Воспоминания Фронтовика

Михаил Максимович Каплин

Спустя много лет дети попросили Михаила записать его воспоминания о Великой Отечественной войне, и вы держите эти воспоминания в своих руках. Так же он держал записные книжки, в которых записывал о происшествиях по дням, которые вы тоже найдёте в этой книге.

Война

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная Война. Приписникам объявили: «О доме забудьте, вы теперь кадровые».

20 и 21 июня мы переезжали в лагерь на горько-соленое озеро Яровое, устраивались там на житье. Озеро Яровое от Славгорода в восьми км. У меня с собой был велосипед. Вечером 21 июня я попросил разрешения съездить в город. Командир дивизиона майор Калашников не разрешил.

22 июня было воскресенье. Утром рано командир батареи лейтенант Остапенко говорит мне: «Миша, поезжай». Минут через 30 я уже был дома. Позавтракал, сижу. Вдруг заходит жительница нашего дома, жена младшего лейтенанта Шумилкина и говорит моей жене: «Клава, говорят, война». Я — к ней, спрашиваю, кто ей сказал. Она говорит, что по радио передали. Репродуктор молчал. Я побежал на радиоузел. Замок. Вернулся домой, включилось радио, передают из Новосибирска речь Молотова. Я прослушал, сел на велосипед и в лагерь, думаю: «Вот новость привезу». Как только стало видно палатки, смотрю, а там уже идет митинг. Обьявляют собрать палатки и домой. Всему командному составу приказано быть всё время в казарме. Открылись склады НЗ (неприкосновенного запаса), стали получать оружие и боеприпасы. Снаряды были в парафине, всё очищали, обтирали бензином, толкали в пушку, хорошо лезет, ввертывали взрыватель и в ящик.

Из сел Алтайского края сразу начали прибывать родные солдат. Вокруг части стоит целый табор, смотрят в трещины забора, просят отпустить своих мужей, отцов. Отпустишь минут на 10, возвращаются пьяными, начальство запретило отпускать. Но всё равно люди просили отпустить повидаться, при всех говоришь, что если вернешься пьяным, больше никого не отпущу. Стали являться вроде трезвые, конечно, с запахом.

29 июня подали эшелон, выехали на станцию, все провожающие за нами. Погрузка. Погрузились, 10 минут на прощание с родными. Пошел и я. Взял свою дочку Свету на руки, хотел поцеловать (ей было 46 дней), а она меня взяла, да и обкакала. Мать сухой пеленкой оттирала.

Сигнал: «По вагонам!», поехали в неизвестность. Мало кому пришлось дожить до конца войны.

Было объявлено военное положение по всей стране. Поезда даже в Сибири двигались без гудков (просто переборщили, потом отменили). Доехали до Омска, ребята побежали за кипятком, за газетами. У меня полвзвода в Омске отстали, вскоре на большой станции догнали, ехали с очередным эшелоном. Эшелон двигался от Омска на Свердловск и дальше на Москву. На станции Лефортово стояли трое суток, все забито. Наконец, ночью эшелон тронулся. Узнаем, эшелон идет на Ржев. От Ржева повернули на Вязьму. Доехали до станции Сычевка, приказано разгрузиться. Разгрузились и своим ходом двигаемся на Вязьму и дальше по Минскому шоссе.

Прибыли в Издешковский район Смоленской области. Приказано занять оборону по Днепру. Начали окапываться. Бой идет километрах в 25 от нас. Артиллерийскую канонаду хорошо слышно. Смоленск держался около месяца. Вскоре нашу дивизию перебрасывают на реку Западная Двина. Стрелковые полки перевозили автополки, мы двигались своим ходом. На западной Двине дивизия сразу вступила в бой.

По боевому уставу пехоты командир взвода и роты должен быть в атаке впереди. Поэтому сразу начали нести большие потери младшего начальства. В начале 1942 года боевой устав пехоты был переделан, командир взвода в атаке движется за боевым порядком взвода, командир роты — за боевым порядком роты.

В нашей армии минометы появились только перед войной. Недалеко от моего взвода, метрах в 120, заняли огневые позиции минометчики. Знакомый лейтенант подходит ко мне и говорит, что сейчас минометчики будут стрелять, пойдем посмотрим.

Я ему говорю:

— «Война не скоро кончится, еще увижу.»

Он пошел. Первый выстрел и ЧП. Мина ударилась в сучок дерева, разорвалась, были убитые и раненные. Тот, который меня приглашал, был тяжело ранен. «Посмотрел.»

На Западной Двине мы были недолго. Вскоре началось отступление. Отступали километров 10 — 15 в день. Топокартами не успевали снабжать, поэтому удирали на Восток. Порой немцы нас обгоняли, это считалось, что попали в окружение. Отступая, днем прятались в лесу недалеко от проезжей дороги. Немцы едут машина за машиной, ночью с зажженными фарами. Не знаю, как назывался населенный пункт, там мост через неширокую реку, глубокую, с крутыми берегами. Что делать? Командир батареи Паша Харебин собрал взводных и командиров орудий. Бросать технику нельзя (6 орудий, 5 тракторов «Комсомолец», Т-20, 3 грузовые машины). Решаем, что надо ночью с включенными фарами (как немцы) проехать через мост и начать стрельбу по окнам домов, там немцы. Выбрав прогал, немцев не видно было, выехали на дорогу. Впереди шли грузовые автомашины, за ними трактора с пушками, все включили фары. Первая машина переехала мост. Немец, который охранял мост, поднял руку с автоматом, требуя остановиться. Не помню кто, ехавший на первой машине с шофёром, открыл дверку и из пистолета застрелил этого немца. Проехали и начали из всего стрелкового оружия стрелять по окнам. Деревня небольшая, во всех окнах свет. Вскоре ее проехали через полкилометра остановились, собрали всех, потерь нет. Поехали дальше. Вскоре свернули с дороги и стали пробираться опять лесными дорогами. Утром остановились в одной деревне (названия не помню), немцев в ней не было. Нас покормили, машины и тракторы заправили бензином. Двигаемся дальше на восток. Не помню, сколько дней двигались, но наконец увидели, Ржев. Встречный мужик говорит, что мост через Волгу во Ржеве взорван (дураки, поверили, мост был цел). Спросили его, есть ли где броды через реку. Он сказал, что километрах в 8 от Ржева известковый завод, там есть брод. Подъехали к броду (колея показывала, что здесь переезжали). Я в одежде пошел по отмелям, глубина чуть выше колен. Ширина Волги метров 50 — 60. Перешел и этим же путем пошел назад. Снова побрел, машина за мной на первой скорости, сильно газуя. Видя, что машины пошли вброд, откуда их черт принес, начали нас обгонять повозки и кухни. Автомашины переехали и одна пушка моего взвода, что буксировал автомашины, а остальные 5 тракторов с пушками заглохли. Один трактор заглох примерно в 5 метрах от берега, жаль. Это было 14 октября 1941 года (моей дочери Свете было 5 месяцев).

Вскоре показались и немцы, оказывается, они раньше нас переправились. Началась ружейная перестрелка. Стемнело, недалеко от нас загорелся стог, нас осветило, пришлось быстро удирать. Двигались ночью, услышали русский мат — значит свои. Спросили, где ваш командир части, нам показали. Паша Харебин спросил у командира, где 29 Армия, он толком не знал. Но узнали что это 22 Армия.

Поехали дальше, нас остановили, приказали пушки поставить на огневой позиции для охраны штаба дивизии. Командир батареи Паша Харбин, чувствуя, чем пахнет, с людьми уехал, а мне сказал: «Миша, я отъеду и в лесу буду стоять. А как стемнеет, подъеду, прицепим пушку, и ищи нас». Проходит немного времени, бежит посыльный, меня вызывают в штаб. Тут я узнал, что это штаб 186 стрелковой дивизии, которая до войны стояла в городе Уфа. Мне поставили задачу. Немцы переправляются через Волгу на лодках и бродом. Давай туда. Я говорю, что у меня нет машины, командир батареи забрал ее. «Кто командир? Расстрелять!» (Ищи ветра в поле). Мне выделили полуторку из политотдела дивизии. Я говорю, у меня осколочных снарядов нет, есть ящик бронебойных. Кричат: «Бей бронебойными!» Машина подошла, а у нее нет форкопа, за который цепляют пушку.

— Почему долго не едите?

Я говорю:

— Машину дали, а прицепить пушку не за что.

Вскоре нашли цепь. Кое-как прицепили, поехали. Выехали за населенный пункт, смотрим, человек 150—200 бегут навстречу — паника. Что мне делать остается? Разворачиваемся и назад, только не к штабу, а подальше от него. Шофер оказался послушный парень (мордвин по национальности). Где был штаб СД, началась стрельба.

Как после узнал, командир батареи держал все машины. Вдруг он видит, что там, где он меня оставил — немцы. Подумал: «Пропал Миша». На трех машинах, без единой пушки он вскоре нашел дивизион. Я еду дальше, приехали в Торжок, остановились. Слышу изредка стрельба. Подъехали туда. Оказывается это пивной завод. Веселые пограничники отгоняют людей, которые лезут через забор. Я к ним подошел:

— А нам можно испробовать вашего пива?

— Вам, пожалуйста.

Я зашел в здание, где стояли большие деревянные чаны, там на полу по колено пива. Краны большие, а порой наливают в бутылку. Я ребят послал поискать посуду, они быстро где-то отыскали 20-литровых бутылей штук двадцать. Не помню, с чем они были раньше. Ребята их прополоскали пивом и все заполнили. Утром нашли свою часть. Пропадали мы 15 дней, но сообщения, что пропали без вести не послали. Узнаю, что два дивизиона ПТО объединили в один. Командир новый — майор Бильдин. Я ему докладываю, он мне приказывает: «Где хочешь, ищи пушки, машины дадим». Узнаю, что командира батареи Пашу Харебина и комиссара батареи Плотникова судили за то, что людей привезли, а пушки потеряли. Трибунал им дал по 10 лет с отправкой в пехоту. Командиром 2 батареи назначили капитана Ярополова, меня назначили заместителем командира батареи.

В декабре 1941 года в бою за деревню Ильино гибнет наша первая батарея. Меня назначают командиром этой батареи. Получаю технику, формирую батарею.

6 декабря 1941 года началось наступление под Москвой. Мы на правом фланге тоже начали, но далеко не продвинулись.

Один батальон вел бой за станцию Жиротино Калининской области. Мне было приказано срочно прибыть туда и помочь батальону. 45 — мм пушки очень хорошо справлялись с вражескими пулеметами, только бы увидеть. Один, два осколочных снаряда и пулемет можно считать бывшим. Подъезжаю к населенному пункту, куда мне приказано, дорога расчищена для прохода одной машины. Остановился, смотрю, на снегу лежит убитый солдат — наш, в бороде большая рана, глаза у мертвеца открытые. На меня это нехорошо подействовало. Едем дальше, догоняем солдата, который без седла едет на лошади верхом. Мой шофер начал сигналить и ругаться. Я ему говорю: «Чего же ты сигналишь, видишь, ему свернуть некуда, снега справа и слева набросано больше метра?». Остановились, отъехал наш солдатик метров на 15, лошадь наступила на противотанковую мину, и она взорвалась. Лошадь и солдат разлетелись. Я шоферу говорю: «Если бы он нам уступил дорогу, вот бы что с нами было». Я пошел пешком. Нашел штаб батальона, там меня ждал офицер, вроде начальника штаба батальона, но он почему-то назывался «старший адъютант», как мне помниться. Я спрашиваю:

— Как увидеть командира батальона, чтобы получить задачу.

Он мне говорит:

— Командир на передке.

Говорю:

— Пойдем к нему.

Шли дорогой, потом саперы предупредили, что там всё заминировано. Свернули, пошли по снегу между кустами. Он шел вперед, а я за ним по его следам. Противопехотные мины были поставлены в снегу, взрыватель тонкой проволокой был прикреплён к кусту. Впередиидущий валенком потянул проволоку, и мина взорвалась сантиметров двадцать перед моими валенками, немного попортила мне ватные брюки и полу шубы. У меня мелькнула мысль, что я убит как тот солдат, которого я раньше видел. При взрыве я отлетел назад и упал. Чувствую, что я живой, вскакиваю и в сторону. Мне кричат: «Стой! На другую напорешься», — а я кидаюсь на противоположную сторону. К командиру батальона я не попал, пошли искать фельдшера. Я говорю своему заму ст. лейтенанту Бойко: «Командуй, я не могу». Бойко до призыва был начальником райотдела милиции одного из районов Алтайского края. Бойко говорит:

— Вас надо в медсанбат

— Стыдно с такими ранами туда ехать.

Фельдшер начал мне пробкой от бутылочки с йодом прижигать ранки, их было 74, они неглубокие, примерно по миллиметру. Были ранки на веках глаз, но глаза не были задеты, значит, я при взрыве успел их закрыть. Когда фельдшер прижег все ранки, я посмотрел в зеркальце и говорю, что теперь похож на леопарда. Физиономия немного опухла, глаза не открывались, надо было помогать пальцами. Так было двое суток, на третьи сутки проснулся: глаза открываются, ранки присохли, опухоль спала. Начальство засчитало мне легкое ранение. Это было 26 декабря 1941 года.

Двигаемся вперед ко Ржеву. В селе Борисово на дороге Старицы — Ржев мне было приказано занять огневые позиции и прикрыть эту дорогу.

Всего в Борисово осталось около десятка домов, остальные немцы сожгли. Мы заняли целый довольно большой дом. В занятый батареей дом приходили погреться и покушать орудийные расчеты. Три человека дежурят у пушек, трое греются. Вскоре пришлось пустить в дом квартирантов — штаб саперного батальона, (командир — капитан, неудобно было отказать). У входа в дом стоял наш часовой. Когда надо было вызвать старшину — он бил прикладом по стене.

Был такой случай. Постучал по стене, старшина вышел. Потом подходит ко мне и просит выйти. Я вышел. Стоят мужчина-военный, деревенский паренек и три девушки. Военный говорит мне, что он работник разведотдела штаба соседней армии, кажется, 30 Армии, а эти люди — агентурные разведчики, на нашем участке им удобнее перейти линию фонта. Говорю ему: «Пожалуйста, заходите, в тесноте, но не в обиде». Оказывается, что им дают по 200 граммов водки, паек порядочный. Когда переходят линию фронта — у них еда другая. Водку они отдавали нам. Среди агентурщиц была одна рыженькая (как звать забыл), она за работу была награждена Орденом Ленина. Одна, кажется, Мария шла в разведку второй раз. Третья, я ее хорошо запомнил, Лиза из города Калинина, только что окончила 10 классов, и ее завербовали в разведку. Парнишка тоже шел впервые. Днем они уходили на передний край и в бинокль просматривали местность. Два дня ходили, не выбрали удобного прохода. Паек им приносили регулярно. На третий день их прибывания у нас, три Ю-88 сделали налет на оставшиеся дома. Перед налетом, Лиза подходит ко мне и говорит: «Товарищ ст. лейтенант, я вас концентратом покормлю», — и начала готовить. Печка потихоньку топилась, дым из трубы шел. Топили её и днем. Дом против нас был занят обозниками, во дворе были лошади и сани. Во время налета около нашего дома разорвались две бомбы, в дом не попали. В середину дома, что стоял против нас, попала большая бомба, отверстие в потолке и в полу было больше полуметра, но бомба не разорвалась, а ушла в подполе в землю. Люди сначала остолбенели, а потом в окна и в дверь начали выскакивать из дома, благо, почти все окна были заткнуты соломой. Потом юнкеры снизились и начали обстреливать дома из пулеметов. В наш дом попало несколько пуль, одна из них попала в девушку Лизу, которая сидела рядом со мной. Она упала головой вперед, я ее схватил за одежду, и, шутя, говорю: «Разве так можно пугаться, ты же разведчица». Приподнимаю ее, а у нее рот открыт, она мертвая. У саперов был фельдшер, он разрезал ее одежду, из одной груди несильно течет кровь. Он говорит: «Мертва». Разведчики за водку, которую им приносили, наняли одного старика, он сделал гроб. Мои ребята выкопали ей на сельском кладбище могилу и похоронили Лизу. Красивая была девушка.

Офицер который к ним приходил, два дня с ними занимался. В одну из ночей они втроем перешли линию фронта. Я просил Марию, когда будете возвращаться чтобы зашли, мы на верное долго будем здесь стоять.

Больше печки днем не топили. Бомба, которая попала в дом, где были обозники, наверное, и сейчас там торчит. Обозники после заделали дыры и опять там поселились.

Вскоре мою батарею перебросили на другой участок. Показали по карте, где занять огневые позиции. Оставив батарею, я на одном Т-20 поехал чтобы выбирать ОП. Как помню, мне пришлось ехать через деревню Буконтово. Подъезжаю, смотрю, вся дорога в деревне завалена замерзшими трупами немцев. Я вылез из трактора и хотел некоторые трупы оттащить с дороги. Водитель трактора выглянул и говорит: «Садитесь, товарищ ст. лейтенант, а то мы до вечера не доедем». Я сел, и он поехал по замерзшим телам, где возможно объезжая их. С окраины я посмотрел на поле, самый дальний немец отбежал по снегу на запад не более 400 метров и раком торчит в снегу. Конечно, всех заинтересовало, чья это такая «чистая работа». И вот что я узнал. Наступая на Буконтово, подходы к нему были открыты, понесли потери. Хотели ввести в бой батальон второго эшелона. Командир батальона говорит старшему начальнику: «Мы только понесем большие потери. Разрешите мне ночью взять эту деревушку». Тот согласился. Командир батальона знал, что немцы завшивели и на ночь наносят в хаты соломы и сена, сильно топят печи, раздеваются догола и голыми спят (об этом говорили жители освобожденных населенных пунктов).

Конец ознакомительного фрагмента.