М. Берг. Чашка кофе (Четыре истории)

Михаил Иванов (2023)

Тысячи лет жестокого противостояния приблизились к решающей фазе. Это не игра, и соблюдение правил — всего лишь вынужденная необходимость. Однако баланс обстоятельств и сил крайне неустойчив, а значит, для победы достаточно сдвинуть ключевую фигуру в нужном направлении. Встреча в захудалом придорожном кафе изменит судьбу — одного человека и всего мира. Но поворотный момент ещё не пройден: впереди четыре истории и нелёгкий выбор. А финальную точку должна поставить обычная чашка кофе…

«Куда Ты идёшь, Господи?» — изумлённый, спросил Пётр.

«Куда ТЫ идёшь?» — услышал он в ответ.

Деяния Петра, апокриф.

I

Пустыня, самое её сердце. Шоссе — серый клинок, покрывавшийся прахом с тех самых времён, как пронзил это сердце с запада на восток. По лезвию трассы мчится мотоцикл. Двигатель ревёт и свет фар шутя обращает в бегство ещё не вошедшие в силу сумерки, однако ночь скоро сомкнётся над мёртвой землёй — светлячку не добраться к своей цели дотемна: поспеши, всадник! Спеши не спеши… Руль подрагивает в руках мотоциклиста — усталость даёт о себе знать…

***

Тонкий луч заходящего солнца, появившись будто из ниоткуда, пронзил наискось рыжее от застаревшей грязи витринное стекло. Мимоходом превратив ленивое витание пылинок в мельтешение огненных искр, он со всего маху врезался в стену — и разбился ослепительно-розовой бесформенной кляксой.

Покрытая контурной картой трещин штукатурка, выцветшие фотографии под мутными стёклами, заключённые в самодельные рамки страницы газет… Теперь луч двигался не спеша: скользил призрачным пальцем по ровным печатным строчкам, старательно высвечивал лица на снимках… Он словно искал кого-то, выцеливал тщательно — однако не находил.

Щелчок — и ряд обросших пылью светильников, свисавших с потолка на длинных шнурах, наполнил пространство сонным мутно-жёлтым светом. Чёткие блики и глубокие тени, тонко очерченные контуры предметов и сами предметы, прорисованные вплоть до мельчайших деталей, мигом превратили заурядный интерьер придорожного кафе в полотно художника-гиперреалиста.

Небольшие столики, расставленные кое-как, образовывали в сдавленном стенами помещении тесный лабиринт, по которому, отняв руку от выключателя, принялся бродить пожилой мосластый дядька в мятом, покрытым застиранными пятнами фартуке и с таким же мятым и будто застиранным лицом. Нарочитая неопрятность и хамоватая небрежность в повадках выдавали в мосластом дядьке хозяина этой забегаловки, которая, похоже, никогда не знала лучших времён. Как пастух, обходящий стадо, хозяин обмахивал круглые спины своих дремлющих подопечных обрывком полотенца и недовольно сопел. Невелик труд, когда всей мебели — по пальцам перечесть, однако «пастух» имел такой вид, словно сие наказание преследовало весь его род со времён Адама, и всё отвращение и усталость предков скопились теперь в нём одном.

Единственный посетитель погружённого в жёлтую дремоту царства замер возле стойки обслуживания — длинного прилавка, отгородившего от общего зала всю заднюю стену с ячейками заполненных всякой всячиной полок. Обойма из трёх пустующих прозрачных ёмкостей для напитков — такие перестали выпускать, наверное, уже с полвека назад — соседствовала на прилавке с ещё более допотопным кассовым аппаратом. Под краник одной из ёмкостей, в которой, кажется, всё-таки мутнела на дне какая-то жидкость, была подставлена пепельница. Касаясь кончиками пальцев трещины на выпуклом боку стоявшей перед ним чашки, человек сохранял абсолютную неподвижность и даже, казалось, не дышал, отчего могло сложиться впечатление, что он стоит на этом месте с тех же допотопных, адамовых времён и, давно обратившись в статую, способен простоять ещё столько же.

Унылое блуждание по лабиринту завершилось в дальнем его углу, где страдалец-«пастух», длинно выдохнув, добавил в атмосферу изрядную порцию безысходности. Нимало не стесняясь свидетеля, будто человек с чашкой и вправду был всего лишь предметом интерьера, хозяин тряхнул пару раз полотенцем, встрепенувшимся в его руках раненой птицей, — полетели крошки, что-то цокнуло об пол, покатилось… — и поволокся вытирать прилавок.

Бессильно разбросав измятые выцветшие крылья, обрывок полотенца нудно елозил в затянувшейся агонии взад-вперёд по столешнице, неуклонно приближаясь к человеку-статуе. В последний момент, когда, казалось, столкновения было не избежать, тот приподнял чашку и, дождавшись, когда раненая птица проползёт под его рукой и двинется умирать дальше, поставил чашку на место — точно в размазанный полотенцем кружок натёкшего через трещину кофе.

День уходил. Небо за окнами стремительно теряло лёгкость, остывая вместе с солнцем, которое совсем недавно обжигало всё вокруг жаром расплавленного золота, но теперь угасло до розово-красного оттенка затвердевшей меди, да так и продолжало тускнеть, готовясь совершить свой ежедневный смертельный трюк — нырок за край земли. Прощальные всплески пронзительно-алых волн пробивались сквозь пенные полосы облаков над горизонтом и тут же отступали, чтобы полнее открыть холодную фиолетовую глубину с мерцающими в ней редкими жемчужинами звёзд.

В самом же кафе ничего не менялось. Густое янтарное марево, испускаемое зависшими посреди помещения сферами, видимо, обладало особой силой: оно надёжно отделило залитое собою пространство не только от всего остального мира, но и от времени, тёкшего где-то там, вовне, тем самым превратив захудалое кафе в обособленный, лишённый всякого движения омуток. Даже звуки в этом омутке становились всё слабее, всё ленивее, замедляясь и растягиваясь, повисая в вязком снотворном киселе призрачными шлейфами. И тишина постепенно обретала ощутимую твёрдость, как застывающая смола, что должна законсервировать живописное полотно, сохранив его неподверженным изменениям на долгие, долгие годы…

Далёкий звук рвущейся материи неожиданно нарушил течение странной химической реакции, что грозила полностью обездвижить окружающую реальность до следующего восхода солнца. Звук приближался, и вот уже не треск — рычание зверя, в котором всё яснее угадывался рёв двигателя, беспардонно вспарывало тишину, ожесточаясь и набирая мощь. Тонко задребезжал в оконной раме отколотый угол стекла.

Нарастающая вибрация потревожила сонную атмосферу кафе — будто рябь пошла по поверхности пруда, грозя расплескать его мутное содержимое. Но, достигнув максимума, рычание вдруг потеряло силу, сбилось и завершилось булькающим кашлем где-то совсем рядом. Вместе с ним погас и чиркнувший по окнам свет. Недолгая пауза, как бывает перед атакой цунами… и — распахнулась дверь: сопровождаемый валом остывающих запахов песка и сухой травы, в кафе вошёл человек с мотоциклетным шлемом в руке.

Между тем истончившийся порядком солнечный луч достиг стоявшего на полке тостера, отразился от его зеркальной поверхности, и на груди вошедшего вспыхнула алая метка. Замерла, дрогнула, и — бах! — в сонной тишине выстрелом прозвучал удар захлопнувшейся двери.

Волна свежести быстро опала, без остатка поглощённая застоявшейся атмосферой вневременного омута. А мотоциклист, скользнув взглядом по обстановке, прошёл к стойке, и хозяин, которого, казалось, ничто не в состоянии было отвлечь от его муторного квеста, вдруг оказался тут же, протирающим какую-то мелкую кухонную утварь.

— Кофе, — коротко произнёс мотоциклист, не глядя на хозяина, и водрузил шлем рядом с собой на стойку.

— Нету, — так же коротко и безапелляционно отрезал хозяин, не отрываясь от своего занятия.

Мотоциклист поднял удивлённый взгляд и повторил с раздражением в голосе:

— Не мелите ерунды. На вывеске написано «кофе» — значит у вас должен быть кофе!

— А ещё там написано «мотель». Только — вот незадача! — никакого мотеля здесь давно уже нет.

— Погодите, погодите…

— Ни кофе, ни чая. Поставщик будет только завтра. Могу предложить газировки или горячего молока.

Если хозяин пытался разрядить атмосферу шуткой, то этого ему достичь явно не удалось: фраза прозвучала ядовитой насмешкой. Тогда, видимо решив исправить нечаянную издёвку, он повторил, подбирая слова и обрубая фразы так, чтобы не сболтнуть лишнего:

— Кофе нет. Закончился. То была последняя, — и хозяин мотнул небритым подбородком в сторону человека-статуи. — Порция.

Мотоциклист смерил взглядом своего не подающего признаков жизни соседа, затем задумчиво почесал щёку, наблюдая, как хозяин сосредоточенно надраивает тряпкой старый металлический поднос, словно это занятие было тем единственным, ради которого существовал он сам, его кафе, а может, даже и весь мир.

— Есть поблизости ещё какая-нибудь забегаловка, где можно?.. — решился на вопрос мотоциклист.

— На восходе, — буркнул хозяин, не дослушав.

— Сколько туда по времени?

— Именно время я и имел в виду.

Мотоциклист едва не сплюнул.

— Вот тебе и менетекел… — пробормотал он себе под нос.

Шумно выдохнув, мотоциклист растёр ладонями лицо. Затем внимательно посмотрел на хозяина кафе, достал бумажник и извлёк оттуда банкноту.

— Одна. Чашка. Кофе.

И прихлопнул её о стойку.

С полминуты хозяин надувался недовольством, усиленно втирая тряпку в поднос, однако номинал купюры пробил брешь в его упрямстве.

— Хорошо, — запыхтел он, сдуваясь. — Я посмотрю… в своих личных запасах…

— И покрепче! — воспользовавшись моментом, добавил мотоциклист.

Походя смахнув купюру в карман, хозяин удалился за расположенную в углу дверь и там, за дверью, зашуршал чем-то, загремел, тяжело вздыхая, будто пытался справиться с какой-то сложной проблемой.

Мотоциклист пробежал равнодушно глазами по развешенным на стенах печатным раритетам и, также без особого интереса, окинул взглядом облокотившегося в шаге от него о стойку молчаливого незнакомца. Побарабанил пальцами по столешнице.

Громкий хлопок за стеной, где возился и пыхтел хозяин, — и свет в зале погас. Одновременно с хлопком раздался дикий вопль, тут же рассыпавшийся бранной скороговоркой: хозяин, не стесняясь в выражениях, выплёскивал досаду и негодование по поводу секундной слабости, что заставила его поддаться на уговоры настырного любителя кофе. Потянуло вонью горелой проводки. Вторя хозяину, вполголоса выругался мотоциклист.

Похоже, электричество отключилось во всём здании, поскольку ни огонька внутри, ни раздражающего подмигивания доживающей свой век неоновой вывески снаружи — ни единого признака искусственного освещения не наблюдалось в ослепляющей темноте.

Первые секунды казалось, что вместе со светом исчезло всё. Однако едва угадываемые блики, там, где висели на стенах, прикрытые стёклами, фотокарточки и вырезки, да разбитая на квадраты окон тьма внешняя, не такая плотная, как здесь, в помещении, были верным знаком того, что изолированная вселенная-омуток не схлопнулась, превратившись в ничто, а лишь прорвался её надутый жёлтым светом пузырь. И теперь, неслышным дыханием пантеры проникая через окна, образовавшийся вакуум начала заполнять ночь.

Ещё раз выругавшись, мотоциклист достал телефон, включил экран и выкрикнул в подсвеченное холодным сиянием и потому ставшее каким-то замогильно-потусторонним пространство:

— Эй! У вас всё в порядке? Помощь нужна?

Но хозяин то ли не услышал вопроса, то ли ответ его слишком органично вплёлся в череду невнятных ругательств. Не разобрав ничего вразумительного, мотоциклист остался на своём месте.

— Чёрт-те что… — процедил он, кладя включённый телефон рядом с собой на стойку, и сосед его, как показалось, кивнул одобрительно. Хотя, возможно, это была всего лишь игра света и тени.

Брань хозяина между тем смещалась куда-то вглубь и в сторону, затухая до едва уловимого бормотания. Грохот — и новый приступ раздражённого речитатива. Пауза. Где-то, совсем далеко, послышались щелчки, и, совпадая с некоторыми из них, светильники в зале принялись загораться и снова гаснуть, своим хаотичным обстрелом повергая в смятение и панику пробравшуюся в кафе ночь…

Липкий мутно-жёлтый свет, источаемый чередой янтарных светил, снова наполнял зал своей клейкой снотворной массой. Впрочем, не все светила пережили катастрофу: одно из них так и осталось висеть матовой пустой скорлупой лишённого светоносной жизни яйца.

Мотоциклист прислушался, выключил экран телефона.

— Всё, что ли? — подумал вслух.

В ответ на вопрос открылась дверь за стойкой и показался хозяин. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности, смешанной с недовольством. Он поднял взгляд и замер, удивлённый.

— О! Вы ещё здесь?

И снова скрылся за дверью.

Вернулся он через минуту, с торжественно-трагичным видом служащего бюро ритуальных услуг держа поднос, в центре которого, одиноко и гордо, как последний уцелевший корабль некогда великой эскадры, исходила паром чашка кофе. То, что это был кофе — и на удивление хороший! — чувствовалось сразу: будоражащий обоняние аромат разошёлся мгновенно, едва открылась дверь.

— Теперь это точно последняя, — возвестил хозяин хмуро, неловко переставляя чашку с подноса на стойку: кисть его правой руки была обмотана давешним обрывком полотенца. — И воды тоже не будет, — добавил, будто последний гвоздь вбил в домовину. — До утра как минимум, пока не приедет мастер и не оживит помпу.

— Ф-ф-уф-ф… Вы как будто на отшибе живёте! — покачал головой мотоциклист.

— Так оно и есть — на отшибе, — с долей вызова подтвердил хозяин.

— А что там, кстати, написано у вас на вывеске? — между прочим поинтересовался мотоциклист, осторожно касаясь пальцами затёртого рисунка на боку чашки и с наслаждением вдыхая гуляющий над поверхностью напитка ароматный парок.

— Вы не умеете читать или забыли дома очки?

— Там женское имя. Кто это? — не обратил внимания на грубость мотоциклист.

— Отрадно, что вы всё-таки обучены грамоте, — проворчал хозяин, недовольно рассматривая оставленное на подносе чашкой мокрое пятно.

— И всё же? — не отставал мотоциклист.

— Это имя моей жены.

— Где же она?

— Её больше нет.

— О-о… Соболезную.

— Стоит ли? Я был рад избавиться от старухи.

Не заметив отразившегося на лице собеседника удивления, хозяин плюнул в поднос и принялся тереть его замотанной в тряпку рукой. Сделав ещё один, контрольный, плевок, продолжил:

— Она сбежала в город, к дочери. И сколько времени прошло — я ни разу не пожалел об этом.

— Ах вот, значит, как… А вы, получается, если следовать указанной на вывеске фамилии и вашему родству с хозяйкой, мистер Доу?

— Если вам так угодно.

Безмолвный посетитель, которого оба — и хозяин, и мотоциклист — уже перестали замечать, вдруг поднял свою чашку и одним глотком выпил её содержимое. Хозяин сопроводил это действие немигающим взглядом спаниеля: чудо ожившей статуи сподобилось произойти в его ничем не заслужившей подобной чести забегаловке! Посетитель же аккуратно поставил чашку и повернулся, собравшись уходить. Неловкое движение — должно быть, ноги его затекли от долгой неподвижности и руки потеряли сноровку — и чашка мотоциклиста опрокинулась, покатилась, разливая коричневый пахучий напиток по стойке, и упала — только осколки разлетелись по полу. Мотоциклист едва успел отпрянуть, но горячие капли всё же окропили ботинки.

— Весьма сожалею, — произнёс виновник крушения, мельком глянув на результат своей оплошности, и двинулся к выходу.

Мотоциклист перевёл взгляд с разбитой чашки на мистера Доу — но тот лишь фыркнул и развёл руками.

— Идите вы со своими сожалениями… — с досадой буркнул мотоциклист. — В чём сложность быть внимательнее? Нетрудно ведь предвидеть, что…

— Кто способен предсказать то, что ещё не произошло? Кто в силах исправить то, чего, возможно, не будет никогда? — дёрнул плечом неуклюжий посетитель, не останавливаясь и даже не удостоив пострадавшего поворотом головы.

— Любитель загадок? Лучше бы под руки смотрели…

— Поверьте, я вовсе не против купить для вас ещё одну чашку кофе, — всё-таки задержался и обернулся неуклюжий, — однако… — и он красноречиво посмотрел на хозяина кафе.

Тот, не менее красноречиво, отрицательно помотал головой.

— Впрочем… — мужчина покопался в карманах, — могу предложить вам это, — и вернулся, протягивая купюру. — Вы ведь именно столько заплатили?

— Оставьте, — покривился мотоциклист. — Судя по вашей медвежьей грации, деньги вам ещё понадобятся.

— Ну, как знаете, — не стал настаивать неуклюжий, и купюра снова исчезла в его кармане.

Мотоциклист отвернулся, однако что-то побудило его бросить взгляд через плечо, и он продолжил наблюдать неотрывно за тем, как высокая и отнюдь не отличающаяся стройностью фигура без труда, не задев по пути ни единого предмета, прошла узким извилистым лабиринтом между столиками к выходу.

— Эй, послушайте… вы торопитесь? — окликнул мотоциклист «неуклюжего», когда тот уже взялся за ручку двери. — У меня сложилось впечатление, что не особенно.

«Неуклюжий» оглянулся, подумал секунду, и пожал плечами.

— Ну, в общем…

— Тогда, может, присоединитесь ко мне? Я собираюсь перекусить. Или вы уже забыли, что за вами долг? — с нажимом произнёс мотоциклист и растянул край губ в подобие улыбки. — А знаете, — прищурился он, — пожалуй, я даже сам угощу вас! «Прощайте врагам своим…» — а вы ведь мне даже не враг. Так что, как говорится, сам Бог велел, — и усмехнулся. — Что там у вас имеется перекусить? — повернулся он теперь к мистеру Доу. — Только не говорите, что…

— Яичница, — отозвался тот недовольно. — С беконом, — и явно напоказ обречённо вздохнул.

— Вот! Яичница! С беконом! Вполне приличное блюдо! — проигнорировал мотоциклист откровенное нежелание хозяина возиться с поздними гостями. — И никаких тебе хрупких, так и лезущих под руку чашек!

«Неуклюжий» посетитель хмыкнул и снова пожал плечами.

— Ну… Почему бы и нет?

Они устроились в середине зала, благо тесниться не было нужды. Хозяин закончил возиться под стойкой и вышел, неся небольшую картонную коробку с яркой надписью. Оставив коробку на соседнем столике, он протянул руку к пепельнице, единолично занимавшей почётное место в центре облюбованного клиентами стола. Казалось, расстояние было слишком велико для человеческой руки, однако цель была достигнута с лёгкостью — даже не пришлось нагибаться. Доу вытряхнул из пепельницы сухую муху и, оставляя влажный след, мазнул по исцарапанной столешнице снятым с руки обрывком полотенца — мотоциклист разглядел багровое пятно ожога на кисти и пальцах. Обозначив таким образом сервис, хозяин добавил в пару к пепельнице принесённую коробку с галетами и побрёл обратно за стойку.

Увидев галеты, мотоциклист поморщился. Он посмотрел на удалявшегося хозяина, однако ничего говорить не стал.

Мистер Доу скрылся за дверью. Должно быть, там находилась кухня, потому что из-за двери зашкворчало и потянуло запахом разогретой, не очень хорошо вычищенной сковородки.

«Неуклюжий» посетитель зевнул, вытянул из упаковки одну галету, подержал в пальцах невзрачный сухой квадратик, разглядывая его с рассеянным любопытством, и разломил.

Дрогнуло веко, чуть плотнее сжались губы… Было заметно, что мотоциклисту чем-то неприятен раздавшийся хруст.

— Никогда не пробовали сухого хлеба? — в голосе мотоциклиста слышались раздражение и неприязнь.

«Неуклюжий» удивлённо поднял брови. Мотоциклист мотнул головой, словно отгонял назойливую муху, и произнёс виновато:

— Простите мне мою резкость, но я с раннего утра на ногах, и дорога предстоит ещё долгая, — он потёр глаза. — Чашка кофе была бы в самый раз…

— Ещё раз прошу прощения, — произнёс «неуклюжий» — без особого, правда, сожаления.

— Ну, хотя бы перекусить и немного расслабиться — тоже хорошо. По большому счёту есть у меня в запасе часок-другой.

— Конечно, вам следует отдохнуть. В седле мотоцикла следует быть вдвойне осторожным, особенно в тёмное время суток.

— Вы, должно быть, тоже проделали долгий путь? Ведь чтобы добраться сюда…

— Кстати, у вас весьма приличная модель, — заметил «неуклюжий». — Не каждый может позволить себе такую. Чем вы занимаетесь, если не секрет?

Мотоциклист помедлил секунду, не мигая глядя на собеседника, и ответил коротко:

— Инвестиции.

— Какого рода? — поинтересовался «неуклюжий».

— Инвестиции… в будущее. Я работаю в крупной компании. Хотя, говоря начистоту, меня не вполне устраивает политика руководства, и если мне не удастся повлиять на неё, то имеется резон э-э… реализовать собственный проект — несколько идей занимают меня с недавних пор. А ваш род деятельности?..

— Как, простите, называется ваша компания? — перебил «неуклюжий».

— Её название ничего вам не скажет, как, впрочем, и целый ряд других, имеющих смысл разве что для тех, кто, как и я, погружён во все эти… — мотоциклист покрутил пальцами в воздухе.

— Инвестиции, — понимающе покивал его странноватый собеседник.

— Точно, инвестиции, — подтвердил мотоциклист. — Но почему вы решили, что у меня хороший байк? Вряд ли отсюда можно разглядеть…

— Звук. Весьма специфический. Характерен для мощных дорогих моделей.

— М-м, вот в чём дело… А вы…

— Вам нравится то, чем вы занимаетесь? — опередил мотоциклиста «неуклюжий».

— Это даёт неплохой доход, ведь надо обеспечивать семью.

— Вы ушли от ответа, а это значит…

— Ну не выдумывайте, — поморщился мотоциклист. — Поверьте, я не скучаю. И перспективы открываются… м-м… весьма приличные, даже захватывающие. Просто помимо реализации этих захватывающих перспектив существуют обязанности совсем иного рода. Например, обязанности семейного человека. Вы же понимаете, что это значит? У вас есть семья?

— Хм-м… — протянул «неуклюжий», и непонятно было, к чему отнести это его «хм-м…». — А вам никогда не хотелось чего-то ещё? Помимо работы и «прочих обязанностей»? Заняться тем, о чём грезили с самого детства? Воплотить давнюю мечту?

— Я такой, какой есть, и делаю то, на что способен. А мечты… Когда-нибудь дойдёт черёд и до них. Тем более, что подобные стремления непостоянны и имеют свойство изменяться вплоть до противоположных — к чему торопиться? Или ваши детские грёзы до сих пор занимают вас?

Взгляд «неуклюжего» стал задумчивым.

— Почему-то всё простое и нужное, к чему человек тянется, быть может, с самого рождения, он всегда оставляет на потом, забывает и в конце концов подменяет суррогатами, которые подсовывает ему общество, — произнёс он. — Вернее, то чувство стадности, что заставляет соответствовать определённому образу и уровню, стремиться к общепринятым сиюминутным ценностям и ярлыкам из фальшивого золота, а также завидовать, вожделеть и пускать слюну на то, что по сути является иллюзией и горсткой праха…

— Знаете, — мотоциклист усмехнулся и откинулся на скрипнувшую спинку стула, — когда-то меня всерьёз занимали подобные рассуждения. Волновали, казавшиеся невероятно важными, вопросы, без ответа на которые «просто нельзя жить дальше». «Почему мы такие, какие есть?» «Почему мы ненавидим, радуемся, плачем, любим и страдаем от любви?» «Почему поступаем так, а не иначе? Идём в эту сторону, а не в ту?» Фу-ф-ф… Эти бесконечные «почему»… И «для чего», и «зачем»!

— И какой же вы нашли ответ?

Мотоциклист фыркнул.

— Я конкретно обломал себе зубы! Такой вот менетекел… Я мог бы ломать их себе и по сию пору, однако мне повезло: случай позволил понять, что я зашёл не с той стороны. Не буду утомлять подробностями, скажу только, что теперь ясное понимание устройства и движущих сил человеческого мира, чётко поставленная цель и незамутнённый эмоциями расчёт делают мою жизнь более наполненной, эффективной и значимой, придавая ей, не примите за нескромность и пустое бахвальство, определённую объективную ценность.

— Понимание устройства и движущих сил человеческого мира? Ясная цель и холодный расчёт… Я вижу, вы склонны к материализму, то есть к так называемому «научному мировоззрению». Что ж, наука худо-бедно способна ответить на вопрос, почему мы такие, какие мы есть… но существует более фундаментальный вопрос: почему мы вообще есть? И вот здесь наука со своим материализмом оказывается в тупике.

— К чему вы клоните? Предлагаете обратиться к религии?

— Как бы то ни было, именно Священное Писание даёт чёткий ответ…

— Однозначное, безапелляционное утверждение! Бог — и никаких гвоздей! Однако религии таковы, что они утверждают, но не предоставляют никаких доказательств. И Священное Писание, давая сомнительный ответ на вопрос «в чём причина?», по сути игнорирует вопросы «как?» и «зачем?» Наука же, по природе своей, ищет объяснений, доказательств, логических связей…

— Уходя при этом в дебри второстепенных, ничего не значащих деталей и технических подробностей и упуская из внимания главное, даже не пытаясь толком…

— Наука просто не ставит перед собой всерьёз подобного вопроса!

— Не ставит вопроса о существовании Бога потому, что знает: она в принципе не способна ответить на него.

— Просто наука оперирует совершенно иными понятиями!

— В итоге — ничего толкового в развитие человека наука не привнесла. Разве научила она кого-нибудь любить? Или хотя бы уважать? О, нет, я забыл — она же оперирует совершенно иными понятиями!

— Да, иными понятиями! — начал горячиться мотоциклист. — Оттого, что цели у науки и религии совершенно разные!

— Радует, что вы это понимаете.

— И совершенно разное отношение к человеку и смыслу его существования!

— Говоря точнее, наука не способна узреть смысла существования человека: без веры в Бога смысл попросту ускользает от неё. И в этом кроется основополагающее различие между религией, а точнее верой, и наукой. Пропасть между ними — как между душой и телом, и науке никогда не преодолеть эту пропасть по той причине, что в ней нет места для души, частицы Бога!

— Да нет никакой нужды ничего преодолевать! Оглянитесь вокруг! — мотоциклист сделал широкий жест рукой и запнулся. — Конечно, я не эту дыру имел в виду, а вообще! — поправился он. — Какой невероятный прогресс цивилизации! Какие достижения! Уровень и продолжительность жизни — не сравнить с теми, что были сотню лет назад, я уж не говорю о средневековье или каменном веке! И обеспечила всё это не что иное, как наука! Именно наука накормила человечество! Так что теперь некоторые склонные к безделью его представители имеют возможность, ковыряясь в зубах и поглаживая сытое брюхо, вдоволь порассуждать о смысле бытия и покритиковать то, благодаря чему…

— Простите, что перебиваю, но вот что я вам скажу: век сей — век искушённых и искушаемых, где немногие искушённые в знаниях манипулируют многими, кто уже с самого рождения искушён плодами знаний сих. Что, впрочем, не является чем-то из ряда вон, отличаясь от иных времён лишь развитием этого древнейшего архетипа, его масштабом! И тянется этот след змеиный через века и поколения с самого первого вопроса и плода его…

— Ну бросьте эти сказки! Человеку свойственно задавать вопросы и искать ответы на них, а уж пользоваться плодами полученных знаний… Ну а зачем же ещё интересоваться устройством мира, как не для того, чтобы использовать полученную информацию в своих интересах? Человек потому и человек, что спрашивает себя постоянно, сомневается и ищет решения! Просто животное тот, у кого не рождаются вопросы!

— Что сделано, то сделано — человек потерял изначальное знание и внутреннее согласие с самим собой, миром и Богом. Оттого и вся неприкаянность его, и смятенность, порождающая неутолимую потребность вопрошать всё и вся в поисках именно той самой, потерянной, гармонии. И вот он, сам не осознавая истинной цели своих изысканий, всё ищет, ищет… Найдёт ли? Ведь как вы сами изволили заметить, имеет принципиальное значение то, с какой позиции подойти к поиску ответов.

— На самом деле, позиция здесь возможна только одна! Всё остальное — просто отвлечённые, лишённые какого бы то ни было практически полезного результата построения! Внутренняя полнота и согласие? Животному, конечно, проще: его гармония — в сытости и безопасности. И в отсутствии вопросов. Гармония же человека — в вечном движении, истинная цель его — в стремлении к знаниям! И нет такого ответа, который поставит точку и завершит этот путь!

— Вы уповаете на разум и боготворите науку? У разума, однако, есть весьма подлое свойство — ослеплять иллюзией ясности. Эта ослеплённость заставляет рваться к новым открытиям и свершениям, невзирая на ошибки и побочные эффекты, игнорируя неизбежные последствия. Вы сказали мне «оглянитесь»? Так оглянитесь сами! Всё отнюдь не так радужно в современном, «облаготетельствованном» мирской премудростью обществе! Вы говорите, множество проблем решено? Однако ещё больше их создано! Стоит перечислять? Ну конечно, вы сами всё прекрасно знаете! За спасение от голода, болезней и бедствий приходится расплачиваться новыми бедствиями, болезнями и, опять же, голодом, как ни парадоксально! Так вот: не хлебом единым! Материалистической системе знаний никогда не стать истинным проводником человечества, покуда есть в человеке тяга к духовному, а не животному или механическому восприятию мира, покуда есть в человеке душа, а не только видимый науке набор шестерёнок, которыми та приспособилась манипулировать! И истинная цель всех вопросов — только одна!

— Вы упорно продолжаете отрицать очевидное! Научное мировоззрение давно уже владеет умами, основательно потеснив религию! И попробуйте доказать обратное!

— Я знаю учёных, которые, несмотря на свой стаж и звания, пришли однажды к вере в Бога! Восхищение невероятной, необъяснимой гармонией Мироздания…

— Это отдельные отступники! Слабые духом эгоисты, которых легко сломать! И не восхищение привело каждого из них к вере в Бога, а страх и чувство собственной значимости! Считая себя центром Мироздания, а всё вокруг — пустотой, существующей лишь для того, чтобы было что заполнить собственной персоной, эти самовлюблённые типы в то же время осознают, что ни их существование, ни отсутствие оного — ничего в Мироздании не изменят. Желая видеть в пустоте Вселенной отражение себя, эгоисты вместо этого находят отражение вселенской пустоты в себе! Не желая смириться с этим, не в силах даже вынести мысль о собственном ничтожестве, они готовы выдумать что угодно: Бога, Дьявола, — лишь бы заполнить эту бесконечную пустоту и придать мало-мальский смысл человеческому, но прежде всего — своему, существованию!

— Однако смысл — он ведь на самом деле существует!

— Если существует душа или Бог — наука обнаружит когда-нибудь и то и другое. А смысл… — мотоциклист покривился и махнул рукой. — Будем продолжать спорить о том, что каждый понимает по-своему? Вот уж в чём действительно нет никакого смысла!

— Будете довольствоваться своим «когда-нибудь», когда ответ уже есть? А наука — боюсь, она так и будет чураться этой темы, как бес ладана, так что не ждите от неё никакого ответа! Однако человеку всегда был и будет необходим смысл, причём больший, чем может предложить ему материализм. Смысл, цель, истина — называйте, как хотите — то, что наполнит душу чистым, внематериальным восхищением, преклонением и любовью!

— Я согласен, что человек нуждается в чём-то большем, но должен ли этим «большим» являться Бог — непререкаемый авторитет, судья, абсолютный диктатор по сути, давно всё решивший за нас до завершения судеб? А вот восхищение невероятной гармонией Вселенной, напротив, способно вывести человека из роли пассивного наблюдателя и дать энергию созидать и развиваться. И только наука предоставит для развития и созидания нужные инструменты.

— Вы всё усложняете. Сами же идёте на поводу у порицаемого вами чувства собственной значимости, придумываете себе некий выбор и таким образом делаете шаг назад. Вот вам пример — новомодная теория квантовой запутанности: на фундаментальном уровне каждая частица во Вселенной связана с каждой другой, и каждый элемент является частью целого. Вселенная продолжает функционировать как единое целое, родившись однажды — самым мистическим образом! — из некой единственной точки — сингулярности! Так говорит современная научная мысль! Ничего не напоминает? Религия, пусть и в несколько иных терминах и формулировках, говорит о том же! Неудивительно, что люди науки — не узкие специалисты, а обладатели широкого, энциклопедического ума — без труда определяют тождественность. С недоумением, с внутренним страхом — но определяют! «Отступники»… Кстати, всего-то лет сто назад научное сообщество вообще распяло бы за такие мысли!

— Похожее — не значит то же самое. Случайное сходство…

— Вот вы, Рэй, готовы восхищаться Вселенной и не хотите Богом? А в чём, собственно, разница, если Вселенная — суть Его храм? Диктатор, говорите? Между тем именно Он является для человека единственно возможным объектом абсолютно бескорыстной любви, восхищения и преклонения, иже существует такая потребность. Отворачиваясь же от Него, человек обращает эту потребность на себя. Сам себе бог! Бог, который занят исключительно любованием собой! Ваш «научный подход», низводящий акт творения до случайности, а создание Божье до безликого «хомо сапиенса», ставящий безволосую обезьяну в центр Мироздания, сворачивает весь потенциал человечества в бессмысленную сингулярность! Вдобавок эгоизм, который способна унять лишь самоотреченная вера в Высшее существо, дробит получившееся сборище самовлюблённых животных-божков на элементарные частицы. Миллиарды элементарных сингулярностей…

— Всё не так!..

— А как?! Скажите-ка правду, многим ли из ваших отрицающих Бога знакомых интересно глядеть в небо, желая заглянуть ещё дальше, и ещё, сквозь материю и время? Сквозь формулы, гипотезы и расчёты? Сквозь вселенскую пустоту и одиночество? Заглянуть и искренне восхититься? Или им всё-таки интереснее видеть себя в окружении этой самой материи в форме благ, превращающих человека в животное в комфортабельном стойле?! А?! Бог вам не угодил…

Мотоциклист насупился. А чуть погодя пробурчал:

— Что ж… По крайней мере, у нас одинаково негативное отношение к эгоистам…

Оба замолчали, как будто в споре была поставлена окончательная точка. Но вот мотоциклист посмотрел на «неуклюжего», пожевал губу и произнёс:

— Знаете, если чисто гипотетически… — и в его прищуренных глазах словно мелькнули искорки, — то… Хм-м… Я думаю, существует способ преодолеть противоречия между наукой и религией.

— Любопытно, — без интереса процедил «неуклюжий», хотя его безразличие вполне можно было интерпретировать и как сарказм.

Однако мотоциклиста такая реакция собеседника ничуть не смутила.

— Доказательства существования Создателя! — раздельно произнёс он — и брови «неуклюжего» поползли вверх. — Не всякого рода «космологические аргументы», которые так никому ничего и не доказали, а однозначные и неоспоримые, способные убедить каждого! Появись они, это стало бы поистине поворотным пунктом в истории человечества! Представляете, совершенно иной путь, не похожий на все предыдущие! О, это был бы невероятный путь! Ясный! Истинный! Объединяющий всех!

— Дежавю… — «неуклюжий» покачал головой. — Когда-то некоторые одержимые жаждой познания индивидуумы уже пытались провернуть подобный фокус, заигрывая с разумом, в итоге — джинн, призванный послужить благой цели, вырвался на свободу… Однако не спешите обольщаться. Получив неоспоримые доказательства существования Бога, наука не переживёт такого удара. Подобное открытие сделает её лишним, избыточным элементом бытия. Никто уже не увидит смысла в изощрениях материалистического ума, и через некоторое время наука просто угаснет, выродится да и прекратит в конце концов своё существование, окончательно уступив место безусловной вере.

— Не факт! В конечном итоге всё зависело бы от целей Создателя! Разве не так?

— Хотите побить меня моим же оружием? Уверяю вас… — и «неуклюжий» рассмеялся. — Причиной слабости современной науки является главный, я бы даже сказал, фундаментальный её недостаток — разобщённость и несогласованность различных дисциплин при отсутствии единой, этически обоснованной базы. Имей эту базу, институт научного знания ещё смог бы устоять, но в отсутствие подобного фундамента колосс обречен сам по себе — не понадобится даже испытывать его прочность какими бы то ни было доказательствами…

— Я бы поспорил с вами: имеется тенденция к созданию новых отраслей на стыке уже существующих… м-м… и вообще к объединению… А впрочем, — мотоциклист отмахнулся, — рассуждать, как явление Бога скажется на науке, откровенно пустые фантазии.

— Ну отчего же? — пожал плечами «неуклюжий». — Человек предполагает, а Бог располагает. Если Он посчитает нужным, то явит неоспоримое доказательство. Пока же Он испытывает человеческую веру, позволяя существовать и науке, и… много чему ещё.

Мотоциклист хмыкнул и мотнул головой.

— А я смотрю, вы убеждённый сторонник идеи Бога? — спросил он, имея, впрочем, на уме готовый ответ.

— Я — сторонник Бога, — с холодной сталью в голосе отчеканил «неуклюжий», будто различил в вопросе скрытое оскорбление. — Того самого, который сотворил Мироздание и является гарантом его целостности.

— Но разве вера в Творца всего сущего противоречит тому, что человек тоже творец? — в тон собеседнику начал мотоциклист, но, видно, огонь таился под его сталью — не сдержался, закончил с прорвавшимся жаром: — Пусть он и не в силах создать Вселенную! Пока!

— «Творец»… — усмехнулся «неуклюжий». — «Эгоист, который не в силах вынести мысль о собственном ничтожестве» — так вы, кажется, сформулировали?

— Я говорил о тех, кто не способен отрешиться от чувства собственной значимости и потому, ограниченный рамками личности, воспринимает действительность узко и субъективно, что приводит в итоге к ложным выводам.

— Субъективно… — «неуклюжий» хмыкнул. — Ну вот вам тогда объективный момент, — и он упёрся в мотоциклиста взглядом. — Какова продолжительность жизни человека? Несколько десятков лет? Вот вы говорите о науке, которая способна разложить Мир по полочкам, объяснить всё и вся… но может ли настолько короткоживущее существо как человек всерьёз заинтересоватся процессами, происходящими в течение сотен миллионов, миллиардов лет? Нет! Пусть человек, как бухгалтер, способен скрупулёзно подсчитать срок жизни Вселенной и изобразить на бумаге полученное число, но сам по себе, по сути своей, годен лишь на то, чтобы раскрыть рот, поражённый такой невероятной прорвой времени, осознать которую, а значит и хоть как-то использовать это осознание, не способен в принципе! Но даже осознай он эту пропасть — он умрёт от ужаса, заглянув в неё! И это относится к каждому, а не к одним только «слабым духом эгоистам»! Потому что человеческое сознание абсолютно не сопоставимо с вечностью! И в этом принципиальная разница между человеком и… и хотя бы просто бессмертным существом, я уж не говорю о Творце! Что там противоречия между наукой и религией — мелочь! Так что — объективно! — человеку суждено довольствоваться участью «эгоиста» и просто восхищаться непостижимой и недостижимой гармонией Мироздания — творения Создателя! Или страшиться её, если вам так угодно!

— Пусть так! — хлопнул ладонью по столу мотоциклист. — Пусть человек ничтожен и мал! Но он не останавливается — ползёт по краю пропасти, решает проблемы и набирается мудрости! И проблема бессмертия тоже однажды будет решена!

— Сколькими ошибками и побочными эффектами (а в итоге — смертями!) человечество заплатит за это ваше «бессмертие»? Ну не приспособлен человек вынести даже малую долю подобного! Ни тело его, ни сознание, ни психика в целом, ни даже мозг как орган…

— Жертвы неизбежны на любом пути! Кроме того, в распоряжении учёных уже есть несколько методов — не бесспорных, но вполне годных для начала…

— В настоящее время, насколько я знаю, наука готова только к неким суррогатам-заменителям: заморозке мозга (до тех времён, когда якобы найдётся способ разморозить его без потерь), клонированию (тела — отнюдь не сознания!), сбору и копированию данных, проходящих через сознание и производимых им (весьма ограниченного спектра, надо заметить: своеобразный «вход» и «выход» чёрного ящика, полном, на растерянный взгляд науки, неоднозначностей и парадоксов)… М-м… Не кажется ли вам, чего-то не хватает? Ах да! Душа! Разве в этих манипуляциях учитывается наличие у человека души? Или потеря «неучтённого элемента» — это очередная плата за прогресс? Не спохватятся ли торопыги-мудрецы, когда будет уже поздно? — «неуклюжий» фыркнул. — Ну ладно, достигли вы, допустим, некоего «эффекта вечной жизни» — и что же? Вселенной, по расчётам тех же учёных, едва ли не четырнадцать миллиардов лет! Мил-ли-ар-дов! Вот когда человеку — отдельному человеку, а не человечеству в целом! — будет столько же, только тогда он обретёт должную мудрость, способную оценить гармонию Мироздания и мощь Сотворившего его! И то, учитывая однобокость развития цивилизации, ещё вопрос!

— Вопрос… Вопрос времени. — упрямо нахмурил брови мотоциклист.

— Времени… Вы, конечно, знаете, что когда-то на Земле царствовали динозавры. И длилось их царствование порядка ста пятидесяти миллионов лет. (Хомо сапиенсу, кстати, по оценкам ваших же учёных, всего лишь около двухсот-трёхсот тысяч лет!) Эти существа развивались, изменялись, однако так и остались всё теми же ящерами, во всех смыслах. И где теперь эти миллионолетние цари?

— Возможно, качественный скачок не произошёл оттого, что их эволюция упёрлась в некий барьер… м-м… скорее всего, внешнего свойства, касающийся среды обитания. Но человек — совсем другое дело: он способен…

— А может, дело в том, что динозавры не верили в Высшее существо, нашего покровителя и судию? — произнёс «неуклюжий» негромко, будто размышляя. — Не верили и не могли довериться мудрости Его? Потому и не способны были совершить качественный скачок, потому и вымерли в конце концов? Может, отсутствие веры и было тем самым барьером, а?

«Неуклюжий» сделал паузу. Подавшись вперёд, он уставился в глаза мотоциклисту и произнёс ещё тише:

— А ведь человечество может ожидать та же участь!

— Ну-у… М-м-м… — мотоциклист поёрзал на стуле, отведя взгляд. — Такой вот, значит, у вас менетекел… — задумался… и покачал головой, усмехнувшись: — Ваши друзья не говорили, что с вами трудно тягаться в споре? Наверное, ещё в детстве вы любили скрестить клинки в подобных битвах — и, несомненно, побеждали?

— Всякое бывало.

Мотоциклист подождал продолжения, но его собеседник будто воды в рот набрал, посчитав, наверное, что и так рассказал о себе достаточно.

— Вы очень интересный оппонент с оригинальным мышлением, — вернулся к разговору мотоциклист, — который действительно способен заставить если и не переосмыслить проблему, то уж точно взглянуть на неё под новым углом. Совсем не из тех зануд, что банально доводят до зевоты набившими оскомину доводами… Кстати, я так и не знаю вашего имени?

— Форман. Зовите меня Форман.

— А моё имя… — мотоциклист на мгновение замялся, — м-м… мои знакомые зовут меня «Райдер»… или просто «Рэй». Давайте, пожалуй, так. Это, конечно, всего лишь прозвище, но к чему нам излишний официоз?

За окнами на уже изрядно потемневшем небе неровно дрожала звезда. Хозяин всё гремел чем-то на кухне и появляться не спешил. Одинокая чёрная муха как заведённая наворачивала петли возле столика, временами приближаясь к каждому из припозднившихся посетителей совсем вплотную, разве что в рот не заглядывала, однако её выкрутасы оставались без внимания: разговор продолжался, не на шутку захватив обоих.

–…Я могу согласиться, что рано или поздно каждый вид упирается в свой эволюционный барьер. То же, кстати, происходит и с каждой личностью, только и эволюция, и барьеры там иного рода, — говорил Рэй. — И всё же, человек — не динозавр. У человека есть особый ресурс: тяга к знаниям. Человек, в отличие от других животных, не просто решает свалившиеся на него задачи — он сам ставит их перед собой, стимулируя таким образом развитие, подстёгивая его и разгоняя! Именно поэтому прогресс хомо сапиенса вряд ли остановится из-за стабильности внешних факторов!

— Существуют преграды неприступные для интеллекта.

— Я понимаю, о чём вы, Форман: вера в Творца, которая требует во всём полагаться на Него. Вы считаете, что неверующие так и останутся навсегда перед «закрытыми вратами», но я думаю совершенно иначе: эта иррациональная проблема, проблема слепой веры, больше тормозит человечество, нежели даёт ему стимул к развитию. Такой вот менетекел… Вообще же, я полагаю, несмотря на все трудности и проблемы, в обозримом будущем застой человечеству не грозит, и оно ещё не скоро достигнет препятствия, которое поставит его в тупик.

— Однако поставит.

— Что ж… вот тогда-то действительно потребуется прыгнуть выше головы…

— Это может потребоваться уже завтра. Человек предполагает, а Бог…

— Ну, не буду спорить: будущее действительно бывает непредсказуемым… Знаете, Форман, я вот думаю, если мы всё-таки сумеем преодолеть свой принципиальный барьер — тем или иным образом — то в кого пропасть вечности превратит нас? Кем он будет, наш далёкий потомок? Каким? Точно, что не человеком — не в нынешнем понимании этого слова. И цели того существа, и его видение Мироздания будут совсем иными — не человеческими…

— Стоит ли ломать голову? — пожал плечами Форман. — Ведь нынешнему человеку этого ни понять, ни даже представить.

— А если всё-таки попробовать? Представить? Начать хотя бы с того, что основополагающий закон природы — это непрерывное эволюционное восхождение…

— Связанное, касаемо человека, со стремительно возрастающим потреблением ресурсов, которых… — вставил было Форман, однако Рэй, увлёкшись рассуждением, не обратил на его так и не завершившуюся оговорку внимания.

— Возьмём развитие жизни на Земле: от «живой молекулы» — к многоклеточным структурам, от простейших — к сложным организмам, затем — к животным формам с зачатками интеллекта и самоосознания, а там и к человеку разумному. Но что же дальше? Какой курс изберёт эволюция? Хм-м… Ну, допустим, несложно увидеть разницу между сине-зелёной водорослью и, к примеру, рыбой, или между земноводным и приматом — отличия очевидны. Но что принципиально отличает человека от животного? Я до сих пор не нашёл приемлемого ответа, — и Рэй, в задумчивости прикусив губу, побарабанил пальцами по столу. — Нет, чем мы отличаемся от кошечек и собачек, это понятно: более высокий уровень интеллекта и самоосознания, наличие развитого абстрактного мышления и мышления творческого, способность ставить перед собой осознанные цели и планировать пути их достижения, а так же сложная социальная организация, законы, правила и нормы, соответствующие ей, и прочее, и прочее… Но вот в чём дело: при ближайшем рассмотрении, интеллект и способность к абстрактному мышлению просто делают нас конкурентоспособными среди иных, более сильных физически и приспособленных к среде обитания животных. Воображение же, в части фантазий, наоборот: обладая изрядной долей иррациональности, оно вводит в заблуждение и мешает нам, превращая жизнь в хаос. Что там ещё? Нравственность? Просто способ урегулировать в социальной среде проявления тех же самых животных инстинктов. Духовность? С одной стороны, она призвана отделить человека от животного, возвысив дух человека над его материальной составляющей, но с другой — эта категория настолько размыта, условна и спорна, поскольку в какой-то степени сводима к скрытому проявлению инстинкта сохранения вида, замаскированному культурой и общественными нормами и сшитыми воедино нитками фантазий, что всерьёз принимать её в расчёт… — Рэй прицокнул языком и покачал головой. — Получается, человек слишком противоречивое существо для того, чтобы считаться венцом творения. Тогда что же дальше? К чему обратится эволюция? Какие козыри у неё в рукаве? Задачка… А пока, на текущий момент, выходит, что человек ничем принципиальным среди животных не выделяется — мы такие же, как они все, только иная ветвь. Возможно, что и тупиковая, вроде динозавров, — Рэй усмехнулся, глядя на внимательно слушающего Формана. — И ещё возможно, что прямо сейчас по земле ходят существа — скромные, неприметные — о которых мы и подумать не можем, что они обойдут нас на дороге эволюции, как предки людей когда-то обошли динозавров.

— Я и сам не в восторге от человечества — от того, что оно делает и чего не делает — но ваш итог, он… У меня просто нет слов! Конечно, человек отнюдь не выглядит «венцом», но как логично, «по-научному» вы низвели его до уровня низших тварей! Для такого явно нужно обладать талантом! Неужели это продвижение ваших «инвестиций в будущее» требует опустошать души людские безнадёжностью?

— Не спешите с издёвками, Форман. Я просто рассуждаю — и это не конец моих рассуждений. Так вот, я считаю, положение хомо сапиенса не так уж беспросветно. Давайте-ка взглянем непредвзято: если человек — очередной потенциально вымирающий вид, то, возможно, это мы сами виноваты? Виноваты в том, что не хотим развиваться, что не прилагаем должных усилий, чтобы взять под контроль свою животную, инстинктивную сущность и сознательно определять, куда и как нам двигаться дальше? А кроме того, тормозим сами себя разного рода суевериями и надуманными запретами? Очевидно, человек вполне созрел для того, чтобы серьёзно задуматься: может, стоит, наконец, расстаться с пережитками детства и, осознав-таки всю ответственность, взять решение этой проблемы в свои руки? Подстегнуть эволюцию?

— Вы всё-таки полагаете, что человек — переходное звено от животного, поведение которого регулируется инстинктами, к существу высшего порядка, которое само способно контролировать инстинкты? Более того — судьбу? И путь к этому вы видите в том, чтобы взять эволюцию в свои руки — в руки, как вы сами только что сказали, животного?! Не знаю даже, стоит ли вступать в этот спор — ваш спор с самим собой… — Форман в сомнении покачал головой. — Способно ли животное, мыслящее в рамках сознания животного, изменить себя в нечто принципиально иное? Скорее всего, оно пойдёт путём улучшения своих животных качеств — улучшения в его, животного, понимании: острее зубы, объёмнее брюхо…

— Изменить в первую очередь сознание, вы это хотите сказать? Тут я с вами согласен безусловно!

— Изменить свою духовную наполненность, Рэй! Вот что я хочу сказать! И вот что ещё: если человек начал задумываться о подобном, это значит, что он достиг развилки. И на сей развилке кроется серьёзный подвох, искушение — ведь именно здесь и сейчас предстоит выбрать, идти ли человеку путём, что сделает его сверхживотным, сверххищником, подчиняющим своим потребностям всё и вся, или поставить себе целью достижение гармонии высшего порядка!

— Я понимаю, Форман. Здесь, на развилке, должен родиться новый Адам…

— Вы говорите, подстегнуть эволюцию? Генная модификация тела, делающая человека быстрее, сильнее, выносливее, устойчивее к болезням — уже не новость. Внедрение в мозг электронных чипов, позволяющих в доли секунды обрабатывать огромные массивы информации — тоже не в диковинку. И так далее, и так далее… Это лёгкий путь — его даже выбирать не надо: человечество уже катится по нему само, как под горку, спасибо науке, прямой и быстрой дорогой к сверхживотному! Таким вы видете вашего «нового Адама»?

— Я знаю о подобных экспериментах и считаю их не панацеей, но пробой сил, нащупыванием вариантов. Это всего лишь начальная стадия новых, небывалых доселе в природе эволюционных ветвей…

— В процессе развития которых кто-то из людей станет сверххищником, а кто-то — сверхдойной коровой. Но это уже частности.

— Снова иронизируете? Пути эволюции неисповедимы. На них неизбежно будут возникать и тупики, и новые ответвления. Человек просто способен ускорить этот процесс…

— Безответственным вмешательством в то, чего сам не понимает до конца. Но существует и другой путь развития человека. Осознание и контроль животной стороны души, выраженной низшими чувствами, а не потакание и подчинение ей. Ответственность, сочувствие, стремление к Богу, а не потребительство, алчность и животный эгоизм. Гармония, созидание и вера против одержимости разрушением всего вокруг в угоду удовлетворению безостановочно растущих «потребностей». Животное живёт только для себя, исповедуя принцип «после нас хоть потоп»… А ведь к этому всё и идёт! Не конкретно к потопу, конечно, а к уничтожению! К самоуничтожению человека — как духовного существа! Человек — не верит, человек — отвернулся…

— Я абсолютно согласен с необходимостью контроля над инстинктами, Форман! И я понимаю важность всех «не убий», «не укради», «не прелюбы сотвори»… Однако моя и ваша «гармония и созидание» — расходятся в корне! Та благостная картина всеобщей любви, которую рисует церковь — явный тупик! Сверххищник или жующая своё сено в комфорте и безопасности среди себе подобных корова? Пусть методы церкви отличны от современных высоких технологий, но, хочет того или нет, она тоже моделирует новую эволюционную ветвь человека… и, похоже, делает выбор в пользу второго! Я же считаю, что у человека, помимо нравственности, должны быть когти, зубы и интеллект! Отсутствие конкурентной борьбы положит конец всякому развитию и движению вперёд — людям просто незачем будет развиваться! И вот тогда, почуяв нашу слабость, явится иной, более активный вид, и неспособному отстоять своё право на существование человечеству — точно каюк!

— Что ж, ваша позиция мне ясна. Многие согласились бы с вами — у такого варианта вообще много сторонников. Однако развилка ещё не пройдена. И каждый из людей влияет на баланс. Каждый делает выбор — постоянно. Влияет на чаши весов… Важно и то, что мы делаем выбор не только сами за себя, но и за наших потомков, направляя их по избранному нами пути. Им, потомкам, уже сложнее будет свернуть с протоптанной их предками колеи!

— Ну к чему же такой пессимизм? Проблема построения гуманного общества вполне решаема и в рамках повышения конкурентной способности человека как вида. Вот только действительно ли для решения этой проблемы необходим Бог? Ну, не сам, конечно, но — идея Бога? И, как следствие, институт церкви, который будет нести и поддерживать эту идею? Насколько корректно и непредвзято отражает положение вещей религия, чтобы доверять ей решение важнейших вопросов?

— Насколько корректно и непредвзято отражает положение вещей наука? — задал встречный вопрос Форман.

Рэй рассмеялся, хлопнув ладонью по столу:

— Я в вас не ошибся Форман! С вами действительно интересно спорить! Это ваша личная заслуга или в семье были приняты подобные диспуты? Не хотите раскрыть эту тайну? Хм-м… Ну что ж… Да, вы правы в своём скептицизме! Наука постоянно вступает в полемику, даже воюет сама с собой, однако развивается, движется вперёд в своём познании мира — в отличие от религии! Религия уже сказала всё, что могла. А если учесть, что не только в корне отличающиеся вероисповедания, но даже ближайшие конфессии друг с дружкой не могут ужиться, поделить мир и влияние — о какой гармонии может идти речь?!

— Институт церкви не может быть идеальным, созданным однажды и на все времена, это-то как раз понятно. И, конечно, не идеальны служащие Ему — о чём тут спорить… — Форман вздохнул. — Но это обычные люди. Кроме них, неспособных полностью отрешиться от влияния материального мира, существуют учителя, посланные свыше, рождённые для определённой миссии. Именно они на самом деле ведут за собой человечество. И только они способны кардинально повлиять на выбор пути.

— Учителя, вы говорите? Христос? Будда? Кто ещё? Когда это было — и было ли?

— На самом деле, список значительно шире… А по поводу ваших сомнений — существуют свидетельства, документы… Хотя, по правде сказать, для истинно верующего никаких доказательств не нужно, а для неверующего — их всегда будет недостаточно.

— Да уж, в этом вопросе изначально присутствовал явный дисбаланс, коренное противоречие, которое невозможно преодолеть… По большому же счёту, мировоззрение каждого из нас основано на вере. Только вот одни, воцерковлённые, верят в то, что сказано в Священном Писании, — принуждены верить. Другие, воспитанные в духе материализма, верят в науку. Большая же часть (это обычные люди: не закоренелые атеисты и не религиозные фанатики) — тоже верит: кто во что горазд, а по сути — не пойми во что. Однако никто из тех, из других и из третьих на самом деле не Знает — не владеет истинным знанием о положении вещей! Знание — вот истинная ценность, и, как настоящее сокровище, его очень нелегко добыть! Представление о Боге ограничено представлением человека о мире. У кого-то, кто не стремится познать Мироздание и его законы, представление таково, что Бог есть основа всего сущего. У другого же, который сам, вопреки собственной ограниченности и субъективности, пытается добраться до сути вещей, существование Бога — лишь одна из гипотез, и, кстати, далеко не основная…

— Те, кто когда-то рвался доказать существование Бога, теперь низверг Его до «одной из гипотез»… — негромко процедил Форман.

–…Поверить просто: достаточно опустить руки и перестать напрягать интеллект — сообщество верующих с радостью возьмёт тебя под крыло. Стремиться знать — тяжелейшее испытание, ведь этот путь предстоит пройти в одиночку, лишь за счёт собственной силы воли, преодолевая свою инертность и инстинктивную потребность «быть как все». Но это стремление необходимо поддерживать в людях всеми способами, ведь именно знание — отнюдь не вера! — продвинет человечество вперёд! А кроме того, каждый из нас должен осознавать свою ответственность перед другими людьми, перед человечеством, перед жизнью вообще…

— Перед Богом?

— Богом? Вряд ли это хорошая идея, если учесть, что фигура Бога в описании религий, мягко говоря, весьма неоднозначна, да и само существование его сомнительно. Однако в общем смысле… каждый человек должен стать своего рода мессией, наверное так.

— Мессией — каждый? — Форман скривил рот, при этом лицо его осталось неподвижным. — Весьма сомнительно, если учесть, «мягко говоря», крайний индивидуализм человека, да и вряд ли возможно вообще — по определению. А насчёт того, что тяжелее — верить или знать, многие из истинно верующих поспорили бы с вами.

— Но не вы? — испытующе посмотрел на Формана Рэй.

— И что, как вы выразились, «продвинет» человечество, а что сведёт его в могилу — тоже вопрос спорный.

— Спорный? Согласитесь, что за две тысячи лет человечество продвинулось в знаниях о мире далеко вперёд. Настолько, что нашего современника несколько веков назад могли бы принять за бога. Но в понимании сути Бога люди не продвинулись ни капли. Почему? Не потому ли, что Бог — неуловимая иллюзия, неясная, слишком общая и расплывчатая, и вследствие этого — постоянно ускользающая? Что нас привязывает к этому образу, кроме слепой, запрещающей всякую попытку прозрения, веры? Конечно, зрячий может совершить ошибку и уничтожить себя, но слепец — он мёртв изначально!

— Ваш взгляд, Рэй, — взгляд современного человека, искушённого и зашоренного этими искушениями…

— Хорошо, хорошо, я могу согласиться, что на каком-то этапе развития человечества религия была просто необходима. Она принесла правила и табу. В те времена нужна была мотивация такой силы, что человек стал бы способен противостоять инстинктам. Собственной силой воли этого достичь чрезвычайно трудно, практически невозможно. Зачастую те, кто пытается провернуть подобный фокус, превращают свою жизнь в постоянное самоистязание, противостоя сами себе. Я и сам когда-то… — и Рэй махнул рукой, не договорив. — Поколения сменяют поколения, а животное, потребительское, инстинктивное в человеке всё так же, как и тысячи лет назад, превалирует над осознанным и созидательным. Однако для религии — в общем, мировоззренческом её понимании — эти годы не прошли бесследно: отмирающий пережиток, она не способна ни научить, ни остановить, ни подтолкнуть вперёд — лишь отвести в сторону от реальности и надеть на голову непрозрачный мешок!

— Вы считаете, что ни одна религия не содержит истины?

— Религии и истина?! О-о! Целые замки… да что там замки — грандиозные дворцы домыслов построены на недосказанностях и двусмысленностях первоисточника, на сознательном искажении информации! Причём про дворцы я не только в переносном смысле! Церковь непрестанно лукавит — и чем дальше, тем больше. Она давит на то, чему не может противостоять человек, объявляя это грехом и заставляя испытывать перманентное чувство вины, — гениальный ход! Вот вам пример: человек, как и всякое другое живое существо, следует инстинкту продолжения рода. Святоши говорят: «Вы следуете греху!» Но в чём же тут грех? Человек изначально появился с полным набором инстинктов, иначе как бы он смог выжить естественным путём? Иначе для чего Творец создал именно женщину, а не «брата», к примеру? Если следовать отказу от секса (а искусственное оплодотворение как минимум не одобряется церковью, не говоря уже о клонировании, включающем минимальную, но необходимую генетическую коррекцию, — единственной серьёзной альтернативе естественному размножению), человечество вымрет буквально на глазах! Ну и чего в таком случае добивается церковь?

Рэй помолчал, ожидая реакции Формана, но тот лишь хмыкнул, качнув головой, и Рэй не стал затягивать паузу:

— Вы спрашивали об учителях, о духовных лидерах? Если уж на то пошло, то миру действительно нужен лидер, но — иного формата, иного масштаба. У церкви ничего подобного давно уже нет. Даже тогда, на заре становления, когда искренних подвижников было пруд пруди, тот, кто стоял у власти, кто формировал и поддерживал саму организацию, отнюдь не забывал о себе. Сейчас же каждый служитель, начиная с самых низов иерархии, едва ли не в открытую блюдёт собственные шкурные интересы. Церковные институты дискредитируются и разлагаются изнутри самими служителями. Все эти люди — они сдались тому, против чего боролись! О самозабвенном служении Творцу нет и речи! Понимаете, Форман? Институт церкви пережил собственную суть, даже более того: он сам уничтожил в себе Божьего вестника, которым себя декларирует! Душа религии стара и вот-вот отойдёт к тому, кого давно забыла! Забыла, предав! Но даже на собственном смертном одре всё ещё кривит душой и лицемерит, призывая верить в Него! Такой вот менетекел!

Форман застыл не дыша, немигающие глаза его как будто остекленели, в то время как сосуды в них наливались кровью… но это был по большей части не гнев — замешательство.

— Вы сильно преувеличиваете, Рэй. Любая религия стареет, это верно… — выговорил он.

— Смерть религии не остановить! Но церковь скорее готова уйти на дно, загубив последнее, что в ней осталось положительного и конструктивного, чем измениться! А не желая терять власть над верующими, она тащит с собой и всю свою паству!

— Всё умирает в конце концов, да! — и всё-таки победил гнев. — Бог — бессмертен! Он не оставит человечество! Величайшая тайна Мироздания найдёт свой путь к людям — так или иначе! Не может не найти! Станет ли проводником то вероучение или иное, или вообще что-то новое…

— По большому счёту, необходимость в церкви (а то и в религии вообще) нового формата назрела уже давно, однако проблема в том, что подобной организации, как я уже говорил, нужен неоспоримый лидер — но не тот, кто пришёл к вершине церковной власти болтовнёй и рассуждениями, даже не тот, кто заслужил уважение и авторитет праведной жизнью и благими деяниями (всё это уже не сработает!), а тот, который верит в Бога безоговорочно потому, что не просто верит — знает! И способен предоставить доказательства этого знания всем остальным! А пока это доказательство не будет предоставлено, церкви останется существовать лишь за счёт легковерных дураков и оголтелых фанатиков! Это кризис, Форман! Кризис церкви, который она же сама превратила в кризис веры!

Рэй резко замолчал, будто вынуждая таким образом собеседника окончательно утратить равновесие и таки взорваться, однако если он и желал этого, то во второй раз уловка не сработала: гнев Формана остыл, превратившись в холодную неприязненность.

— Ваши доводы, Рэй, приведшие к отрицательной оценке религии и церкви, мне в целом понятны, и в чём-то я с вами могу согласиться. И деградация духовных идеалов — она тоже, к сожалению, очевидна. Однако ваше пренебрежительное отношение как к самой вере, так и к её ослаблению… Разве вы не понимаете, что кризис веры оборачивается общим, мировым кризисом? Порождённая потерей духовной основы, волна так называемой «свободы», а по сути — тотальной вседозволенности, поглотит мир, приведёт к регрессу, а затем полному распаду цивилизации. В лучшем случае (хотя, что уж тут «лучшего»!) — к её расколу. Вспомните, что произошло с Римской империей. Человечество достигло многого, это верно, и в то же время утратило высший смысл своего существования, а вместе с ним и морально-этические ориентиры, сдерживающие в человеке зверя. В этих условиях над человечеством нависла реальная опасность самоуничтожения.

— Не думайте, Форман, что никто не видит этой опасности и только вы обеспокоены ею! Всеобщий кризис висит над миром дамокловым мечом уже не первое десятилетие! Однако ни какая-либо из существующих религий, ни вера в Бога вообще — не в силах ничего изменить!

— Человек слаб и несовершенен духовно, и потому, для его же блага, следует придерживаться приоритета веры, а не чего-то иного. Именно веру во Всевышнего надо поддерживать и развивать в человеке. А главенствующую позицию в этой области занимает всё-таки существующая церковь, поскольку больше никто, хотите вы того или нет, — никто не обладает должной компетенцией не только в вопросах Божественной сущности и души, но и в непосредственно связанных с ними — как бы вы не утверждали обратное! — вопросах нравственности!

— Возможно, церковь и разбирается лучше кого бы то ни было в некоторых вопросах, только вот отнюдь не хочет ничего предотвращать! Наоборот, пытается сыграть на образе надвигающейся катастрофы в свою пользу! Доказательства существования Бога одним махом расставили бы всё — и всех — по своим местам!

— Значит, по-вашему, проблема в доказательствах? Только тогда человечество (о церкви я уже молчу!) будет спасено?

— Но их как не было, так и нет (да и не будет), а кризис всё усугубляется! И что способно справиться с ним? Только целенаправленный научный подход! Только наука, в широком смысле этого слова! Альтернатив не существует!

— Да каким же образом?..

— Возможно, вам знаком термин «социум-конструктор»?

— М-м-м… — Форман нахмурил брови, припоминая. — Обобщённое название спектра дисциплин — теоретическая система, позволяющая создать общество с заданными свойствами практически с нуля… Вы об этом? Но это же миф! Да, велись, помнится, отдельные исследования, связанные с проблемами межзвёздных перелётов и колонизации иных планет… эм-м-м… проект «Ковчег» и что-то ещё… Результаты скандально известной «МК Ультра» тоже ведь рассматривались в этом аспекте? Однако…

— Всё верно — за исключением слова «миф». Такая система существует, и многие её компоненты уже отработаны, а некоторые даже используются локально. В условиях надвигающегося кризиса «социум-конструктор» может спасти человечество — послужить ему прямо сейчас, а не в фантастическом пока полёте к звёздам! Подумайте только: даже если применить щадящий вариант, то хотя бы снизить агрессивность в глобальном масштабе до приемлемого уровня можно в течение года!

— «Приемлемый уровень»? Вы что, серьёзно? Кризис кризисом, но — подменять Бога фокусами тех, кто всего лишь научился препарировать созданный Им мир?.. И не сваливайте наличие чувства собственной значимости на одних лишь «отступников»! Наука сама по себе — квинтэссенция чувства собственной значимости человечества в целом, то есть, если говорить церковным языком, его гордыни! И вы предлагаете заменить Божьи заповеди чем-то совершенно им противоположным?! «Щадящим вариантом»?! А видимо, существует ещё и некий «жёсткий вариант»?! Подобное деяние достойно разве что… лжемессии! Антихриста! — Форман даже подался вперёд, будто и фразой, и взглядом своим хотел отбросить Рэя прочь вместе со стулом.

— Ну уж… Куда вас, однако, занесло, Форман… — отшатнулся Рэй, будто его и вправду толкнули.

— Пожалуй… я… действительно погорячился… — сбавил обороты Форман, приходя в себя от вспышки гнева. — Просто это обожествление науки и ваше в том упорство… Я вижу здесь глубочайшую ошибку. Вот вы считаете, что доскональное знание законов устройства Вселенной и основанное на этом знании мировоззрение спасёт человечество…

Не закончив мысль, Форман умолк. Он всё тянул паузу, внимательно глядя на Рэя. Казалось, от того, что он разглядит сейчас в лице оппонента, и зависело продолжение его слов. Рэй тоже молчал — в свою очередь прикидывал, не выйдет ли ему боком откровенность. В итоге, неуютно затянувшаяся недосказанность заставила его раскрыть рот:

— Ну-у… — он прокашлялся, — как минимум — объединит и даст цель…

— Вот-вот, «объединит»… — Форман покивал, получив, наконец, что хотел. — Но разве не ясно, что в действительности не из тех предпосылок и намерений институт научного знания вырос, чтобы объединять народы и давать им общую цель? Это всего лишь инструмент, способ помочь удовлетворить любопытство, ну пусть ещё обеспечить (в какой-то мере) выживаемость человека как вида, — но который, однако, в принципе не может послужить глобальным объединяющим фактором или хотя бы предоставить таковой. Причина до банальности проста (она даже описана, в некоторых её аспектах, теми самыми разделами научного знания, что с ужасающе бесчеловечной эфффективностью использует ваш «конструктор»): дело в том, что доля рассудочного, рационального в человеке отнюдь не так велика, как видится обывателю, обласканному щедротами технологической цивилизации. Кстати сказать, и вы, Рэй (я отчётливо вижу это!), по природе своей не принадлежите к рационалистам! И в действительности, как бы ни принуждали себя, руководствуетесь вовсе не схемами и расчётами! Не пойму только, отчего вы так рьяно защищаете не свойственную вам, даже чуждую, сторону?

Рэй выдержал пристальный взгляд Формана молча.

— Так вот, чтобы объединить странных — противоречивых, наивных и самонадеянных — существ, пусть и докопавшихся до некоторых деталей (чисто технического характера, надо сказать) устройства Мироздания, но, бесспорно, глубоко зависимых от неосвещённой сознанием и потому недоступной рациональному мышлению стороны своего «я», — для этого необходимо опереться как раз на ту, внерациональную, сторону — более основательную, мощную, более значимую для человека. Только на этой базе возможно выстроить объединяющее человечество мировоззрение, должное быть безоговорочно метарациональным — «сверх» и «над» скрупулёзно вычерчиваемой и беспрестанно вымарываемой торопливой рукой науки схемой Мироздания, поскольку именно внерациональное является единственной силой, которая способна не просто придать целостный и достойный облик, но и наделить душой сложенного из отдельных, подчас несовпадающих, фрагментов властвующего ныне механического кадавра научного описания Вселенной!

— Ого… — Рэй мотнул головой. — Про кадавра… очень впечатляюще… — он был похож в этот момент на художественного критика в галерее изящных искусств, который увидел странную работу и теперь затрудняется сказать, шедевр это или гениальная в своей наглости бездарная мазня. — Видимо, сей образ был предназначен для моей «внерациональной стороны», — всё же нашёлся он. — Да, пожалуй, подобными тирадами вполне можно привлечь и вдохновить… Фантазии вообще способны создавать необычайно целостные, гармоничные, «одухотворённые» образы — даже если на самом деле под этими покровами ничего нет.

— Ёрничаете? А вам знаком анекдот об одном до мозга костей рациональном учёном, чрезвычайно к тому же дотошном, который готов был умереть от жажды, но не поверить в реальность чашки с водой, пока не сделает всевозможные анализы и замеры? В итоге он таки не удержался и выпил воду, но после вновь засомневался в том, существовала ли вода в действительности, и даже в том, хотелось ли ему пить.

— Хм, смешно, — губы Рэя скривились. — Что это? Современная вариация истории о Фоме неверующем?

— Абсурд всегда смешон, независимо от привязки к временам и лицам. Подумайте, не над собой ли смеётесь, Рэй?

Рэй покачал головой и как нарочно не удержался, хохотнул:

— Хэх! Красиво вы меня припечатали, ничего не скажешь! Где вы так навострились в риторике, Форман? У вас явно классическая школа, не отрицайте! Погодите-ка, я угадаю… Европа, какой-нибудь католический университет… Нет, не какой-нибудь, а, вероятнее всего, один из самых уважаемых… Кстати, вы, часом, не знакомы с Манфреди? Я в своё время зачитывался его «Последним легионом»…

— Подумайте! — нажал тоном Форман, продавливая сеть предположений Рэя. — Подумайте о том, что разум человека и в устройство-то Вселенной проник вовсе не одним лишь умением осознанно наблюдать и сопоставлять, а благодаря скрытой, неконтролируемой сознанием части, для которой разум — лишь рождённая волнами пена. И — как вы, с вашими способностями, несомненно можете догадаться, — Форман выделил сарказмом свою оговорку, — волны сии валандаются отнюдь не в корыте сумбурных фантазий, а образованы движениями неописуемой, непостижимой для рассудка стихии, что чувствует и знает напрямую — без посредства расчётов и доказательств!

— Вот пусть это «скрытое» служит разуму и дальше, кто же против, — пожал плечами Рэй. — Однако, рассуждая здраво…

— То есть, с рациональной стороны, — вставил Форман.

–…научное миропонимание вполне обладает всем необходимым, чтобы справиться безо всяких дополнительных, а следовательно лишних, «сверх» и «над».

— Кое-чего всё же нехватает. Отсутствует нечто принципиально важное для человека как не просто мыслящего, но — нравственного существа. Справедливость! Высшая, Вселенская справедливость!

Рэй фыркнул.

— Простите, Форман. Я было подумал, что свет истинного знания прямо вот сейчас снизойдёт на меня. А вы: «Справедливость!» — и он снова фыркнул. — Вовсе ни к чему было приплетать эту фикцию, правда. Не в наш с вами разговор, по крайней мере. Выдуманная, насквозь субъективная категория, лишь вводящая в заблуждение, вот что такое…

— Та справедливость, которую имеете в виду вы, Рэй, именно таковой и является. Но это не относится к Высшей справедливости.

— Высшая справедливость?! Вы это всерьёз?! Ну и что же это такое, объясните мне?!

— Равенство всех людей перед Богом. Не абстрактное равенство людей между собой, а абсолютное равенство именно перед Высшим существом — всеведающим, всемогущим, господином всего сущего. Значение имеет только то, с Ним ты или против. Середины нет. Исходя исключительно из этого критерия, каждый получает по заслугам, «не на лица зря». А вот как раз если Высшая справедливость отрицается, вот тут-то и начинается эта самая «насквозь субъективная категория» — закон джунглей, когда «справедливость» устанавливает сильнейший, наука ему в помощь!

— Снова-здорово! Если имеет место быть Высшая справедливость, значит, имеется и Высшее существо, её реализующее, а если Высший судия как таковой отсутствует в природе, значит, и никакой Справедливости с большой буквы тоже нет — эти две категории принципиально нераздельны. И вот мы опять упёрлись в то, что доказать наличие Бога никоим образом не представляется возможным, а следовательно, и Высшая справедливость остаётся за гранью доказуемого. Мы сделали круг и споткнулись на том же самом месте, Форман!

— Люди далеко не идеальные существа, ограниченные множеством объективных и субъективных факторов. Как доказать то, что недоступно пониманию? Никак, наверное. Ни доказать, ни принять доказательства. Разум спотыкается, не в силах преодолеть парадоксы, что возникают вследствие проекции метафизического в мир человека. Но от запредельной реальности не деться никуда, и потому не прекращаются попытки объяснить необъяснимое, возникают новые и новые вероисповедания, а старые обрастают запутанными и противоречивыми условностями. Да, люди ошибаются, но вера — отнюдь! Если речь, конечно, об истинной вере. Вы, Рэй, в своей критике сосредоточились на ошибках и противоречиях религиозной интерпретации действительности, а не на сути. А суть такова, что даже в самой нелогичной с точки зрения научного подхода религии, признающей Господа, который повелевает и управляет Вселенной и всякой тварью в ней, больше справедливости — гуманизма, добра, если хотите, — чем в любом, даже сверхсовершенном, «социальном конструкторе»!

— Громкие слова, содержащие истины не больше, чем рекламный плакат! Чего требует религия? Безусловного исполнения воли божества, в чём бы она ни проявлялась, соблюдения предписаний, продиктованных служением ему. И именно это в рамках конкретного вероисповедания считается благом — «добром», так сказать. Ну а неисполнение воли и предписаний, соответственно, «злом». Гуманизм? О нём при таком условии даже заикаться смешно! Всё подчинено воле Бога! Всё! «Добро» и «справедливость» — лишь частные случаи тотального подчинения! А вот если же, напротив, исходить из приоритета добра, то действительно «добрых» вероисповеданий, пожалуй, и не найдётся. К тому же ещё понять надо, что же это в действительности такое — добро…

— Безбожие пропитано сомнением! Этот яд растворяет всё! И ваши, Рэй, слова, они на самом деле о том, что, лишённые стержня веры, безбожники сомневаются и в справедливости, и в добре, имея их каждый на свой лад! Но что же плохого в подчинённой роли добра, если это понятие определяет сам Бог? Не выдуманный, а Тот, кто есть? Кто есть основа основ и опора для духа? Кто есть оживляющий источник в пустыне — для верующих в Него, но в то же время есть и сама пустыня — смерть для тех, кто пренебрёг…

— Да есть ли?!

— Вы окончательно и бесповоротно приговорили себя к безбожию? Обрекли на брожение в тумане со своим, личным, пониманием добра, а по сути-то — с отсутствием такового вообще! Вы же ищете ответы, Рэй! Почему же с таким упорством не хотите увидеть тот, что прямо перед глазами?!

Рэй готов был, кажется, вспыхнуть, но сдержался, покусал губу. Махнул рукой.

— Как ни спорь, какие ни приводи аргументы, а в конечном итоге всё опять сводится к тому же: «верю — не верю»!

— Да уж… — Форман вздохнул. — Между прочим, некоторые мыслители считают, что в каждом человеке, независимо от его взглядов, имеется скрытый антагонизм: не существует абсолютно верующих, как и не существует абсолютно неверующих, и насколько бы ни был человек убеждённым сторонником того или иного, всегда в нём есть хоть капля противоположного. Другие мыслители, для которых теизм не пустой звук, добавляют: внутренняя двойственность появилась не сразу — неприятие Бога привнесено извне позже, меж тем как ощущение Его всеприсутствия заложено в душе изначально…

— Невежественный ум готов бить поклоны чему угодно! Известна история, когда примитивное племя поклонялось сплетённой из прутьев довольно точной модели самолёта: где-то неподалёку была авиабаза, и странные штуки, похожие на не машущих крыльями птиц, часто пролетали над территорией аборигенов.

— С какой, однако, надменностью вы относитесь к мировосприятию дикарей! Но… разве сами занимаетесь не тем же? Поклоняетесь отблескам необъяснённых явлений, возводите «храмы науки», открывая, наблюдая, описывая, выискивая закономерности в бытии бесчисленного разнообразия «странных штук с авиабазы неподалёку»? Вы забираетесь всё дальше, достигнув уже недоступной органам чувств области, но в своей одержимости вычертить строение каждого винтика всё так же не ухватываете сути. Те аборигены — такие же безбожники, только, как вы сами заметили, примитивные. И стезя у них, дикарей примитивных, и у вас, цивилизованных, общая — идолопоклонничество и суеверия. Но суеверие — не вера. Вера — это то, что идёт из глубины души, а душа ведает больше, чем знает самый искушённый разум. Надо лишь приложить усилие и вспомнить, что она у вас есть.

— Вспомнить… Ну… тут я спорить не готов: душа человеческая — потёмки, — отступил Рэй, задержавшись взглядом на лице собеседника.

— Не для Господина нашего. Только не для Него.

Рэй развёл руками: мол, что ж поделать — каждый при своём.

Он молчал некоторое время, покусывая губу. Видно было, что не давал ему покоя такой финал — слишком похожий на поражение, чем на заявленную им ничью.

— Ну, может, когда-то наука и до устройства души доберётся, если таковая существует, — всё-таки не удержался он.

— Не дай Бог, — без особого интереса откликнулся Форман, нашедший себе занятие более, должно быть, важное, нежели бестолковая словесная дуэль: он достал салфетку и теребил её теперь, тщательно протирая подушечки пальцев.

— Исчислит, взвесит… — не унимался Рэй.

— Клонирует, ещё скажите.

— И первый важный шаг уже сделан: тайна происхождения жизни, её эволюция к разуму — наука постепенно разгадывает этот ребус. Вам, конечно, знакомо «дерево жизни» — схема, где наглядно выстроен путь развития живых существ от простейших форм к сложным, вплоть до человека…

— Сваленные в подобие вектора кусочки пазла, перепутанные, взятые из несовместимых наборов, — что можно таким образом разгадать? Причём сами же составители видят противоречия и несостыковки, но продолжают упираться — только не признаваться в бессилии своих грубо-механических теорий. Да и вас, Рэй, я смотрю, просто-таки болезненно манит технический аспект вопроса. Одержимые… — с осуждением покачал головой Форман.

— Мы пытаемся объяснить!

— Объяснить… Как, например, вы бъясние ребёнку устройство и принцип работы, ну скажем… компьютера? Из чего сделана каждая его деталь и каким образом функционирует? Каким образом из многих разрозненных элементов образуется единое целое — и работает именно как единое целое? Как вы объясните всю эту химию, физику, а также производственный цикл изготовления каждого винтика, управление производством, экономику и много чего другого, непосредственно вроде бы не связанного с результатом, однако совершенно неотъемлемого от его достижения? Ведь всё взаимосвязано, и новые объяснения влекут за собой новые вопросы! Теперь подумайте, насколько интеллектуальные возможности ребёнка отличаются от возможностей врослого? А насколько далёк в этом плане человек от Творца Вселенной? О каком понимании устройства и методов создания Вселенной может быть речь, сколько же вам твердить? Однако же на уверенность ребёнка в то, что компьютер создан человеком, а не появился сам по себе из постоянно эволюционирующих деталей, его неразумение технического аспекта никак не влияет. Вы можете вдолбить в сознание ребёнка своё «дерево развития» деталей и материалов — но разве это изменит тот факт, что компьютер не сам по себе собрался из первичного бульона микросхем?

— Но дети учатся, познают и находят новые средства познания! Разум совершенствуется — ему становится мало одной веры!

— Средства познания Мира, творения Божьего, конечно, могут быть разными. Сложными. Изощрёнными. Но как ни изощряйся, материалист сосредоточен на том, что дано человеку как живому организму, животному: органы чувств и специфика обработки данных от них мозгом. Он соответственно развивает эту данность вовне — в виде приборов, образа мышления, логики… Физика, математика… — куча наук пытается описать Вселенную в меру возможностей имеющегося аппарата, изначально, однако, от основы своей, ограниченного рамками восприятия. Но даже в таком, ограниченном, виде сколько учёных на земле понимает всю ту катавасию, которую сами же общими усилиями и навертели? Кто-нибудь вообще понимает?

— Я уверен, когда-нибудь мы сумеем преодолеть и эти ограничения. Возможно, искусственный интеллект, если дать ему сформироваться в условиях, совершенно для человека немыслимых, сумеет подойти к исследованию Вселенной с иной, неведомой нам стороны…

— Для веры уже не существует подобных преград! А ваш искусственный интеллект… Представьте, что если он в итоге придёт к Богу? Он, а не человек! А что же люди, творения Его, — где будет их вера? Да там же, где и всегда! Ничего принципиально не изменится!

— Ну уж… — Рэй озадаченно коснулся пальцами лба. — А вы, случайно, никогда не писали фантастических романов? — встрепенулся он. — Кажется, мне попадалось нечто подобное. Где же…

— Человек сам себе изобретает такие сложности, что хватит на целую библиотеку фантастики. Хотя какая тут фантастика — проблемы-то вполне реальные! Горе человека — от ума его, и чем изощрённее и масштабнее ум, тем…

— Ну, знаете, религия тоже не избавляет от проблем! И если в отношении сугубо наших, человеческих, деяний я готов принять некоторую справедливость критики научно-технического прогресса (не научного мировоззрения, заметьте!), то уж что касается явлений внешнего порядка… Именно благодаря научным достижениям мы если и не сможем на эти феномены повлиять, то хотя бы имеем надежду от них спастись. Да взять хоть тот же метеорит, способный уничтожить Землю, или скачкообразное смещение магнитных полюсов, или резкую активизацию вулканического пояса… Не религия — наука готова предложить реальные способы…

— Смотрите не уничтожьте себя в поисках этих самых «способов»… И снова вы мешаете в кучу веру и исторически сложившийся, необходимый для религии как института, однако не являющийся её сутью комплекс обрядов. Откуда вам знать, на что способна истинная вера?

— А действительно — на что? Существуют ли убедительные примеры? Не со слов проповедников в храмах, не из провозглашённых догмой церковными иерархами писаний (сказать и написать можно что угодно!), а значимые, задокументированные, подтверждённые объективными свидетельствами и не допускающими иных трактовок вещественными доказательствами события?

— Настроены поковыряться молекулярным анализатором в «язвах гвоздиных»? — Форман, скривившись, хмыкнул. — «Сокрыто в небесах и на земле гораздо боле, чем мнится вам в учёности своей»! Примеры… Всё когда-то было. Я вот сетовал, что у человека короткая вера? К сожалению, у него ещё и короткая память. Да и сколько их сменилось — цивилизаций, человечеств…

— Тогда, может, непосредственно из вашей, Форман, биографии? Что-то ведь убедило вас в реальности бытия Того, кто есть начало и конец Вселенной?

— Учитывая вашу привередливость, вряд ли я смогу вас чем-то поразить.

— Ну а если не меня? Вот вы сказали — «цивилизации», «человечества»… Что если копнуть глубже и приблизиться к истокам — человечества и веры? Те, древние, — не предки наши в обозримом историческом периоде, а прапредки предков, — они бы согласились с интерпретацией ваших «примеров»? Как, вообще, думаете, какой-нибудь неандерталец или, там, флоресский «хоббит», к примеру, — мог обладать верой в Единого отца всего сущего? Или хотя бы способен был поверить в Него? И в связи с этим: зародилась ли вера вместе с осознанием человеком себя и попыткой понять своё место в мире, или всё-таки нужен был некий толчок — особое стечение обстоятельств, указание, чудо? Согласен, согласен, слишком сложный вопрос даже для такого эксперта, как вы, Форман — вот сам сейчас это сказал… и понял! Хомо хабилис, хомо эргастер, хомо эректус… Хомо… хомо… хомо… — сколько их, действительно, сменилось, этих «хомо», и кто знает, что творилось в их головах? Однако, похоже, именно «сапиенс» — тот самый вид человека, который «изобрёл» религию, — тот самый, у которого изначальное, полуживотное ощущение всеобщей взаимосвязанности и взаимозависимости вылилось в убеждённость о неслучайности бытия, трансформировавшись затем в полноценную веру. Есть, к слову, ещё один важный аспект, который…

— Не буду спорить, была или нет религия до сапиенса, — поморщился Форман, — какой смысл? Бог-то был всегда! К тому же, это ещё вопрос, сапиенс ли «изобрёл» религию, или религия «изобрела» сапиенса — нынешнего «хозяина Земли». И что будет, если отнять у занявшего царский трон «высшего примата» веру?

— Наука будет, вот что!

Форман отфыркался презрительным смехом.

— Наука, точно! Которая (о чём многие сегодня даже не задумываются, если вообще знают) выросла из религии как специфическая ересь гордецов! Предателей веры, по сути!

— Наука служила религии поначалу, это так, но… предатели?! — Рэй хмыкнул с сомнением, затем что-то пришло ему в голову, и край губ дрогнул в скрытой усмешке. — Собственно-то говоря, история верований и религий — это история отношений с категорией смерти, и апофеоз этих отношений — обретение бессмертия. Наука же только тем и отличается, что постепенно во главу угла поставила новые, не соответствующие догме методы, окончательно в итоге отделившись от церкви. Но цель не изменилась ни у той, ни у другой стороны: победа над смертью! Посмотрим же, кто придёт к финишу первым!

— К бессмертию тела, вы имеете в виду? Животного? А позвольте спросить, кому наука даст вечную жизнь этого самого тела в первую очередь? Неужели самым достойным? Нет! Исключительно тем, кто, одержимый демоном, сулящим эксклюзивную власть над миром, финансирует подобные проекты, — о личностных и тем более духовных качествах речь совершенно не идёт! Вот уж всем финишам финиш — раса бессмертных божков! Для религии же бессмертие тела не важно, даже вредно! Праведность в достижении посмертной вечности — вот её действительная задача здесь, на земле! А чтобы пресечь блуждание народов в тумане искушения и порока, власть в мире материальном безо всяких оговорок должна сосредоточиться не в руках человека, а в руках церкви! Так что это ваше «кто придёт первым» — не от заботы о благе человеческом…

— Уловка, смещение ценностей ввиду неодолимых обстоятельств! Разве в конце времён, по словам Священного Писания, не воссстанут мёртвые из могил? Воскресение телесное — явная или тайная мечта всех, в том числе и церковников. И если бы религия нашла способ бесконечного продления жизни, она не упустила бы свой шанс. Но… не может! А наука — может!

— Воскресение тела — мечта животного, страшащегося физической смерти. Верующий не боится смерти, и воскресение, учитывая сей немаловажный аспект, есть часть замысла Господня, а не ублажение человеческой гордыни. Но путь науки — путь гордыни! И что же? Закрыв рот Богу, наука открыла рот Дьяволу! Учёные… Любомудры… Апологеты грандиозных деяний… Сатанисты по сути! Сравняться с Господом — их цель! С тем самым Господом, существование которого так рьяно отрицают! Да, наука, несомненно, достигла результатов, способных вскружить головы невеждам. К чему это привело? «Люди стали поклоняться твари вместо Творца»! И апостол Павел не первый и не последний, кто возмутился этим!

— Достижения науки — это реальные достижения! Это реальное могущество человека, а не питающая глупые надежды сказка!

— Могущество пьянит, рождая ощущение вседозволенности, — синдром навозного червя, сумевшего забраться на макушку травинки: он в восторге от собственной значимости, однако положение его крайне шатко! Кто-то понимает это. Единицы. Они-то и есть главные противники Господа — те, кто всё знает, но сознательно идёт наперекор! И вот, пререкаясь с Богом, человечество уже балансирует на грани выживания: кризисы и катастрофы — внутренние и внешние… О близости некоторых из этого сонма кошмаров оно сейчас даже не подозревает!

— Ну… пусть применение добытых знаний трудно контролировать, не стоит, однако, во всём винить стремление человека докопаться до основ. Хотя, ваша правда, будет невероятной удачей, если человечество продержится в течение ближайших пары-тройки тысяч лет, причём не просто выживет — разовьётся достаточно для того, чтобы…

— Пары-тройки тысяч? — Форман хмыкнул. — Ну вы оптимист!

— Как бы то ни было, мы должны выжить! И мы можем выжить — надо только приложить усилия, а не ждать неизвестно чего неизвестно от кого!

— Церковь именно тот ковчег, что спасает…

— Каким образом? Пытаясь привести народы к общему мифу, хорошенько для этого подстёгивая неотвратимостью мировой катастрофы? Наука найдёт оптимальный путь без привязки к идеологии, религии и прочим манипулятивным измышлениям!

Форман отодвинул от себя превратившуюся в бесформенный комок салфетку, которую он до сих пор так и мурыжил в руках.

— Мне жаль вас, Рэй, честно, — лицо его, однако, выражало не жалость, а скорее рутинную брезгливость лаборанта, наблюдающего в очередной чашке Петри всё тот же, повторяющийся от раза к разу, привычно-мерзкий результат. — Вас угораздило оказаться на ошибочной позиции, и теперь, поддавшись заблуждению ложной ясности рационального мышления, вы прочно увязли там, исповедуя тем не менее абсолютно иррациональную веру во всемогущество человеческого разума и его ведущую роль. Ведущую куда? А вот этого вы и сами толком не представляете — на это вам восхваляемой вами же ясности не хватило. Такой вот из вас в итоге получился парадоксальный сплав. И ничего другого не остаётся, кроме как пожалеть вас.

— Не стоит сожалений, — буркнул Рэй. — Это мой осознанный, выстраданный даже… — он запнулся и, будто что-то подкатило к горлу, прокашлялся, — …мой выбор.

Форман пожал плечами и с прежней смесью гадливости и разочарования на лице принялся изучать обстановку зала. Рэй же поразмышлял о чём-то, кусая губу, потом стукнул кончиками пальцев по столу.

— Вот вы, Форман, окончательно определили меня в стан принципиальных атеистов. Но я ведь вовсе не отрицаю возможности существования Создателя, я даже готов был когда-то поверить, однако… хм-м… Однако жизнью научен так, что в отсутствии доказательств… — и он как-то виновато дёрнул плечом. — Вы считаете науку никчёмной и вредной, а «социум-конструктор» и вовсе абсолютным злом, но тут, знаете ли, как с атомной энергией: в чьи руки попадёт. И если бы существовал адекватный выбор, достойная альтернатива… Или хотя бы больший запас времени… Я ведь действительно много размышлял над этой проблемой — проблемой глобального кризиса, в основе которого лежит кризис мировоззрения и целеполагания, но другого достаточно эффективного метода, способного урегулировать её, не нашёл.

— Да, похоже, вас уже не переделать… — Форман оторвался от разглядывания тонущей в шизофренически-жёлтом мареве тоскливой заброшенности. — Ну что ж… — и перевёл будто напитавшийся этой вневременной тоской взгляд на Рэя. — Осознаете ли в конце концов свою ошибку или нет, но вы часто будете становиться свидетелем явлений, фактов — доказательств того, что внерациональное заложено в самом существе человека и обладает притом такой мощью, что конкурентов у него нет и не будет. А величайший лидер, апологет и проповедник метарационального мировоззрения — он обязательно явится, Рэй, не сомневайтесь. И он возглавит обновлённую, если в том будет необходимость, церковь.

— Очередные пророки, очередные учения… — поморщившись, отмахнулся Рэй вроде бы от слов Формана — но скорее, пожалуй, от его взгляда: тот будто с покойником прощался. — И, как всегда, ничего вещественного, доказуемого, что можно предъявить к проверке. Очередной миф, дешёвая мистика.

— Зря вы так, в самом деле. Ведь что такое мистика? Ощущение мира как непостижимой тайны. Возможно, это единственное истинно ценное чувство, которое будет сопровождать человечество до скончания его века.

— Всего лишь ощущение? Наука имеет непосредственный контакт с этой тайной!

— И в чём заключается этот контакт? В описании тех фрагментов, что удалось рассмотреть в бесконечности Мироздания, — всего лишь? Но что наука выбирает для рассмотрения? Каковы критерии этого выбора? И много ли она увидела до сих пор? Мироздание существовало задолго до того, как комочки органической жизни начали тыкаться в него сопливыми носами, придумывая имена и объяснения тому, до чего дотыкались. Стоит ли всерьёз воспринимать плоды этих первых шажков?

Форман помолчал пару секунд, уставившись Рэю в глаза, высматривая в них что-то, — тот отвёл взгляд и, качнув головой, усмехнулся.

— Вот так-то, — кивнул Форман. — Вселенная велика и загадочна. Мистерия Универсума пронизывает всё, в том числе и нашу с вами жизнь, но нет в ней тайны большей, чем тайна Творца.

— Хорошо, хорошо, — Рэй поднял руки вверх, натужно улыбаясь. — В какой-то степени вы меня убедили, Форман. Знания и достижения человечества, обретённые стараниями науки, действительно невелики и, если соглашаться с вами до конца, весьма условны в масштабах Вселенной. И всё же, насколько окружающая… и пронизывающая нас «мистерия» связана именно со сверхсуществом — Богом?

— Насколько? Вы сами прекрасно знаете, что я отвечу. Но для вас это всего лишь «гипотеза» — так вы изволили выразиться? Так что, по большому счёту, каждый приходит к ответу сам.

— Выходит, наш спор не имеет смысла в принципе?

— Как бы то ни было, в жизни, если приглядеться, более чем в достатке непонятного и необъяснимого. Собственно, таково всё наше существование, хотя, зашоренные бытовыми проблемами, мы не обращаем внимания на бесчисленные проблески энигмы, которая сопровождает нас в течение пути от рождения до смерти. А может — и несколько дальше… Да, существуют, я вам скажу, вещи — поистине мистические вещи! — кардинально меняющие характер человека, его отношение к миру и, как следствие, судьбу!

— Вы так говорите, Форман, словно вам неоднократно приходилось сталкиваться с подобными проблесками! — фыркнул Рэй — несколько, правда, нервно, что не укрылось от глаз собеседника, хотя тот и не подал вида.

— Всякое бывало, всякое… — Форман как бы рассеянно поразглядывал Рэя. — Вот, к примеру, однажды случай свёл меня с интересным человеком. Человек тот просил называть его Агасфером — говорил, что имеет в судьбе некое сходство с жизненным путём этого мифического персонажа. Военный, он выполнял секретные миссии в разных концах планеты, преимущественно в горных районах и джунглях…