков их на далеком от шхуны расстоянии. Здесь велик риск потерять и остальных, ушедших на эти самые поиски. Сейчас нельзя поступать ни в коей мере неразумно, выдавая свои действия за ложный героизм.

–Извините Петр Григорьевич, мне нужно тоже, как и Вам, все взвесить, все обдумать.

ПО ТУНДРЕ К СПАСЕНИЮ

Глава 7

Настала еще одна полярная ночь этих людей, попавших в ледовый плен случайно или по злой воле судьбы. Верное решение не было найдено ни сразу, ни уже потом, когда погода стала улучшаться. Штурман не давал повода к утешению согласно своим наблюдениям и почти все теперь невольно завидовали своим друзьям, тем, кто ушел на берег ранее. Но что же стало с ними?

Над каждым из них нависла темная туча, которая опускалась все ниже и ниже, чтобы поглотить их навсегда, на огромный промежуток времени, называющимся вечность.

Непогода началась одновременно и там, где дрейфовало судно и там, где люди уже вышли к нему обратно, и там, где остались под скалой. И хотя место на берегу было немного уютнее, чем на открытом пространстве, защищено больше от ветра, злой рок догонял каждую свою жертву отдельно и прежде, чем с ней расправиться, еще долго ее мучил, медленно отмораживая конечности, то останавливая биение сердца, то вновь его каким то зловещим образом запуская, то перехватывая дыхание, а то затуманивая разум.

О «Екатерина Великая»! Если бы твою участь мог предвидеть хотя бы даже приблизительно ее конструктор, ее владелец, ее команда вместе с капитаном, то она бы не начала строиться и никто не ступил бы на нее ногой. Но пока у всех этих людей оставались только опасения о предстоящих сложностях их начавшегося плавания. Ответ скрывался за сплошной пеленой снега, уходящей к горизонту к за не имеющими конца мрачными нависшими тучами. А ветер все, колючий, промозглый, внезапный, словно затравленный пес, без конца набрасывался на людей, желая быстрее отделить от них душу, отделить ее от тела, и унести в гущу черных облаков и там разбросать их по разным звездам. Сделать то же, что он совершал со многими первопроходцами как до шхуны «Екатерина Великая», так и после нее.

Прошло несколько дней, как Рузинцев, околевая без движения в палатке, отдавал себя господу. Его товарищ, старший матрос, ничем ему помочь не мог, хотя прилагал к этому все усилия. Продукты были уже на исходе и разделенный паек уходил неравномерно. Больной в последнее время отказывался от пищи, бредил. От его ноги шел сильный запах гнилого мяса. Перелом оказался открытым сразу в двух местах. Началась гангрена и нужных лекарств, которые могли облегчить его участь, — не было. Имея винтовку, уже позже, Веретяйло, отойдя несколько миль от берега на юг в тундру, удалось подстрелить двух куропаток, но Рузинцев от приема пищи по-прежнему отказывался. От сильной метели они были укрыты между двух скал, но не от мороза, который стал еще крепче. Когда же больной, обессиленный от болевых ощущений, наконец засыпал, Веретяйло отходил ближе к берегу и подолгу вглядывался в бесконечную мерзлую гряду на север, но движения людей, долгожданной от них помощи так и не последовало. Те не большие пруты веток, безжизненно торчавшие из-под снега, не давали возможности, при их использовании на огонь, хорошо обогреться или приготовить пищу. У Рузинцева стыли ноги, руки, обморозилось лицо. А еще через несколько дней он не приходя в сознание умер. Тело его Остап обложил камнями, чтобы песцы не могли над ним глумиться и ступая по рыхлому глубокому снегу ушел не в сторону шхуны. До нее он знал, что уже не дойдет, — слишком далеко. Время возвращения команды истекло. С обмороженными руками и ногами он не мог уже принести там реальной пользы и исправно выполнять свои обязанности, а мог быть уже только обузой. Теперь он оставлял за собой следы, считая пройденные метры, путался сбиваясь, и начинал считать заново. В глубь материка его вело присутствие самосохранения. Что-то чувствовала душа, не тянуло ее в северные необозримые просторы застекленевшей глади, видел он уже в ней приближение конца своих дней, наступления темноты вечной и ранней в свои даже еще не полные тридцать лет.

Тащили ноги его подальше от того берега, от скал и ждал он помощь, любую помощь от людей. И если не успеют они ему уже помочь, то хотя бы другим, тем, кто над глыбами соленой воды и толщей льда со слабой надеждой верит в свое спасение. По дороге неожиданно сломалась лыжа и несколько дней до прихода метели отчетливо просматривался на рыхлом снегу одинокий след от его унтов. В дороге питался сырым мясом подстреленной птицы и шоколадом, разделенным предварительно на равные дольки, оставшемуся от пайка. Закрывая от изнеможения глаза, он передвигал свои отяжелевшие ноги с каждым разом намечая определенную точку, после которой думал, что больше уже никуда не пойдет, но дойдя до нее, до этого самого места, постояв немного, продолжал двигаться. Садиться не хотел, боялся заснуть и не проснуться. Потом снова считал пройденные шаги; десять, двадцать, сто, вот уже двести, двести пятьдесят. Теперь он открывал глаза, от белизны все расплывалось, но определялся вновь по направлению и снова шел. На ночевку раскапывал в снегу углубление и спал, спал пока инстинкт к выживанию не заставлял его двигаться дальше, не дожидаясь утра. Счет наступающим дням и приходящим сумеркам матрос терял. Время от времени перебирал в памяти то, что с ним было и, радуясь новой прожитой минуте в своей жизни, невольно от холода приходил в себя и уже не с безразличием думал о том, что умрет. Но время это еще не настало, раз он, хоть и понемногу, мог переставлять свои окаменевшие ноги. Через несколько дней позади его увязалось мохнатое черное животное, похожее на северную собаку. Всмотревшись в него воспаленными усталыми глазами, Веретяйло понял, — это росомаха. Зверь, который дожидается своей жертвы, и к моменту, когда она обессилит, совершает нападение.

— Значит я слишком слаб, — думал матрос, раз она за мной увязалась.

Пробовал отогнать ее выстрелом. Не помогло. А попасть в нее уже не мог. Продолжали слезиться от снега глаза, в руках слабость.

—

Если бы не перелом у Рузинцева. Остался бы жив. Уже бы добрались к шхуне! — так он думал.

Это только спустя несколько дней он поменяет свое мнение. И еще долго будет звенеть, свистеть в его ушах морозный ветер и под ногами хрустеть этот рыхлый вязкий снег, лежащий повсюду толстым слоем и зовущий его с каждым шагом все настойчивее в свои крепкие объятия.

— А-А-А-А-А! — и ветер эхом разносит его глухой одинокий крик. В изнеможении, он, наконец, взбирается на холм и садится. Сил больше нет, их не осталось. Все. Он больше никуда не пойдет. Останутся его белые кости лежать по теплу на бархатном покрывале моха, освободив его от белого одеяла. А потом их снова занесет и потемнеют они от времени. И будет его родитель вспоминать из русского города, из Твери, со слезою на глазах. И уйдет и того поколение в небытие. Уйдет и другое. Будут новые неудачники и новые герои. И среди них земля тоже укроет свои тайны, укроет во мглу, скроет в земле, в пучине вод и уже после души их встретятся в поднебесье и будут долго вспоминать ушедшие лета, летая над прожитыми местами, и о своих в них победах и неудачах….

Глава 8

ПОИСК СУДНА

Остап открыл глаза. Долгое время он лежал в бреду и ничего не помнил. Стало отчего-то тепло. Пахло мясом, травами. Вокруг было много шкур и разговор, разговор на не знакомом языке. Это были малые народности севера, но кто, ненцы, юкагиры? Разобрать сложно.

Все пришло в движение, когда Веретяйло стал приподниматься. Пекло во рту, кружилась голова и тошнило, ног не было слышно совсем, только выше колен у паха ужасно болело так, что порой было трудно себя сдерживать, чтобы не закричать. Один из людей в яранге показывал на него, говорил что-то остальным. Вошла молодая, вся в оленьих шкурах женщина. В руках держала настой из трав. Она влила туда расплавленный жир и стала все это втирать старательно в тело Остапу, в ноги и в руки, в почерневшие конечности. Боль стала притупляться. Сейчас он вспомнил за ребят. Им можно было бы помочь. Стал показывать людям знаками, смеялся, плакал.

Пытался изобразить палкой на обратной стороне шкуры свой корабль и берег, умокая ее в чан с оленьей кровью и рисуя. Туземцы сначала не понимали, потом кто-то радостно стал всем объяснять. Старики закивали головами.

После долго промеж собой разговаривали.

Есть Остапу совершенно не хотелось, единственное, что он мог себе позволить, выпить через силу несколько глотков бульона. Ему налили отвар на травах, очень горький. Стало немного легче. На следующий день он с трудом приподнялся, предложили теплые вещи из шкур, помогли одеть, по его настоянию усадили на нарты, запряженные собаками. Через два дня он с двумя аборигенами, с плотно завязанными местным лекарем на его отмороженных руках и ногах какими то повязками в растворах трав, уже искал пологий выход к морю на лед. И скоро это сделать удалось. Через час собаки весело выскочили на зеркальную морскую поверхность, останавливаясь время от времени для преодоления ледовых навалов. А после снова резво бежали по указанному направлению моряком. Погода на этот раз стояла хорошая. Был штиль, хорошая видимость.

Больше недели ими продолжались поиски шхуны и людей, вышедших к ней. Но все было безрезультатно. В конце, на девятый день, все были уже изрядно вымотаны. Местные жители показывали пальцами на возврат к стойбищу. Их волновало состояние здоровья матроса. Тот время от времени терял сознание, бредил, кричал и когда приходил в себя, горел безумным желанием снова искать свою команду. Но вокруг была только одна и та же белоснежная огромная простыня, не расправленная на этот раз заботливой рукой хозяйки природы. Все безрезультатно.

Настал момент, когда о продолжении поиска судна уже не было речи. На обратном пути, не доехав несколько миль до яранг людей, давших приют, матрос Веретяйло Остап Акимович умер от заражения крови, результатом которого стала гангрена вследствие полученного ранее обморожения.

ГЛАВА 9

ДОРОГА В ВЕЧНОСТЬ

Собаки проваливались в рыхлый снег, натыкаясь на валуны. Ветер в буквальном смысле начал валить с ног, когда путники, по их расчетам, оставили за собой большую половину пути. Дышать становилось невмоготу. Немного облегчало лишь то обстоятельство, что ветер долгое время не менял своего направления и дул в спину, помогая тем самым движению. Коренастый Илья Ерофеевич беспрестанно подталкивал нарты, после чего возвращался к собакам. Таким образом помогал преодолевать им ледяные глыбы на пути. От тяжелого труда его лицо покрывалось испариной, борода с усами обросли ледяной коркой, на щеках, на носу, на руках образовались белые пятна от обморожения.

— Ничего, не возьмешь! Чу! Чу! — выкрикивал он собакам.

— Душков! За мной! Не отставать! Немного осталось. Завтра к вечеру должны выйти. Будем в теплой каюте чай попивать горячий! А позже смотреть вперед нужно внимательней. Огоньки должны будут просматриваться!

Боцман кричал, но ветер уносил его слова далеко вперед и Душков мог уловить только обрывки слов.

— Что, что, — продолжал выкрикивать на ходу Илья Ерофимович, — а работать с компасом меня научили! Эх, звезд бы на небе бог послал, ничегошеньки не видно, Идем на ощупь!

— Я, я больше не могу, — твердил его подчиненный. Мы не найдем судна! Мы идем в другую сторону!

Вид у Душкова стал рассеянный, даже чудаковатый, нерешительный. Он часто отставал от упряжки. Человек он был мнительный, не волевой, но до сих пор послушный и знающий свою работу. Отрицательные качества в его характере стали заметны уже после выхода именно на этот маршрут. Там же, на шхуне, распознать это было сложно. Опыта подобных походов у него не случалось, да и на большой воде он оказался непонятно как. Ходил на речных судах по Неве. Жаловать, так, особо никто не жаловал. Привилегий больших не даровали. Человек незаметный. Семьи не было, хотя в его двадцать семь можно было и обзавестись. Немного увлекался поэзией. Любил очень Пушкина. Его иногда в команде и называли поэт. Из всех родных в живых оставалась только мать, уже в значительно преклонном возрасте и надеяться она могла только на сына, единственного. Досмотрит, докормит. Любили они друг друга очень крепко и не чаяли друг в дружке души. Не отпускала она его в это плавание. Но больно Виниамину перемен хотелось, покорять недоступные места на севере России, о которых так много говорили и писали в газетах, хотелось и себя закалить, испробовать в предприятии этом, характер выработать, чтоб было о чем вспомнить, да может внукам рассказать. Хотелось, чтобы заметили его, наконец, уйти и от нищеты позорной, получив после плавания, согласно договора, изрядную сумму и зажить, как господа, заново, ни в чем себе не отказывая. А могло бы случиться и так, что покорив со всеми Ледовое море и забравшись в воды Тихого океана он найдет для себя там такое! Эх! Но видно не суждено в этой жизни ему в далеких краях ногою своею стать.

— Илья Ерофимович! Нас звали для того, чтобы мы выполняли свои обязанности, а не помирали! Никто не говорил, что помирать придется ведь, а?!

— Перестань Душков ныть, за собаками лучше смотри, они наши спасители, не будет их, — не будет и нас.

— Не могу Ерофимыч. Сил не хватает. Вы человек, другое дело, крепкий, жилистый. У Вас получится, Вы доберетесь до шхуны.

— А нас то, насильно, никто и не толкал. Кто за славу, а кто и за чайную награду. Из любопытства сюда никто не попал. Вишь, ветер сегодня уже в другую сторону. Вбок дует, все вперед норовит зайти.

— А мы, — запыхавшись, еле поспевая, кричал Душков, — мы, может, и не туда идем?!

— Туда! Я недавно банки наши видел. Остались еще с того привала, как туда, к берегу шли, а это значит, идти осталось не многим более суток.

Банок никаких боцман не видел. Видеть их было нельзя хотя бы потому, что их бы уже несколько раз занесло огромным слоем снега. Но Душков верил, верил и шел переставляя свои ватные ноги по снегу, под которым его еще надежно держал лед, но он, тот лед, на самом деле зыбкий, не умеющий жить вечно, а, как и человек, подвластный законам природы, пока еще гуляющий в безбрежных просторах Арктики и словно игрушками, забавляющийся пришедшими на него людьми, притягивающий их к себе все ниже, словно магнит и носящий их на себе, пока северное солнце его, наконец, не расплавит и не спрячет незаметную крошечную ношу в ледовое море, хранящее в себе тайны поколений, на свое холодное могильное дно, укрыв километровым слоем горькой соленой воды.

— Отдохнуть, отдохнуть надо, Илья Ерофеевич!

— Надо. Давай собак распрягать, мы без них не согреемся Вот так! Теперь немного снега и кусков льда выложить против ветра. Хорошо. Так закроет сторону нашего парусинового домика. Хватай конец, привязывай к упряжке!

Но Душков еле передвигался.

— Илья Ерофи…, у нас и продукты на исходе! Много оставили матросам на берегу.

— Ничего, на сегодня есть хлеб. Вот он. Я его за пазухой отогрел. Есть и от завтрака немного каши в банке.

А завтра уже, будем надеяться на братушек, догребем! Душков ничего сразу не ответил, помолчал, а потом с надеждой в голосе, произнес, обращаясь к боцману, как к спасителю:

— А как думаете? Мы действительно попадем туда?

— Попадем, попадем! Не дрейфь. Хочешь по секрету? Я свое, что к сердцу пристало никому, а тебе вот довелось видно, скажу, раз мы тут вместе в одной упряжке. Хоть я и не верю в приметы, — боцман сплюнул, — а вот помогает. Затеплилась надежда, разгорелся огонек!

— Вы о чем?

— Да о том же! В прошлой ночи, на нашем привале, помню, прикорнул и сон мне чудится. Заносят меня на корабль наши. Капитан встречает. Руки тянет. Радешенек.

— Да. Хорошо если б сбылся! А я, я то где был?

— Тебя не припомню. Проснулся я и мне кажется не зря приснилось, так оно видно и будет. Только…

— Что только?

— Только смущает меня немного, что простыня на мне сверху белая. Лежа я в том сне был, на носилках. Все хочу ее сорвать, ту простыню, да сил нету, не слушаются меня руки мои. А как проснулся, они то у меня замерзли родимые, я и давай их разминать с полчаса, к собакам подходил, в шерсть к ним их засовывал. Грею и отошли.

–А вы где раньше то куда ходили Илья Ерофеевич?

— О! На эсминце на царском. Прусаков топили и на берег сходили. На земле на не нашей, в атаку потом шли. Штыки вскидывали, кололи басурман!

— Ну и как, страшно было?

— Война есть война. Там каждому страшно. Брехня, что к смерти привыкают. Но только не спрашивает никто, боишься или нет. Выполняешь свою работу, так, как и здесь. Ее, ту войну, попробовать надо, а потом только узнаешь, как пороха нанюхаешься, на смерти насмотришься. Но лучше, да это и так понятно, без нее. Мы с тобой сейчас тоже воюем. Только с погодой, со стихией, так тебе скажу. Но здесь легче. Бомбы не рвутся. Пули над головой не летают.

Но Вениамин уже спал, уткнувшись в мешковину.

Боцман же достал карандаш, бумагу и сделал очередную запись в своем дневнике для отчета командованию о пройденном. Подробностей не было, информация его была изложена вкратце. Вскользь упоминалась погода, самочувствие. Можно было все самому изложить на шхуне в своем докладе. Но, как знать? С дневником надежнее, что о его группе узнают.

Ночью, около четырех утра, пурга снова запела. Такое впечатление, что у нее в руках появилась дудка, и наигрывала она жалобную мелодию, мелодию странную, погребальную, такую, что и проснуться трудно с ней. Собаки визжали и жалобно выли, прижимаясь друг к другу.

— Виниамин, ты как? Вставай братушка. Нам тут долго нельзя. Замерзнем мы с тобой. Идти надо. Пеши согреемся скорей.

— Не могу я, — твердил тот, — руки, ноги одеревенели, а выше болят. Дышать, хочу дышать, света, видеть света хочу! А еще есть хочу. Меня бы мамка моя сейчас накормила. А потом и помереть можно.

Все это он высказал тихо, но потом внезапно стал кричать, будто этот крик мог что-либо изменить. И разъяренный ветер относил от палатки его обрывки слов:

— Жить! Дайте мне жить! Хочу на корабль! Домой, отвезите меня домой!

Это уже было не просто хотение, выражение необходимых телу потребностей, это уже была истерика, при которой человек может пойти на что угодно, вплоть на уничтожение себя в порыве приступа и всего, что стоит к этому на пути.

Илья наотмашь сильно ударил Душкова, и этого хватило, чтобы тот рухнул в снег.

— Ты тут не ори! Я на фронте навидался разного! Горлом взять решил. Так я тебя в порядок приведу!

— Ты… Ты никто! Кто ты мне здесь?!

— Ты хочешь жить?! — боцман приблизился к матросу вплотную, — и я тоже хочу, — теперь он сказал тихо и достаточно понятливо, — поэтому надо, чтобы мы были вместе. Понимаешь? И мы дойдем до шхуны! Я все забуду. От тебя ничего не слышал. А сейчас в путь!

Душков сидел на снегу и плакал. Боцман отошел в сторону, дав ему прийти в себя, закурил, собрав остатки табака. Мало помалу все стало на свои места. И матрос взял себя в руки. До самой середины дня от него ничего не было слышно. И когда они расположились на очередной привал, только тогда он снова начал сетовать на свое самочувствие, на то, что не ощущает больше пальцев ни на руках, ни на ногах. Снова жаловался на тяжесть и приступы боли в сердце, на нехватку воздуха для вздоха. Но теперь он об этом говорил спокойно, как будто соглашаясь на свою участь. Казалось, для себя уже все решил и уже попрощался перед своим уходом с этим миром, таким большим, таким прекрасным и жестоким.

— Но почему именно я? Но если бы не я, то был бы обязательно кто-нибудь другой, — думал матрос, и его сознание застилала какая-то черная пелена, мрак. Ничего уже не хотелось, все надежды угасли, планы рассеялись, уже не было никакого сопротивления к жизни, но потом, проходил час, другой и инстинкты к выживанию возвращались. Сознание восстанавливалось и ему снова становилось дико и невыносимо в этих адских, поистине чудовищных условиях, так не пригодных для нормального существования.

Собак кормить стало нечем и Ордынцев решил самую слабую заколоть. Накинул на нее веревку, отвел на несколько саженей за стоянку. Тут же ловко ее разделал. Разделил все на небольшие куски. Варить пищу было не на чем. На дрова можно было пустить нарты, сжечь брезент. Мясо глотали, запивая сырой кровью. После него стало тепло.

Душков пришел в себя. Заметно изменился. Стал уже другим. По-иному рассуждал, думал. Уже не любопытствовал, больше молчал и при любом удобном случае закрывал глаза. Иногда в тишине от него можно было слышать бессвязную речь, тогда он начинал общаться сам с собой. Когда по ночам забирались в палатку, использовали собачий жир на освещение. Во время снов Душков кричал. Кого-то звал на помощь, дико смеялся. Боцман подбирался к нему вплотную, тормошил, щипал, тот приходил в себя совсем ненадолго и, пробыв несколько секунд с открытыми глазами, снова впадал в только ему известные воображаемые несуществующие реальности. Илья понимал, что силы на исходе, ему самому становилось не по себе, но вида матросу старался не показывать. Он перебирал в памяти свою жизнь, оставшись наедине сам с собою в течение ночи. Под раскачивание палатки от напора ветра он вспоминал свою тихую гавань, свою супругу Авдотью, которая всегда выходила провожать его в море. Вот и на этот раз, перед большим плаванием, она что-то предчувствовала и с самого утра была тихая, все о чем-то думала. Умоляла все бросить и остаться. Потом не выдержала, заплакала. Долго ее Илья не мог успокоить. Не понятно ему было, что с женщиной его любимой могло случиться. Сколько раз уходил в море, а такое в первый раз.

— Да вернусь я, перестань, успокойся, ты, — говорил он ей ласково, а сказать правильно все не получалось, не мог, да и не умел. И утешить ее не мог до самой пристани. Сняла с себя она тогда медальон свой с иконой божьей матери. Отдала мужу.

— Носи Илюша, это заступница наша, в дороге будет тебе помощница, проси у нее себе спасения.

Усмехнулся про себя тогда Ордынцев, но вида не подал. Не раз священник на судно приходил, освещал все вокруг, молитвы читал, напутственные речи говорил. Сквозь пальцы смотрел на все это боцман. Не верил он ни в бога, ни в сатану.

–Выдумки все это, понапридумывали люди себе, вот и живут, не могут без этого. Как человек себя ведет, так все и сложится. И никто ему не указ. Есть государь, есть капитан. Вот твои боги. От них все зависит, да голова на плечах должна быть. Сам умен должен быть и других уму разуму научи. Кто не хочет учиться, пусть место службы меняет. Вот так то, — рассуждал Илья Ерофеевич.

А теперь, в палатке, в кромешной тьме, под раздирающие стоны Душкова понял, ошибался он всю жизнь. Дышит на него смерть теперь холодным дыханием со всех углов, не может еще дотянуться и забрать в свое логово его душу, нет у нее пока сил, ждет, когда ослабеет боцман, когда подпустит ее поближе. Но крепок тот еще. Не так просто его взять.

Прошло трое суток с того момента, как судно должно было появиться на их пути. Хотя и шли очень медленно к нему, но все сроки попасть к спасительному месту ушли. Все же продолжали надеяться на чудо.

— Вот рассеется туман, — успокаивал себя в дороге боцман,

— уйдет прочь ночь, сойдет снег с низких темных облаков и появится внезапно перед ними долгожданная шхуна «Екатерина Великая» и встретят их сослуживцы. Помогут снять, разрезать обледенелые унты, чтобы достать оттуда отмороженные ноги. И начнут они в тепле, как сосульки весной оттаивать, а после заплачут, но не чистой слезой, а будут исторгать гной и мутную скользкую жидкость из набухших черных волдырей. Там нет врача. Но что бы мог сделать врач? Врач все же мог спасти. Оставить их жить на белом свете. Но самое необходимое все же можно попытаться сделать и без него. Отрубать уже ненужные отмороженные ноженьки. Это сделает и кто-нибудь из матросов. А после главное вернуться просто живым. Государь позаботится. Страховые компании выплатят. Назначат пенсион. И все. И никаких плаваний. А жене я и без ног сгожусь. Займусь обувью хотя бы, ремонтом. Тяга у меня к этому есть, — все рассуждал Илья.

Глава 10

ПОТЕРЯ ТОВАРИЩА

Одна из собак под утро пропала. Долго боцман ходил вокруг палатки. Все ее искал. Свистел, звал, отходил в разные стороны. Все было безрезультатно. Осталось две. Если бы не они… На ночь люди забирали их к себе и становилось немного теплее. Те внутри еще долго скулили, как — будто призывая погоду успокоиться. Но даже если бы на несколько дней замер ветер, очистилось небо, стало теплее, и после этого никому не стало бы заметно лучше. Там впереди, они уже чувствовали, никого не найдут. И назад тоже не вернутся. Нет. Потому что силы оставили их обоих, потому что собаки настолько слабы, что на второй, быть может на третий день не смогут уже и просто подняться после привала со снега. Ох, как им хотелось чуда, обычного волшебного чуда. Чтобы спустились облака совсем низко и забрали этих двух людей на свои перины и перенесли по небу назад на свою родину. Теперь уже боцман по ночам не выпускал из рук медальона с иконой. И хотя человеком он был сильным, временами ему становилось себя жалко. Наверное, так и должно быть. Не все успел сделать, ни с кем не попрощался, не дал напутственного слова. Если бы все можно предвидеть. Как же иногда все складывается так глупо. Все бесповоротно кануло в прошлое и изменить ничего уже нельзя.

В эту ночь Душков, в первые несколько часов на удивление не стонал. Боцману спать не хотелось. Он просто лежал. Последнее время они уже никуда не шли. Вокруг та же белая пустыня и искать в ней своего спасения было уже просто бессмысленно. Совершать лишние движения, это значит тратить последние силы.

–Боцман. Боцман, — прошептал Душков.

–Да. Говори.

— Боцман, кто там за палаткой?

— Да никого, тебе чудится. Кому там быть. Собаки здесь.

— Там кто-то есть.

— Я сейчас выйду, вернусь и ты поймешь, там никого.

— Илья Ерофеевич. В левом кармане моих брюк письмо моей маме, адрес там указан. Я очень хотел бы, чтобы вы передали.

–Ты сам передашь. Завтра нас найдут. Через два, три месяца мы будем дома и ты все сам отдашь.

–Это не так. Я понимаю, что все не так. Иногда у меня пропадает память, я себя не помню. Но сейчас я при своем уме. Вы, ты, ты боцман говоришь не правду… Лучше скажи, наши тела команда найдет? Не хотелось вот так, как собаке околеть, и чтоб и не похоронили…

Илья повернулся на бок и молчал. Замолчал и Вениамин. Слышно было, как сухой снег сыплет на палатку, как его метет по льду. Быть может он попал из тех самых облаков, которые совсем недавно проплывали над их родиной.

Среди ночи Вениамин начал что-то неразборчивое плести скороговоркой, слышно было, как он за спиной боцмана встал, потом начал рычать, скулить, всхлипывая через слезы. Ордынцев ждал, когда тот успокоится сам, потому как его утешительные слова в такие минуты были одни и те же и уже на правду стали давно не похожи.

— Сейчас, — лежал и думал боцман, — поквохчет, устанет и заснет. Разогреется пускай. Хотя может оно и не надо, так хоть меньше мучиться, если не вставать. Тянет в сон. А во сне можно и цветные сны видеть, — дом, словно и нет этого мрака вокруг.

Но Душков не унимался. Из всхлипываний он перешел на раздирающий душу страшный нечеловеческий крик. При этом он вдруг выскочил за палатку и его голос стал тонуть под шум вьюги и внезапно стал отдаляться и скоро затих.

Боцман приподнялся:

— Не хватало грех на душу взваливать….

И он, цепляясь за растяжки, в полной темноте вылез из укрытия. В глазах от быстрых движений потемнело, появилась отдышка от слабости. Кроме белого снега под ногами и слабых очертаний палатки ничего видно. А вокруг продолжал дуть поземок, перемещая с место на место тонны холодной ваты, которая со всех сторон поднималась все выше и выше.

— Душков! Душков! Веня! — все кричал боцман. Он пробовал найти следы, но в кромешной темноте их определить было вообще не возможно, если они вообще оставались, так как снег засыпал любые лазейки. Любые изгибы быстро и умело заравнивал, словно смеясь над Ордынцевым. Но того просто начала захлестывать жажда найти товарища.

— Может собаки возьмут след, — пронеслось в голове. Непослушными околевшими руками он стал последних двух пытаться запрячь в упряжку. Но когда потянул вторую, не услышал знакомого визга и лая. Тело ее лежало, согнувшись в клубок, без движения. За эту ночь собака околела, лапы ее словно в скульптуре застыли в прыжке к смерти и теперь можно было только рассчитывать на последнюю. Накинув на нее поводок, боцман шел с ней в надежде найти матроса, но куда?

— Куда же нужно идти? — задавал он вопрос. Уже предчувствовал потерю товарища, знал, что если в ближайшее время не сможет его найти, тот и сам замерзнет. И он искал, возвращаясь время от времени к палатке, потом снова тащился с собакой уже в другом направлении. При третьем возврате потерял, как ориентир, уже место своего привала. Теперь его просто стал одолевать животный страх за свою жизнь

— Ищи Казбек, ищи палатку, — твердил он собаке, ищи мой хороший, иначе мы тут сдохнем, а так еще поживем с тобой несколько дней. Жить хорошо. Ищи мой хороший. Это же не несколько минут, это целые дни, а может будет и неделя, может нас еще найдут. Еще около часа он кидался с собакой из стороны в сторону, успокаивал себя, отчитывал шаги при каждой смене направления и, вдруг чудом вышел прямо на нее.

— Ну вот, Казбек, я знал, что найдем и мы нашли! — трепал он от радости псину. — Так нас наверное и Душков потерял. Он тоже, глупыш, нас ищет, не может в таком погодном переплете найти. Ему, ему нужно помочь. Нужно зажечь сани. Он увидит огонь и будет здесь. И боцман начал пытаться выстругивать из нее лучины, но ничего не получалось. Пальцев как не было. По глазам текли слезы, сами собой, и их не надо было останавливать, они согревали своим присутствием тело, растапливая кусочки льда и инея на бороде, они напоминали ему еще о том, что он живой, а живые люди имеют право и смеяться, и плакать. И он уже скоро будет на самом деле смеяться и обнимать своего товарища, когда тот увидит костер и вернется.

— Глупыш, дурень, набегался. Уже, назад пора! Мы знаем, ты где-то рядом и не можешь к нам выйти. Сейчас! Подожди! Сейчас! Надо только тебе зажечь костер, любым путем, чтобы ты нас увидел.

И Ордынцев собрал в охапку ткань на палатке, используя фитиль с жиром стал ее разжигать, пламя перекинулось на расколотые мелкие щепки. Боцман, орудуя топором, все больше растапливал костер и скоро тепло от него уже расходилось по его телу, он жадно подставлял под пламя свои руки, тер ими лицо, забывая обо всем радовался искрам, отлетающим от огня, настоящим красным искоркам. Его собака сидела рядом, высунув язык. Она также радостно вбирала в себя долгожданное тепло. Ее глаза искрились, и в них весело отражался яркий свет костра. Как много стоят такие счастливые, наполненные райским блаженством минуты, минуты которые исторгают такое дорогое тепло, и которое так мало стоит там, на большой земле, и как они бесценны здесь.

— Наш костер видно далеко, — и если поможет случай, нас заметят и со шхуны. Я, чувствую, что мы от нее совсем близко, — говорил теперь он сам себе. Потом достал из-за пазухи свой потрепанный дневник и сделал в нем последнюю запись:

«Сегодня сего числа 10.12.1912 я, боцман Ордынцев, докладываю о самовольном уходе в эту ночь матроса Душкова в ненадежном бессознательном состоянии, в порыве нервного возбуждения. Принятые мной меры к поиску результатов не дали. С рассветом поиск продолжу. Осталась последняя собака. Сани и палатку сжег для облегчения выхода ко мне матроса Душкова в пургу. Надеялся и на то, что Вы, капитан с командой нас могли бы обнаружить, если мы действительно находимся от вас на небольшом расстоянии.

Состояние не удовлетворительное. Конечности ног, рук, лицо сильно обморожены. Продукты закончились. Низкий поклон моей Авдотьюшке. Успокойте ее добрым словом и помогите получить причитающее содержание за мужа ее, исполнившего свой долг, как вдове».

Теперь ветер со снегом рьяно набрасывался на костер, пытаясь его затоптать, задушить, как можно скорее, как что-то чуждое и ненужное среди однообразной, раскинувшейся на тысячи миль ледяной пустыни, в которой волею обстоятельств был затерян корабль «Екатерина Великая», хранящий все еще свои надежды на благополучие и удачу в своем походе.

Глава 11

ПОСЛЕДНИЙ ПРИВАЛ

Забрезжил рассвет и боцман с собакой вновь отправились на поиски Душкова, прихватив с собой, на всякий случай, все ценное, что могло бы хоть как-то немного облегчить участь в случае потери своей последней стоянки. По дороге что-то черное выглядывало из под снега. Собака, лая, подбежала первая и зубами стала тянуть находку на себя. Это были унты, унты Душкова и сердце Ордынцева забилось чаще. Его напарник был где — то рядом. При сильном обморожении люди, затерявшиеся в подобной ситуации начинают раздеваться. К ним приходят приступы, жара. Предсмертное состояние. Голова уже перестает воспринимать окружающий мир. Еще темно. Если бы раньше был карабин. Выстрелами из него в воздух он мог бы пробудить память Душкова, призвать его к возвращению. И теперь все пробовал кричать, но ветер прятал слова, кромсал их и разбрасывал в разные стороны. У них оставалась до сих пор вместе возможность противостоять стихии только большее время, но не более того. Они надеялись, что их услышат, что их найдут люди со шхуны… Но этого не случилось и Душков сдался. Еще через минут сорок был найден ватник со свитером Вениамина, но самого его найти так и не удалось. Когда начало снова темнеть боцман вернулся на свою прежнюю стоянку.

— Ну что, Казбек, будем с тобой доживать свой век.

Илья Ерофеевич погладил нежно псину.

— Ты меня не бойся. Я тебя не трону. Не стану забивать, чтоб натолкать свое нутро. Ни мне, ни тебе теперь природа не оставила шансов выжить. Ты псиной родился, псиной и помрешь, я, я человеком, стало быть человеком помирать и буду.

Собака будто внимала человеческой речи и сначала негромко, а потом все сильней стала выть, оглашая своим живым присутствием несколько миль вокруг.

И лежали они потом вместе, прижавшись друг к другу плотнее, подпуская к себе невидимое дыхание смерти, которая медленно подбиралась от конечностей к сердцу, останавливая и перекрывая сосуды и вены, а в это время там, в далеком Петербурге, проносились пролетки, продавались с лотков пироги и бублики, подходили и уходили от пристани огромные корабли и рыболовецкие баркасы, и мальчишки со звонкими голосами предлагали в газетах самые свежие новости:

— Купите, купите газету. Сенсация!

–Найдены сокровища графа Лебединского!

–Загадочное исчезновение шхуны «Екатерина Великая»!

–Впервые гастроли Ивана Безухова! Только один раз! Не пропустите!

Глава 12

УЖАСНАЯ НАХОДКА

Прошло уже несколько дней после столь мрачной новости и люди уже успели немного привыкнуть к своему не лучшему положению. Как только непогода улеглась, капитаном были предприняты поиски группы Ордынцева, для чего его люди отправлялись в течение двух недель по два, три человека в сторону юга. Но несмотря на все кропотливые попытки их обнаружения результат оставался отрицательный. Уходило время и всякие надежды их найти иссякали. Все предпринятые меры привели в последующем лишь к разочарованию. Напрасно были потрачены и время и силы. В наступившем положении настроение команды изменилось заметно, не было той оживленности, которая присутствовала раньше. Кто-то пытался иногда шутить, но после этих редких шуток люди оставались холодными, удрученными своим ограниченным состоянием. Над их головами будто нависла огромная клетка, выбраться из которой не было никакой возможности, хотя они и занимались теперь своим привычным делом; несли дежурство на корабле, следили за его состоянием, построили небольшую баню из подручного материала прямо на льду, иногда выходили на охоту и удача скоро не заставила себя ждать. Застрелили медведицу. Тушу разделывали на месте и возили на упряжке, на единственной, запряженной шестью собаками, из которых четыре были лайки, две же нет. На короткие расстояния непородистые собаки исправно выполняли свою работу, но на длинные быстро выдыхались и без движения на стоянках чаще замерзали.

Скоро уже вся туша перевезлась на шхуну в распоряжение повара. Все было рассортировано и уже изрядно подморожено. Шкура выделывалась Лобовым и Стругановым, кок же, взяв в себе в помощники матроса Головина, ловко управлялся с кусками мяса.

— Ну, теперь нам хватит надолго, оно хоть не часто, но зато сразу сколько еды! — приговаривал кок.

— Да Ваня, хорошая медведица попалась, а если бы не оружие, несдобровать бы ни кому.

— Ты знаешь, я тебе расскажу одну историю, — начал Головин. — У меня ведь тоже отец охотой занимался в Муромских лесах, мы там жили. Как пойдет, нету долго, по неделе пропадал, а потом возвращается в деревню счастливый, людей собирает и идут за лосем или медведем. А раз, помню, пришел весь помятый, в крови. Не пришел, а приполз, это сказано будет вернее. Помял зверь его видно, а какой, что, так мы и не поняли. Говорить то он уже и не мог. Положили его с маманей у печки на кушетку, а у него внутри все раздавлено. Хрипит, а изо рта кровь сгустками выходит и слово сказать не скажет. И лекаря звали и бабку заговорщицу, а все зря. Сознание потерял, затуманился рассудок его. Глаза как стеклянные были, все смотрит и не признает никого, потом вроде ж как заснул. А утром и не проснулся вовсе.

–Да, — произнес Густов, — история то, какая жутковатая.

–Ты теска смотри кась! Что это у медведицы в желудке?

— А ну, подожди, дай я сам достану…, — проговорил кок и стал доставать какой-то не большой клок материи, а на нем металлическую пуговицу.

–А ну, тащи таз с водой, вон в углу, снег уже растаял, промыть надо!

После того, как найденное было очищено от налипшей крови на пуговице появились до боли знакомые слова «Екатерина Великая». Кусок материи вместе с ней явно принадлежал к строевой одежде моряков и здесь, на шхуне, можно было и сейчас увидеть их в подобной форме, которая выдавалась каждому при поступлении сюда на службу.

— Это что же получается, Ваня, эта зверина сожрала кого-то из ребят, из наших ребят, перед тем, как ее застрелили! — сказал членораздельно, медленно повар.

Конец ознакомительного фрагмента.