Эволюция 2.0

Михаил Евгеньевич Остров, 2021

Действие происходит в будущем, в 2050 году. Мир стремительно автоматизируется, занятия людей, их личная жизнь, самоидентификация подвергаются глубокой трансформации. Молодой, не очень уверенный в себе парень – инженер, исследователь истории машин оказывается на приеме у психотерапевта. Исследование эволюции машин привело его к внутреннему кризису и сомнениям: быть или не быть человеку в новом веке искусственного интеллекта и всеобщей автоматизации? О своих метаниях он рассказывает Лизе – женщине – психологу. В поисках ответа на мучающие его вопросы он отправляется в кругосветное путешествие и пытается найти ответ в четырех разных культурах.

Древо жизни

Гарри вошел в знакомый уже кабинет, сел в кресло и облегченно вздохнул. Через минуту в комнату из сада вошла Лиза и, приветливо улыбнувшись, села в кресло напротив него. Дневник лежал на столе.

— Лиза, вас не утомило чтение моих дневников? — спросил Гарри и испытующе посмотрел на терапевта.

— Гарри, я с интересом прочитала их, и потом, это моя профессия — слушать и понимать людей, — она улыбнулась. — Расскажите, где вы жили последние три года? Судя по вашим записям, вы много путешествовали?

Гарри помолчал, будто собираясь с мыслями, и ответил:

— Да. Может, это прозвучит банально, но я пытался найти внутреннюю тишину. Вы же слышали про «gap year»? Так вот, мой “gap” затянулся на несколько лет. Мне хотелось сбежать от нашей цивилизации и как следует все обдумать… Я побывал в Мексике, путешествовал по Европе, Китаю, провел полгода в высокогорном тибетском монастыре. — Расскажите, что вы пережили в это время? Как эти путешествия повлияли на вас? Какие ощущения вы испытывали? — Я расскажу вам несколько историй, Лиза. Приехав в Европу, я некоторое время путешествовал по Италии: Рим, Неаполь, Венеция. Мне хотелось своими глазами посмотреть на остатки великой древнеримской цивилизации и проникнуться духом древних итальянских городов. Италия тогда только недавно пережила страшную эпидемию, города были безлюдны и свободны от обычной туристической суеты, а половина молодежи сидела без работы…

На улицах Рима Время как будто густеет, то льется на тебя солнечным светом, падающим на тонкий мрамор колонн древнего Форума, то вдруг пробирается тенью меж развалин императорских дворцов Палатинского холма, сквозь века гордо бросающих в глаза потомкам величие своих хозяев. А вот в предвечернем сумраке Время осторожно выглядывает из пустых проемов Диоклетиановых терм, приютивших в одном из своих огромных залов церковь Санта-Мария-дель-и-Анджели по проекту великого Микеланджело.

На каждом шагу здесь чувствуешь следы утраченной Империи — ее былого величия, падения, забвения и воспоминания о ней. В самом центре древнего миллионного города, в Колизее, названном в честь стоявшего рядом Колосса Нерона, больше трехсот лет тысячи людей и зверей умирали на потеху требовательной публике. А спустя несколько сотен лет здесь, на окраине маленького средневекового городка, словно чуя впитавшуюся в песок кровь, уже бродили дикие волки, угрожая расправой редкому путнику, а деревья и кустарник покрывали развалины этого забытого и проклятого места…В каждой арке, в каждом храме, статуе и фреске здесь чувствуется стремление автора или спонсора оставить свое имя в вечности Вечного города.

Тщеславие — вот что питало Рим во все времена, начиная с его основания, когда по легенде Ромул зарезал своего брата, который, насмехаясь, перепрыгнул священную борозду — границу города, проведенную Ромулом на Палатинском холме. Каждое крупное общественное здание или сооружение, форум или музей здесь имеют свое имя — форумы Цезаря, Августа, Траяна, арки Тита, Константина, Септимия Севера, акведук Клавдия — все они очень хотели, чтобы потомки помнили об их делах.

И самое страшное наказание для тщеславного римлянина — забвение памяти о нем, заслуженное, например, сумасбродным Нероном, сжегшим Рим лишь ради собственного поэтического вдохновения и расширения дворца. И эту страсть к величию, к эху своего имени в веках древний имперский город передал по наследству Риму средневековому.

Построить самый большой собор, заказать самые роскошные гобелены, самые масштабные фрески, короновать императора, отлучить императора от церкви — папы соревновались между собой в земной славе не меньше, чем простые смертные. Время было беспощадно к большинству римлян. Перепрыгнуть стену забвения и оставить по себе память удалось немногим.

Кто-то шагнул в вечность благодаря искре божественного таланта, как изможденный своей любвеобильной Мадонной-булочницей Форнариной Рафаэль, сумевший в своих картинах остановить мгновение, или Микеланджело, вынужденный стать художником и расписывать Сикстинскую капеллу, так как не сумел вернуть аванс, выплаченный папой Юлием II за собственное скульптурное надгробие…

Кто–то вписал себя в историю Рима великой литературой — Гораций, Овидий, Вергилий, Светоний, кто-то — своим искренним служением науке — сожженный на «площади цветов» — Кампо дель Фьори Джордано Бруно, публично отрекшийся от своих идей в римской церкви Санта-Мария Сопра Минерва Галилей, кто-то — редчайшими злодеяниями — Нерон, Калигула, Борджиа… И редко кто запомнился мудрым правлением, подобно императору Марку Аврелию, чья конная статуя (прототип всех конных статуй Европы) миролюбиво смотрит на нас с Капитолия больше полутора тысяч лет.

Есть и везунчики, попавшие в вечность благодаря случайности и вредному характеру: например, церемониймейстер папы Юлия II Бьяджо да Чезена, настолько доставший Микеланджело своими придирками, что тот изобразил его на фреске «Страшного суда» в виде дьявола. А кто-то оставил яркий след лишь на собственном надгробии, вроде этого: «Живи счастливо и весело, путник, который прочтет эти строки…».

Бродя по улицам Венеции, я случайно зашел в неприметный с виду собор Святого Себастьяна, расположенный на Кампо-ди-Сан-Себастьяно по Рио-ди-Сан-Базилио. В храме было безлюдно, лампадки освещали лица святых, которые строго смотрели на меня со стен храма.

Я остановился перед картиной великого Веронезе, на которой святой Себастьян, пронзенный стрелами, с надеждой и благоговением смотрит на Богородицу с младенцем на руках. Рядом краем глаза я уловил какое-то движение. Священник с крючковатым носом, в темной рясе и очках на рыхлом, невыразительном лице остановился рядом.

— Плоть человеческая слаба и уязвима, не так ли? — тихо промолвил священник. Я оглянулся по сторонам. В храме, кроме нас двоих, никого не было.

— Пожалуй, — вежливо ответил я.

— А ведь Господь намеренно сотворил нас такими, — продолжил он. — Почему? Почему люди страдают и умирают от страшных болезней, даже те, кто не совершал больших грехов? И кому же уготована жизнь вечная? На что вообще намекал Господь, создавая нас столь хрупкими?

— На что же? — я невольно заинтересовался странным священником.

— Хотите, я расскажу историю нашего храма? — вдруг спросил священник. Я утвердительно кивнул. Делать мне в этот день было больше нечего, а болтать с одиноким священником в пустой церкви еще не приходилось.

— Это одна из пяти церквей в Венеции, построенных как обет для избавления от чумы, — оживился священник. — Она строилась и расписывалась много лет, в конце XV — начале XVI века. Чума тогда считалась наказаньем Божьим, и храм, посвященный святому — защитнику от чумы и язвы, должен был умерить гнев Господа. Одним из строителей храма был некто Бенвенуто Инганнаморте. Во время чумы 1477 года он потерял родителей, братьев и сестер, жену и дочь, а сам каким-то чудесным образом выжил, получив свое родовое прозвище — «победивший смерть», и посвятил остаток жизни молитве и строительству храма — во искупление грехов человеческих. Он отвечал за возведение стен храма. И вот много лет спустя оказалось, что Бенвенуто сделал в стене небольшой тайник. А обнаружил его один из потомков Инганнаморте… — священник сделал паузу и выжидательно посмотрел на меня. — Хотите узнать, что он спрятал в тайнике?

Я вновь кивнул (не встречал ни одного человека, который отказался бы узнать тайну, хотя бы небольшую).

— Он оставил послание. Я нашел тайник в западной стене. В послании были в основном цитаты из Библии с комментариями самого Бенвенуто.

Священник провел меня к кафедре, достал какой-то старый манускрипт и прочитал:

«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3:22).

И дальше комментарии Бенвенуто: «Но разве отказал нам Господь в бессмертии? Разве обрек он нас на вечные страдания? Ведь сказано в Книгах, что сделает Господь праведных и святых бессмертными, отдав им Древо Жизни: „От его плода будет дана жизнь избранным; оно будет пересажено на север к святому месту — к храму Господа, Великого Царя“.

Значит, нам, праведным смертным, нужно искать это Древо Жизни ради жизни вечной. Краткая жизнь, подверженная болезням, мору и страданиям плоти, не может быть прочным сосудом для бессмертной души. Но где должны пребывать души человеческие, души праведников после того, как смерть настигла их бренное тело? Не обитают ли они в ветвях того самого Древа Жизни, о котором говорил Господь устами Еноха? Не там ли смогу я найти моих мать и отца, мою ненаглядную жену Беатрис и дочь Летицию? И ты, читающий эти строки, помоги найти моей душе, не знающей покоя, путь к ветвям вечного Древа, к вечному хранилищу душ, дабы я смог обрести покой в ожидании Страшного суда рядом с горячо любимыми».

— Вот что написал мне Бенвенуто, — продолжал священник. — А я посвятил свою жизнь поискам этого Древа, и сам Господь указал мне на него, — в этот момент я невольно оглянулся на выход из церкви, но ощущение близкой тайны удержало меня от попытки сразу сбежать от странного священника.

— Хотите увидеть? — просто спросил он.

— Да, хочу, — не очень уверенно ответил я.

Он повел меня в небольшую комнатку в алтарной зоне. Вокруг висели старинные иконы, перед которыми горели красные лампадки.

— Вы слышали что-либо о проекте «Цифровая вечность»? Видимо, нет. Технология позволяет записать все, что вы когда-либо видели, чувствовали, писали и читали, и выпустить вашу душу в цифровой мир, где она может свободно летать по Вселенной, наполненная равным для всех счастьем, не обремененная плотью, не озабоченная болезнями, не ограниченная смертью, общаясь с родными, с великими людьми прошлого, пребывая в вечном блаженстве, как и писали пророки…

Священник нажал на кнопку, и на большом экране компьютера я увидел живую картину, как будто бы из фильма: по освещенному ярким солнцем белокаменному средневековому городу ходили люди в средневековой одежде. Вдалеке слышался молот кузнеца. Мимо проехала телега с крестьянским товаром, а следом гордо прогарцевали воины с красными крестами на плащах… На торговой площади собралась толпа горожан, оживленно что-то обсуждая. В стороне от них, окруженный толпой молодых людей, стоял… кто-то знакомый… кажется, с картинки в учебнике…

— Простите, — не удержался я, — это… настоящие люди или какая-то игра?

— Да, они настоящие! — священник с умилением смотрел на экран. — Все они когда-то обладали живой оболочкой. Но, избавившись от телесного плена и от своих грехов, они теперь пребывают в вечном блаженстве.

— А как туда поместили известных людей? Мне показалось — или я видел среди горожан… Сократа?

— В этом гениальность системы, — оживленно откликнулся собеседник. — Все творчество великих людей пропускается через специальную нейросеть, которая восстанавливает их душу и мысли по дошедшим до нас обрывкам их творчества… Разработчики говорят, что достаточно одного стиха, чтобы восстановить целую личность с помощью искусственного интеллекта!

— А как же в этом случае решается вопрос верификации двойника и проверки его достоверности? — не унимался я. Техническое образование давало о себе знать.

— В том-то и прелесть, — продолжал священник, — личность получается полноценная, и воссоздается она по лучшим ее проявлениям! Достоверность не нужна, система восстанавливает личность на основе «наиболее вероятного сценария»! Душа, проходя врата цифрового рая, преображается. Система берет лишь лучшие образцы творчества человека, его озарения, его добрые поступки и доброту и не пускает в цифровой рай темную часть его личности, зло, жестокость, цинизм и подлость. По запросу клиента либо он сам, либо мастер редактирует личность перед загрузкой в систему. Поэтому (он указал на экран компьютера) в этом мире нет конфликтов, убийств и насилия. В нем есть поэзия, красота и грация, в нем есть святость. Души, обитающие в этом чудесном мире, обитают в цифровых «облаках», как и завещали великие пророки, и не оказывают негативного влияния на нашу планету: сервера, на которых работает система, питаются от энергии солнца, рек и ветра… И пусть свершится пророчество Исайи: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряньте и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя — роса растений, и земля извергнет мертвецов».

Разве не прекрасно то, что пророчества сбываются? Сбываются благодаря техническому прогрессу. В прошлом считалось, что тело человека и его мозг настолько сложные и непостижимые для нас, потому что были созданы Богом, а теория эволюции и естественного отбора Дарвина противоречит Библии. Но что, если сама природа и сила эволюции и есть Господь Бог? Ведь тогда каждое задуманное им испытание — лишь ступенька на пути к Преображению, нашему переселению из хрупкого смертного тела в информационный, бестелесный мир, в котором души наши будут свободно парить по Вселенной…

Священник смотрел на меня, полный религиозного восторга, а в его очках маленькими дьявольскими огоньками отражались огни красных лампадок…

Пока он говорил, в мою пока еще живую, неоцифрованную душу забирался холодный страх. Я поблагодарил священника и, быстро попрощавшись, покинул церковь Святого Себастьяна.

Я долго бродил по улицам Венеции, размышляя о странном священнике и удивительной судьбе этого города. Основанный беглецами, скрывавшимися от насилия темных веков на болотистых островах, он тысячу лет гордо бросал вызов стихии и империям, пытавшимся его покорить. Дерзкая независимость и воля к жизни, умение переживать катастрофы и триумфы и буквально из всего извлекать практическую пользу и коммерческую выгоду — вот что отличало его жителей Венеции. Всемирная торговля, войны с Византией и за Византию, с итальянскими городами, турками, австрийцами и французами, когда-то лучший в мире флот и промышленность — все это было в далеком, славном прошлом.Когда вместе с оживленной торговлей жизнь ушла из этого города, он еще по инерции какое-то время жил жизнью обычного пожилого пенсионера, уже утратившего силы и былую хватку, но еще цепляющегося за активную жизнь. А потом он окончательно превратился в туристическую мумию, выставившую на продажу свое славное прошлое. Жители города постепенно покидали свои уходящие под воду дома, превращаясь в престарелых смотрителей ветшающего музея.

Густое Время, насыщенное людским тщеславием и попыткой уцепиться за Вечность, которое я увидел в Риме, торговля былым величием тонущего города, которую я почувствовал в Венеции и этот странный священник — проповедник цифрового рая — произвели на меня странное впечатление. Я размышлял о том, что человека с самых древнейших времен не устраивала быстротечность его собственной жизни, ее уязвимость перед лицом стихии и собственной звериной жестокости. И в этом многовековом круговороте миллиардов тел, восстающих из воды и грязи и уходящих туда же, всегда находились те, кто хотел сделать шаг вперед или в сторону и выпрыгнуть за пределы собственной короткой жизни. Древние люди, сооружавшие алтарь умершим предкам, отчаянные «ревнители веры» — древние ессеи и христиане, буддисты и мусульмане, художники и писатели, создававшие «бессмертные творения» по сути объединены одной идеей: прорваться сквозь смерть своего тела и сохранить частичку своего «я», сливаясь с безмолвным «оно». Тогда получается, что стремление к вечности и преодолению «естественных» границ своей жизни свойственно нам, как живым существам, изначально? Это часть нашей жизненной программы? Тогда выходит, что странный священник — не такой уж и странный? И тогда, может быть, его цифровой рай — не такая уж и чудовищная идея? Что, если сохранение информации о себе — личного опыта, воспоминаний, переживаний, идей, а также передача собственного ДНК сквозь смерть и является главной целью нашей жизни?

Конец ознакомительного фрагмента.