RETRO

Михаил Колесов

Включенные в сборник рассказы и очерки, написанные в литературном стиле «non fiction», представляют собой некое возвращение в еще недавнее, но уже далекое прошлое страны, которой сейчас нет. В них автор стремился воспроизвести атмосферу «советского образа жизни». Написанные позже очерки и эссе, фактически, о том же прошлом, которое напоминает о себе сегодня. Книга представляет интерес, прежде всего, для современной молодежи, которая хотела бы понять смысл жизни предшествующего поколения.

Кубинские юморески

Жертва неизвестности

«…А то погибнут в неизвестности моя любовь и красота».

Популярная советская песня

В октябре 1966 года в Гаване, на Кубе, проходила Международная шахматная Олимпиада. Соотечественники Хосе Рауля Капабланки восприняли это событие с большим патриотическим энтузиазмом. Вся дорога от аэропорта им. Хосе Марти до столичной гостиницы «Гавана Либре» была украшена шахматной символикой. Перед фасадом многоэтажной гостиницы была размещена огромная неоновая шахматная доска, перед которой каждый вечер собиралась большая толпа кубинцев с тем, чтобы весьма эмоционально сопереживать ход очередного матча.

Самая большая группа участников олимпиады была советская, в которую помимо гроссмейстеров и их тренеров, входили несколько известных артистов, в том числе и киноактеров. К их приезду в Гаване было организовано нечто подобное «фестивалю» советских фильмов. Но фильмы эти, до сих пор неизвестные на Кубе, демонстрировались, главным образом, в дешевых кинозалах на окраинах города на детских утренних сеансах. На эти сеансы возили актеров, где они «выступали» в почти пустых темных залах и были в восторге от общения с революционным народом. На улицах города к ним цеплялась детвора и улыбались прохожие, что они принимали за свою популярность, не подозревая, что их принимают за участников олимпиады. Конечно, никто из них не знал испанского, и переводчиков при них, как правило, не было. Так что была полная иллюзия всенародной любви, к которой они привыкли у себя дома.

В этой актерской труппе приехал все еще популярный (хотя уже редко снимавшийся в кино) актер Н. Р. Он был заядлый шахматист и приехал поддержать своего друга гроссмейстера Михаила Таля. Поскольку времени свободного у него было много, он, видно по московской привычке, любил погулять по улицам города и пообщаться с «публикой», насладиться своей «известностью». По своему киношному амплуа он был дамский ловелас, поэтому, несмотря на свой уже «почтенный» возраст, пытался и здесь поддерживать этот имидж. Кубинки его очаровали не только тропической красотой, но и их, как ему казалось, общительностью и «доступностью». Но никто ему не объяснил, что за очарованием кубинок скрываются весьма строгие моральные традиции. Но, однажды, он, все-таки, получил возможность об этом узнать.

Как-то вечером он с приятелем зашли в один из ночных клубов на знаменитой столичной набережной «Малекон». Обычно советские моряки или туристы, которые могли себе позволить зайти в ночной клуб, присаживались к стойке бара, не обращая внимания на происходящее за их спиной веселье местной, преимущественно, молодой публики. Публика отвечала им тем же. Хотя они были легко узнаваемы, на них никто, кроме бармена, не обращал внимания. Они пили свое «двойное» и уходили «по-английски», то есть тихо.

Широкая душа актера, уже «подогретая», вероятно, в гостинице (было довольно поздно) жаждала общения с молодежью. Приняв за стойкой несколько порций неразбавленного «бакарди», он направился в зал, где в затемненных кабинках сидели, занимаясь своими интимными делами, молодые парочки. Переходя от одного столика к другому, он всем рассказывал о себе, разумеется, на русском, которого никто не понимал, но его это не смущало. Ребята ему вежливо улыбались, хлопали по плечу, предлагали выпить «хайбол» и выпроваживали к следующему столу. Воодушевленный таким «теплым» приемом, Рыбкин решил доставить присутствующим удовольствие. Он забрался на невысокую площадку, где находился играющий оркестр, бесцеремонно взял у музыканта гитару и попытался спеть: «Не кочегары мы, не плотники…» Но ни на музыкантов, ни на публику это не произвело ожидаемого им впечатления и его, уже невежливо, выпроводили с площадки. Но он не обиделся, потому что был счастлив и готов поделиться своим счастьем со всеми.

Он вновь вернулся к столикам с намерением пригласить кого-нибудь из «дам» на танец. Ему попытались объяснить, что это «невозможно». Здесь так не принято: девушка танцует только с тем парнем, с которым она пришла, (мужчины, пришедшие без девушек, остаются за стойкой бара), — таковы традиции. Тем более что некоторые кубинские танцы достаточно эротичны. Но актер уже ничего не хотел понимать. В конце концов, ему удалось «зацепить» какую-то девушку и вывести ее на танец. Он оказался опытным танцором, точно уловил ритм кубинского танца и провел свой номер блестяще, даже вызвал аплодисменты у танцующих рядом. Очень довольный собой, он галантно подвел свою партнершу к столику и поклонился благодарственно ее «жениху»…

Свою голову он уже поднять не успел, получив удар по ней бутылкой. Удар, вероятно, был несильный, полупустая бутылка не разбилась и не нанесла большого вреда незадачливому «Ромео». Но этого было достаточно, чтобы его «успокоить». Приятелю не оставалось ничего другого, как вытащить его в полной «отключке» на свежий воздух. Назад они уже не вернулись. А вечер в клубе продолжался, как ни в чем, ни бывало.

По слухам, актер больше в ночные клубы не ходил и до отъезда предпочитал пить в своем номере гостиницы.

«Светит незнакомая звезда…»

— Как ты думаешь, эта «антилопа-гну» довезет нас до места или развалится по дороге?

Это меня спрашивает мой приятель Николай, с которым мы едем в «такси», потрепанном «фордике», который по возрасту наверняка был нашим ровесником.

На Кубе был разгар лета, стояла обычная 40-градусная жара («в тени»). Мы, — ленинградские студенты, стажеры университета в Сантьяго-де-Куба, живущие уже второй год в этом городе, едем встречать Новый 1968 год, который по местному времени наступает в четыре дня пополудни.

— Я думаю, что на этом музейном экспонате мы вряд ли успеем вовремя, — пессимистично изрек я.

И тут же машина заглохла. Наш «росинат» не смог подняться на небольшой холм, на склоне которого располагался поселок с веселым названием «Эль Алегре» («Веселый») на берегу Атлантического океана, точнее — Карибского моря. Пришлось дальше следовать пешком. Поселок состоял из дюжины деревянных одноэтажных домиков, окна которых, по случаю жары, были открыты настежь. Здесь жили наши московские девчонки-переводчицы.

Подходя к нужному дому, мы услышали… взрыв? Вообще-то на Кубе, где в то время оружия не было, пожалуй, только у грудных детей, стреляли крайне редко, только по большим религиозным и революционным праздникам, да и то по ночам. А тут взрыв, да еще среди белого дня! Но взрыв был какой-то странный…

— Граната, — безапелляционно заявил Колька.

— Откуда у девчонок гранаты? — саркастически выразил свое мнение я.

Но все-таки мы побежали и ворвались в дом под… девичий смех. Посреди кухни стояла Рита с растерянным лицом, а на белых стенах и потолке видны были какие-то бурые пятна.

— Что случилось? — уже догадываясь, спросил я.

— Да, наша Рита решила сделать вам сюрприз, приготовить «наполеон», — ответила Ольга.

— Как это? — удивился Колька.

— Из советского печенья и сгущенки, которые вы натаскали нам с наших кораблей, — ответила Рита.

— Сразу видно домашнюю девочку, — констатировал я. — Кто же ставит закрытую банку сгущенки прямо на огонь, ее естественно разорвет.

— Хорошо, что никого на кухне не было, — резюмировала Ольга. — Ладно, пошли к столу, уже подходит время.

Новый год «по-московски» отметили, как «положено». Потом подъехали наши преподаватели и другие переводчики, которые жили рядом. Так что собралась почти вся советская «колония». Пели песни под гитару, танцевали. Ждали консула, который должен был подъехать к 12-ти.

Мы с Николаем решили «проветриться». Вышли на улицу поселка и, перевалив холм, спустились к пляжу залива, неглубоко, на несколько сот метров, врезающегося в песчаный берег. Был прекрасный вечер. В тропиках нет сумерек, переход от дня к ночи, когда солнце погружается в океан, длится всего несколько минут. В это время все небо озаряется невероятным светом, который фантастическими красками освещает прибрежный пейзаж. Берег в этот час был безлюден.

— Давай искупаемся, — предложил Колька. — Видишь на том берегу залива какой-то причал, до него метров триста. Давай махнем туда.

— Отличная идея, — согласился я. — Только мы же не взяли плавок.

— А ерунда, все равно здесь никого нет, и не будет.

Мы быстро сбросили одежду и нырнули в воду. До противоположного берега добрались быстро, но выбраться на берег нам не удалось, потому что мешал настил пристани. Подержавшись несколько минут за скользкие опорные столбы, мы вознамерились вернуться обратно. И, как говорится, — «вмиг протрезвели».

— А где берег? — — тихо спросил Колька.

Действительно, вокруг была кромешная тьма. На Кубе ночи — это мрак, собственной руки не увидишь! Холм закрывал от нас поселок, поэтому не видно было ни огонька. Справа от нас в нескольких десятках метрах находился выход в океан, погода была штилевая. Сориентироваться было невозможно. Мы даже не видели друг друга.

— Оставаться здесь нельзя, мы до утра пойдем ко дну? — резонно прокомментировал ситуацию Колька.

— Значит, поплыли, другого выхода нет, — мне нечего было добавить.

— Куда? — раздался саркастический вопрос из темноты.

— Вперед, по звездам, — последовала моя бодрая команда.

— А ты их знаешь? — вопрос был неслучайный. Дело в том, что в этом полушарии карта звездного неба совсем иная и для нашей ориентации совершенно бесполезная.

— Ладно, возьми две рядом расположенные звезды и старайся держаться между ними, — без энтузиазма посоветовал я.

— Ты что, спятил, как можно на воде выдержать прямое направление? — опять резонно вопрошал голос из темноты.

— У тебя есть другие предложения, давай! — уже начинал злиться я.

— Нет, — согласился мой приятель и добавил, — давай все время разговаривать, что бы по голосам определять, не удалились ли мы в сторону.

Так мы и плыли, разговаривая.

— Как ты думаешь, где мы находимся сейчас? — с претензией на иронию спросил я.

— Ну, до Мексики еще далеко, — успокоил меня приятель, — к встрече Нового года мы вряд ли туда успеем, так что можно не торопиться.

Вдруг он спросил:

— Ты заметил, что вода справа стала холоднее, чем слева?

После его вопроса это почувствовал и я.

— Это значит, что мы находимся недалеко от выхода в океан. Забирай влево! — скомандовал я.

Вскоре раздался крик.

— Берег! Я на берегу!

Почти тут же я коснулся руками песка.

Отдохнув немного не столько от усталости, сколько от нервного напряжения, мы поняли, что радоваться пока еще рано. Мы лежали нагишом на песке и совершенно не представляли, где искать нашу одежду.

— Делать нечего, встали на четвереньки и поползли! — скомандовал приободрившийся Колька.

— Ты что, — скептически промямлил я, — как мы в такой темноте найдем нашу разбросанную по пляжу одежду?

— Есть другое предложение, вернуться в таком виде за праздничный стол. Наши маскарадные костюмы, наверняка, будут одобрены публикой, — последовала идиотская реплика.

После долгого ползания по песку, мы, наконец, наткнулись на свою одежду и, уже не разбирая, чья майка или рубашка, быстро оделись и отправились к ждущей нас кампании. Наше появление было встречено без энтузиазма.

— Где вы болтаетесь? Уже пора встречать Новый год, — строго обратился к нам сидящий за столом консул.

— Да, мы так, прогуляться вышли, — ответил кто-то из нас.

«Путь к причалу…»

(популярная советская песня из одноименного фильма)

— Ты смотри, твой «Брянсклес» на рейде, — услышал я утром голос Николая, вышедшего на балкон нашей комнаты в общежитии.

Шел второй (1968) год нашего пребывания в Сантьяго де Куба в качестве «стажеров» университета. Мы жили в студенческом городке, расположенном на окраине города на высоком холме. Город лежал перед нами как на «сковородке», в центре которой находилась бухта, которую город охватывал «подковой». Это впечатление создавалось в особенно жаркие дни, когда город накрывала дымка тумана, подобно парной в бане. С балкона своей комнаты мы наблюдали, какие суда входили в порт. Это имело к нам самое прямое отношение. Дело в том, что в наши «комсомольские» обязанности входило обеспечение «культурной программы» для экипажей этих судов во время их стоянки. По должности «помощника» в моем распоряжении находился катер нашего «морагента», которым мы пользовались, когда судно находилось на рейде.

После того, как судно покидали пограничники и таможенники, мы поднимались на судно и представлялись первому помощнику капитана, в чье распоряжение поступали на время стоянки. Первые помощники в то время были, в основном, бывшие партийные или комсомольские работники. Поэтому, когда мы попадали на ленинградское судно, то, бывало, встречали знакомых. Но ближе всех, обычно, у нас складывались отношения либо с «начальником радиостанции», либо с «дедом», то есть. «стармехом».

В течение года некоторые суда заходили в порт по два-три раза. Естественно, экипажи менялись, но командный состав, как правило, оставался тем же. Здесь нас уже встречали, как родных.

Так, особые отношения у меня сложились с экипажем ленинградского сухогруза «Брянсклес», которое зашло в порт уже второй раз. В течение нескольких дней стоянки я провел «культурную» программу для экипажа, как обычно. После прощального ужина с музыкой, песнями и танцами (в экипаже были две молодые женщины), который затянулся надолго, мы с моим приятелем Николаем к полуночи были в общежитии. Судно должно было выйти на рассвете.

Каково было мое удивление утром, когда я, выскочив на балкон, увидел свой «Брянсклес», стоявшим посреди бухты?

В порту я, вместе с нашим «морагентом», на катере отправились на судно. Здесь мы узнали от «стармеха», что неожиданно при отходе произошла поломка в рулевом отделении.

— Ремонтироваться, придется на рейде, — без энтузиазма сказал он.

На мой вопрос, сколько ремонт может продолжиться, он ответил:

— Думаю, несколько дней.

Я хорошо понимал, что это значит — ремонт судна на рейде. Это несколько дней на воде под палящим солнцем. Экипажу на берег выходить было нельзя. Люди уже настроены на обратную дорогу — домой. Настроение у всех — хуже не бывает.

Конечно, я бывал на борту каждый день. Привозил ром «бакарди», пиво, «кока-колу», фрукты, что единственно в городе можно было купить свободно и сравнительно недорого. Но мои скромные возможности были не безграничны.

Но, наконец, «старпом» объявил:

— Ремонт закончен, и судно завтра ночью уходит.

Вечером состоялись короткие «проводы» в кают-компании и перед тем, как мне покинуть судно, «дед» пригласил меня заглянуть к нему «на минутку». Я принял его приглашение потому, что у нас с ним сложились какие-то даже не то что «дружеские», а скорее «семейные» отношения. По возрасту, он мне годился в отцы и поэтому, по его выражению, «прикипел» ко мне как сыну. Я к нему тоже очень «привязался». Расставаться было тяжело, так как мы оба понимали, что, вряд ли, когда-нибудь увидимся.

Мы спустились в его рабочую «каморку». Он закрыл дверь и отключил телефон.

— Чтобы никто нам не мешал.

Затем он достал из «технического» шкафчика, где стояли банки каких-то масел и бутылки каких-то растворов, чистую пол-литровую бутылку с этикеткой, на которой было написано явно его рукой большими красными буквами: «Осторожно, яд!»

— Что это такое? — спросил я с подозрением, зная, что на судне не осталось ни капли спиртного.

— Не бойся, — было сказано, — это — мой «энзим» на обратную дорогу.

— А как же Вы?

— Ничего, мы с тобой понемножку и мне еще останется.

— Но я никогда не пил чистый спирт, не разбавляя, — признался я.

— Это я предусмотрел, — гордо произнес «дед» и вытащил из-под своего «рабочего» стола ящик сухого вина «Ркацетели».

— Вот, выменял у «старпома». Я сам его терпеть не могу, но тебе, я думаю, подойдет.

На что такое мог выменять «дед» столь дефицитное вино, я спрашивать не стал.

— А чем будете запивать Вы? — поинтересовался я.

— Ничем, я буду пить так, не первый раз, — заявил «дед».

— Давай, за тебя, что бы ты и твои ребята благополучно вернулись домой! Как вы можете в этом пекле жить и до сих не спились, мне это не понятно? Ну, будь здоров!

И мы выпили по-первой. С сухим теплым вином спирт прошел как шампанское.

Естественно, потом пошла вторая, третья… За душевным разговором время летело незаметно. Мы забыли о том, по какому поводу здесь сидим. Но вдруг «дед» сказал:

— Странно, почему изменился шум машин? — и включил телефон на стене, который взорвался пронзительным звонком.

«Дед» спокойно взял трубку и с достоинством произнес:

— У аппарата.

В трубке я услышал истеричный голос «старпома»:

— Парень у тебя?!

— Да, — после долгой паузы неохотно ответил «дед».

В трубке раздался красноречивый мат, в короткие промежутки которого можно было понять:

— Ты,…, соображаешь, судно выходит в море! Мы что, его с собой до Ленинграда повезем?

— Где капитан? — спросил невозмутимо «дед».

— Он давно ушел спать в свою каюту, — раздался ответ.

— Быстро наверх, — скомандовал мне «дед».

Мы пулей вылетели на палубу и подскочили к стоящему у борта вахтенному матросу.

— Где катер? — закричал «дед».

— Какой катер? — удивился вахтенный, я только что заступил на вахту. — Он, наверное, давно уже ушел.

— Который час, — спросил «дед» у вахтенного?

— Три пятьдесят, — ответил тот, — якоря уже выбраны.

К этому времени подошел «старпом», который взглянул на меня так, что я понял, с каким удовольствием он выкинул бы меня за борт.

— Так, отход назначен на четыре ноль ноль. У нас есть десять минут. Иди на мостик и объясни ситуацию штурману, — сказал «дед» старпому.

— Дай мне трубку, — потребовал он у вахтенного.

— Петя, Петенька, — обратился он, перейдя почти на шепот, в трубку телефона, — ты сейчас, мой дорогой, аккуратненько сделаешь то, что я тебе скажу.

— Тихонечко, на очень малых, дашь задний ход до тех пор, пока я тебе не скажу, хватит. Понял?

— Ну что? — это был вопрос к вернувшемуся из рулевой рубки «старпому».

— Штурман сделает все, как надо, — был ответ.

— А ты приготовься, будешь десантироваться, — это уже было обращение ко мне.

— Как это? — удивился я.

— А ты что думал? Мы уже не можем высадить тебя на берег, не имеем права. Судно аккуратно задним ходом подойдет к причалу, будем надеяться, что в этой кромешной тьме кубинцы не успеют ничего сообразить. Трап по борту будет приспущен настолько, чтобы ты смог спрыгнуть. Это все, что мы можем для тебя сделать.

— А если я промахнусь? — задал я идиотский вопрос, на который никто не ответил. Я сам прекрасно понимал, что произойдет, если я промахнусь и попаду между причалом и судном. Но даже, если я попаду на причал, с такой высоты в темноте было мало шансов упасть удачно.

Но судно, следуя командам «деда», который стоял у борта, напряженно вглядываясь вниз в темноту, ювелирно точно подошло к причалу. Я уже был на трапе и почувствовал толчок. Последовала команда:

— Пошел!

Я побежал к концу трапа, который уже начал быстро опускаться вниз. Я чувствовал, что судно стало отходить от причала.

— Прыгай! — услышал я приглушенный голос сверху.

И я прыгнул, не видя куда. В ночь!

Неожиданно доски причала оказались совсем недалеко, и я легко упал на согнутые ноги. Быстро вскочив, я прокричал вверх в темноту:

— Все в порядке! Спасибо!

— Будь здоров! — прозвучал в темноте голос «деда». Я увидел, как удаляется от меня темная махина корабля.

Прощай, «Брянсклес»!

«Литературный Севастополь» Выпуск №8, Севастополь 2013 г.