М. Берг. Чашка кофе (Четыре истории)

Михаил Иванов, 2023

Захудалое кафе – место решающей схватки в тысячелетнем противостоянии. Всего четыре истории и чашка кофе. Мир изменится…Отсылки к библейским мифам, апокрифам и ересям, а также к религии и мифам Шумера и Вавилона. "Говорящие" имена , "китайские шкатулки" историй и смыслов… Мистика? Фантазия? Реальность?

l

Пустыня, самое её сердце. Шоссе — серый клинок, покрывавшийся прахом с тех самых времён, как пронзил это сердце с запада на восток. По лезвию трассы мчится мотоцикл. Двигатель ревёт и свет фар шутя обращает в бегство ещё не вошедшие в силу сумерки, однако ночь скоро сомкнётся над мёртвой землёй — светлячку не добраться к своей цели дотемна: поспеши, всадник! Спеши не спеши… Руль подрагивает в руках мотоциклиста — усталость даёт о себе знать…

***

Тонкий луч заходящего солнца, появившись будто из ниоткуда, пронзил наискось рыжее от застаревшей грязи витринное стекло. Мимоходом превратив ленивое витание пылинок в мельтешение огненных искр, он со всего маху врезался в стену — и разбился ослепительно-розовой бесформенной кляксой.

Покрытая контурной картой трещин штукатурка, выцветшие фотографии под мутными стёклами, заключённые в самодельные рамки страницы газет… Теперь луч двигался не спеша: скользил призрачным пальцем по ровным печатным строчкам, старательно высвечивал лица на снимках… Он словно искал кого-то, выцеливал тщательно — однако не находил.

Щелчок — и ряд обросших пылью светильников, свисавших с потолка на длинных шнурах, наполнил пространство сонным мутно-жёлтым светом. Чёткие блики и глубокие тени, тонко очерченные контуры предметов и сами предметы, прорисованные вплоть до мельчайших деталей, мигом превратили заурядный интерьер придорожного кафе в полотно художника-гиперреалиста.

Небольшие столики, расставленные кое-как, образовывали в сдавленном стенами помещении тесный лабиринт, по которому, отняв руку от выключателя, принялся бродить пожилой мосластый дядька в мятом, покрытым застиранными пятнами фартуке и с таким же мятым и будто застиранным лицом. Нарочитая неопрятность и хамоватая небрежность в повадках выдавали в мосластом дядьке хозяина этой забегаловки, которая, похоже, никогда не знала лучших времён. Как пастух, обходящий стадо, хозяин обмахивал круглые спины своих дремлющих подопечных обрывком полотенца и недовольно сопел. Невелик труд, когда всей мебели — по пальцам перечесть, однако «пастух» имел такой вид, словно сие наказание преследовало весь его род со времён Адама, и всё отвращение и усталость предков скопились теперь в нём одном.

Единственный посетитель погружённого в жёлтую дремоту царства замер возле стойки обслуживания — длинного прилавка, отгородившего от общего зала всю заднюю стену с ячейками заполненных всякой всячиной полок. Обойма из трёх пустующих прозрачных ёмкостей для напитков — такие перестали выпускать, наверное, уже с полвека назад — соседствовала на прилавке с ещё более допотопным кассовым аппаратом. Под краник одной из ёмкостей, в которой, кажется, всё-таки мутнела на дне какая-то жидкость, была подставлена пепельница. Касаясь кончиками пальцев трещины на выпуклом боку стоявшей перед ним чашки, человек сохранял абсолютную неподвижность и даже, казалось, не дышал, отчего могло сложиться впечатление, что он стоит на этом месте с тех же допотопных, адамовых времён и, давно обратившись в статую, способен простоять ещё столько же.

Унылое блуждание по лабиринту завершилось в дальнем его углу, где страдалец-«пастух», длинно выдохнув, добавил в атмосферу изрядную порцию безысходности. Нимало не стесняясь свидетеля, будто человек с чашкой и вправду был всего лишь предметом интерьера, хозяин тряхнул пару раз полотенцем, встрепенувшимся в его руках раненой птицей, — полетели крошки, что-то цокнуло об пол, покатилось… — и поволокся вытирать прилавок.

Бессильно разбросав измятые выцветшие крылья, обрывок полотенца нудно елозил в затянувшейся агонии взад-вперёд по столешнице, неуклонно приближаясь к человеку-статуе. В последний момент, когда, казалось, столкновения было не избежать, тот приподнял чашку и, дождавшись, когда раненая птица проползёт под его рукой и двинется умирать дальше, поставил чашку на место — точно в размазанный полотенцем кружок натёкшего через трещину кофе.

***

День уходил. Небо за окнами стремительно теряло лёгкость, остывая вместе с солнцем, которое совсем недавно обжигало всё вокруг жаром расплавленного золота, но теперь угасло до розово-красного оттенка затвердевшей меди, да так и продолжало тускнеть, готовясь совершить свой ежедневный смертельный трюк — нырок за край земли. Прощальные всплески пронзительно-алых волн пробивались сквозь пенные полосы облаков над горизонтом и тут же отступали, чтобы полнее открыть холодную фиолетовую глубину с мерцающими в ней редкими жемчужинами звёзд.

В самом же кафе ничего не менялось. Густое янтарное марево, испускаемое зависшими посреди помещения сферами, видимо, обладало особой силой: оно надёжно отделило залитое собою пространство не только от всего остального мира, но и от времени, тёкшего где-то там, вовне, тем самым превратив захудалое кафе в обособленный, лишённый всякого движения омуток. Даже звуки в этом омутке становились всё слабее, всё ленивее, замедляясь и растягиваясь, повисая в вязком снотворном киселе призрачными шлейфами. И тишина постепенно обретала ощутимую твёрдость, как застывающая смола, что должна законсервировать живописное полотно, сохранив его неподверженным изменениям на долгие, долгие годы…

Далёкий звук рвущейся материи неожиданно нарушил течение странной химической реакции, что грозила полностью обездвижить окружающую реальность до следующего восхода солнца. Звук приближался, и вот уже не треск — рычание зверя, в котором всё яснее угадывался рёв двигателя, беспардонно вспарывало тишину, ожесточаясь и набирая мощь. Тонко задребезжал в оконной раме отколотый угол стекла.

Нарастающая вибрация потревожила сонную атмосферу кафе — будто рябь пошла по поверхности пруда, грозя расплескать его мутное содержимое. Но, достигнув максимума, рычание вдруг потеряло силу, сбилось и завершилось булькающим кашлем где-то совсем рядом. Вместе с ним погас и чиркнувший по окнам свет. Недолгая пауза, как бывает перед атакой цунами… и — распахнулась дверь: сопровождаемый валом остывающих запахов песка и сухой травы, в кафе вошёл человек с мотоциклетным шлемом в руке.

Между тем истончившийся порядком солнечный луч достиг стоявшего на полке тостера, отразился от его зеркальной поверхности, и на груди вошедшего вспыхнула алая метка. Замерла, дрогнула, и — бах! — в сонной тишине выстрелом прозвучал удар захлопнувшейся двери.

Волна свежести быстро опала, без остатка поглощённая застоявшейся атмосферой вневременного омута. А мотоциклист, скользнув взглядом по обстановке, прошёл к стойке, и хозяин, которого, казалось, ничто не в состоянии было отвлечь от его муторного квеста, вдруг оказался тут же, протирающим какую-то мелкую кухонную утварь.

— Кофе, — коротко произнёс мотоциклист, не глядя на хозяина, и водрузил шлем рядом с собой на стойку.

— Нету, — так же коротко и безапелляционно отрезал хозяин, не отрываясь от своего занятия.

Мотоциклист поднял удивлённый взгляд и повторил с раздражением в голосе:

— Не мелите ерунды. На вывеске написано «кофе» — значит у вас должен быть кофе!

— А ещё там написано «мотель». Только — вот незадача! — никакого мотеля здесь давно уже нет.

— Погодите, погодите…

— Ни кофе, ни чая. Поставщик будет только завтра. Могу предложить газировки или горячего молока.

Если хозяин пытался разрядить атмосферу шуткой, то этого ему достичь явно не удалось: фраза прозвучала ядовитой насмешкой. Тогда, видимо решив исправить нечаянную издёвку, он повторил, подбирая слова и обрубая фразы так, чтобы не сболтнуть лишнего:

— Кофе нет. Закончился. То была последняя, — и хозяин мотнул небритым подбородком в сторону человека-статуи. — Порция.

Мотоциклист смерил взглядом своего не подающего признаков жизни соседа, затем задумчиво почесал щёку, наблюдая, как хозяин сосредоточенно надраивает тряпкой старый металлический поднос, словно это занятие было тем единственным, ради которого существовал он сам, его кафе, а может, даже и весь мир.

— Есть поблизости ещё какая-нибудь забегаловка, где можно?.. — решился на вопрос мотоциклист.

— На восходе, — буркнул хозяин, не дослушав.

— Сколько туда по времени?

— Именно время я и имел в виду.

Мотоциклист едва не сплюнул.

— Вот тебе и менетекел… — пробормотал он себе под нос.

Шумно выдохнув, мотоциклист растёр ладонями лицо. Затем внимательно посмотрел на хозяина кафе, достал бумажник и извлёк оттуда банкноту.

— Одна. Чашка. Кофе.

И прихлопнул её о стойку.

С полминуты хозяин надувался недовольством, усиленно втирая тряпку в поднос, однако номинал купюры пробил брешь в его упрямстве.

— Хорошо, — запыхтел он, сдуваясь. — Я посмотрю… в своих личных запасах…

— И покрепче! — воспользовавшись моментом, добавил мотоциклист.

Походя смахнув купюру в карман, хозяин удалился за расположенную в углу дверь и там, за дверью, зашуршал чем-то, загремел, тяжело вздыхая, будто пытался справиться с какой-то сложной проблемой.

Мотоциклист пробежал равнодушно глазами по развешенным на стенах печатным раритетам и, также без особого интереса, окинул взглядом облокотившегося в шаге от него о стойку молчаливого незнакомца. Побарабанил пальцами по столешнице.

Громкий хлопок за стеной, где возился и пыхтел хозяин, — и свет в зале погас. Одновременно с хлопком раздался дикий вопль, тут же рассыпавшийся бранной скороговоркой: хозяин, не стесняясь в выражениях, выплёскивал досаду и негодование по поводу секундной слабости, что заставила его поддаться на уговоры настырного любителя кофе. Потянуло вонью горелой проводки. Вторя хозяину, вполголоса выругался мотоциклист.

Похоже, электричество отключилось во всём здании, поскольку ни огонька внутри, ни раздражающего подмигивания доживающей свой век неоновой вывески снаружи — ни единого признака искусственного освещения не наблюдалось в ослепляющей темноте.

Первые секунды казалось, что вместе со светом исчезло всё. Однако едва угадываемые блики, там, где висели на стенах, прикрытые стёклами, фотокарточки и вырезки, да разбитая на квадраты окон тьма внешняя, не такая плотная, как здесь, в помещении, были верным знаком того, что изолированная вселенная-омуток не схлопнулась, превратившись в ничто, а лишь прорвался её надутый жёлтым светом пузырь. И теперь, неслышным дыханием пантеры проникая через окна, образовавшийся вакуум начала заполнять ночь.

Ещё раз выругавшись, мотоциклист достал телефон, включил экран и выкрикнул в подсвеченное холодным сиянием и потому ставшее каким-то замогильно-потусторонним пространство:

— Эй! У вас всё в порядке? Помощь нужна?

Но хозяин то ли не услышал вопроса, то ли ответ его слишком органично вплёлся в череду невнятных ругательств. Не разобрав ничего вразумительного, мотоциклист остался на своём месте.

— Чёрт-те что… — процедил он, кладя включённый телефон рядом с собой на стойку, и сосед его, как показалось, кивнул одобрительно. Хотя, возможно, это была всего лишь игра света и тени.

Брань хозяина между тем смещалась куда-то вглубь и в сторону, затухая до едва уловимого бормотания. Грохот — и новый приступ раздражённого речитатива. Пауза. Где-то, совсем далеко, послышались щелчки, и, совпадая с некоторыми из них, светильники в зале принялись загораться и снова гаснуть, своим хаотичным обстрелом повергая в смятение и панику пробравшуюся в кафе ночь…

***

Липкий мутно-жёлтый свет, источаемый чередой янтарных светил, снова наполнял зал своей клейкой снотворной массой. Впрочем, не все светила пережили катастрофу: одно из них так и осталось висеть матовой пустой скорлупой лишённого светоносной жизни яйца.

Мотоциклист прислушался, выключил экран телефона.

— Всё, что ли? — подумал вслух.

В ответ на вопрос открылась дверь за стойкой и показался хозяин. Лицо его выражало крайнюю степень озабоченности, смешанной с недовольством. Он поднял взгляд и замер, удивлённый.

— О! Вы ещё здесь?

И снова скрылся за дверью.

Вернулся он через минуту, с торжественно-трагичным видом служащего бюро ритуальных услуг держа поднос, в центре которого, одиноко и гордо, как последний уцелевший корабль некогда великой эскадры, исходила паром чашка кофе. То, что это был кофе — и на удивление хороший! — чувствовалось сразу: будоражащий обоняние аромат разошёлся мгновенно, едва открылась дверь.

— Теперь это точно последняя, — возвестил хозяин хмуро, неловко переставляя чашку с подноса на стойку: кисть его правой руки была обмотана давешним обрывком полотенца. — И воды тоже не будет, — добавил, будто последний гвоздь вбил в домовину. — До утра как минимум, пока не приедет мастер и не оживит помпу.

— Ф-ф-уф-ф… Вы как будто на отшибе живёте! — покачал головой мотоциклист.

— Так оно и есть — на отшибе, — с долей вызова подтвердил хозяин.

— А что там, кстати, написано у вас на вывеске? — между прочим поинтересовался мотоциклист, осторожно касаясь пальцами затёртого рисунка на боку чашки и с наслаждением вдыхая гуляющий над поверхностью напитка ароматный парок.

— Вы не умеете читать или забыли дома очки?

— Там женское имя. Кто это? — не обратил внимания на грубость мотоциклист.

— Отрадно, что вы всё-таки обучены грамоте, — проворчал хозяин, недовольно рассматривая оставленное на подносе чашкой мокрое пятно.

— И всё же? — не отставал мотоциклист.

— Это имя моей жены.

— Где же она?

— Её больше нет.

— О-о… Соболезную.

— Стоит ли? Я был рад избавиться от старухи.

Не заметив отразившегося на лице собеседника удивления, хозяин плюнул в поднос и принялся тереть его замотанной в тряпку рукой. Сделав ещё один, контрольный, плевок, продолжил:

— Она сбежала в город, к дочери. И сколько времени прошло — я ни разу не пожалел об этом.

— Ах вот, значит, как… А вы, получается, если следовать указанной на вывеске фамилии и вашему родству с хозяйкой, мистер Доу?

— Если вам так угодно.

Безмолвный посетитель, которого оба — и хозяин, и мотоциклист — уже перестали замечать, вдруг поднял свою чашку и одним глотком выпил её содержимое. Хозяин сопроводил это действие немигающим взглядом спаниеля: чудо ожившей статуи сподобилось произойти в его ничем не заслужившей подобной чести забегаловке! Посетитель же аккуратно поставил чашку и повернулся, собравшись уходить. Неловкое движение — должно быть, ноги его затекли от долгой неподвижности и руки потеряли сноровку — и чашка мотоциклиста опрокинулась, покатилась, разливая коричневый пахучий напиток по стойке, и упала — только осколки разлетелись по полу. Мотоциклист едва успел отпрянуть, но горячие капли всё же окропили ботинки.

— Весьма сожалею, — произнёс виновник крушения, мельком глянув на результат своей оплошности, и двинулся к выходу.

Мотоциклист перевёл взгляд с разбитой чашки на мистера Доу — но тот лишь фыркнул и развёл руками.

— Идите вы со своими сожалениями… — с досадой буркнул мотоциклист. — В чём сложность быть внимательнее? Нетрудно ведь предвидеть, что…

— Кто способен предсказать то, что ещё не произошло? Кто в силах исправить то, чего, возможно, не будет никогда? — дёрнул плечом неуклюжий посетитель, не останавливаясь и даже не удостоив пострадавшего поворотом головы.

— Любитель загадок? Лучше бы под руки смотрели…

— Поверьте, я вовсе не против купить для вас ещё одну чашку кофе, — всё-таки задержался и обернулся неуклюжий, — однако… — и он красноречиво посмотрел на хозяина кафе.

Тот, не менее красноречиво, отрицательно помотал головой.

— Впрочем… — мужчина покопался в карманах, — могу предложить вам это, — и вернулся, протягивая купюру. — Вы ведь именно столько заплатили?

— Оставьте, — покривился мотоциклист. — Судя по вашей медвежьей грации, деньги вам ещё понадобятся.

— Ну, как знаете, — не стал настаивать неуклюжий, и купюра снова исчезла в его кармане.

Мотоциклист отвернулся, однако что-то побудило его бросить взгляд через плечо, и он продолжил наблюдать неотрывно за тем, как высокая и отнюдь не отличающаяся стройностью фигура без труда, не задев по пути ни единого предмета, прошла узким извилистым лабиринтом между столиками к выходу.

— Эй, послушайте… вы торопитесь? — окликнул мотоциклист «неуклюжего», когда тот уже взялся за ручку двери. — У меня сложилось впечатление, что не особенно.

«Неуклюжий» оглянулся, подумал секунду, и пожал плечами.

— Ну, в общем…

— Тогда, может, присоединитесь ко мне? Я собираюсь перекусить. Или вы уже забыли, что за вами долг? — с нажимом произнёс мотоциклист и растянул край губ в подобие улыбки. — А знаете, — прищурился он, — пожалуй, я даже сам угощу вас! «Прощайте врагам своим…» — а вы ведь мне даже не враг. Так что, как говорится, сам Бог велел, — и усмехнулся. — Что там у вас имеется перекусить? — повернулся он теперь к мистеру Доу. — Только не говорите, что…

— Яичница, — отозвался тот недовольно. — С беконом, — и явно напоказ обречённо вздохнул.

— Вот! Яичница! С беконом! Вполне приличное блюдо! — проигнорировал мотоциклист явное нежелание хозяина возиться с поздними гостями. — И никаких тебе хрупких, так и лезущих под руку чашек!

«Неуклюжий» посетитель хмыкнул и снова пожал плечами.

— Ну… Почему бы и нет?

***

Они устроились в середине зала, благо тесниться не было нужды. Хозяин закончил возиться под стойкой и вышел, неся небольшую картонную коробку с яркой надписью. Оставив коробку на соседнем столике, он протянул руку к пепельнице, единолично занимавшей почётное место в центре облюбованного клиентами стола. Казалось, расстояние было слишком велико для человеческой руки, однако цель была достигнута с лёгкостью — даже не пришлось нагибаться. Доу вытряхнул из пепельницы сухую муху и, оставляя влажный след, мазнул по исцарапанной столешнице снятым с руки обрывком полотенца — мотоциклист разглядел багровое пятно ожога на кисти и пальцах. Обозначив таким образом сервис, хозяин добавил в пару к пепельнице принесённую коробку с галетами и побрёл обратно за стойку.

Увидев галеты, мотоциклист поморщился. Он посмотрел на удалявшегося хозяина, однако ничего говорить не стал.

Мистер Доу скрылся за дверью. Должно быть, там находилась кухня, потому что из-за двери зашкворчало и потянуло запахом разогретой, не очень хорошо вычищенной сковородки.

«Неуклюжий» посетитель зевнул, вытянул из упаковки одну галету, подержал в пальцах невзрачный сухой квадратик, разглядывая его с рассеянным любопытством, и разломил.

Дрогнуло веко, чуть плотнее сжались губы… Было заметно, что мотоциклисту чем-то неприятен раздавшийся хруст.

— Никогда не пробовали сухого хлеба? — в голосе мотоциклиста слышались раздражение и неприязнь.

«Неуклюжий» удивлённо поднял брови. Мотоциклист мотнул головой, словно отгонял назойливую муху, и произнёс виновато:

— Простите мне мою резкость, но я с раннего утра на ногах, и дорога предстоит ещё долгая, — он потёр глаза. — Чашка кофе была бы в самый раз…

— Ещё раз прошу прощения, — произнёс «неуклюжий» — без особого, правда, сожаления.

— Ну, хотя бы перекусить и немного расслабиться — тоже хорошо. По большому счёту есть у меня в запасе часок-другой.

— Конечно, вам следует отдохнуть. В седле мотоцикла следует быть вдвойне осторожным, особенно в тёмное время суток.

— Вы, должно быть, тоже проделали долгий путь? Ведь чтобы добраться сюда…

— Кстати, у вас весьма приличная модель, — заметил «неуклюжий». — Не каждый может позволить себе такую. Чем вы занимаетесь, если не секрет?

Мотоциклист помедлил секунду, не мигая глядя на собеседника, и ответил коротко:

— Инвестиции.

— Какого рода? — поинтересовался «неуклюжий».

— Инвестиции… в будущее. Я работаю в крупной компании. Хотя, если честно, меня не вполне устраивает политика руководства, и если мне не удастся повлиять на неё, то имеется резон э-э… реализовать собственный проект — несколько идей занимают меня с недавних пор. А ваш род деятельности?..

— Как, простите, называется ваша компания? — перебил «неуклюжий».

— Её название ничего вам не скажет, как, впрочем, и целый ряд других, имеющих смысл разве что для тех, кто, как и я, погружён во все эти… — мотоциклист покрутил пальцами в воздухе.

— Инвестиции, — понимающе покивал его странноватый собеседник.

— Точно, инвестиции, — подтвердил мотоциклист. — Но почему вы решили, что у меня хороший байк? Вряд ли отсюда можно разглядеть…

— Звук. Весьма специфический. Характерен для мощных дорогих моделей.

— М-м, вот в чём дело… А вы…

— Вам нравится то, чем вы занимаетесь? — опередил мотоциклиста «неуклюжий».

— Это даёт неплохой доход, ведь надо обеспечивать семью.

— Вы ушли от ответа, а это значит…

— Ну не выдумывайте, — поморщился мотоциклист. — Поверьте, я не скучаю. И перспективы открываются… м-м… весьма приличные, даже захватывающие. Просто помимо реализации этих захватывающих перспектив существуют обязанности совсем иного рода. Например, обязанности семейного человека. Вы же понимаете, что это значит? У вас есть семья?

— Хм-м… — протянул «неуклюжий», и непонятно было, к чему отнести это его «хм-м…». — А вам никогда не хотелось чего-то ещё? Помимо работы и «прочих обязанностей»? Заняться тем, о чём грезили с самого детства? Воплотить давнюю мечту?

— Я такой, какой есть, и делаю то, на что способен. А мечты… Когда-нибудь дойдёт черёд и до них. Тем более, что подобные стремления непостоянны и имеют свойство изменяться вплоть до противоположных — к чему торопиться? Или ваши детские грёзы до сих пор занимают вас?

Взгляд «неуклюжего» стал задумчивым.

— Почему-то всё простое и нужное, к чему человек тянется, быть может, с самого рождения, он всегда оставляет на потом, забывает и в конце концов подменяет суррогатами, которые подсовывает ему общество, — произнёс он. — Вернее, то чувство стадности, что заставляет соответствовать определённому образу и уровню, стремиться к общепринятым сиюминутным ценностям и ярлыкам из фальшивого золота, а также завидовать, вожделеть и пускать слюну на то, что по сути является иллюзией и горсткой праха…

— Знаете, — мотоциклист усмехнулся и откинулся на скрипнувшую спинку стула, — когда-то меня всерьёз занимали подобные рассуждения. Волновали, казавшиеся невероятно важными, вопросы, без ответа на которые «просто нельзя жить дальше». «Почему мы такие, какие есть?» «Почему мы ненавидим, радуемся, плачем, любим и страдаем от любви?» «Почему поступаем так, а не иначе? Идём в эту сторону, а не в ту?» Фу-ф-ф… Эти бесконечные «почему»… И «для чего», и «зачем»!

— И какой же вы нашли ответ?

Мотоциклист фыркнул.

— Я конкретно обломал себе зубы! Такой вот менетекел… Я мог бы ломать их себе и по сию пору, однако мне повезло: случай позволил понять, что я зашёл не с той стороны. Не буду утомлять подробностями, скажу только, что теперь ясное понимание устройства и движущих сил человеческого мира, чётко поставленная цель и незамутнённый эмоциями расчёт делают мою жизнь более наполненной, эффективной и значимой, придавая ей, не примите за нескромность и пустое бахвальство, определённую объективную ценность.

— Понимание устройства и движущих сил человеческого мира? Ясная цель и холодный расчёт… Я вижу, вы склонны к материализму, то есть к так называемому «научному мировоззрению». Что ж, наука худо-бедно способна ответить на вопрос, почему мы такие, какие мы есть… но существует более фундаментальный вопрос: почему мы вообще есть? И вот здесь наука со своим материализмом оказывается в тупике.

— К чему вы клоните? Предлагаете обратиться к религии?

— Как бы то ни было, именно Священное Писание даёт чёткий ответ…

— Однозначное, безапелляционное утверждение! Бог — и никаких гвоздей! Однако религии таковы, что они утверждают, но не предоставляют никаких доказательств. И Священное Писание, давая сомнительный ответ на вопрос «в чём причина?», по сути игнорирует вопросы «как?» и «зачем?» Наука же, по природе своей, ищет объяснений, доказательств, логических связей…

— Уходя при этом в дебри второстепенных, ничего не значащих деталей и технических подробностей и упуская из внимания главное, даже не пытаясь толком…

— Наука просто не ставит перед собой всерьёз подобного вопроса!

— Не ставит вопроса о существовании Бога потому, что знает: она в принципе не способна ответить на него.

— Просто наука оперирует совершенно иными понятиями!

— В итоге — ничего толкового в развитие человека наука не привнесла. Разве научила она кого-нибудь любить? Или хотя бы уважать? О, нет, я забыл — она же оперирует совершенно иными понятиями!

— Да, иными понятиями! — начал горячиться мотоциклист. — Оттого, что цели у науки и религии совершенно разные!

— Радует, что вы это понимаете.

— И совершенно разное отношение к человеку и смыслу его существования!

— Говоря точнее, наука не способна узреть смысла существования человека: без веры в Бога смысл попросту ускользает от неё. И в этом кроется основополагающее различие между религией, а точнее верой, и наукой. Пропасть между ними — как между душой и телом, и науке никогда не преодолеть эту пропасть по той причине, что в ней нет места для души, частицы Бога!

— Да нет никакой нужды ничего преодолевать! Оглянитесь вокруг! — мотоциклист сделал широкий жест рукой и запнулся. — Конечно, я не эту дыру имел в виду, а вообще! — поправился он. — Какой невероятный прогресс цивилизации! Какие достижения! Уровень и продолжительность жизни — не сравнить с теми, что были сотню лет назад, я уж не говорю о средневековье или каменном веке! И обеспечила всё это не что иное, как наука! Именно наука накормила человечество! Так что теперь некоторые склонные к безделью его представители имеют возможность, ковыряясь в зубах и поглаживая сытое брюхо, вдоволь порассуждать о смысле бытия и покритиковать то, благодаря чему…

— Простите, что перебиваю, но вот что я вам скажу: век сей — век искушённых и искушаемых, где немногие искушённые в знаниях манипулируют многими, кто уже с самого рождения искушён плодами знаний сих. Что, впрочем, не является чем-то из ряда вон, отличаясь от иных времён лишь развитием этого древнейшего архетипа, его масштабом! И тянется этот след змеиный через века и поколения с самого первого вопроса и плода его…

— Ну бросьте эти сказки! Человеку свойственно задавать вопросы и искать ответы на них, а уж пользоваться плодами полученных знаний… Ну а зачем же ещё интересоваться устройством мира, как не для того, чтобы использовать полученную информацию в своих интересах? Человек потому и человек, что спрашивает себя постоянно, сомневается и ищет решения! Просто животное тот, у кого не рождаются вопросы!

— Что сделано, то сделано — человек потерял изначальное знание и внутреннее согласие с самим собой, миром и Богом. Оттого и вся неприкаянность его, и смятенность, порождающая неутолимую потребность вопрошать всё и вся в поисках именно той самой, потерянной, гармонии. И вот он, сам не осознавая истинной цели своих изысканий, всё ищет, ищет… Найдёт ли? Ведь как вы сами изволили заметить, имеет принципиальное значение то, с какой позиции подойти к поиску ответов.

— На самом деле, позиция здесь возможна только одна! Всё остальное — просто отвлечённые, лишённые какого бы то ни было практически полезного результата построения! Внутренняя полнота и согласие? Животному, конечно, проще: его гармония — в сытости и безопасности. И в отсутствии вопросов. Гармония же человека — в вечном движении, истинная цель его — в стремлении к знаниям! И нет такого ответа, который поставит точку и завершит этот путь!

— Вы уповаете на разум и боготворите науку? У разума, однако, есть весьма подлое свойство — ослеплять иллюзией ясности. Эта ослеплённость заставляет рваться к новым открытиям и свершениям, невзирая на ошибки и побочные эффекты, игнорируя неизбежные последствия. Вы сказали мне «оглянитесь»? Так оглянитесь сами! Всё отнюдь не так радужно в современном, «облаготетельствованном» мирской премудростью обществе! Вы говорите, множество проблем решено? Однако ещё больше их создано! Стоит перечислять? Ну конечно, вы сами всё прекрасно знаете! За спасение от голода, болезней и бедствий приходится расплачиваться новыми бедствиями, болезнями и, опять же, голодом, как ни парадоксально! Так вот: не хлебом единым! Материалистической системе знаний никогда не стать истинным проводником человечества, покуда есть в человеке тяга к духовному, а не животному или механическому восприятию мира, покуда есть в человеке душа, а не только видимый науке набор шестерёнок, которыми та приспособилась манипулировать! И истинная цель всех вопросов — только одна!

— Вы упорно продолжаете отрицать очевидное! Научное мировоззрение давно уже владеет умами, основательно потеснив религию! И попробуйте доказать обратное!

— Я знаю учёных, которые, несмотря на свой стаж и звания, пришли однажды к вере в Бога! Восхищение невероятной, необъяснимой гармонией Мироздания…

— Это отдельные отступники! Слабые духом эгоисты, которых легко сломать! И не восхищение привело каждого из них к вере в Бога, а страх и чувство собственной значимости! Считая себя центром Мироздания, а всё вокруг — пустотой, существующей лишь для того, чтобы было что заполнить собственной персоной, эти самовлюблённые типы в то же время осознают, что ни их существование, ни отсутствие оного — ничего в Мироздании не изменят. Желая видеть в пустоте Вселенной отражение себя, эгоисты вместо этого находят отражение вселенской пустоты в себе! Не желая смириться с этим, не в силах даже вынести мысль о собственном ничтожестве, они готовы выдумать что угодно: Бога, Дьявола, — лишь бы заполнить эту бесконечную пустоту и придать мало-мальский смысл человеческому, но прежде всего — своему, существованию!

— Однако смысл — он ведь на самом деле существует!

— Если существует душа или Бог — наука обнаружит когда-нибудь и то и другое. А смысл… — мотоциклист покривился и махнул рукой. — Будем продолжать спорить о том, что каждый понимает по-своему? Вот уж в чём действительно нет никакого смысла!

— Будете довольствоваться своим «когда-нибудь», когда ответ уже есть? А наука — боюсь, она так и будет чураться этой темы, как бес ладана, так что не ждите от неё никакого ответа! Однако человеку всегда был и будет необходим смысл, причём больший, чем может предложить ему материализм. Смысл, цель, истина — называйте, как хотите — то, что наполнит душу чистым, внематериальным восхищением, преклонением и любовью!

— Я согласен, что человек нуждается в чём-то большем, но должен ли этим «большим» являться Бог — непререкаемый авторитет, судья, абсолютный диктатор по сути, давно всё решивший за нас до завершения судеб? А вот восхищение невероятной гармонией Вселенной, напротив, способно вывести человека из роли пассивного наблюдателя и дать энергию созидать и развиваться. И только наука предоставит для развития и созидания нужные инструменты.

— Вы всё усложняете. Сами же идёте на поводу у порицаемого вами чувства собственной значимости, придумываете себе некий выбор и таким образом делаете шаг назад. Вот вам пример — новомодная теория квантовой запутанности: на фундаментальном уровне каждая частица во Вселенной связана с каждой другой, и каждый элемент является частью целого. Вселенная продолжает функционировать как единое целое, родившись однажды — самым мистическим образом! — из некой единственной точки — сингулярности! Так говорит современная научная мысль! Ничего не напоминает? Религия, пусть и в несколько иных терминах и формулировках, говорит о том же! Неудивительно, что люди науки — не узкие специалисты, а обладатели широкого, энциклопедического ума — без труда определяют тождественность. С недоумением, с внутренним страхом — но определяют! «Отступники»… Кстати, всего-то лет сто назад научное сообщество вообще распяло бы за такие мысли!

— Похожее — не значит то же самое. Случайное сходство…

— Вот вы, Рэй, готовы восхищаться Вселенной и не хотите Богом? А в чём, собственно, разница, если Вселенная — суть Его храм? Диктатор, говорите? Между тем именно Он является для человека единственно возможным объектом абсолютно бескорыстной любви, восхищения и преклонения, иже существует такая потребность. Отворачиваясь же от Него, человек обращает эту потребность на себя. Сам себе бог! Бог, который занят исключительно любованием собой! Ваш «научный подход», низводящий акт творения до случайности, а создание Божье до безликого «хомо сапиенса», ставящий безволосую обезьяну в центр Мироздания, сворачивает весь потенциал человечества в бессмысленную сингулярность! Вдобавок эгоизм, который способна унять лишь самоотреченная вера в Высшее существо, дробит получившееся сборище самовлюблённых животных-божков на элементарные частицы. Миллиарды элементарных сингулярностей…

— Всё не так!..

— А как?! Скажите-ка правду, многим ли из ваших отрицающих Бога знакомых интересно глядеть в небо, желая заглянуть ещё дальше, и ещё, сквозь материю и время? Сквозь формулы, гипотезы и расчёты? Сквозь вселенскую пустоту и одиночество? Заглянуть и искренне восхититься? Или им всё-таки интереснее видеть себя в окружении этой самой материи в форме благ, превращающих человека в животное в комфортабельном стойле?! А?! Бог вам не угодил…

Мотоциклист насупился. А чуть погодя пробурчал:

— Что ж… По крайней мере, у нас одинаково негативное отношение к эгоистам…

Оба замолчали, как будто в споре была поставлена окончательная точка. Но вот мотоциклист посмотрел на «неуклюжего», пожевал губу и произнёс:

— Знаете, если чисто гипотетически… — и в его прищуренных глазах словно мелькнули искорки, — то… Хм-м… Я думаю, существует способ преодолеть противоречия между наукой и религией.

— Любопытно, — без интереса процедил «неуклюжий», хотя его безразличие вполне можно было интерпретировать и как сарказм.

Однако мотоциклиста такая реакция собеседника ничуть не смутила.

— Доказательства существования Создателя! — раздельно произнёс он — и брови «неуклюжего» поползли вверх. — Не всякого рода «космологические аргументы», которые так никому ничего и не доказали, а однозначные и неоспоримые, способные убедить каждого! Появись они, это стало бы поистине поворотным пунктом в истории человечества! Представляете, совершенно иной путь, не похожий на все предыдущие! О, это был бы невероятный путь! Ясный! Истинный! Объединяющий всех!

— Дежавю… — «неуклюжий» покачал головой. — Когда-то некоторые одержимые жаждой познания индивидуумы уже пытались провернуть подобный фокус, заигрывая с разумом, в итоге — джинн, призванный послужить благой цели, вырвался на свободу… Однако не спешите обольщаться. Получив неоспоримые доказательства существования Бога, наука не переживёт такого удара. Подобное открытие сделает её лишним, избыточным элементом бытия. Никто уже не увидит смысла в изощрениях материалистического ума, и через некоторое время наука просто угаснет, выродится да и прекратит в конце концов своё существование, окончательно уступив место безусловной вере.

— Не факт! В конечном итоге всё зависело бы от целей Создателя! Разве не так?

— Хотите побить меня моим же оружием? Уверяю вас… — и «неуклюжий» рассмеялся. — Причиной слабости современной науки является главный, я бы даже сказал, фундаментальный её недостаток — разобщённость и несогласованность различных дисциплин при отсутствии единой, этически обоснованной базы. Имей эту базу, институт научного знания ещё смог бы устоять, но в отсутствие подобного фундамента колосс обречен сам по себе — не понадобится даже испытывать его прочность какими бы то ни было доказательствами…

— Я бы поспорил с вами: имеется тенденция к созданию новых отраслей на стыке уже существующих… м-м… и вообще к объединению… А впрочем, — мотоциклист отмахнулся, — рассуждать, как явление Бога скажется на науке, откровенно пустые фантазии.

— Ну отчего же? — пожал плечами «неуклюжий». — Человек предполагает, а Бог располагает. Если Он посчитает нужным, то явит неоспоримое доказательство. Пока же Он испытывает человеческую веру, позволяя существовать и науке, и… много чему ещё.

Мотоциклист хмыкнул и мотнул головой.

— А я смотрю, вы убеждённый сторонник идеи Бога? — спросил он, имея, впрочем, на уме готовый ответ.

— Я — сторонник Бога, — с холодной сталью в голосе отчеканил «неуклюжий», будто различил в вопросе скрытое оскорбление. — Того самого, который сотворил Мироздание и является гарантом его целостности.

— Но разве вера в Творца всего сущего противоречит тому, что человек тоже творец? — в тон собеседнику начал мотоциклист, но, видно, огонь таился под его сталью — не сдержался, закончил с прорвавшимся жаром: — Пусть он и не в силах создать Вселенную! Пока!

— «Творец»… — усмехнулся «неуклюжий». — «Эгоист, который не в силах вынести мысль о собственном ничтожестве» — так вы, кажется, сформулировали?

— Я говорил о тех, кто не способен отрешиться от чувства собственной значимости и потому, ограниченный рамками личности, воспринимает действительность узко и субъективно, что приводит в итоге к ложным выводам.

— Субъективно… — «неуклюжий» хмыкнул. — Ну вот вам тогда объективный момент, — и он упёрся в мотоциклиста взглядом. — Какова продолжительность жизни человека? Несколько десятков лет? Вот вы говорите о науке, которая способна разложить Мир по полочкам, объяснить всё и вся… но может ли настолько короткоживущее существо как человек всерьёз заинтересоватся процессами, происходящими в течение сотен миллионов, миллиардов лет? Нет! Пусть человек, как бухгалтер, способен скрупулёзно подсчитать срок жизни Вселенной и изобразить на бумаге полученное число, но сам по себе, по сути своей, годен лишь на то, чтобы раскрыть рот, поражённый такой невероятной прорвой времени, осознать которую, а значит и хоть как-то использовать это осознание, не способен в принципе! Но даже осознай он эту пропасть — он умрёт от ужаса, заглянув в неё! И это относится к каждому, а не к одним только «слабым духом эгоистам»! Потому что человеческое сознание абсолютно не сопоставимо с вечностью! И в этом принципиальная разница между человеком и… и хотя бы просто бессмертным существом, я уж не говорю о Творце! Что там противоречия между наукой и религией — мелочь! Так что — объективно! — человеку суждено довольствоваться участью «эгоиста» и просто восхищаться непостижимой и недостижимой гармонией Мироздания — творения Создателя! Или страшиться её, если вам так угодно!

— Пусть так! — хлопнул ладонью по столу мотоциклист. — Пусть человек ничтожен и мал! Но он не останавливается — ползёт по краю пропасти, решает проблемы и набирается мудрости! И проблема бессмертия тоже однажды будет решена!

— Сколькими ошибками и побочными эффектами (а в итоге — смертями!) человечество заплатит за это ваше «бессмертие»? Ну не приспособлен человек вынести даже малую долю подобного! Ни тело его, ни сознание, ни психика в целом, ни даже мозг как орган…

— Жертвы неизбежны на любом пути! Кроме того, в распоряжении учёных уже есть несколько методов — не бесспорных, но вполне годных для начала…

— В настоящее время, насколько я знаю, наука готова только к неким суррогатам-заменителям: заморозке мозга (до тех времён, когда якобы найдётся способ разморозить его без потерь), клонированию (тела — отнюдь не сознания!), сбору и копированию данных, проходящих через сознание и производимых им (весьма ограниченного спектра, надо заметить: своеобразный «вход» и «выход» чёрного ящика, полном, на растерянный взгляд науки, неоднозначностей и парадоксов)… М-м… Не кажется ли вам, чего-то не хватает? Ах да! Душа! Разве в этих манипуляциях учитывается наличие у человека души? Или потеря «неучтённого элемента» — это очередная плата за прогресс? Не спохватятся ли торопыги-мудрецы, когда будет уже поздно? — «неуклюжий» фыркнул. — Ну ладно, достигли вы, допустим, некоего «эффекта вечной жизни» — и что же? Вселенной, по расчётам тех же учёных, едва ли не четырнадцать миллиардов лет! Мил-ли-ар-дов! Вот когда человеку — отдельному человеку, а не человечеству в целом! — будет столько же, только тогда он обретёт должную мудрость, способную оценить гармонию Мироздания и мощь Сотворившего его! И то, учитывая однобокость развития цивилизации, ещё вопрос!

— Вопрос… Вопрос времени. — упрямо нахмурил брови мотоциклист.

— Времени… Вы, конечно, знаете, что когда-то на Земле царствовали динозавры. И длилось их царствование порядка ста пятидесяти миллионов лет. (Хомо сапиенсу, кстати, по оценкам ваших же учёных, всего лишь около двухсот-трёхсот тысяч лет!) Эти существа развивались, изменялись, однако так и остались всё теми же ящерами, во всех смыслах. И где теперь эти миллионолетние цари?

— Возможно, качественный скачок не произошёл оттого, что их эволюция упёрлась в некий барьер… м-м… скорее всего, внешнего свойства, касающийся среды обитания. Но человек — совсем другое дело: он способен…

— А может, дело в том, что динозавры не верили в Высшее существо, нашего покровителя и судию? — произнёс «неуклюжий» негромко, будто размышляя. — Не верили и не могли довериться мудрости Его? Потому и не способны были совершить качественный скачок, потому и вымерли в конце концов? Может, отсутствие веры и было тем самым барьером, а?

«Неуклюжий» сделал паузу. Подавшись вперёд, он уставился в глаза мотоциклисту и произнёс ещё тише:

— А ведь человечество может ожидать та же участь!

— Ну-у… М-м-м… — мотоциклист поёрзал на стуле, отведя взгляд. — Такой вот, значит, у вас менетекел… — задумался… и покачал головой, усмехнувшись: — Ваши друзья не говорили, что с вами трудно тягаться в споре? Наверное, ещё в детстве вы любили скрестить клинки в подобных битвах — и, несомненно, побеждали?

— Всякое бывало.

Мотоциклист подождал продолжения, но его собеседник будто воды в рот набрал, посчитав, наверное, что и так рассказал о себе достаточно.

— Вы очень интересный оппонент с оригинальным мышлением, — вернулся к разговору мотоциклист, — который действительно способен заставить если и не переосмыслить проблему, то уж точно взглянуть на неё под новым углом. Совсем не из тех зануд, что банально доводят до зевоты набившими оскомину доводами… Кстати, я так и не знаю вашего имени?

— Форман. Зовите меня Форман.

— А моё имя… — мотоциклист на мгновение замялся, — м-м… мои знакомые зовут меня «Райдер»… или просто «Рэй». Давайте, пожалуй, так. Это, конечно, всего лишь прозвище, но к чему нам излишний официоз?