Изменить будущее

Михаил Васильевич Шелест, 2023

Многие сейчас задумываются, можно ли было не доводить СССР до развала, безболезненно перейти на новые рельсы социалистического, а не капиталистического хозяйствования. Автор книги тоже задумывался над этими вопросами и вдруг вернулся в 1976 год в своё юношеское тело. Новую жизнь главный герой решил прожить так же, как и старую, но попытаться изменить будущее и не допустить развала СССР. Кое-что у него получилось.Все события и персонажи, кроме главного героя, вымышлены автором. Совпадения случайны.

Глава 6.

Получалось, что всё, что давал мне отец пригодилось мне в жизни. Или могло пригодиться, если бы я его послушал. Но я сопротивлялся отцовской настойчивости, переходившей в прессинг и к девятому классу у нас сложились натянутые отношения. Я становился взрослым и начал «быковать».

Отец был эмоциональным и, вероятно, сильно переживал, что у нас не клеятся отношения, и, вполне вероятно, из-за этого ушёл из жизни гораздо раньше. От лимфолейкоза — рака крови. Он, конечно работал на вредных производствах и попадал под различные облучения, но не все сварщики и радиомеханики умирают от рака крови.

Раз уж я оказался здесь и сейчас, я должен был попытаться повлиять и на это. Правда, крови я ему уже свернул не мало. А гормоны кипятили кровь и выносили мозг, мешая быть разумным человеком. Как сложно жить, подумал я и усмехнулся. Фигня, прорвёмся.

К окончанию девятого класса я вошёл в учебный ритм и школьную жизнь. Для лентяев и замкнутых на себя, каким я был раньше, она проходила незаметно. Для остальных школа давала много. Только кружков и факультативов я насчитал двенадцать.

На мне «висела» классная стенгазета, но с ней я стал справляться намного быстрее и грамотнее. И на 23-го февраля, и на 8-е марта, и на майские праздники газеты получились красочные и информативные.

Не мудрствуя я копировал рисунок и заголовок с открыток, а текст печатал на японской портативной пишущей машинке «Brother», подаренной маме дядей Геной, работавшим в Приморском морском пароходстве.

Раньше я пытался оригинальничать, и получалась полная «Ж». С содроганием вспоминал всю жизнь стенгазету, нарисованную к восьмому марта. Почему-то я решил, что если срисовать некоторые картинки из книг карикатуриста Херлуфа Битструпа и приклеить к ним фото одноклассниц, то будет и весело, и не так, как у всех.

После этой газеты девчонки со мной не разговаривали до окончания девятого класса, а некоторые и больше. Но я искренне не хотел их обидеть. А папа лишь посмеивался, и я не помню, чтобы он меня отговаривал. Тоже непонятно, хорошо это или плохо?

В этот раз газеты выходили, как у нормального советского художника-оформителя. Я много почерпнул у них в своё время, захаживая к знакомым в мастерскую с бутылкой крепенького. Раньше у меня особо не получались заголовки. Сейчас я просто «сносил» по клеточкам на ватман надпись с открытки. И не надо ничего выдумывать.

Папа, увидев газету к «Дню Советской Армии и Военно-Морского Флота» удивленно хмыкнул и развёл руками.

— Я бы так не смог, — сказал он.

Он хорошо рисовал, но, как и я, не дружил с красками. Масляными в юности писал, и даже его картина сохранилась. Она висела на стене в доме его сестры в деревне. По этой причине помочь мне с газетами не мог. Как-то даже, видя, что я запорол корявой надписью уже готовую газету к новому году, он позвал мужа тетки Галины и он нарисовал мне прекрасного деда мороза и сделал отличный заголовок.

— Чего ты берёшься за стенгазеты?! — Часто говорил он. — Ты не умеешь рисовать.

Он был частично прав. Карандашом я рисовал неплохо, даже как-то на уроке в восьмом классе срисовал бумажные рубль и трёшку. Очень похоже получилось… Но ни нормальной графикой, ни техникой акварели, гуаши я не обладал. Я не учился у профессионалов, а пытался многое постичь самостоятельно. Это, конечно, было интересно, но контрпродуктивно.

Разговоры со специалистами за рюмкой давали мне гораздо больше. Очень важно знание нюансов профессии, получаемых только практикой и приходящих с опытом. Теоретика видно сразу. Полученной от профессионалов информации мне хватало на формирование «короткой легенды» или первичный подход к интересуемому объекту.

Перед летними каникулами мы ушли в «разведывательный рейд». Это был простой турпоход, но правильно организованный и мотивированный. Опять же через райком партии я «пробил» разрешение на проход группы от бухты Тихой до Горностаевского полигона.

— Там везде запретные зоны, товарищ секретарь райкома. Там плакаты везде: «Стой! Стреляю!». Та колючка, опять же. Контрольные полосы.

— Вот и пусть ваши бойцы охранения задержат группу, только не в начале маршрута, а уже у полигона.

Павел Николаевич довольно морщился под лучами обеденного солнца, падающего сквозь щели тяжёлых штор кабинета первого секретаря.

Виктор Павлович Ломакин возбуждённо прохаживался по кабинету. Начальник приморского ГРУ Николай Васильевич, он так представился, хмурился.

— Ну зачем мы… Виктор Павлович! У бойцов боевые патроны. Не дай бог что…

— Что значит: «Не дай бог, что?» — Удивился первый секретарь крайкома КПСС. — Они у вас советские солдаты, или где? Поставьте по маршруту своих спецов.

— Делать им больше нечего, — буркнул ГРУушник. — Думаете у меня их…

Он глянул на меня и замолчал.

— Разрешите, Виктор Павлович? — Спросил я, подняв руку, и, увидев кивок, продолжил. — Мы так рассчитали маршрут, что войдём в запретную зону только на последнем этапе, у полигона. А можем и не входить. Обозначим флажками проход и всё.

Грушник хмуро посмотрел на меня и хмыкнул.

— Рассчитали маршрут они… Каким образом? Это надо ножками протопать… Да и не всё то что открыто — открыто, а сигналов не поступало.

— Мы рассчитали. С нами же будет ваш наблюдатель? Ну вот и всё… — Закончил я, увидев кивок. — Это же у нас просто поход.

Я пожал плечами.

— Вот видите, Николай Васильевич. Просто поход.

— По местам боевой и трудовой славы, млять.

— Товарищ полковник, — укоризненно протянул Ломакин.

— Извините, товарищ первый… Да где я им наблюдателя найду? — Вспылил он.

— А вы из Халулая кого-нибудь…

— Чего?! — Выпялился на меня грушник. — Какого халулая?

— Спецназа ТОФ, — проговорил я «наивно».

— Как-к-кого спецназа ТОФ? — Подавился он и закашлялся.

— В Джигите который… На русском.

Павел Николаевич тихо засмеялся, а Ломакин громко, чуть согнувшись и уперев ладони в колени.

— О-хо-хо, о-хо-хо! Вот уел он вас, разведчиков-контрразведчиков.

— Ты откуда знаешь про это?! — Воскликнул полковник.

— Пацаны говорили. В школе.

— Пацаны… В школе! А-ха-ха! — Продолжал смеяться начальник крайкома.

Полковник посмотрел на Ломакина и с тоской произнёс:

— Да как же я кого-нибудь из них дам?! Они же… Законспирированы…

— А-а-а! Не могу больше! — Чуть не плакал Виктор Павлович. — Идите все…

Все встали и уже на выходе я услышал смеющийся голос секретаря райкома:

— Вас можно-то одного оставить, Виктор Павлович?

Ломакин закашлялся и замахал на Чернышова руками.

Бежали мы ровно, перерывами переходя на шаг. Маршрут я, действительно выбрал аховый. За три дня можно и в хабаровский край уйти, при желании. Но мы без транспорта, на своих двоих, однако километров двадцать планировали делать.

Я раздал командирам групп кроки, и наблюдатель насторожился.

— А что это… Они другими маршрутами пойдут? Так не договаривались…

— Пойдём караваном, но у каждой группы привал будет в своём месте и в своё время. И закладки у всех разные. Соревнование вроде… Кто больше соберёт вымпелов? Но на контрольных точках все собираются в контрольное время. Если кто потеряется на каком-то этапе, мы идём искать.

— Кто не спрятался, я не виноват, — пробурчал майор. Имени его мы не знали. — Хороший у вас камуфляж. Где взяли?

— Сшили, — просто сказал я. — Все готовы? Первый — пошёл!

Мы крутились по сопкам и распадкам, собирая вымпелы и клещей. Костюм «работал» отлично и насекомые собирались в манжетах на ногах, руках, поясе. Мошка и капельки тумана собирались на сетке накомарника капюшона. Жарко не было. Наступало сырое приморское лето. Но брезентуха, она и есть брезентуха, и потели мы изрядно. Тепло выходило через те же манжеты, в которых я вставил сетчатые «окошки». Костюм работал.

С обувью мы тоже немного «помутили», нашив на кеды двадцатисантиметровые брезентовые «краги» и намотав на них обмотки. Чтобы обувь держала голеностоп. Так мы делали, наращивая обычные коньки кожей и войлоком.

Этим СССР и был хорош, на мой взгляд. Хочешь лучше — сделай сам. Ии мы делали. Делали клюшки с гнутым пером, оклеенным стеклотканью с эпокситной смолой, шили спортивную форму. Я сшил себе сам свои первые самбовки из дермантина. Не было страха ни перед какими преградами. Папа с дядькой домик на даче сложили из спиленных на участке лип за одну зиму, распустив их на горбыли и доски. Вот такой был советский человек. Человек труда.

— Не плохо двигаешься, — похвалил наблюдатель на первом привале, сделанном нами через три часа.

— Ритм и график, — выдохнул я. — Плюс дыхательные техники.

— Остальным-то похуже, — саркастически ухмыльнулся майор. Он чувствовал себя прекрасно.

— Другие — салаги ещё, — выдохнул я.

— А ты, значит, не салага? — Хмыкнул майор. — Вы же одногодки?

Я кивнул.

— Я много бегаю. И этот маршрут прошёл три раза, пока высчитал режим… Для них. Это же для тренировки, а не чтоб забебать.

Майор тихо заржал.

— Силён…

— А то…

Я поднабрался, потому что иногда отходил от своей группы и проверял идущих параллельно.

— Извини, майор… Вздремну пять сек… Ткнёшь в бок через двадцать минут — сказал я и уснул, услышав:

— Не могу. Я наблюдатель.

— Да и хрен…

Дальше долго шли шагом, потом снова бежали, шли, бежали. В точку ночёвки вышли чуть раньше времени. Все пять групп отозвались на контрольный крик удода, согласно регламенту: первая один раз, вторая два… Шли пятью девятками. Каждая группа двигалась двумя ромбами с двумя пулемётчиками в ближайших вершинах, то есть — в центре группы.

Я, по сути, тоже был наблюдатель и контролёр. Командиры групп выполняли поставленные задачи: находили и вскрывали закладки, руководили организацией отдыха, я наблюдал, тоже не имея возможности подсказать и помочь.

Чуть передохнув, я пробежался по группам и убедился, что всё идёт штатно: костры заглублены, дымы ползут по стволам деревьев и расходятся по кронам, отхожие места оборудованы правильно.

С отхожими местами имел место конфликт. Когда пацаны узнали, что придётся забирать с собой своё дерьмо, все отказались участвовать в рейде. Но я разозлил их специально, чтобы они не бухтели по другому поводу. Когда я сказал: «Ну, так и быть, оставим», все спокойно согласились со всем остальным. А «рогаток» в условиях рейда хватало.

Ночевали нормально. У каждого имелись: индивидуальный спальный мешок, сшитый из водонепроницаемого брезента и пенопластовый, сворачиваемый гармошкой, коврик. И то, и то было сделано мальчишками своими руками.

Утро удалось. Пошёл мелкий дождик, и никто не хотел вылезать из спальных мешков. Посмотрев, как командир распихивает бойцов», я убежал проверить другие группы. Везде было примерно одно и то же. Увидев меня, командиры работали ногами активнее, а бойцы мычали что-то сонное. Я же подходил к каждому командиру и говорил, что остальные группы уже выдвинулись.

После этого разведгруппа собиралась почти мгновенно, предварительно уничтожив следы пребывания.

Первую группу я нагнал километрах в трёх и похвалил командира. Тот молча махнул рукой, засовывая себе пальцы под рёбра и резко отпуская.

«Ага, снимает спазм, молодец», — подумал я.

Сегодня мы должны войти на территорию полигона. Ничего там секретного не было, как, собственно и охраны, но сегодня, полагаю, поставят секреты специально под нас.

Мы заходили в лоб, отрабатывая «скрытое пересечение автомагистрали вблизи населённого пункта в светлое время суток».

Когда четвёртая группа пересекла автомагистраль, и мы двинулись вперёд, майор спросил:

— А пятую ждать не будем?

— Пятую? — Переспросил я. — Пятая уже там.

— Где там? — Насторожился майор.

— Пятая расчистила проход и прикрывает нас. Видишь, флажки висят? И останется прикрывать отход.

— В смысле, зачистила?

— Расчистила.

— Покуй. Там мои бойцы. Двое. Где они?

— Хрен их знает. Спят, наверное.

— Там… Мои… Бойцы.

— Ты же их не менял два дня, майор. Вот и…

— Млять!

Майор рванул в кусты и заорал:

— Сука, сержант, какого…? — И наступила тишина.

— Что ж ты так орёшь-то, — сказал Филиппак с позывным Филипок, выходя из тех же кустов с обездвиженным майором.

Полгода я заставлял пацанов отрабатывать один единственный приём: уход от прямого удара с заходом противнику за спину и переходом на удушение, или перелом шеи.

— Тихо, майор, — сказал я. — Чего ты шумишь? Не по правилам это.

Майор развёл руки и, зацепив левой рукой Филипка за ногу, оказался на нём верхом.

Я упёрся дулом автомата ему в спину и сказал:

— Пах-пах. Ты убит.

Майор весело огрызнулся.

— Вам нельзя шуметь. Вы проиграли.

— Я пошутил. У меня нет патронов, — сказал я и ударил его ребром ладони по сонной артерии.

Каждая группа выполнила свою боевую задачу: вторая — прошла до объекта, обозначенного на кроках буквами «МЖ», третья — заминировала его, и пошла на выход, четвёртая прикрывала отход, второй и третьей. Работали слаженно, «лесенкой».

Проходя мимо майора, я искренне посочувствовал:

— Извини, майор, но ты первый нарушил правила. Долго теперь тебе не быть полковником. Извини.

Майор перетирал зубами палочку.

— Так, уходите по второму маршруту. Автоматы к вас деревянные, за диверсантов не примут. Я останусь, проконтролирую этих.

Все командиры кивнули и скрылись в кустах.