Чертово колесо

Михаил Гиголашвили, 2007

Михаил Гиголашвили (р. 1954) – прозаик и филолог, автор романов «Иудея», «Толмач», «Захват Московии» (шорт-лист премии «НОС»), «Чертово колесо» (шорт-лист премии «Большая книга»), «Тайный год» («Русская премия», шорт-лист премий «Большая книга» и «Русский Букер»). Грузия, 1987 год, «перестройка». Тбилисские наркоманы и менты, неотличимые от мафии, интеллигенция, воры в законе, партноменклатура – детально прописанные персонажи романа «Чертово колесо» страдают от ломки физической, слома личности, смены эпох и «понятий». «Сквозь мелкие детали, сквозь чутко расслышанные фразы и точно схваченные общественные настроения проступает сложный и страшный образ великой империи накануне распада. Наркотики в этом плотном, густонаселенном, эпохальном романе – не более чем машинное масло, смазка, позволяющая привести в движение поразительно изящную и стройную конструкцию». Галина Юзефович

6

Кока по кличке Иностранец, рыжий Тугуши и Художник с опаской приближались к Сололаки. Вечерело. По булыжным мостовым разлеглись первые тени. Сумерки витали над крышами, путались в проводах. Деревья угрожающе вздыхали, скрипели ветвями, вздымая листву. Чтобы войти в этот район, надо миновать кафе-мороженое, возле которого группа рослых парней придирчиво и тщательно осматривает прохожих.

Это — биржа, а парни-биржевики наводят порядок: разнимают потасовки, решают споры, собирают слухи и сплетни, следят за щипачами, которые крутятся тут же, возле «Ювелирторга». Если кто-нибудь (вроде милиции или чужаков) вызывал у биржевиков подозрение, то известие передавалось через молодую поросль дальше, на другие посты. А наверху, у ресторана «Самадло», в районе Комсомольской аллеи, могли побить и просто так, для острастки — зачем по чужим районам шляться? Чего тебе тут надобно? Что высматриваешь и вынюхиваешь? Что потерял? Что надеешься найти?

Поэтому друзья шли тихим гуськом. Посты миновать никак нельзя. Впрочем, терять им нечего, кроме вшивого стольника, который они несли Анзору, чтобы тот купил для них таблетки с кодеином.

На бирже дежурили трое парней, явно в хорошем настроении. По счастью, Кока был шапочно знаком с одним. Обстоятельно расцеловались. Было заметно, что страж торчит под каким-то тонким кайфом.

— Морфий? — с завистью спросил Кока, умевший безошибочно определять, кто сколько чего и когда принял «на вены».

— Чистый! Ампулы! — хриплым шепотом подтвердил биржевик, расчесывая под полосатым «батеном» волосатую грудь.

Другой страж, поочередно задирая на поручень ноги в замшевых ботинках, истово чесал щиколотки. Третий, флиртуя с официанткой, без конца поправлял узел галстука, сидевшего на нем, как на корове седло. Кока по их усиленной чесотке, опухлости и бордовости понял, что морфия уколото немало, но все-таки уточнил:

— Куба по три вмазали?

— Я — три, они — по четыре.

— Откуда такое счастье?

— Конский морфин. Из Сванетии один ветеринар привез. Списанный. В огромных ампулах, кубов по двадцать каждая. Как морковка! — Биржевик показал на пальцах, какие огромные эти ампулы.

— Зачем лошадям морфий? Они и так быстро бегают, — вставил Художник для поддержки разговора.

— Вы что тут, в Сололаки, при коммунизме живете? — с открытой завистью вякнул Тугуши. — Весь народ на паршивом кокнаре сидит, а здесь — чистый морфий! Как в Раю!

Страж покосился на него, но промолчал.

— Взять эти ампалухи нельзя?.. — без особых надежд спросил Кока.

— Нет, все уже разобрано, — отрезал страж. — А вы куда собрались? — Он скептически осмотрел румяного Тугуши и длинноволосого Художника, но от лишних замечаний воздержался: холодная корректность высоко ценилась в этом районе.

— Да вот товарища навестить.

— Кто это у нас болен? — хрипло поинтересовался второй биржевик, который теперь пытался карандашом чесать ноги под носками. — Что-то «скорая помощь» тут не проезжала.

Третий стражник болтал с официанткой через открытую витрину, но зорко поглядывал на пришельцев, руки из-за пазухи не вынимая.

Врать было бесполезно.

— К Анзору идем, — признался Кока.

Страж странно ухмыльнулся:

— Таблетки от кашля взять хотите?

— Угадал. Говорят, Анзор берет… Кодеин хороший…

— Да, говорят… чистый… хороший… — неопределенно отозвался тот и чуть отошел в сторону. — Что ж, идите.

— Только смотрите, от кайфа не загнитесь! — непонятным тоном добавил второй, а третий спросил невзначай: — На сколько хотите взять?

— На стольник.

— Ну, ничего, немного… Анзор недавно здесь был, сказал, что домой пойдет, покемарить.

— По слухам, он сам очень плотно на большом заходе сидит? — загорелись глаза у Тугуши, но его холодно остановили:

— А тебе что за дело?

— Просто так… — растерялся Тугуши.

— Просто кошки сосутся… Мы же не спрашиваем у тебя, сколько раз твой дедушка по ночам в туалет ходит! Зачем совать нос в чужие дела? — назидательно сказали ему.

По этой прелюдии Кока понял, что надо побыстрей уматывать, попрощался и заспешил вверх по улице Кирова, тихо отчитывая Тугуши за неуместные вопросы:

— Какое тебе дело, как кто сидит?! Ты ведь знаешь этих сололакских, они чересчур щепетильные, им слова лишнего не скажи! А ты лезешь с вопросами! Прямо в душу!

— А там, в твоем Париже, про душу забыли начисто? — спросил Художник.

— Да помнят, только каждый про свою личную и собственную, а не про соседские. Не твое собачье дело, сколько Анзор в день кодеина глотает!

— Просто… — промямлил Тугуши.

— Про «просто» тебе тоже уже сказали… Кошки сосутся… Хорошо, что не продолжили… В Тбилиси всегда так было — все про всех всё знать должны! — добавил Кока и начал, как обычно, ворчать про варварские обычаи и глупые порядки.

В свое время отец Коки, танцор известного ансамбля песни и пляски, будучи на гастролях во Франции, женился на девушке из семьи грузин-эмигрантов первой волны, стал жить в Париже, пить, петь, танцевать и регулярно наведываться на Пляс Пигаль, к проституткам. Скоро это жене надоело, и молодые развелись, не прожив и пары лет. Кока родился и рос в Париже у матери, потом учился в ГПИ в Тбилиси, подолгу жил то во Франции, то в Тбилиси, у бабушки, матери отца (который женился во второй раз на болгарке и уехал в Софию обучать болгар хоровому пению).

Кока окончил строительный факультет, но во Франции его диплом не был признан, а в Тбилиси он работать не хотел: вид деревянных счетов и допотопных рейсфедеров повергал его в уныние. Да и не было смысла: мать присылала много больше, чем он мог заработать в месяц.

По приезде в Тбилиси Кока сразу впадал в меланхолию, ругал все местное (как в Париже — все французское), пил, курил или кололся. Денег матери хватало, чтобы протянуть недели две на каком-нибудь зелье. Его после перестройки появилось много: кокнар из маковой соломки, жаренная на сковородке конопля «кузьмич» или отвар марихуаны в портвейне под поэтическим названием «Манагуа».

Кока привозил сувениры, пластинки, порнокассеты и журналы. Поэтому ребята в районе думали, что Запад состоит из жвачек, виски, секса и душистых сигарет. Кока честно пытался в этом всех разуверить, но тщетно: никто Парижа не видел, только слышали, что там хорошо «французскую любовь» делают.

Во Франции он успевал отвыкнуть от тбилисской безалаберности, поэтому его раздражали такие обычные вещи, как арбуз, лежащий для охлаждения часами под водой, бесконечные еда и питье, громкая музыка, ночные визиты, необязательность, опоздания, обилие пустых обещаний и мелких дрязг. Сам он, когда чистил зубы, всегда закрывал кран, а брился в раковине с водой, чем вызывал всеобщее веселье. Арбуз он обязательно перетаскивал из ванны в холодильник. Тушил за всеми свет. Уменьшал музыку. Никогда без звонка никуда не ходил и не открывал дверей непрошеным гостям или соседям, которым угодно в три часа ночи сыграть в нарды.

Всё его сердило и угнетало. «Что за туалеты? — возмущался он после ширки в уборной какого-нибудь кафе. — На Западе туалеты чище, чем тут Дом Правительства!» Однажды, отправившись за справкой в свое домоуправление, он был сражен наповал запахом колбасы, которую одноногий одинокий начальник в бабьей кацавейке жарил на перевернутом электрокамине. К тому же в Тбилиси Коку часто принимали за дебила — он привык в Париже улыбаться, а улыбка у мужчин — это плохой признак: либо ты болван, либо педик, что одинаково нехорошо. Поэтому, если надо было пойти в контору, архив или кассу, он брал с собой кого-нибудь из местных парней, которые открывали двери ногами, здоровались матом и строили страшные рожи — так было всем понятнее.

А в Париже на него давило одиночество, которое казалось страшнее многолюдства, и он взахлеб ругал французов за их скупердяйство, вертопрахство и глупость.

С ним вечно случались обломы, пролеты, казусы, противные сюрпризы и странные ошибки, что, впрочем, не удивительно, если в Тбилиси жить и действовать, как в Париже, и наоборот. Отсюда вторая кличка Коки — Неудачник.

Благополучно миновав биржу, парни неслышно взбирались в гору, вдоль больших и добротных домов. Уже ярко светили фонари. В районе шла своя неспешная жизнь: слышались музыка, звуки нард, детские голоса, где-то пели, и пение мешалось со звоном бокалов и рыками тамады.

Выше было темнее, фонарей — поменьше, а людей — пожиже. Возле подворотен чернели фигуры, звучали хохот, тихая ругань и звяканье стаканов. Троица старалась идти по освещенной части мостовой, возле обочины, чтобы в случае чего улизнуть на такси из этого опасного места, откуда рукой подать до горы, где произошло много громких драк и убийств. Но никто их не тронул, только возле овощного ларька с шутками и прибаутками ласково отобрали пачку сигарет.

Во дворике, где жил Анзор, они растерялись, не зная точно, в какую дверь стучать. Решили негромко позвать. Кое-где дрогнули занавески на окнах. Крепко сбитый, кряжистый брюнет Анзор вышел в майке и трусах. Узнав Коку, он недовольно поинтересовался:

— Чего таким парадом явились?

— Извини, в ломке все. Взять хотим от кашля. Не поможешь?

— В ломке по улицам не ходят, — буркнул Анзор и добавил: — Там уже нету ничего.

— Как нету? Совсем? Может быть, осталось что-нибудь? — запричитали они.

— Говорю вам, кончилось…

И Анзор взялся за ручку двери. Но троица принялась так молить о таблетках, что он, на миг замерев спиной и как бы что-то решив, обернулся и уточнил:

— Таблетки, говорите?.. От кашля?..

— От кашля, от кашля! — закивали гости.

— Ладно, давайте деньги, попробую вылечить ваш кашель.

— Вот стольник, на шесть пачек. Этаминал у нас есть.

— Да? Угостите парой таблеток!

Кока замялся. Анзор вдруг без слов исчез в дверях.

— Ты офигел, что ли?.. Он обиделся! Дай ему этаминал! — испуганно зашикали парни.

Кока не успел ответить — появился Анзор и протянул пачку:

— Вот, меняю, не думайте… Вы мне — этаминал, я вам — кодеин, ломку снять. Своим кровным заходом делюсь! Вообще я этаминал не очень уважаю, но у меня сонники кончились, а без них кодеин не идет, сами знаете.

— Знаем, конечно. Что ты, Анзор, разве мы барыги? И так бы дали! — начал Кока, угодливо вылущивая таблетки этаминала и чуть ли не с поклоном подавая их Анзору, пока Туга и Художник вожделенно рассматривали пачку взамен.

— Ништяк. Вы ломку снимите, а я пойду с утра, посмотрю, что к чему… Я тебя сам найду, сиди дома, — сказал Анзор и окончательно скрылся за дверью.

Троица обрадованно выскочила на улицу. У ресторана сели в машину и поспешили домой к Коке, где разделили десять таблеток, добавили этаминала и через четверть часа уже сетовали, что кайф только пару разиков лизнул их теплой волнушкой — и исчез. Ломота в костях, правда, унялась, насморк стих и мигрень умолкла. Но не более того.

Наутро Тугуши и Художник явились к Коке ни свет ни заря, чем очень удивили бабушку, знавшую, что бездельники обычно спят до полудня.

Анзора не было. Успели позавтракать и даже пообедать, хотя Тугуши повторял, что на набитый желудок кодеин не пьют. Но перед бабушкиными котлетами никто не устоял. Бабушка, думая, что пусть лучше лоботрясы приходят к ним, чем Кока уходит, каждый раз сервировала им стол с ненужной роскошью: салфетки в кольцах, хрустальные графины, ложки и вилки на специальных подставочках, замысловатые солонки и крученые перечницы.

Все это осталось еще со старых времен, хотя во дни больших ломок Кока воровал из дома, что под руку попадет, даже умудрился как-то продать посудомоечную машину, им же привезенную с большой помпой из Парижа. Эту пропажу бабушка до сих пор вспоминает, как пример злого чуда: утром машина была на месте, а вечером ее в кухне не оказалось, и вместо нее стоял весьма странный, допотопный стул. Кока не разубеждал бабушку. На самом деле он подсыпал ей в чай снотворное, и, пока она спала, курды-носильщики выволокли машину из квартиры и увезли на дребезжащем грузовике в сертификатный магазин на улице Павлова, где помыли, забили досками и продали как новую за весьма приличную сумму.

Бабушка старалась забыть ту странную историю, ибо была фаталисткой и научилась ничему не удивляться. Будучи княжеского рода, она умудрилась пронести достоинство и приветливость сквозь все дрязги и склоки советского быта. Была трижды замужем — за меньшевиком, за чекистом и за работником торговли, умершем от разрыва сердца, когда Шеварднадзе начал в очередной раз сажать членов партии.

Наконец, с улицы послышались сигналы машины. Кока кубарем скатился по лестнице и скоро вернулся, сияющий, бросил на стол шесть пачек и, крикнув:

— Я сейчас, только этаминалом Анзора подогрею! — побежал по гулким ступеням вниз.

— Конечно, как не подогреть! Обязательно! — приговаривал Тугуши, дрожащими руками перебирая пачки.

Кока прилетел через секунду, не забыв заскочить в кухню и поставить чайник. Каждому полагалось по две пачки. Решили вначале принять по одной, чтобы плохо не стало.

Начали их проталкивать в себя водой, по-куриному задирая головы и давясь сухими горькими пилюлями.

Потом запили горячим чаем и стали ждать, рассуждая о том, что в вену колоться вообще лучше, потому что кайф сразу приходит, а глотать — хуже, поскольку неизвестно, что там, в брюхе, происходит. Вот и сейчас кайф задерживается и, кроме отрыжки и икоты, ничем себя не проявляет.

— Говорил я вам, не надо эти котлеты жрать! Вот, пожалуйста! — шипел Тугуши, гладя себя по животу.

— Да ты сам больше всех и жрал! — отвечал плаксиво Художник.

А Кока бегал по комнате и делал руками и ногами разные движения, надеясь гимнастикой растрясти желудок. Наконец, он не выдержал, схватил вторую пачку и по одной закинул в рот все десять таблеток. Парни тотчас последовали его примеру. Выпив для надежности еще чаю, они подождали немного, но кайф никак не желал появляться. Нывший про «блядские котлеты» и вертевший от нечего делать пустую облатку Тугуши вдруг всполошенно воскликнул:

— А где тут вообще написано — «кодеин»?

— Как где? Вот, «Таблетки от кашля» написано, не видишь? — вяло отозвался Кока, проклинавший себя за то, что поел, кроме котлет, макароны, которые теперь, очевидно, не давали кайфу открыться.

— Да, но где в составе написано — «кодеин»? — продолжал верещать Тугуши.

Посмотрели — правда, кроме слов «термопсис» и «лакричный корень», на пачке ничего не обозначено…

— Эге… — зачесали они в головах и побежали вытаскивать из мусора остальные облатки.

Ни на одной из них вожделенного «Codeinum fosfat» не значилось…

Стало ясно, что Анзор принес им таблетки от кашля, только без кодеина. Такие продавались во всех аптеках по три копейки, тоже назывались «От кашля» и были предназначены для грудных младенцев. А с кодеином стоили девять копеек и продавались с рук по пятнадцать рублей за пачку.

— Но вчера же были с кодеином? — спрашивали они друг у друга.

Да, вчера с кодеином. Только мало. А сегодня много — но без кодеина! Животы вздулись, окаменели. Мучила отрыжка, сухостью стянуло все внутри. Сквозь икоту Кока позвонил Анзору и невесело сообщил ему обо всем, на что тот сразу ответил:

— Не может быть! Подождите, я на своей пачке посмотрю, что написано…

Кока уныло ждал, пока Анзор ходил «смотреть». Вернувшись, тот сухо сообщил, что у него на пачке написано то, что нужно, и ледяным тоном добавил:

— Что ты мне голову морочишь? Все довольны таблетками, только вы втроем непутевый кипешь поднимаете и наглые нахалки кидаете! Без кодеина… Ничего себе! Эдак каждый может пустые пачки заменить! — намекнул он с нажимом.

И Кока окончательно понял, что ловить больше нечего. Ему сразу вспомнились странные лица парней на бирже, их ухмылки и ироничные советы «не умереть от кайфа». Наверно, там все знают, что Анзор нагло кидает тех, кого можно кидануть.

Повесив трубку, Кока прикинул, что теперь крайне трудно что-либо доказать. По правилам он должен был сразу, получив от Анзора пачки, заметить непорядок и вернуть их — тогда шансов больше. А сейчас… Да, каждый может выпить таблетки с кодеином, а упаковки показать другие… Иди и докажи!.. Словом, кидняк проведен виртуозно, по всем правилам!

И Кока принялся яростно и горестно ругать советскую жизнь, где человек за свои кровные не может получить нормального кайфа, без которого так трудно существовать в этой варварской стране лгунов и кидал. Тугуши и Художник советовались, как промыть желудки и избавиться от пилюльных завалов.

А бабушка уже несла испеченную к чаю мазурку для «лоботрясов», как она называла знакомых внука, часть которых, по ее мнению, была пассивными бездельниками, а другая — активными тунеядцами.

— Почему же ты не подал те крахмальные салфетки, что так любила моя матушка? Они идут к этому сервизу. О, среди нашего рода Гамрекели никогда не было таких оболтусов, как ты! — пожурила она его, разрезая мазурку.

— Да? — огрызнулся Кока. — А мой папаша?

— Это совсем другое дело. Душа поэта… Поэтам многое простительно… А вы, друзья, должны найти свое место в жизни и заняться каким-либо полезным делом. Прошу к столу, господа! Берите, пока горячая!

— Нет-нет, спасибо, горячего нам совсем не надо, нам пора, — невесело ответили они, с отвращением глядя на мазурку: тортов еще не хватало после котлет с лакрицей и макарон с термопсисом!