На поле танки грохотали

Михаил Константинович Зарубин (2024)

Судьба свела автора этой книги Михаила Зарубина с выдающимися людьми города на Неве — строителями и проектировщиками танков — грозным оружием войны. Чтобы создавать такие машины, на базе Кировского завода в 1932 году было построено Конструкторское Бюро № 2. Сейчас этот коллектив возглавляет Валерий Иосифович Козишкурт, человек, в течение полувека строивший танки. Он много рассказывает о тяжелых, средних и легких танках, о том, как жили, работали и воевали на бронемашинах, разработанных в Бюро № 2. Почти за 90 лет существования Бюро возглавляли четыре человека: Иванов О. М., Котин Ж. Я., Попов Н. С., Козишкурт В. И.

Часть вторая. Расскажи мне о Сталинграде

Рассказ

Деревня просыпалась медленно, хотя солнце уже давно вырвалось из колких объятий высоких елей, окунулось в бодрящие воды таежной речки и, сияющее и радостное, собралось одарить окрестности своими извечными солнечными милостями. Пусть еще лето, вернее, последние его августовские дни, но чувствуется приближение новой битвы времен года. Где-то за горами облаков и туч зима копит силы, точит свои морозные когти. А ее прислужница осень уже намерилась проложить путь владычице мертвого царства. То лужу льдом скует, то охапку листьев сорвет с макушки дерева и рассыплет по ветру. А сегодня поутру напустила ватный туман, окутавший и сияющее солнце, и искристую речку. Но все равно — по календарю еще лето. И в школу идти не надо, и Мишка, двенадцатилетний мальчишка, нежится на лежанке русской печки.

Разбудили его голоса. Разговор вели Мишкина мама и Павел Иванович. Павел Иванович, высокий крепкий мужик сорока лет, работал в колхозе трактористом. В деревне его, еще молодого, пришедшего с фронта в орденах и медалях, почти все уважительно величали Павлом Ивановичем. Исключением были одноклассники и близкие друзья, для которых он с детства был Пашкой, а сейчас стал Пашей или Павлом. Отчество опускали, дабы подчеркнуть льстившую им дружескую связь с фронтовиком-героем.

И Мишкина мама была из таковых — одноклассница Павла Ивановича.

— Анюта, буди Мишку, — не уменьшая силы голоса, пробасил Павел Иванович.

— Зачем, Паша? Что случилось-то? — взволнованно спросила Анна.

— Технику надо с Игнатьева перегнать сюда, на машинный двор.

— Так и гони. Причем здесь мой сын? Пошли во двор, поговорим, а то у тебя голос, как труба: батальон в атаку поднимет.

— Не пойду во двор. Буди, — настойчиво повторил гость.

— Паша, ему через несколько дней в школу, дай передохнуть мальцу. Пусть поспит. Он и так все лето у тебя прицепщиком отработал.

— Не у меня он работал, а в колхозе. Работал хорошо. Хорошо надо и закончить трудовую вахту. Осталось лишь технику перегнать. Не смогу я один это сделать.

— Так тебе же бригадир замену назначил, сама слышала.

— Назначил это точно: Витальку Седана. Только он сейчас на покосах в Дальней Тушаме, и когда вернется, никто не знает.

— Что он там делает?

— Он там не один, все покосное звено отправили.

— А что же так поздно?

— Да, зароды не огородили. Скошенное сено зверью подарили.

— Вот тебе и работники, — всплеснула руками Анна.

— Так ведь вся бригада — молодежь в основном. Бригадир Василий в конце сенокоса заболел, в район увезли, вот и получилось, что углядеть некому было.

Разговор затих. Анна, вздохнув и неодобрительно покачав головой, пошла к печке, отдернула ситцевую шторку и от неожиданности всем корпусом отпрянула назад. На нее в упор смотрел сын.

— Ты не спишь, Миша?

— Попробуй усни тут.

— Ты все слышал?

— Да, я встаю, Павел Иванович, — по-солдатски бодро отрапортовал мальчик.

— Молодец, Мишаня, встречаемся на берегу, у моей лодки, — скомандовал гость и стремительно вышел из дома.

— Хорошо — крикнул ему вслед Мишка. Мальчик как змейка соскользнул с лежанки, ловко натянул штаны и, на ходу обуваясь, выскочил в сени к умывальнику. Зябкий предосенний воздух сжал в своих объятьях жилистое мальчишечье тельце так крепко, что Мишке показалось, что он окунулся в холодную воду реки.

Вода из умывальника, оставшаяся там на ночь, обжигала тысячами ледяных игл. Бросив горсточку тающего ледка себе в лицо, фыркнув, как полагается мужику, он обтерся полотенцем и пулей влетел обратно в комнату.

— Миша, не торопись, я налью сейчас в умывальник теплой воды, — ласково-певуче сказала мама.

— Не надо, я уже умылся.

— Уже? — Мать, нахмурившись, выглянула из кути. — А зубы кто чистить будет?

— Мама, некогда, да и в сенях стоять невозможно, видимо, ночью заморозки были.

— Да, были, иди сюда, я тебе теплой водички дам и над тазиком почисти зубы.

Мишка вздохнул, но спорить не стал. Матери он повиновался всегда.

Улица встретила его клочками густого тумана, между которыми проглядывало ясное, как будто сопротивляющееся мутной напасти небо. А река сдалась без боя: туман через всю ее ныне невидимую зеркальную гладь раскатывался, как конькобежец по льду. От берега до берега — сплошная скользящая по реке белая масса тумана. Она плыла по течению, ударялась в лоб Красного Яра, поднималась вверх и, как ни в чем не бывало, плыла дальше, дальше.

Противоположного берега и домов было не видно за плотным молочным занавесом.

Мишка сел на весла сам, зная, что от ранения одна рука у Павла Ивановича покалечена.

— Мишаня, остановись, в таком тумане лучше мне грести, а ты на корму сядь, — приказал Павел Иванович.

— А рука?

— Ну чего рука? Перетерпит, не впервой.

— А вы думаете, что я по течению поплыву?

— Нет, я ничего не думаю, просто хочу, чтобы ты поберег силы, впереди дел невпроворот.

— Ладно, вы здесь командир, — не сильно огорчившись, повиновался паренек.

Лодка медленно и плавно скользит по зеркальной глади. Молочная пелена не сдается, присутствует как участник в любом деле. Сейчас она мягко обнимает и лодку, и сидящих в ней людей, умягчая все окрестные шумы. Только слышно, как поскрипывают уключины, да иногда хлестнет по воде рыба. Но солнце — воин умелый и непобедимый. Видно, как первые его лучи взрыхлили туман, он заволновался, задвигался, клочками отрывается от воды, поднимается вверх. Пелена меняет цвет, становится лимонно-желтой, потом оранжевой, потом появляются алые краски. И вдруг — ослепительная густая синева: это река освободилась от своего ночного одеяла. Вот уже видны и берега. Только макушки прибрежных сосен еще окутаны белоснежной пушистой шалью. Когда лодка ударилась носом о берег, туман совершенно исчез, и высоченные сосны примеряли ослепительную корону из солнечных лучей.

— Ну вот, Миша, мы точно прибыли в порт назначения.

— В порт? Ну, это вы скажете, Павел Иванович. Это уж слишком.

— Да нет, не слишком. Именно порт, ведь сюда приплывают баркасы из других деревень, даже с Ангары, здесь через Илим ходит паром. Ну чем не порт, Мишаня?

Мишка понял, что предмета спора нет, что Павел Иванович опять прав, и, улыбнувшись, махнул рукой.

— Ну, раз насчет порта согласен, давай покурим и вперед, нам нужно три версты отмахать. Хоть и на тракторе, но по бездорожью.

— Я не курю, Павел Иванович.

— Я тоже, а говорю так по привычке. То есть — передохнем.

К четырем часам пополудни Павел Иванович с Мишкой добрались со всем своим хозяйством до паромной переправы. К их удивлению паром все еще стоял на противоположной стороне, хотя должен был ждать их здесь.

— Это что за чудеса, — вылезая из кабины трактора, проворчал Павел Иванович, — в это время он же здесь должен быть, — и указал рукой на близкий берег. Мишка, привыкший к тому, что Павел Иванович всегда прав, промолчал, вразвалочку подошел к воде, снял сапоги и, подвернув штаны, пошлепал по реке босыми ступнями. Отхлебнув из ладошек несколько глотков холодной речной воды, обтер губы и залюбовался своей родной деревенькой, отделенной от него рекой. Дома, казалось, составляли разноцветное ожерелье, бок о бок они стояли вдоль берега, все были выкрашены и ухожены. У лавниц к большим корягам привязаны лодки, на угорах, почти у каждого дома, красовались баньки. На речной глади не видно было ни морщинки, не заметно течение, бездонная глубина покрыта иссиня-черной водой.

Павел Иванович заглушил свой видавший виды «ДТ-54», и нахлынула такая тишина, что Мишка слышал биение своего сердца. Постепенно эта тишина стала заполняться звуками: лай собак, хлопки калиток, с другого берега доносится мерный разговор мужиков. У парома они чинили блок. То ли лопнул, то ли замяло под него трос, этого Мишка не понял.

— Давай Мишаня, все-таки передохнем, — повалившись на траву, сказал Павел Иванович. — От воды-то отойди, она уже не летняя, уже холодом дышит.

Мишка послушался и присел рядом со своим командиром.

— Сколько же они копаться будут со своим блоком? — неожиданно спросил Мишка, неизвестно к кому обращаясь.

— Да кто ж их знает? А ты посмотри, у тебя глаза повострее, кто там сегодня за главного.

— Я по голосу слышу, что это Володька Куклин, Назаровский сын, — особо не вглядываясь, ответил Мишка.

— Если Володька, значит, быстро справятся, парень рукастый и «сельсовет» работает.

Павел Иванович, улыбнувшись, постукал себя по виску.

— А ты, Мишка, куда торопишься, или тебя кто-то ждет?

— Кто ждет? Кроме мамани некому, — со вздохом ответил мальчик, выражая этим вздохом свое глубокое, не имеющее словесного эквивалента, почтение к матери.

Разговор прервался. Первым тишину нарушил Мишка.

— Павел Иванович, а сейчас какое поле пахать будете?

— Наверное, погадаевское. Оно у нас под зябь пойдет.

— Погодаевское поле большое, справится ли наш трактор?

— Справится, да и куда деваться, сильнее этого трактора нет.

— Вот бы танк сюда, Павел Иванович, он бы вмиг все сделал.

— Танк, конечно, хорошо, но он ведь для других дел предназначен, — нехотя отвечал тракторист.

— Но сейчас ведьмы не воюем. И танк стоит без дела — не унимался мальчишка, радуясь своей наивной мысли.

— Не воюем, это правда, но пахать нужно не танками, — глубоко вздохнув, ответил Павел Иванович.

Они молчали, глядя на реку, на родную деревню, на качающийся паромный трос, соединяющий берега.

— Павел Иванович, — не выдержал Мишка, — вы никогда не рассказывали про войну.

— А чего про нее рассказывать, — отмахнулся собеседник, зябко передернув плечами, поморщившись, как от тяжелого воспоминания.

— Вы же танкистом были! — выкрикнул удивленно мальчишка. — Это так здорово, не разбирая дороги мчаться на тридцать четверке и давить фрицев!

— А я на тридцатьчетверке не воевал.

— Как так? Вы же танкист?

— Ты кроме Т-34 какие-нибудь другие танки знаешь, Мишаня?

— Нет. А разве были другие?

— Да, были. Вам в школе только о тридцатьчетверке рассказывали?

— В школе об этом ничего не рассказывали. Я кино люблю про войну, а там других машин не показывают. И книжки читаю про танки.

Павел Иванович, крутивший в пальцах сухую веточку, резко разломал ее на несколько частей и отшвырнул в сторону. Покачав головой, он начал свой рассказ.

— Я не люблю вспоминать и тем более рассказывать о войне, но учитывая, что ты мой напарник, что ты многого не знаешь, давай поговорим.

Призвали меня на войну в первый месяц, тогда я уже был женат. После школы решил остаться в родной деревне, курсы трактористов окончил. Поработать на тракторе не довелось. А повоевал вдоволь. Благополучно, то есть без раны-царапины почти до самого Берлина дошел. Там-то, в Германии, меня и хватануло.

Павел Иванович показал на руку. Мишка ничего не ответил, как будто замер, боясь вспугнуть рассказ солдата.

— Жив остался потому, что воевал на тяжелых танках. Сначала был «КВ» — Клим Ворошилов, а потом нас пересадили на «ИС» — Иосиф Сталин.

Тридцать четверкам всегда доставалось, они горели как свечки, так как все время в бою были, всегда под огнем. А наше дело было взламывать оборону немцев и штурмовать преграды. В экипаже нас пятеро. Я водителем всю войну прошел.

— Павел Иванович, а чем же танк «КВ» от «Т-34» отличался?

— О-хо-хо, отличался, говоришь? Проще сказать, чем похож был. Главное, броня, ее фашистские танки пробить не могли, это уже когда у них «Тигр» появился, полегче им стало. Ведь у «КВ» мощная пушка была, способная поражать любой тип немецких танков, ла и скорость неплохая. Правда, бед у нашего непробиваемого тоже хватало.

— Бед? У танка? Разве такое бывает? Он же не человек, — не понял техническую метафору Мишка.

— Как знать, Мишаня? Танк — конечно, не человек. Но он вместе с экипажем в бой идет, поэтому, можно сказать, оживает, приобретает человеческую душу, зоркость, смелость. А беды — это чисто технические характеристики. Ходовая. часть подводила, особенно на длинных маршах. Двигатель не выдерживал нагрузки и ломался. Помню, мне мешал плохой обзор и неудобное расположение люков для экипажа. С переправами также проблемы: тяжеловат был наш конь, иные мосты не выдерживали общего веса. Бывало, что своей машиной разваливали переправу и проваливались в воду.

— Как же из воды выбирались? — азартно спросил Мишка.

— Везло нам. А потом выбирали для переправ места неглубокие, выползали. Танки, как говорится, ни воды, ни грязи не боятся. Потому живой остался и сижу сейчас вот здесь, с тобой разговариваю, — широко улыбнувшись то ли своему собеседнику, то ли милостивой судьбе, пояснил бывший танкист.

— Мама говорила, что вы в Сталинграде воевали?

— Воевал, Миша, бился с фашистом не на жизнь, а насмерть… — уже посуровевшим тоном, медленно произнес тракторист.

— Там вы без танка были? — не унимался Мишка, пытаясь направить рассказ своего наставника к интересующей его теме.

— Почему без танка? Я же танкистом был.

— Там ведь не поля, где танки сражаются, а дома и улицы в завалах. Я видел в кинохронике.

— Что тебе ответить? — задумчиво произнес Павел Иванович, понимая абсолютную воинскую некомпетентность своего собеседника. Он снял кепку, потер лоб, поправил волосы и после минутного колебания начал говорить.

— Ты прав, Мишаня, сегодня и в книгах, и в кино битву за Сталинград показывают так, что у людей создается впечатление, будто у немцев и у нас воевали только пехотные полки. Но я, как механик-водитель, скажу, что это не так. Ведь сама Сталинградская битва — это не только битва за город. Это целый комплекс самых разных сражений и операций с участием различных родов войск и формирований.

— Я знаю, что только за город дрались, а что же там еще было? Ведь Сталинград — это только город, по его имени и битва названа, — не унимался Мишка.

— Да, я на своем танке город освобождал. Но битва проходила и в донских степях, и в руинах города. А самая мясорубка случилась в холмистой местности, севернее Сталинграда, там колхозные поля в излучине Дона. Огромная площадь, несколько армий бились — кто-то за поживу, за новые для себя земли, за личные блага, а кто-то за свою землю, за Родину, за тебя, Мишка.

Тракторист легонько похлопал мальчика по плечу и нежно прижал к груди. И снова заговорил: то возмущенно краснея, то бледнея от страшных воспоминаний, то смахивая слезу, то скорбно смолкая.

— Помню, как сейчас. Лето, жара, мы в танке, как вареная картошка. Уже воды в организме нет, все в пот ушло. Кровь до того загустела, что в ушах не шумит, а стучит молотком. В районе переправы Калача был организован контрудар по немецким соединениям, прорывающимся к Дону. Ноу нас, как всегда, часть танков переправилась, а большая часть отстала. Пришлось нам отдуваться за отставших.

Веду танк по полю на максимальной скорости, маневрирую то влево, то вправо, запутываю вражеских наводчиков, не даю гадам произвести прицельные выстрелы по моей машине. Но все равно достается, удары сыплются по обоим бортам.

Молю Бога, чтобы только в ходовую не попали, только бы дотянуть до немецких пушек. А уж там — мы погуляем!

Наши танки ведут огонь из пушек и пулеметов. Надеюсь, что и немцам радости было мало, когда на них перла лавина советских танков.

До пушек добрались, но и многие наши танки остались недвижимы в поле, полыхали огнем, заволакивали небо черными дымами.

— А почему наши то горели? Они ведь непобедимые, — с глубоким чувством выкрикнул Мишка.

— Потому и горели, что бой шел, а снаряд пути не выбирает, куда пошлют, туда и летит. Попал, и стоп машина.

— А наши танкисты тоже гибли, Павел Иванович? — огорченно спросил паренек.

Тракторист потрепал его по макушке, взъерошил волосы и печально сказал:

— Гибли, Миша. Погибали страшной смертью, заживо горели. А бывало, приходилось нам и в штыковую атаку вместе с пехотой ходить. Тоже страшно. Через ливень пуль идти, не сгибаясь, видя звериные оскалы и полные ненависти волчьи глаза фашистов. Все было. Вот сейчас модно говорить, что простой немецкий солдат не виноват, что его заставили с нами воевать. Ты бы видел этих «простых» завоевателей, с какой жестокостью они вырывали куски нашей земли, убивали без необходимости тысячи мирных людей, никогда не забуду их зверства.

Тракторист почему-то резко отвернулся. Мишке, воспитанному на киношной героике, на победных атаках, было невдомек, что его большой, сильный друг сейчас утирает слезу.

Но торопить рассказ тоже не стал. Дождался, когда Павел Иванович заговорил сам.

— Да, кругом война. Наши танки «КВ» — мощные махины горели порой, как огромные костры. После каждого боя друзей хоронили.

На этих словах не выдержал Мишка и уткнулся в плечо своего друга. Павел Иванович нежно гладил по голове своего юного, прижавшегося к нему собеседника, словно ищущего защиты от грядущих ужасов и бед. А потом ойкнул.

— Ой, Мишаня, ты придавил мою больную руку.

Мишка сразу отпрянул, быстро отодвинулся, застеснявшись своей слабости.

Павел Иванович улыбнулся. Но от последовавшего вопроса оторопел.

— Павел Иванович, а ты с моим отцом воевал?

— С твоим отцом? С чего ты взял?

— Но он тоже за Сталинград бился.

— Нет, вместе мы не воевали. Учились с Костей вместе в школе, но воевали в разных частях. Отец твой меткий стрелок был. Дед ему школу хорошую преподал, на охоте обучал сына этому делу. Из-за такой «школы» у Кости неприятностей в образовательной школе хватало. Из-за охоты пропускал он уроки. Но стрелком метким стал, потому на войну его снайпером и призвали. И немало фрицев положил. А я до войны уже сидел за штурвалом трактора, так что у меня прямая дорога была — в танковые войска.

Неожиданно Павел Иванович всплеснул руками, посмотрел вокруг, взглянул на небо и быстро встал.

— Слушай, Мишаня, ты покричи работничкам, чтобы поторопились, побыстрее свой паром ремонтировали. А то до ночи тут просидим.

Мишка подбежал к краю воды. Набрал в легкие воздуха, чтобы прокричать приказ своего командира, но его опередил сосед по дому, дородный мужчина лет сорока пяти, Василий Черемных, переплывший Илим на лодке.

— Не кричи, Мишка, вроде устранили неполадки, осталось зажимы на трос поставить. Минутное дело, говорят.

Мишка прикинул: зная их минуты, растягивающиеся как воздушные шарики, не меньше часа будут делать. Да еще надо доплыть машине. В общем, можно отдыхать.

— Вы обождите еще с Павлом Ивановичем — сказал, садясь в лодку Василий.

Павел Иванович тоже подошёл к лодке и слышал последние слова Черемных.

— Здорово, Василий.

— Здравствуй, здравствуй, я все ближайшие планы Мишке выложил. А ты куда детешку гонишь, да с плугами еще?

— Да и бороны не забываю. Иван Савельевич сказал, на погадаевское поле, оно под зябь пойдет.

— Под зябь? Погодаевское? Его же под пары хотели вспахать, — удивился Василий.

— Хотели да передумали.

— Во агрономы, Павел Иванович. Куда не кинь, нигде порядка нет.

— Ты чего, Вася, раскудахтался. Тебя кто по уху ударил? Откуда ты пары взял? Поле два года назад отдыхало. Может, ты с Кулигой попутал, там будут пары нынче точно.

— Да ну вас, я тороплюсь к жене, она у меня в больнице, — спешно перевел разговор Василий, добавив жаргонное: — Покедова.

— Покедова-то оно покедова, — незлобиво вслед Василию тихо повторил Павел Иванович. — Трепло деревенское. — И отвернувшись, стал смотреть на паром.

— Глянь, Мишаня, у тебя глаз вострее, вроде сдвинулся? — спросил Павел Иванович, показывая на паром.

— Сдвинулся, сдвинулся, пошел к нам.

— Ну, вот и хорошо.

« — Ты же про Сталинград не рассказал», — сказал Мишка.

— Завтра расскажу.

— Завтра?

— А когда? Уже темнеет, нам бы с нашей техникой переплыть.

— Но я же… Меня же бригадир… — попытался возразить Мишка.

— Знаю я все. Школа у вас. Первое сентября на носу. Так?

— Так.

— А завтра только двадцать седьмое, успеешь, да и Виталька с покоса еще не вернулся. Не дуйся, а про Сталинград я тебе расскажу обязательно. Выходи завтра на работу.

* * *

Лето заканчивалось. Об этом напоминал не только календарь, висевший на стене возле стола, но и холодные утренники. Мама достала из сарая красиво заштопанную телогрейку и велела Мишке ее надеть. Сначала он попытался отказаться, но с матерью, которую любил больше всех на свете, спорить не стал. Для него мать была божеством, олицетворением всего светлого, доброго, самого лучшего в жизни. Он готов был за нее идти в любое сражение, и в танковое, и в штыковую атаку. Мишка не раз в полусне представлял себя в роли отважного солдата-защитника. Этот образ грел его мальчишеское самолюбие, и заставлял соответствовать ему в реальной жизни.

« — Ты посмотри», — говорила мать, — вся трава покрылась инеем, заморозки каждую ночь, в рубахе можно ходить разве только в середине дня, когда солнце пригреет.

Мишка молча натягивал, слежавшуюся за лето телогрейку и беззлобно ворчал, показывая матери свое маленькое мужицкое самолюбие.

— Не зима ведь, увидят люди, смеяться будут.

— Не придумывай, роднулька моя. — Анна никогда не разговаривала с сыном приказным тоном, мягко убеждала, если он был не прав.

В машинный парк, расположенный у гумна, где стоял трактор с плугом, мальчик, стесняясь своего не по времени года наряда, пошел не по улице, а через огород. По тропинке он вышел на поскотину, а уж с нее свернул к гумну.

К его удивлению Павел Иванович тоже был одет в телогрейку. Мишка успокоился и повеселел.

— Привет, Мишаня, — громко закричал тракторист, перекрикивая ворчание трактора.

Мишка помахал рукой.

Пахоту они начали, разделив поле пополам. Часам к десяти треть этой половины отливала черными, искрящимися пластинами плодородной земли. Павел Иванович остановился. Мишка ладошками обтирал измазанное лицо. Густая едкая пыль покрыла его, забила ноздри и уши. Хорошо, что на голове кепка. Павел Иванович выглядел не лучше. Едкий пот оставлял черные борозды на покрытом слоем пыли лице.

— Давай чуточку отдохнем, Мишаня — пробасил командир трактора.

— Давай, — радостно согласился Мишка. Павел Иванович достал туесок, налил из него в кружку воду и передал Мишке, а сам начал пить напрямую из туеска.

Мишка воду выглотал быстро и протянул пустую кружку Павлу Ивановичу.

— Еще? — спросил тот.

— Нет. Спасибо.

— Тогда подержи кружку, налью воды лицо ополоснуть.

Ополоснув лицо, Павел Иванович скомандовал Мишке.

— Сложи ладони лодочкой, и тебе надо с лица пыль смыть.

Мишка с удовольствием умылся.

— Полегче стало?

— Да, Павел Иванович. Спасибо.

— Тогда чуток отдохнем. Видишь, как солнышко пригревать стало. И иней исчез, только роса серебрится. Красота. На мир полюбуемся, жизни порадуемся.

— Павел Иванович, вы же мне обещали…

— Не забыл, не забыл, Мишаня, помню, — перебил Мишку тракторист. — Сейчас, дай самому-то вспомнить, как там было. Давай устроимся поудобнее.

Мишка принес из стога солому, собранную после уборки хлебов. Они сняли телогрейки, расстелили их аккуратно на соломенной подстилке, и после минутного сосредоточенного молчания Павел Иванович начал:

— Насчет «вспомню», это я для красного словца сказал. Всю войну ведь прошел, ничего, конечно, не забыл. Бывали дни, как страшный сон.

На войне я был рядовым — механиком водителем тяжелого танка. Я совсем не знал планов битв, для этого были генералы, командиры. Но в каждом важном сражении я участвовал. Я твердо знал — надо победить. И вел танк прямо на врага. Руководствуясь таким принципом, на тяжелом танке «КВ-1», на котором я начал войну, мы с командой дошли до Сталинграда.

Всем была хороша машина. Крепкая броня, которую не могла подбить большая часть немецких орудий, маневренность. Но и этой машине, как я тебе рассказывал, доставалось жару.

До войны я нигде не бывал, ни в каких городах нашей Родины, что-то о них и о других странах читал, что-то в кинохронике видел. А во время войны пол России прошагал и пол Европы, но видел только разрушенные дома да одинокие печные трубы деревенских изб.

Сталинград, говоришь? Для меня это сплошная, покрытая пылью, гарью и кровью поверхность какого-то непостижимого пространства. И, как мне казалось из моего маленького окошечка, я один по ней веду танк. Под гусеницами скрежещут битые кирпичи, железная арматура, рассыпаются деревянные конструкции. Но от меня зависела жизнь всего моего экипажа. Во многом я нес на себе ответственность.

В той битве не было четкой разграничительной линии: вот там немцы, здесь — мы. А было так. Сегодня они взяли центральный вокзал, а завтра мы его отбили. Они вышли на окраину города, мы пошли в бой, и опять немцы пошли в наступление. В городе живого места не было. И нам приходилось воевать на улицах, выкуривая немцев из зданий и укрепленных позиций. Чтобы тебе понятно было, это примерно так, как известная русская игрушка «Мужик и медведь»: то один кувалдой колотит, то другой.

Помню, как однажды один экипаж из нашей роты тянул застрявшую машину, у нее заклинило гусеницу. Притаившиеся в подвальном помещении немцы неожиданно ударили фаустпатроном по буксировочному танку, и он мгновенно вспыхнул, как спичка. Спасся только механик-водитель. Остальные ребята сгорели на наших глазах, и мы ничем не могли помочь. Зато с фашистами посчитались, раздолбили весь подвал. От гадов, наверное, даже пуговиц не осталось.

Немцы наших «КВ» боялись. Немецкие танки не пробивали нашу броню, и мы использовали эту неуязвимость сполна.

Павел Иванович замолчал. Стал смотреть на свои руки, сжимая и разжимая пальцы. Затем поднялся, подошел к берегу Илима. Почуяв человека и опасность, исходившую от него, из десятков прибрежных гнезд-нор, вырытых в береговом обрыве, в небо поднялись стрижи. Они шумно хлопали своими крылышками, дружно кричали, пытаясь отпугнуть нежданного гостя.

— Ты посмотри, Мишаня, стрижи.

— Еще не улетели, — удивился Мишка.

— А куда они улететь должны? — спросил тракторист.

— В Африку — с уверенностью ответил мальчик.

— Куда? — удивился Павел Иванович.

— Наш учитель говорил, что в Африку, и улетают они туда в первой половине августа. Что же их задержало?

— Наверное, потомство, — предположил Павел Иванович.

— Да, наверное, птенцы уму-разуму не набрались, — согласился Мишка.

Павел Иванович нежно посмотрел на подростка и улыбнулся.

— Это ты у нас, Мишаня, уже большой и умный. А птенцы, конечно, глупые. Но их для этого и учат взрослые птицы, чтобы в дальнейшем не было у них бел.

Павел Иванович поднялся и пошел к трактору. Мишка поспешил за ним.

— Люблю работать осенью, мошка и комары исчезают, спокойствие наступает, — как будто сам себе сказал тракторист.

— Павел Иванович, а про Сталинград на следующем перекуре расскажешь?

— Что рассказать тебе, Мишаня, я ведь не был генералом, даже до командира танка не дорос, в смотровую щель мало, что видно. То, что увидел, осталось в памяти моей навсегда. За войну пришлось уничтожать гусеницами и танки, и пулеметные гнезда, и людей. Это не только в Сталинграде, повсюду. Свою землю жалко, и топтать эту землю жалко, и дома русские, занятые фашистами, рушить. А в Германии — только в радость. Я не мстительный человек, но возмездие быть должно. И мы им всем отомстили, да так, что и правнуки их не забудут.

Павел Иванович тяжело вздохнул, подняв голову, расправил грудь. Мишке показалось, что этой своей героической головой он уперся в небо и стал выше, мощнее прежнего. Казалось, что это глубокое, чистое, не виденное Мишкой в такой красоте небо держится сейчас на могучих плечах этого славного воина, а своей грудью заслоняет он и поле, и деревню, и Мишку от чего-то страшного, не уничтоженного до конца. Но разве что-то плохое в мире может случиться, пока есть такие герои, как Павел Иванович.

— Да, у нас красота неописуемая. День чудесный, несмотря на то, что последние летние деньки на дворе. Но хватит, покалякали, пора за дело. Да ладно тебе, не дуйся, Мишаня, вот дело сделаем, наговоримся.

Мишка и не обиделся, он отвернулся от Павла Ивановича, чтобы сохранить в памяти только что виденный его богатырский образ. Тракторист пошел к плугу, потом обернулся к Мишке и здоровой рукой крепко прижал его к себе.

— Не обижайся Мишаня. Для меня ты дорогой человек. Это я ведь и за тебя бил фашистов, чтобы ты любовался нашим небом, рекой, полями. Зачем. тебе знать подробности? Они кровавы, отвратительны, бесчеловечны, Война — дело не романтическое. Да и танки теперь другие, лучше, крепче прежних. Читай книжки о войне, там все правильно написано. У войны ведь, кроме боевой части, есть другие стороны — политические, философские, экономические. А если говорить о танках, то это интереснейшая научно-техническая страница нашей истории. История о технических достижениях не менее интересна, чем тактически-боевая. Вот и наш с тобой трактор скоро в музей отправится, а на его месте появится новый, красивый, послушный, и ломаться он не будет никогда.

Голос Павла Ивановича завибрировал как будто от сильного волнения, или от вдохновения, или от понимания значимости своего дела — прежнего, танкового, и нынешнего — тракторного. Но он овладел волнением и напоследок сказал просто и ясно:

— Что я знаю про войну? Я же рядовым был. Им и остаюсь.

— Я тоже — прошептал Мишка.