Трамвай

Михаил Викторович Позняк, 2019

Эта история произошла в далекие 90-е, когда мы все были еще молоды и видели мир совсем по-другому. Многие с тех пор ушли, многие забыли или предпочитают не вспоминать, но восстановить цепь этих странных событий мне все-таки удалось. Все герои имеют реальных прототипов, пусть жили они не совсем там, а звали их не совсем так, как в этом рассказе. Обложка создана из фотографии Константина Павловича Антипова, любезно предоставившего ее автору рассказа для обработки. Содержит нецензурную брань.

«А мы пойдем с тобою, погуляем по трамвайным рельсам,

Посидим на трубах y начала кольцевой дороги.

Нашим теплым ветром будет чёрный дым с трубы завода,

Путеводною звездою будет желтая тарелка светофора…»

Янка Дягилева

01

Дверь с кривовато прилепленным листком «Трамвайное Общество Москвы. Добро пожаловать!» открылась с едва заметным скрипом. Паша проскользнул внутрь, скромно занял место где-то в последних рядах, поставил рядом тяжелую сумку с видеокассетами и огляделся. Заседание явно началось уже давно, и выступающий в данный момент Кирилл вещал, словно настоящий оратор, даже граненый стакан с водой у него имелся. Вот только говорил он то, что любой из их компании знал не только назубок, а практически даже наизусть:

— Тогда, осенью 1891 года линии «Первого Общества конно-железных дорог в Москве» и «Второго (Бельгийского) общества» были объединены в единую сеть, заложившую основы современной трамвайной сети города. Были созданы общие тарифные зоны, пересадочные билеты для разных линий, а потом устроили и перевозку почты от вокзалов к Центральному почтамту. И вот, мы подобрались к главной дате — запуску электрического трамвая! Выбрано было примерно то же направление, что и для самой первой конки: от Страстной площади через Бутырскую заставу к Петровскому парку. Знаете, что современный № 27 идет практически по тому же пути? Да-да, пусть сильно укороченный, но это тот же самый маршрут 1899 года! Это была уже не «конка — догони цыплёнка!»

Удивленный Паша выудил наконец-то из внутреннего кармана футляр с очками, которые он берег и на улице старался надевать пореже, боясь выронить и разбить. Когда еще новые сделают, да и стоят они… Мир вокруг сфокусировался и обрел новые подробности. Ах, вот оно что! Кирилл старался явно не для старых товарищей — те сидели с откровенно скучающим видом, временами машинально кивая головами в такт рассказу. Новенькие, две совсем юные девушки и длинноволосый паренек в модных очках — вот для кого ораторствовал их бессменный председатель! Это хорошо, ибо Общество давно уже не пополнялось, превратившись в монолитную группу самых упорных любителей трамвайного дела, и ничего интересного в нем не происходило. Если не считать того случая, который произошел весной с самим Пашей, и который расколол на какое-то время соратников на две группы с противоположными мнениями. Впрочем, поскольку доказательств у него не было, обе стороны в итоге сошлись на выводе, показавшемся ему достаточно обидным. А чем возразишь?

— Впрочем, номера трамваям присвоили только в 1908 году. А в 1911 году, когда город выкупил линии «Бельгийского общества», развитие трамвайной сети резко ускорилось. К началу Первой мировой войны было уже 38 маршрутов, плюс еще кольцевые «А», «Б» и линия парового трамвая. После Революции и разрухи Гражданской войны с 1923 года начали строить новые линии в тогдашние подмосковные поселки Останкино, Ростокино, Покровское-Стрешнево. Да, тогда Москва была гораздо меньше. Но она стремительно росла, и городу был нужен транспорт, а ничего эффективнее трамвая не существовало. К 1931 году трамваи начали сцеплять в трехвагонные поезда, но и этого уже не хватало. Помните, как «до Зацепа водит мама два прицепа»? Это как раз про те времена.

Девушки недоуменно переглянулись, а парень неуверенно кивнул.

— Новый план 1927 года предусматривал постройку еще 133 километров путей, — продолжал Кирилл, не отрываясь глядя на одну из девушек, — Но одновременно с этим в 29-м начали снимать пути с центральных улиц. Ирония судьбы, но начали со Страстной площади, откуда все и начиналось. В планах было строить третье кольцо по Камер-Коллежскому валу, за которое принялись только сейчас. Нарком Путей сообщения Лазарь Каганович призывал проектировать новые трамваи, может быть даже двухэтажные. Три миллиона жителей — не шутка. Тридцатые годы — время расцвета московской трамвайной сети. Но одновременно это было и началом конца — в 35 году в Москве открылась первая линия метро. Все больше стало троллейбусов и автобусов, а трамвай постепенно стал уходить с московских улиц. Помните, у Дмитрия Кедрина?

«Даже маленькие дети

Станут седы и горбаты,

Но останется на свете

Остановка у Арбата

Где, ни разу не померкнув,

Непрестанно оживая,

Профиль юности бессмертной

Промелькнет в окне трамвая!»

— Знаю, знаю! — оживился парень, — Его коммунисты убили!

— Разве? — удивился Кирилл, сбитый с ритма неожиданной информацией, — За что?

— За то, что он диссидентом был! Как Солженицын! Я про это в «Огоньке» читал! Или в «Московском Комсомольце», что ли?

— Хм… В общем, я это к тому, что линию на Арбате закрыли как раз в числе первых. А потом и дальше начали убирать рельсы в центре города — так, например, в 57 году от городской системы оторвали целый куст маршрутов вместе с Артамоновским депо у Киевского вокзала. А потом и вовсе переделали их на троллейбусное движение. В 65-м начали строить Савеловскую эстакаду — и наполовину отрезали соединение с северо-западной частью линий. В 71-м укоротили «Аннушку» до станции метро «Кировская». А в 73-м убрали рельсы с Большой Грузинской, отрезав северо-западную часть с Краснопресненским депо окончательно. Так что — увы, не увидим мы больше, как карабкается трамвай в горку Рождественского бульвара или пересекает Госпитальный мост. Хотя некоторые — видят…

Кирилл иронично посмотрел на Пашу, гости обернулись тоже, но поскольку тот сидел с каменным лицом, продолжения не последовало.

А случилось с ним тогда, в тот хмурый промозглый апрельский день, действительно нечто странное. Развозя видеокассеты и диски по точкам реализации, он очутился в районе улицы Боровой и решил, что идеальным вариантом будет сесть на трамвай на Госпитальном валу и прокатиться на нем до Авиамоторной. Дойдя до остановки «Ухтомская улица» он оказался на ней почему-то совершенно один, на что в тот момент не обратил никакого внимания. Характерный звук подъезжающего вагона МТВ-82А его так даже очень обрадовал, не каждый день прокатишься на таком раритете! Не глянув на номер — а что, тут все в одну сторону едут, он погладил его темно-красный бок и вошел в раздвинувшиеся гармошкой двери с центральной перемычкой. Трамвай тронулся, набрал скорость, пульсирующе завывая и вихляясь на раздолбанном пути, а Паша занял одиночное сиденье по правому борту и застыл в блаженном оцепенении. И весьма не сразу он заметил, что пейзажи за окном, которые он видел традиционно-расплывчатыми, явно не совпадают с теми, какие должны быть по дороге. Какие-то старые домики узкой улицы, смутно знакомой, но давно забытой. Поворот, еще поворот — и трамвай вдруг выкатился на Бауманскую улицу, к неописуемому удивлению Паши. Когда двери открылись, он выскочил на улицу и судорожно надел очки, стараясь понять, что же это было. И ничего не понял — обычная толчея у ларьков, люди идут в метро или из него, по рельсам катятся угловатые Усть-Катавские трамваи. И только он стоит с раскрытым ртом посреди улицы. Вывод мог быть только один, и он озвучил его на следующем же заседании Трамвайного Общества:

— Ребята, на Госпитальном мосту движение восстановили, там снова трамвай ходит!

Все обрадовались, кто-то зааплодировал даже. Кроме Кирилла, который подозрительно посмотрел на него и спросил, зачем тот так нехорошо шутит.

— Но я же там ехал позавчера! Трамвай повернул с Госпитальной площади направо к мосту, а потом выехал к Бауманской!

— Там такого маршрута не было никогда, — неуверенно произнес Юра, — С Госпитального вала направо 43-й поворачивал, но он потом налево уходил, к Волочаевской улице. А к Бауманской шел 50-й, но он к Госпитальной площади от Авиамоторной подъезжал. Что-то не так в твоем рассказе.

— А самое главное, что не так — это то, что никто там никаких путей не восстанавливал. Я утром мимо проезжал — как торчали из-под асфальта куски рельсов, так и торчат. Гонишь ты, Паша.

Потрясенный недоверием Паша кинулся было возражать, но быстро умолк, понимая с каждой фразой, как нелепо звучат его слова. А товарищи еще долго спорили, периодически призывая его подтвердить или опровергнуть тот или иной аргумент. А поскольку в злоупотреблении алкоголем или запрещенными веществами он до сих пор замечен не был, все сошлись на том, что он просто уснул и не заметил, как неизвестно откуда взявшийся ретротрамвай объехал по кругу весь район через Авиамоторную и Красноказарменную улицы, действительно переехал мост — только Лефортовский, а не Госпитальный, а там и свернул на Бауманскую. Правда, такого маршрута тоже отродясь не существовало, но кто их знает, хозяев этого раритетного вагона. В общем, как подвел итог злоязычный Кирилл: «Трамвай пришёл — да только не туда, зовут плясать — да только не меня».

Паша надулся, обиделся, и хотя поддразнивать его скоро перестали, в споры старался не лезть, чтобы ненароком не навести на эту тему. Зато он целый месяц рылся потом во всех газетах, пытаясь найти хоть что-то о восстановленном МТВ-82А, да так ничего и не нашел. И по сей день, идя вдоль трамвайных путей, оглядывался, не мелькнет ли где знакомый силуэт с изящно изогнутой над крышей дугой.

— Ну ладно, в следующий раз обсудим трамвайную историю Питера. Там все другое, вагоны другие, и вообще — ничуть не менее интересно было, — подвел итог Кирилл.

Все зашевелились. Юра вставил в замызганную «Электронику-302» кассету с любимыми песнями Общества:

«Ты утром ждешь его с нетерпеньем,

Ты ночью видишь трамвайные сны.

Эпоха трамвайного поколения,

Колёса стучат в ритме новой волны».

Эта песня «Биоконструктора» считалась их неформальным гимном, и Паша напевал ее иногда просто так, по случаю.

Кирилл оживленно беседовал с девушками. Незнакомый парень, оставшийся в одиночестве, подходил по очереди к образовавшимся группкам, пытаясь вступить в разговор. Рядом с Пашей плюхнулся Юра и пожал ему руку.

— Слышал, ты в Германию сваливаешь?

— Да кто это все выдумал-то? — недовольно буркнул Паша, — В Германию уезжает моя мама со своим новым мужем дядей Билли.

— А ты?

— На чёрта я им там сдался? Так и от семейного счастья ничего не останется. Я остаюсь тут, московскую квартиру караулить.

— Круто! Значит, тебе квартира остается? Можно замутить что-нибудь!

— Ну да…

Устроить вечеринку было неплохо, конечно. Но у него были совсем другие планы — предложить переехать к себе жить Ане. В конце концов, они уже взрослые, не школьники какие-нибудь. Вот, сегодня вечером они встретятся, и он ей скажет, что…

— Паш, ты меня не слышишь, что ли?

— Слышу, слышу. Вечеринка и всё такое. Давай, побежал я. И так из графика выбился.

Подхватив свою тяжелую сумку, Паша вышел на улицу.

Паша был «дистрибьютором». Ну, как — дистрибьютором… В общем-то, просто курьером. Небольшая фирма, в которой он работал, состояла из двух человек — самого Паши и его одноклассника Костика, который и владел основными средствами производства: несколькими видеомагнитофонами и компьютером в корпусе full tower. Техника, под руководством Костика, денно и нощно штамповала копии зарубежных блокбастеров, а Паша, как неутомимый муравей, развозил результаты их трудов по киоскам с видеопродукцией восточной части города. Все началось в один самый обычный день, когда Костик, запихивая кассету в видак, привезенный некогда отцом из загранкомандировки, задумчиво произнес:

— Паша, а почему кто-то другой штампует эти кассеты, даже не задумываясь об их качестве? Почему не мы? Что мешает нам заняться этим бизнесом?

Получилось не сразу, но взяв напрокат у одноклассника второй видак (Типа, Терминатора переписать…), они записали первые несколько кассет. Потом прослышавший об их деле одноклассник стал требовать деньги «за аренду техники», но они уже смогли поднатужиться и купить еще один видеомагнитофон. А там уже стало проще, тем более, что следивший за прогрессом Костик вовремя заинтересовался набиравшим силу форматом CD, а с недавних пор и совсем крутым DVD. Теперь все это уже крутилось в негласно арендованной полуподвальной комнатке, с которой начинался и заканчивался Пашин день. А Костик сидел там почти безвылазно, отлучаясь лишь за новыми фильмами.

Вот и сейчас Паша перебежал треугольник трамвайных путей Семеновской площади, приближаясь к очередному островку торговых палаток. Нужная ему находилась посередине, отличаясь некоторой вольностью обращения с русским языком в названиях товара. Кто там сегодня, Ашот или Карен? Ашот, вон его круглая голова с улыбкой до ушей из двери выглядывает.

— А, Паша — джан! Порнущку привез? Ха-ха-ха…

Эта фраза, которой он приветствовал Пашу всякий раз, не надоедала ему никогда. А может быть, он другой просто придумать не мог.

— На, принимай! — пожав плотную волосатую руку, Паша вытащил из сумки полагающуюся на эту точку стопку кассет и дисков.

— Щто привез? Хм… «Том и Джерри — Коматозники». Вах… «Адская дыра»… А, все-таки порнущка, да?

Ашот расхохотался, а потом, взяв Пашу за локоть, отвел его чуть в сторону.

— Слушай, тут про тебя люди спрашивали… Очень опасные люди… У тебя с «крышей» все хорошо, да?

Акцент из его речи вдруг полностью исчез.

— Все нормально, не течёт.

Паша постарался высвободиться из зажима и чуть отступил в сторону.

— Ну, я тебе сказал. Будь осторожен, да?

Ашот отсчитал ему деньги, ушел обратно в киоск, и его лицо приняло снова беззаботно-улыбчивое выражение.

«Да что за напасть такая, все же нормально было…»

На тот момент он еще не знал, насколько часто ему придется повторять эту фразу в ближайшие дни.

Аня, такая красивая, такая стройная в этом черно-красном плаще. При встречах с нею Паша никогда не снимал очки, любуясь ею, стараясь сохранить до следующего свидания малейшие черточки ее образа. Они учились вместе с первого класса, сперва дружили, а потом пришло первое настоящее чувство. Порой Паше казалось, что по какому-то удивительному везению ему посчастливилось найти ту свою единственную, которая понимает его с полуслова, которая живет тем же, что и он.

Они сидели на скамейке в парке Прямикова, а вокруг тихо шелестела листва старых тополей.

— Нам надо на какое-то время расстаться и все обдумать. — Аня аккуратно высвободила свою узкую ладонь из его пальцев.

— Что??? — Паше показалось, что на него рухнуло небо, — Почему?

— Потому, что наши отношения зашли в тупик.

Девушка пожала плечами и вздохнула, глядя куда-то вдаль.

— Но я же тебя люблю?

— Ты совершенно меня не слышишь. И не хочешь ни о чем думать. Мы с тобой уже взрослые, Паша. А что у тебя есть? Видеокассеты? Или трамваи твои, о которых ты готов говорить бесконечно? Этого мало, Паша. Ты ведь даже в институт поступить не смог. Какое у тебя будущее?

Ну, это было уже просто нечестно! К поступлению в МИИТ он готовился, и еще как! Кто же виноват, что от волнения он выронил очки, и они переломились пополам? Он был точно уверен, прижимая их остатки к лицу, что прочитал задачу правильно. Оказалось, что нет…

— Ну, и о чем ты сейчас думаешь? Впрочем, не отвечай, а то наговорим друг другу лишнего.

Она прикрыла ему теплой ладонью рот, и вдруг поцеловала его в щеку. А потом встала со скамейки.

— Ты хороший. Паша, и у тебя всё ещё получится. Прощай.

— Но ты… Не уходи! Или… Возвращайся, если сможешь…

Паша вскочил, с мольбой глядя на девушку.

— «Я трамвай последний буду ждать»? Эх, Паша-Паша…

Аня кивнула каким-то своим мыслям и, не оборачиваясь, ушла.

Паша стоял, беззвучно открывая и закрывая рот, совершенно растерянный. Потом махнул рукой, и пошел прочь. Сделав несколько шагов, он вспомнил про сумку и вернулся за ней. Посмотрел еще раз на опустевшую скамейку и содрогнулся от нахлынувшего чувства утраты. Еще ни разу в жизни женщина не предлагала ему «расстаться на некоторое время», но уже понимал, что на самом деле это означает «навсегда».

Окошко в полуподвале светилось уютным огоньком в ночи, следовательно, Костик все еще был на месте. Паша спустился по старым истертым ступеням и постучал в обитую жестью коричневую дверь.

— Кто там? А, это ты…

Костик выглядел как-то не очень. Молча, он взял у Паши сумку, заглянул внутрь и отставил в сторону. Паша сунул ему листок, где были записаны заказы из киосков. Костик покивал, читая список и пошел вдоль стеллажа, выуживая мастер-кассеты.

— Как дела? — спросил он, наконец.

— Как обычно. Ашот на порнушку намекает.

— Да пошел он… — с порнографией осторожный Костик связываться не хотел принципиально, — А мрачный ты такой почему?

— Анька от меня ушла.

— Понятно. В смысле — не расстраивайся, девок много.

«А Анька — одна», — хотел было сказать Паша, но вместо этого спросил:

— А у тебя тут что случилось?

— Да… «Черные» опять приезжали. Спрашивали, на кого работаю.

— Ты Алёше сказал?

Алёшей звали крышевавшего их рэкетира. Причем, это было прозвище, а звали его чуть ли не Геннадием. Костик как-то называл имя, но Паша уверен не был.

— С ним, знаешь ли, как с Сатаной договариваться. Вроде и выполнит всё, о чем просили, только станет почему-то гораздо хуже, чем было. Да скажу я ему, скажу. Иди, отдыхай. А я запишу всё, что заказали, и тоже пойду.

— Ага…

Вышедший на улицу Паша с омерзением оглядел окружающий пейзаж, полностью соответствующий его настроению и отправился домой. Мутное небо с какими-то кляксами на нем, грязный тротуар, с которого бомж собирает пустые бутылки, равнодушные окна домов. Старая грязная машина, в которой сидит какой-то утырок и слушает свой шансон…

«Пустые споры, слов туман,

Дворцы и норы, свет и тьма,

И облегченье лишь в одном —

Стоять до смерти на своем,

Ненужный хлам с души стряхнуть,

И старый страх прогнать из глаз.

Из темноты на свет шагнуть.

Как в первый раз».

Паша так удивился, что даже достал очки, чтобы рассмотреть водителя. А тот уже открыл дверь и вылез на улицу.

— Привет. Тебя вроде Павлом зовут? Я не путаю?

— Привет. — Паша кивнул собеседнику, — Не путаешь.

Стоявший перед ним парень учился на пару классов старше и был смутно знаком. Как же его звали? Филя? Филиппок?

— Фил. Зови меня Фил. — Парень чуть заметно усмехнулся.

— Не ожидал услышать «Воскресение», — объяснил свой интерес Паша, — Да и тебя что-то давно не видел.

— В армии был, только весной дембельнулся. А ты? А, ну да… — он обратил внимание на Пашины очки.

— Ага. Астигматизм, без них только общие очертания вижу. Ну, и как там в армии?

— Армейка как армейка, что там может быть такого особенного? Служил, как все, в автобате грузовик водил.

— А сейчас на легковую перешел? — Паша кивнул на старую «четверку», цвет которой при свете фонарей определить было нереально.

— Да, купил убитую. Движок перебрал, ездит пока. Вожу на ней мороженое с хладокомбината мелким оптом.

— А я — видео по киоскам развожу. Можно сказать, розницей.

— Точно, мне же про тебя Шурик рассказывал. Но он ещё вроде говорил, что ты в Германию то ли уже уехал, то ли собираешься уезжать.

— Вот же Шурик трепло… Не еду я никуда. Тут остаюсь.

— Ну, извини, если не так сказал.

— Да ладно… Мать вышла замуж за немца, вместе с ним и уезжает. А я этому Билли там — зачем?

— Теперь понял. Не понял только, почему Билли, а не Вилли, если он немец.

— Потому, что он Бюлент Йылмаз. Немецкий гражданин турецкого происхождения.

— Не любите вы друг друга, как я вижу! — усмехнулся Фил.

— А с чего любить-то? Я же не «прекрасная Лейла».

— Твою маму разве Лейла зовут?

— Мою маму зовут Ольга Петровна. Но теперь она Лейла.

— Вот оно, как бывает…

— Ага. А я — ПашА когда он в настроении и «кляйне Шланге», когда нет, то есть — змееныш. В основном — второе. Извини, Фил. День тяжелый был. Пойду я уже.

— Да все нормально, увидимся.

Паша отправился к своему дому. А Фил запер дверь «четверки» и задумался. Не просто так прошла для Фила армия, оставила один след. И был это внутренний голос, который неожиданно появлялся в ключевые моменты жизни и произносил одну-две фразы, но всегда в точку. Фил называл его Сержантом за определенное сходство с реальным человеком и никогда никому о нем не рассказывал. Но что означали слова «этот парень в опасности, присмотри за ним», так и осталось непонятным.