Месть трефового короля

Михаил Ера, 2023

По окончанию войны с Наполеоном бывший гусарский штабс-капитан Уваров, а теперь уланский ротмистр, получает новое назначение и убывает к месту службы. Полина Григорьевна, которую Уваров любил, вышла замуж за человека, который покончил с собой, проиграв жизнь в карты. Прибыв на место, Уваров знакомится с бывшими сослуживцами покойного и становится участником мистических детективных событий, связанных с семьей Полины Григорьевны.

Закончились мои перипетии. Высочайшим повелением жалован мне орден Святого Георгия четвертой степени, дополнительное содержание за долгие месяцы зарубежного поручения да вдобавок чин ротмистра белгородского уланского полка.

Эка ж мне фортуна улыбнулась! А ведь три года тому, едва став штабс-ротмистром, думал, что конец мне пришел. Израненный скрывался тогда от французского пленения. Смоляне излечили — простые крестьяне выходили.

Потом случился долгий разговор в тайной канцелярии и особые поручения в Пруссии, Швейцарии и Британии.

И вот — уланский ротмистр! Признаться, в гусарах щеголять было бы более по сердцу. Однако ж потеря, если поразмыслить, не велика: усы да прославленный лихим командиром моим, Давыдовым, зеленый доломан ахтырского полка. Нет, лучше уж в уланах в девятом классе — жалование больше. А сам чин! — в России чин пуще денег. А что усы? — так боевой шрам на щеке суть большее достоинство. Да и отметил меня неприятель в бытность мою гусаром. Конечно, такое только со слов узнается.

И все же жаль. Если б с чином, в доломане да при усах!..

Эх, на все ведь промысел Божий да воля государева. И сия милость громом средь неба ясного стала, — ротмистр! Велика честь!

Досадно, мундир из Варшавы лишь к концу месяца привезти обещано, так что треть отпуска штатским щеголем выглядеть пришлось. Впрочем, и к партикулярному приобвык за границами.

Теперь же другое дело, теперь мундир надобен.

А как желал я тогда же разыскать Полину Григорьевну, объясниться…

Комната в первом этаже, снятая мной на время ожидания, выходила окнами на торговые ряды. Кабы постоянно дневать мне там, так искал бы другую — потише, поспокойнее. А так как по большей части в прогулках да посещениях задумывал я провести те немногие дни, то и рукой махнул — стерплю, не привередлив. Да и Москва уж не та — считай, заново отстраивалась.

Однако едва удержался от переезда, имея избыток причин для такого шага:

По мостовой то и дело громыхали подводы, выделяясь из общего гомона цоканьем подкованных копыт, скрипом и лязганьем обитых железом колес. Призывные оклики торговцев проникали сквозь стекла, порой затевался громкий спор о цене и качестве (неподалеку располагалась текстильная лавка).

Спустя три дня пребывания на постое я приметил, что стал разбираться в материях не хуже завзятого портного. Еще довелось мне невольно быть ознакомленным с извечной тайной для мужчин — содержанием, покроем и особенностями нижнего женского белья, так как за тонюсенькой стеной помещался бельевой салон мадам Кренон.

Признаться, первые дни меня крайне смущали голоса, обсуждающие корсеты, лифы, ленты, шнуры, кружева и косточки. А особенно объяснения мадам: как и где это подтягивает, утягивает, какие места выделяет, и как это действует на мужчин.

Однажды, когда очередные пикантные подробности доносились сквозь стену, в комнату вошла Евдокия Митрофановна — дочь хозяйки квартиры, до одури привлекательная барышня на выданье, имеющая выразительные формы и смазливое личико. Она принесла выстиранные и отглаженные штаны, рубаху. Бедняжка, пока выкладывала вещи, от смущения и моего пристального взгляда покрылась пурпурными пятнами, а, покончив с делом, кинулась прочь со стремительностью достойной калмыцкого скакуна.

Со дня того неизменно в моем присутствии отводила она взгляд, краснела, отчего выглядела еще более привлекательной и желанной. Единственное, что сдерживало меня от, несомненно, победоносного наступления на девичье сердце, так это воспоминания о Полине Григорьевне…

Хозяйка квартиры, вдова почтенного полковника от инфантерии, нижайше извинялась после за доставленные неудобства. Рассказала, что после смерти мужа и пожара двенадцатого года, из сострадания решилась она пустить постояльцев. Тут и мадам Кренон с предложением подоспела. Сдала вдова еще две комнаты с отдельным входом и старую гостиную под бельевой салон, а ту самую комнатушку, что мне определила, легкой перегородкой от бывшей гостиной отгородили. Занимала ее одна из работниц мадам: замуж вышла месяц тому — съехала. Вот и предложила вдова мне комнату на постой, даже не ведая, что из-за стены нескромные подробности слышны.

Менять апартаменты мне уже было недосуг: мундир со дня на день ожидался, а с его прибытием и мой постой завершался.

Хотя… не могу дать точного отчета о причинах долготерпения своего. Верно, из-за приятного взгляду смущения Евдокии Митрофановны остался тогда.

Случилось как-то мне прогуливаться по торговым рядам, что под окнами постоялой комнаты. Майское солнце быстро сушило мостовую, смоченную мимолетным дождиком, воздух был чист и до одури свеж. Расположение духа мое, сродни умывшейся зелени, можно было назвать благоухающим, полным жизнелюбия. Я прохаживался вдоль рядов и был чрезвычайно вежлив в случайном общении, отчего испытывал еще большее воодушевление, радость от собственной добродетели.

Велико же было мое удивление, когда из салона мадам Кренон, в сопровождении дородной дамы, вышел, опираясь на толстую трость, одетый в партикулярное поручик Петр Григорьевич Афоничев.

— Иван Александрович! Вы ли это?! Ей богу, велика Россия да мест в ней мало! — остановившись в пороге, распахнув руки, удивленно воскликнул он.

Я оставался сконфуженный нежданной встречей, и ответить не успел, как поручик продолжил, обращаясь к даме:

— Смотрите, душа моя, какого человека нам довелось в Москве повстречать! Это ж тот самый штабс-ротмистр Уваров! Это ж спаситель мой! Помните ли, душа моя, я рассказывал вам о том бое?

Дама мило улыбнулась, попыталась изобразить легкий реверанс.

— Виноват, не представил, — опомнился Афоничев. — Это супруга моя — Валентина Ермолаевна Раструбова. Да вы, пожалуй, знакомы. Она, душа моя, до войны в Ахтырке, где наш полк квартировался… интерес у нее там… был…

Поручик запнулся и оборвался вовсе. И было от чего: даму эту я действительно припомнил — содержала она бордель, к слову весьма популярный у гусар.

Я кивнул Афоничеву, дабы устранить смущенность его, — мол, продолжать не стоит — помню.

— Каким же ветром в Москве? — перевел разговор поручик.

— Из плена французского да излечения на водах воротился. Теперь вот новое назначение получил, в ожидании мундира квартируюсь, — ответил я так, потому как про особые поручения слово молвить было строжайше запрещено.

— Из плена значит. А ведь похоронили мы вас. Да-а-а, похоронили… — задумчиво проговорил Афоничев. — Князь Овечкин, да упокой Бог его душу, рассказывал, что самолично видел, как вас француз порубил… А оно вот как вышло — плен. А я-то все вразумить не мог, отчего ж это поместье ваше ни в наследство, ни в казну не отошло. А оно вон что… — поручик еще более призадумался, вроде не доверяя моему объяснению, потом брякнул смешливо: — Кормили-то, небось, лягушками?

— Порубил француз, да не насмерть, как видеть изволите. А кормили?.. да обычно кормили, — ответил я, ожидая новых расспросов о плене, а к ним я готов не был.

Афоничев вдруг закусил губу, взгляд его потупился на мгновенье, но, встряхнув головой, он, как будто собравшись, вернул себе нормальное состояние.

Веселость настроения с меня окончательно сошла, и выглядел я теперь истуканом перед ними. Вдруг стало мне неловко от нечаянной встречи со знакомцем; оттого, что бравый гусар, неугомонный ера женился на хозяйке борделя, — чего я никак не мог ожидать. Да и контузия, похоже, чрезвычайно сказалась на приятеле моем. А еще в душу закрались неясные подозрения, оттого что на моей памяти Афоничев с Овечкиным знакомы не были. Да и сам я встречал князя лишь на войне, уж после случая, о котором поручик вспоминал. Сам-то Афоничев контуженый в голову да картечью по ногам побитый в тыл отправлен был.

— А что, простите, князь? Погиб? — осведомился я.

— Покончил с собой, — спокойно, точно отрапортовала мадам Раструбова.

— Да, — подтвердил поручик. — Весьма странный случай, скажу я вам… — начал он, но был оборван супругой:

— Да что ж тут странного?! Ведьма она! Ведьма и есть!

— Позвольте сударыня, вы о ком? — недоумевая, спросил я.

— В карты он проигрался, — цыкнув на жену, продолжил Афоничев. — К нам в Печенеги иноземец прибыл…

— Так вы в Печенеги перебрались?! — невольно воскликнул я.

Уж не ожидал я такого поворота, ведь именно в Печенегах был расквартирован мой новый полк, именно туда мне надлежало прибыть по окончании отпуска.

— Да, у Валентины Ермолаевны интерес там… а я уж при ней… в отставке я по ранению… — замялся Афоничев.

— Так выходит, и князь в уланском полку служил? — высказал я догадку.

Конец ознакомительного фрагмента.