Забытые хоромы

Михаил Волконский (1910)

«Молодой князь Чагин, рассматривая свой парадный сержантский мундир, который держал перед ним, вытянув руку, старый Захарыч, проговорил: «Нет, положительно не годится». — Да отчего же не годится? — переспросил тот. — Мундир, как мундир — в прошлом годе только сделали. Мундир был сделан, действительно, в прошлом году, когда с возвращением государыни Екатерины II после коронации в Петербург, вследствие состоявшихся в гвардии повышений, многие были переведены туда из армии и в их числе князь Чагин. Но в этом мундире он отбыл все прошлогодние смотры и парады, и мундир потерял свой щегольской, безупречный вид «с иголочки». Чагин еще раз внимательно оглядел швы, галун и пуговицы…»

VIII. Пан Демпоновский

Демпоновский выехал из Петербурга, как и говорил, требуя от Лыскова уплаты денег, — на другой день после бала.

Путь его лежал на Ямбург, Нарву, Дерпт и Ригу. До Ямбурга он добрался, не останавливаясь, и засветло еще подъехал к крыльцу единственного приличного постоялого двора. Он думал здесь только поужинать и сейчас же отправиться дальше с тем, чтобы ночевать в Нарве.

— А будет можно имать цо есть до съеданья?^[5] — спросил, входя, пан Демпоновский у чухонца, содержателя постоялого двора.

— Та все-то можно, — с некоторой гордостью ответил чухонец.

— Ну, так проше супу, — обрадовался Демпоновский, не евший с утра ничего горячего.

— Та вот супа нет! — с сожалением протянул чухонец.

— Ну, мяса?

— Та и мяса нет.

— Ну, куру?

— Та последнюю-то куру продали.

— Ну, яиц?

Чухонец развел руками вроде того, что и яиц не было.

— Отто лайдэк! — рассердился Демпоновский, — цо же даешь?^[6]

— Горяча вода на самовар есть — чай та у вас с собой — мозно чай варить…

В это время из-за стоявшего в углу горницы стола поднялся русский офицер, которого при входе не заметил Демпоновский, и подошел к нему.

— Вы, очевидно, мало знакомы с нашими порядками, — обратился он к Демпоновскому. — По нашим дорогам нужно всегда ездить с запасом. Позвольте познакомиться, может быть, я могу быть полезен вам.

Офицер проговорил это с учтивым спокойствием и достоинством, произведшим большое впечатление на поляка.

Демпоновский поклонился и назвал себя.

— А моя фамилия Пирквиц, — поклонился в свою очередь офицер. — Так вот, если не побрезгуете, милости просим, я вам могу предложить походный ужин и стакан доброго вина.

И, обратившись к чухонцу, он приказал ему сказать денщику, чтобы тот достал из погребца другой прибор.

Все это было, разумеется, рассчитано у Пирквица, и эта случайная якобы встреча с польским курьером, которого он сейчас же узнал в пане Демпоновском, была обдумана им и подготовлена.

Накануне вечером, на балу, узнав вследствие неосторожности Чагина порученное ему дело, Пирквиц охотно согласился на предложение Лыскова участвовать в перехвате польских бумаг, сейчас же сообразив всю важность этого поручения и выгоды связаться с ним. Он сам намекнул Лыскову, что лучше всего действовать им отдельно. Лысков одобрил этот план и предоставил Пирквицу первое место.

Ввиду этого Пирквиц уже считал, что бумаги у него в руках. Он боялся только одного — чтобы ему не помешал кто-нибудь.

Он явился в Ямбург заранее, расположился в единственном постоялом дворе, куда неминуемо должен был заехать Демпоновский, и действительно, все случилось, как он предполагал. Они встретились, а Пирквицу большего и не нужно было. Он знал уже, что делать дальше.

Демпоновский, по-видимому, очень обрадовался и ужинал в приятной компании русского офицера, с удовольствием приняв его предложение и рассыпавшись в любезных выражениях своей благодарности.

У Пирквица были заготовлены холодная курица, ветчина, кусок телятины, а вино, которым он сейчас же стал угощать Демпоновского, оказалось действительно добрым старым вином.

Поляк стал уверять, что он — знаток в вине, понимает и может оценить, что в их «фамильном» замке в Польше хранится такое венгерское, какое нигде нельзя найти, а по соседству в монастыре, у монахов, можно достать старый, густой, как масло, мед, удивительно вкусный.

— Вы пили, проше пани, — блестя глазами, говорил Демпоновский, — стары мед польски — отто бардзо моцна штука!^[7] — и он щелкал языком и подмигивал, словно на него подействовали два стакана вина, налитые ему Пирквицем.

— Я и мед пил, и «стару вудку» знаю, — отвечал Пирквиц, наливая еще вина. — Я ведь бывал в Польше и говорить могу по-польски… Только и пан хорошо муве по-русску, — продолжал он, желая, должно быть, доказать этими словами свое знание польского языка. — Да ведь польский язык — какой язык? — весь красный уже от вина, кричал Пирквиц, воображая, что он очень мил. — Нужно только называть вещи не своими именами, вот и будешь говорить по-польски; диван например… Это, собственно, мебель, а по-польски ковер… Люстра затем, повсюду это для свечей делается, а по-польски люстра — значит зеркало. — И, несмотря на такую филологическую непоследовательность, Пирквиц с искренним убеждением сделал вполне последовательно для себя вывод, что польский язык — славный язык. — Славный, славный язык, — повторял он и смеялся, то есть старался смеяться по возможности беспричинно, чтобы показать этим, что был пьян более, чем на самом деле.

Демпоновский тоже смеялся, и тоже, казалось, порядочно выпил, но Пирквиц, приказав принести новую бутылку, наливал еще ему, и он не отказывался, продолжая шумно разговаривать, не слушая того, что говорили ему, и сам не заботясь о том, слушают его или нет. Временами он неуверенными, дрожащими руками ощупывал лежавшую возле него на столе сумку, как бы не доверяя своим глазам и желая наверное убедиться, что она все еще тут, у него.

Пирквиц давно уже приглядывался к этой сумке, чувствуя, что в ней-то и лежит таинственная переписка.

«Ничего, ничего, — думал он про Демпоновского, — погоди, брат… от меня не уйдешь… не таковский».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

А есть у вас что-нибудь поесть?

6

Вот негодяй! Что же у тебя есть?

7

Вы пили старый польский мед — вот это очень крепкая штука!