Черный квадрат

Михаил Дорошенко

«Видели ли вы когда-нибудь, как пальцы музыканта, порхая над нотами, дирижируют мелодию, глаза блестят, губы шевелятся. Перед нами – профессионал! Таким же профессионализмом должен обладать читатель, открывающий книги Дорошенко».Олег Серов

Черный квадрат

— Я потихоньку открою, — мечтательно говорит сидящий в коляске Лавров с букетом в руках, — пройду на цыпочках, скажу: Ли-изонька, где-е ты? Сюр-при-из… Алешенька твой приехал, не-еждан-но…

Лавров входит в подъезд, вставляет ключ в дверь лифта, но кабина уползает вверх.

— Ладно, — машет он рукой и поднимается по лестнице.

— Лизонька, — говорит он, входя в прихожую, — Ли-изонька, где-е ты?

Он заглядывает в разные комнаты.

— Никого… и здесь никого. Где же горничная? А, ты еще спишь…

Он открывает дверь спальни. Лежащий на постели мужчина читает газету с заголовком «Смертный приговор террористам!». На той же странице выделяется черный квадрат с заголовком: «Что это?». Ежов резко опускает газету, чтобы прикрыть нижнюю часть тела. Во взгляде Лаврова черный квадрат остается на месте.

— Ну, вот видишь, какое дело, — говорит Ежов совершенно спокойно. — Ты уж, брат, извини.

Не выпуская букета из рук, Лавров замирает на месте. Перед его взором расширяется черный квадрат, на мгновение заполняя все пространство.

— Да ты букетик, букетик в вазу поставь, — слышен из темноты голос Ежова. — Нет, не в эту, вон в ту, что побольше.

Воспользовавшись тем, что хозяин дома ставит букет в вазу, Ежов быстро начинает одеваться.

— Да не тащи ты перчатку, я понял. Ты хочешь вызвать меня на дуэль. Глупое дело дуэль. Алеша, давай разойдемся с миром. С кем не бывает. Бес попутал. Прими-ка лучше мои извинения, да и дело с концом.

Лавров, наконец, стаскивает перчатку и неловко бросает ее. Перчатка попадает в букет.

— Ну, куда тебе на дуэль, если ты перчатку по-человечески бросить не можешь?

Не в состоянии произнести ни слова, Лавров машет головой.

— Отцвели уж давно хризантемы в саду, — раздается пение из ванны.

— О-ох, — воздевает Ежов, — эта еще туда же! Что с-час начнется! Лиза, — стучит он в дверь ванной, — к нам гость.

— Что, милый…

Лавров подбегает к бюро, нервно раскрывает его, достает револьвер.

— Отойди от двери! — говорит он.

Ежов оборачивается и видит направленный на него револьвер.

— Вот-вот, о чем я тебе всегда говорил. Ты склонен к мелодраме и глупостям. Нельзя быть таким сентиментальным. Двадцатый век на дворе. С оружием лучше не шутить. Знаешь, театральный закон: если в первом акте ружье появилось, в последнем обязательно выстрелит.

— Убирайся отсюда! — с трудом произносит Лавров.

— Револьверчик с предохранителя снимай в следующий раз, — выглядывает из-за двери Ежов.

— У-би-райся, — шипит Лавров. — Я за себя не ручаюсь.

Он стоит перед дверью ванны, не смея войти.

— Алеша, извини, — возвращается Ежов. — Я вернулся, чтобы тебя сказать кое-что. Давай выйдем.

Ежов, пятясь, выходит из прихожей.

— Тебе бы сейчас уйти без скандала, а я вернусь и скажу, что мне срочно нужно на службу. Ты через полчаса заходишь, — отводит он дуло пистолета пальцем в сторону. — Жена тебя встречает с объятиями, поцелуйчиками, — усмехается он. — Все шито-крыто. И зайцы сыты, и волки целы. Давай спустимся вниз. Дадим ей возможность одеться, а мы все спокойно обсудим.

Они выходят на лестничную площадку. Лавров идет к лестнице чуть позади Ежова, но на первой же ступеньке, поскользнувшись, падает. Игнорируя протянутую руку, он вскакивает и возвращается назад к двери, но она захлопнулась. Нервно пытается найти нужный ключ в связке. Наконец, находит, но не может вставить в замочную скважину. Ежов забирает у него ключ и вставляет в замочную скважину.

— Пойдем вниз…

— Мне с вами не по пути.

— О, на вы уже!? Да не мечись ты, как зверь в клетке. В сущности, ты из клетки никогда и не выходил, только пребывал с другой стороны решетки. Банк, разъезды по двум-трем одним и тем же местам, дом — вот и вся твоя жизнь. Разве что, в клубе с нами в картишки поигрывал. Жизни не знаешь, а она, брат, со сложностями.

Он достает сигарету и закуривает, наблюдая за стараниями Лаврова что-то предпринять с ключом.

— Послушай, Алеша. Мы с тобой попали в ситуацию, из которой трудно… я понимаю… очень трудно выпутаться. Ну, это — психология, не более того. Давай разойдемся с миром. Если стрелять всех тех, с кем твоя жена переспала, придется перестрелять половину знакомых.

— Замолчи, замолчи! Я пришлю секундантов. Только молчи!

— Хочешь покончить с собой? Чего ждать, застрелись прямо сейчас. Ты же «банкирчик», а не бретер. Занимайся лучше своим делом: играй на бирже, разоряй себе подобных, а стрелять предоставь другим.

— Я сам тебя сейчас застрелю, — вновь хватается за пистолет Лавров.

— Ты с предохранителя так и не снял. Правильно делаешь. Так безопасней, а то пиф-паф, — он делает затяжку и выпускает струйку дыма, — и нет человека, а затем — тюрьма: кандалы, насекомые, холод и голод.

— Убирайся! Убирайся, тебе говорят! Мне с тобой не о чем говорить. Я пришлю секундантов.

— Как прикажешь. Я тебя предупредил: последствия будут глупейшие.

Сатир на фарфоровой вазе, поставив нимфу на колени, одной рукой держит ее за волосы, другой с хохотом указывает пальцем на входящего хозяина дома. Лавров не выдерживает насмешки, закрывается рукой и, не глядя, стреляет. На составленном из четырехугольников зеркале разбивается одна секция. Образуется черный расширяющийся квадрат, и комната на мгновение погружается во тьму. Сатир, как ни в чем не бывало, с хохотом указывает на него пальцем с изразцовой мозаики над камином. Жена выглядывает из ванны.

— Евгений, что случилось?

Увидев мужа с пистолетом в руке, с криком бежит в прихожую. Пытается открыть дверь. Наконец, она понимает, что ее никто не преследует.

Он сидит за столом в комнате, закрыв лицо руками, перед ним лежит револьвер. Жена ходит по комнате, собирая вещи. Несколько раз она пытается подойти к нему, чтобы забрать револьвер, но он всякий раз кладет на него руку.

— Надеюсь, у тебя хватит ума… — начинает она, но осекается и машет рукой, — а… будь, что будет.

Как только Лавров приставляет револьвер к виску, раздается звонок. Он медленно опускает револьвер и ждет. Звонок не прекращается, и он покорно идет к телефону.

— Ты что же это там, наделал, братец? — раздается бойкий голос в трубке. — Ты меня слышишь? Шурин тебе звонит. Подумаешь, жена изменила! Экая невидаль! А ты, брат, подлец! Ты что же это сестру в чем мать, можно сказать, родила, выгнал из дому!

— Она сама ушла, — выдавливает из себя Лавров.

— Правильно сделала. Любая на ее месте поступила бы так. Где это видано, чтобы в цивилизованном обществе револьвером грозили невиннейшему созданию. Ну… ну, не совсем уж невинному… кто без греха, бросьте в того камень.

— Я ее не выгонял. Она сама ушла.

— Вот что я тебе скажу. Тебе нужно ответить ей тем же, и вы — квиты! Я тебе сейчас племянницу пришлю. Зовут ее Катенька… Она тебя утешит.

Лавров подходит к двери и долго звонит. Открывает горничная. Отстраняя ее, он врывается в квартиру.

Человек в парчовом халате идет из глубины гостиной с протянутой рукой:

— Какими судьбами, Алеша? Милости прошу к нашему шалашу, — указывает он на гобелен с пасторальным пейзажем — фавн с завязанными глазами ловит пастушек.

— Будешь моим секундантом? — не здороваясь, брякает Лавров.

— С кем деремся?

— С Ежовым!

— Ты что, с ума сошел? С лучшим другом! Что он сделал такого?

— Он… он…

— С женой твоей амуры, что ли, завел? Ежов человек порядочный. Не верь никому. Сплетни все это, врут!

— Вот, все, оказывается, в курсе. Один я в неведении. Друзья называются…

— Мужья всегда в неведении. Да только было ли что-нибудь?

— Я застал его в спальне с газетой.

— Ну вот, — с газетой! Ничего предосудительного.

— Он прикрывался газетой. Что тут смешного?

— Хорошо, не буду смеяться, — и вновь закатывается. — Извини, представил всю сцену в лицах.

— Ничего нет смешного.

— Ну, у тебя с чувством юмора всегда было плохо. Не буду я твоим секундантом.

— Почему?

— Дурное дело — дуэли, феодальный предрассудок. Мы с тобой, слава Богу, не феодалы. Ежов — да, а мы — нет. Во-первых, он тебя прихлопнет, как муху. Но он драться с тобой не будет. У него самого намечается нечто вроде дуэли с го-ора-аздо более опасным противником. Произойдет событие, которое будет иметь большое общественное значение. Что жена? Приходит, уходит, а Россия всегда остается с нами! Ты, надеюсь, не позабыл идеалы свободы, равенства и братства? Больше я тебе ничего не могу сказать. К тому же из-за такой ерунды не стреляются. Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Он раскрывает дверь спальни. Лежащая на постели блондинка, натягивает одеяло до глаз.

— Прошу любить и жаловать. Жена Антона Евсеевича. Все мы друг с другом слегка это того… заводим амуры.

— Алешка, привет, — высовывая из-под одеяла руку, машет ему блондинка.

— Я смотрю, у вас заговор тут против морали. Может быть, ты и с моей женой…

— Ну, какой же ты все-таки зануда. О, ушел… сейчас хлопнет дверью. Не хлопнул.

— Вы Катя? — рассеянно спрашивает Лавров, открывая дверь. На пороге стоит девушка.

— Я Полина.

— Входите, раздевайтесь.

— Прямо так сразу? — спрашивает она.

Она подходит к зеркалу, оглядывает себя, обводит дыру пальцем.

— Придется стекло заменить.

— Да-да, — рассеянно отвечает Лавров.

Она снимает шляпу, платье и остается в ярком черно-красном нижнем белье.

— Понимаете, — вдруг оживляется он, не замечая, что она разделась, — мне многие намекали, но я не верил, не верил, не верил! Я всегда склонен был верить во все самое лучшее: в честность, искренность, дружбу. Да, я идеалист! Да, я сентиментален! Даже сейчас, когда своими глазами увидел лучшего друга… Как вспомню… как вспомню… Может быть, он мне вовсе не друг, а только притворялся? Разве можно так притворяться? Как жить после этого, Катя?

— Кати не оказалось на месте. Я вместо нее. Вообще-то она не по вашему профилю. Она нарасхват. Ее вызывают к юнцам, когда они подходят к возрасту невоздержания. Она деликатная, но властная, а я нежная. Меня зовут Полина, а вас? О, звонят.

— Трепилов, — проводит стоящий за дверью человек пальцем по груди, как будто там имеется надпись, подтверждающая сказанное. — Здесь должны были висеть ордена, но их нет. Людская злоба и зависть тому виной. Запомните: Трепилов, а не Треплов. Нечто чеховское в фамилии, но я не его герой. Что-то такое от Достоевского или Лаевского.

— Какого еще Лаевского?

— Для рифмы говорится такое. Люблю порифмовать, пофрантить, по-форс-мажорить! Вообще-то я весельчак. Из гусар, как вы уже поняли. Занимаюсь устройством дуэлей.

— Вы — секундант Ежова?

— Нет, но имею отношение к дуэлям. Можно войти?

— Да-да, проходите… Это…

— Полина — кузина.

— Да-да, племянница брата, — подтверждает Лавров. — Ее зовут, кажется, Катя.

— Племянница брата… — целует Трепилов ей руку, не обращая внимания на то, что она в нижнем белье, — стало быть, и ваша тоже.

— Сомневаюсь.

— Ну, как же! Ежели у вашего брата есть племянница, то… тогда она и ваша племянница. Неужели вы позабыли?

— Да-да, племянница брата жены. Или жены брата? Я плохо соображаю, у меня несчастье.

— Тогда другое дело. Будем считать кузиной, — подмигивает он ей. — Один мой друг всех молоденьких девушек называет кузинами. Шутник.

— Нынче все шутники, — подтверждает Полина.

Все сидят за столом: Лавров — с опущенной головой, Полина — подпирая руками подбородок, Трепилов, вытянув руки, барабанит пальцами.

— Вернемся к нашим баранам. Кого будем отдавать на заклание? Это коньяк? — оборачивается он и указывает пальцем на буфет.

— Да-да, угощайтесь. Катя, там рюмки… возьми.

Полина ставит на стол бутылку коньяка и три рюмки.

— О, — берет Трепилов бутылку, — се манифик! Первую всегда пью за дам. После первой не закусываю, да и нечем.

— Катя, — делает Лавров неопределенный жест. — Горничной нет, кухарка тоже отсутствует. Не могу понять, почему. Что-нибудь сами придумайте.

— Вам в таком состоянии нельзя стреляться. Повторяю вопрос: кого будем отдавать на заклание, вас или противника?

— Ежов отличный стрелок. Я обречен.

— Не имеет значение. Лучше всего сговориться на хлопушки. Стреляетесь холостыми, и дело с концом.

— Нет, дело чести. Затронута честь жены.

— Ежели вы хотите покончить с собой… бывает и такое… стреляемся по правилам. Убрать противника? Это вам… — шевелит он губами, оглядывая обстановку в комнате, — обойдется в… в пять… э, тысяч рублей. Могу и за тысячу, но лучше за пять.

— А-а… как же с совестью быть…

— Хотите, по-честному?

— Да.

— При этом хотите остаться в живых?

— Не знаю…

— Будем считать, хотите. Имеется способ. Сейчас покажу, — говорит Трепилов, доставая плоскую фляжку. — Я накапаю пару капель, — опасливо поглядывает он на хозяина, — э… про запас.

Лавром молча кивает головой. Трепилов достает такую же плоскую леечку, вставляет в горлышко и наполняет фляжку коньяком и засовывает в карман пиджака.

— Берем вот такую вот фляжку, — достает он следующую и заполняет ее, — вешаем ее с внутренней стороны под жилетку. Только вместо коньяка, сами понимаете, там будет хорошая сталь, чтобы закрыть грудь и живот. Обычно стреляют в грудь, а попадают в живот, — тычет он пальцем в живот Лаврова.

— Ой, как я боюсь этих дуэлей! — восклицает Полина.

— Вам, душечка, — целует он ей руку, — ничего не грозит. Это мужское дело. Трудные бывают случаи, очень трудные, но все разрешимо. Я принимал участие в пятидесяти дуэлях. Тридцать из них были со смертельным исходом. Вы не хотите такого исхода?

— Я сам уже не знаю, чего я хочу.

— Предоставьте все мне. Буду вашим секундантом и ангелом хранителем. Кстати, вы не займете мне двести, а еще лучше триста рублей?

Лавров достает бумажник и, не глядя, дает ему несколько купюр.

— Премного благодарен.

Лавров лежит на постели, на его груди голова Полины. Он рассеянно гладит ее по волосам и смотрит на портрет жены. По его лицу текут слезы.

— Какая же ты ласковая, Катя. Я тебе все рассказал, и ты плачешь.

— Профессия обязывает, а вообще-то плачу я о своей беде.

— Другие смеялись бы. Твои слезы горючие капают мне на грудь, и мне становится легче. Оставь мне свой адрес, когда будешь уходить. Я тебя навещу. Родители не будут против, если к тебе явится женатый мужчина? Ты, правда, племянница шурина?

— Кузина, — смеется она. — Какие же вы все невнимательные.

— Кто все?

— Клиенты, кто же еще?

— Да-да, клиенты нашего банка, — говорит он, засыпая, — такие требовательные, нетерпеливые, нервные. Каждый со своей причудой.

Жена Лаврова с расстегнутым на груди платьем сидит на коленях у Ежова и говорит по телефону.

— Я уже все обдумал! — слышен голос Лаврова в трубке.

— Он просит прощения, Алексей. Он не может драться с тобой на дуэли — он непременно тебя убьет. Вспомни о вашей дружбе, — говорит она, безуспешно пытаясь снять руки любовника со своей груди. — Я возбуждаюсь, — шепчет она, прикрывая трубку.

— Когда он с тобой… он с тобой… прелюбодействовал, не очень-то он помнил о нашей дружбе?

— Какие слова! Какие слова! Прелюбодействовал! Что за глупости? Как пошло ты себя ведешь!

— Мне кажется, Лиза, что он… что он и сейчас тебя лапает.

— Какая чепуха! Я нахожусь в приличном доме: в квартире у брата! Я готова расплакаться от твоих слов.

Ежов, шутовским образом комментируя разговор, разводит руками и корчит рожи.

— Предложи переговоры в нейтральном месте, — шепчет он. — В ресторане.

— Предлагаю встретиться в нейтральном месте. Лучше всего в ресторане. Там, где мы с тобой в первый раз… — она начинает задыхаться, возбуждаясь от ласк любовника, — в первый раз… Какой подлец, бросил трубку! — она целует его. — Но он все равно будет там. Я его знаю.

Лавров поднимается по лестнице шикарного особняка. На середине лестницы располагается бронзовый античный юноша с поднятым коленом. На ноге у него, обвивая его руками за плечи, восседает мраморная дива с дополнительным лицом на затылке. Обходя статую, туда-сюда снуют молодые женщины и пожилые мужчины.

— Что за странный дом? — спрашивает он у лакея.

Конец ознакомительного фрагмента.