Канин-Шойна. Воспоминания

Михаил Васильевич Гудаев, 2018

Уважаемый читатель! Это книга моих воспоминаний о жизни в Заполярье, на севере полуострова Канин, в 50 – 80 годах прошедшего столетия. В этом суровом крае, на берегу Белого моря, и как многие называют это место, северной пустыне, прошли моё детство и юность. Незабываемые впечатления на всю жизнь оставили: шум моря, всплеск волн о берег, свист "пронизывающего до косточек" ветра зимой и "бьющего" тебя в лицо песком и дождём летом, красота морских простор, тундра с многочисленными озерами и ручьями, стаи перелётных птиц весной и осенью, полярный день с незаходящим круглосуточно солнцем.

Первая поездка из Шойны в Мезень

Прошло семь лет нашей безвыездной жизни в далёкой заполярной Шойне. В октябре 1949 года в Мезенской больнице умирает отец, вернувшийся с войны больным. Мать не может выехать на похороны из-за отсутствия транспорта. Отца хоронят родственники, проживающие в те годы в Мезени. Только летом 1956 года матери удается вылететь на самолёте в Мезень на могилу отца. Берёт с собой она и меня.

Остановились в Малой Слободе у материного брата Антона. Домик стоял недалеко от аэропорта в крайнем ряду к реке, как говорят “на угоре”, Набережная 39. Вдоль всего этого крайнего ряда домов и до аэропорта были настланы мосточки. На самом краю угора, в нескольких метрах от дома, стояла скамеечка. Помню, что любил сидеть на этой скамейке и любоваться окружающим миром. Внизу, чуть вдали от угора, река. За рекой рабочий посёлок Каменка со своими далеко заметными трубами. Ну и совсем рядом взлетно-посадочная полоса аэродрома с поднимающимися и садящимися самолётами.

Семья у Антона Мироновича была тоже большая пять дочерей и сын. Дом, в котором они жили, как мне рассказывали, был в своё время перевезён ещё из Койды, так называемый мироновский дом. Дом был старый, уже отслуживший своё. Антон Миронович с сыном Кимом в тот год уже начинали строить рядом новый дом. Уложенный рядом штабель очищенных от кожуры брёвен был тому подтверждением. После той поездки мне долгие годы не приходилось больше бывать в Мезени. Как шло строительство, и куда делся старый дом, я не знаю. Только когда в середине шестидесятых годов я вновь, проездом в Архангельск, побывал у них, жили они уже в новом доме.

В том новом доме Антон Миронович с женой Ульяной Никоноровной вырастили всех своих детей, да и сами жили, пока не умерли. Понимаю сейчас, что в 1956 году мне посчастливилось повидать ещё дом моего прадеда Мирона Прокопьевича, дом в котором в Койде выросла моя мать Нина Мироновна. Жили мы у дяди Антона совсем немного, но воспоминания остались. Это был большой бревенчатый дом. Помню, что были сени, которые занимали довольно большую часть здания. В сенях была скамейка, бочка под воду и ещё много другого. Помню воду, приносили девчонки в ушате с коромыслом, дочери дяди Антона. Я ещё удивлялся: “Как же у них силы то хватает?” Но в ответ они только улыбались. Видать для них это было привычным делом. Сам ушат из дерева был уже тяжёлым, а тут ещё он был заполнен до краёв водой.

Шойна, откуда мы прилетели с матерью в Мезень, расположена километров на двести севернее. В те годы жизнь там по-настоящему кипела. Это был большой рыбацкий посёлок с многочисленными рыболовецкими судами, причалами. В Малой Слободе же жизнь, как мне показалось, была какой-то спокойной, размеренной, даже скучноватой. Малая Слобода чем-то мне напоминала деревню, показанную в фильме “Солдат Иван Бровкин”. В жилой комнате стояла огромная русская печь. Помню, что спал на полатях этой печи.

Мне рассказывала мать тогда, что спать на них было полезно для здоровья. Проведённая ночь на полатях помогала избавиться от всяких простудных заболеваний. У нас в Шойне таких печей не было. Зимы были холодные, сильные северо-западные ветра выдували за ночь всё тепло из комнаты. Накрывали на себя во время сна всё, что было можно. А тут такая лафа. Теплые камни все косточки за ночь прогревали.

Для того чтобы найти могилку отца нам предстояло сходить к родственникам отца в Большую Слободу. Там после войны жил брат отца Евгений, тоже фронтовик, кавалер трёх орденов, которого уже к нашему приезду в живых, к сожалению, не было, но жила его жена Анисья. Она-то нам и показала место, где был похоронен мой отец.

Похоже, нас с матерью кто-то сопровождал из родственников, не помню уже кто, так как сами мы найти квартиру, где жила Анисья Гудаева, не могли, просто не знали. Дорога шла по мосточкам до конца Малой Слободы, затем пустырь, кладбище и наконец, Большая Слобода. Пока шли по пустырю вдоль кладбища и переходили небольшой мостик наслушался от матери страшных рассказов про разбойников, которые нападали в старые времена на прохожих и грабили их, про волков которые охотились за зазевавшимися или пьяными людьми. На кладбище насмотрелся на огромные мраморные памятники, где часто фигурировала фамилия Окладниковых.

Были какие-то странные ощущения, как будто ты чувствуешь то прошедшее время, в которое жили эти умершие уже люди. Всё-таки детская натура более чувствительна. Прошло столько лет, а я до сих пор ощущаю какой-то трепет в душе и волнение от увиденного тогда. Были мысли, что ты встретился с прошлым, в котором ты не жил, но жили твои предки, каждый из которых оставил свой след на этой земле. Тетя Анисья жила в Большой Слободе в квартире двухэтажного дома не одна, а вдвоём со своей матерью. В тот же день мы сходили с ней на кладбище. Анисья показала нам вначале место, где был похоронен её муж Евгений Васильевич Гудаев, а затем, и могилу моего отца.

Небольшой холмик и брусок квадратной формы высотой с метр. Помню, что нацарапали мы на том бруске фамилию и имя отца. Кладбище уже в то время было в Мезени огромным. Найти самим могилу отца в последующих поездках мы так и не смогли. Анисья с матерью вскоре переехали из Мезени в другой город, к дочери. Живым я видел отца один раз, когда он приезжал в Шойну в перерыве между больницами. Но не было мне тогда и трёх лет.