Жанна де Ламот

Михаил Волконский

В основе произведений одного из самых известных беллетристов начала ХХ века князя Михаила Николаевича Волконского – «неофициальная история» XVIII столетия, сплетающаяся из множества скандальных историй, дворцовых тайн, приключений и мистики. Интриги, власть, коварство, любовь и деньги – неизменные составляющие его авантюрно-приключенческих романов «Темные силы» и «Жанна де Ламот».

Глава V

Рассказ Ореста

— Титулярный советник Влас Семенович Беспалов, в сыновьях которого я имею честь состоять, — продолжал Орест, — обладал домишком весьма низменного, правда, свойства, но все-таки довольно приличного для местожительства нашего, извините за выражение, семейства. Досточтимый мой родитель нашел, что наше обиталище несколько просторно, и что имеется возможность сдавать одну комнату, хотя, заметьте, я, Орест Беспалов, имел свое логовище в проходном коридорчике за шкафом. Как сейчас помню это время. Родитель сам написал на куске бумаги: «Сдается комната со всеми удобствами», сам сварил и клейстер и, не пожалев его, наклеил эту бумагу с надписью на окно, и вот эту-то комнату и занял упомянутый уже мною Александр Николаевич Николаев, с которым впоследствии я сошелся так, что не могу упустить случая, простите, выпить за его здоровье.

Орест налил себе еще водки, выпил, а потом опять заговорил:

— Господин Николаев был молодым человеком, блиставшим, можно сказать, в петербургском обществе, но не знавший ни отца своего, ни матери и вообще не имевший никаких сведений о своем происхождении. Однако по паспорту он значился дворянином, был воспитан в Париже неким человеком, а затем, после смерти этого человека и по его указанию, перебрался в Петербург и получал здесь через заграничный банкирский дом неизвестно от кого изрядную сумму, кажется, тысячу рублей в месяц. Ну, разумеется, эти деньги позволяли ему быть среди высшего общества столицы, и все прочее… Как вдруг в банке ему сообщили, что выдача денег ему прекращается и он их больше получать не будет… Александр Николаевич распорядился круто, и это послужило ему спасением, потому что он отыскал меня… Он решил, лишившись средств, немедленно изменить свою жизнь, катившуюся до сих пор для него слишком роскошно, и тогда же нанял сдававшуюся титулярным советником Беспаловым комнату. Тогда-то мы и встретились и с тех пор уже не расставались.

— И что же, он тоже очень любит выпить? — усмехнулся Люсли.

— К сожалению, — вздохнул Орест, — у него есть огромный недостаток: он совершенно не признает водки и, несмотря на все мои убеждения, пренебрегает этим напитком… Мало того… даже меня он старается отучить от водки, хотя это все равно, что отучить месяц ясный от солнечных лучей, которыми он и светит… А вы знаете? — вдруг перебил сам себя Орест. — Это же так здорово сказано, что я даже по этому поводу выпью…

— Ну, хорошо, так что же Николаев-то?

Орест снова выпил, закусил огурцом и продолжил свой рассказ:

— Вы спрашиваете, что сделал Николаев?.. Он нанял у нас комнату и жил якобы в бедности. Но затем в Петербурге объявился француз Тиссонье, бывший приближенный его отца, чтобы сообщить ему о смерти его отца, кардинала Аджиери, который и оставил ему все свое состояние, а оно заключалось в мызе, расположенной в отдаленной от нас стране Голландии. Надобно вам сказать, что этот кардинал Аджиери в прежнее время под именем аббата Жоржеля служил у знаменитого кардинала де Рогана личным секретарем. В это время он, то есть аббат Жоржель, сошелся с некоей русской графиней, и у нее в Амстердаме от него родился сын, которого она была вынуждена скрыть от своего мужа, находившегося тогда в России. Аббат взял на себя все заботы о дальнейшей судьбе ребенка и исполнял их свято, хотя и не мог держать мальчика при себе даже в качестве воспитанника, потому что этот мальчик был как две капли воды похож на него. Он воспитал мальчика, дал ему средства к существованию, и средства очень большие, а затем, когда он умер, оставил ему и все свое состояние.

— И большое? — поинтересовался Люсли.

— Огромное! — сказал Орест. — Мы с Александром Николаевичем были в Голландии и вступили в права наследства, а потом, когда уже вернулись в Петербург, случайно нашли тут и свою мать. Это была графиня Савищева, женщина очень богатая, но затем, по воле рока или, вернее, происков злых людей, лишившаяся всего своего состояния и даже имени… Дело было в следующем: оказалось, что она была венчана по подложному документу и потому ее брак с графом Савищевым был расторгнут, ее сын был объявлен незаконным и лишился таким образом своего титула, а их состояние по закону перешло к ее племяннице. И вот эта несчастная женщина, как пишется в повестях, была в чрезвычайно бедственном положении, когда вдруг совершенно случайно благодаря одному документу выяснилось, что мой приятель Николаев — не кто иной, как ее родной сын… И он снова окружил ее царственной роскошью.

— Ну а тот, другой, бывший граф Савищев?.. Что с ним сделалось? — тихо проговорил Люсли, слушавший все это с опущенной головой.

— А он пропал неизвестно куда! — ответил Орест.

Люсли провел руками по лбу и после некоторого молчания, не сразу спросил:

— Ну, а она сама, эта бывшая графиня Савищева, вспоминает ли она когда-нибудь его?..

— Кого это? — не понял Орест.

— Своего пропавшего сына?..

— Нет, редко, — равнодушно произнес Орест.

— Ну, хорошо, — не стал дальше спрашивать Люсли, — а этот молитвенник?..

— За который вы давали на аукционе бешеную цену? — поинтересовался Орест.

— А вы дали еще больше…

— Ну, я-то давал известно почему… а вот вы-то ради чего так лезли на стену?.. Хотя, я вижу теперь, что молитвенник этот стоит тех денег, раз вы готовы были заплатить…

— Я просто любитель старых и редких книг, — пояснил Люсли, — и не мудрено, что желал приобрести редкий экземпляр, не жалея никаких денег… но почему вы-то решились дать такую сумму…

— Да потому, что тут для меня в некоторой степени шел вопрос о жизни и смерти… Дело в том, что на покровительствуемого мною, вольного кабальеро Николаева нисходит иногда такое странное желание отучить меня от водки… Тогда он меня лишает так называемых ливров, и тогда перестает мне давать деньги на приобретение необходимого для моей натуры количества алкоголя… Можете вы войти в мое положение?.. Мое существование тогда превращается в подлое прозябание, которое совершенно не соответствует достоинству Ореста Беспалова. Я не знаю, какую же надо иметь ожесточенную душу, чтобы обвинить меня в том, что я, лишенный водки, в тоске по ней спер латинский молитвенник у француза Тиссонье… «Ведь француз знает и без того этот молитвенник наизусть… так зачем он ему?» — рассудил я и снес книгу к букинисту. Тот мне за нее дал пять рублей. Ну, разумеется, и разыгралась история! Саша Николаич поставил мне ультиматум: или чтобы я достал назад молитвенник, или чтобы я ему больше на глаза не показывался… Это было довольно неделикатно с его стороны, но я решил не обращать внимания на эту неделикатность, потому что, между нами, джентльменами… знаете… это — наплевать, как говорила королева Мария Антуанетта… Мой милейший Саша Николаич велел мне не стесняться в деньгах, лишь бы откупить молитвенник, но оказалось, что букинист, которому я уже спустил молитвенник, успел его продать господину Орлецкому, а тут еще, как нарочно, этот аукцион у него… вот я и едва подоспел…

— И торговали на деньги господина Николаева?

— Истина говорит вашими устами!

— И не постеснялись дать тысячу восемьсот рублей?

— Такова уж ширина моей натуры!

— Ну, благодарю вас за сведения… Мне уже пора отправляться восвояси…

— Куда же вы? — с некоторым сожалением протянул Орест. — Вы бы лучше велели мне еще водки, а я бы вам рассказал о нашем пребывании в Голландии…

— Как-нибудь в другой раз, а теперь я уже тороплюсь. У меня стоят дела. Где вас можно найти?

— В доме Александра Николаевича Николаева…

— У него свой дом?

— Да. На Невском проспекте, двухэтажный каменный, недалеко от Аничкова моста, с садом… Так вы положительно уходите сейчас?

— Ухожу.

— Значит, дальше мне на свой счет пить?.. Грустно! Вы, может быть, хоть на бильярде играете? Хотите партию?..

— Нет, благодарю вас…

— Жаль! Вы такой отличный собеседник!..

Но Люсли уж не стал дальше слушать его, а, простившись с Орестом, ушел из трактира. После его ухода Орест приказал половому:

— Принеси мне теперь графинчик за мой собственный счет!..