Катапс

Михаил Алексанянц, 2015

Этот сборник – скорее антисборник. На первый взгляд рассказы не имеют между собой ничего общего. От антиутопии – к реализму, от поэзии – к прозе, от любовной лирики – к эссе. В каждом рассказе мы попадаем в свою вселенную со своими правилами игры и атмосферой. И только дочитав книгу до конца, понимаешь, что все едино. Одна критически важная для нас, сегодняшних, мысль насквозь пронизывает все рассказы. Но ее не выразить парой фраз. Пожалуй, кратчайший способ выразить ее – эта книга.

Катапс

Я сидел и стоял. В смысле: сидел в машине, а стоял в пробке. Я тогда работал менеджером по продажам фальшивых лекарств бабушкам по телефону за сорок тысяч баночка в бизнес-центре Плаза, что на Красносельской. Водил я Фордфокус и вот на нем выехал с парковочки и встал. Впереди была эстакада, а чуть дальше — Сокольническая высотка бизнес-класса с бассейнами на крыше, видовыми квартирами с окнами в пол и пентхаусами с персональными лифтами на последних этажах. Еще лет пять — и можно прикупить там квартирку в ипотеку.

Вечерний боковой свет делал здания оранжевыми, как в той песне, а небо ванильным, как в том фильме.

Но этот выхлопной газ, но эти грузовики, но эти резкие и всегда неожиданные, хоть и постоянные, взвизгивания сигналов соседних машин, но эта жара, но этот непомогающий кондиционер, потом-таки помогший, но заморозивший меня. И никуда не пробиться. И никуда не добраться. Как я это ненавижу. Сколько раз в порыве я этому городу желал сгореть в адском пламени. Потом, конечно, раскаивался, вспоминая сколько чудесных людей здесь живет, особенно пенсионеров, — это только тех, что я знаю. А скольких чудесных людей я не знаю? А зря. А знал бы, квартирка ближе бы была, моя квартирушка, хотя бы однушечка, пусть даже с видом на выхлопные газы дорожные, зато поближе куда-нибудь к пентхаусу, может, под ним прямо, авось встретишь в лифте Человека: «Как ваше не хочу?», посмеетесь, а там и дальше до чего дойдет, а если дамочкой окажется с ножками, как эта в Лексусе рядом? А, ну да, у них же отдельный лифт, забыл… А эта в Лексусе небось туда и едет, сучка с надутыми губами. Она поймала мой взгляд снизу (лексус — джип) и презрительно отвернулась, как будто попробовала лимона, и у нее вскочила оскомина.

И вот. Раскаивался. Но в следующей пробке опять я срывался. Никуда не пробиться, никуда не сорваться. Ненавижу этот город. Ну, это я уже рассказывал.

И тут мои саморефлексирующиеся, как говорится (психологами), вернее раньше говорилось (психологами), мысли прервались. Я увидел сквозь лобовое стекло второе солнце.

Аж шею свело. Но это действительно: в небе что-то ярко светилось, так же ярко, как солнце, даже, может ярче, чем солнце, ну, или почти так же ярко, как солнце. Я пригляделся. У второго солнца был малозаметный, то пропадающий, то сызнова возникающий — такой, в желтых тычинках — хвост.

Что? Комета? Так близко? Я не мог уверовать в свои глаза. Я, было, включил радио, чтобы послушать, не говорят ли чего про нее по нему. И тут она посинела, потом стала фиолетовой, потом стала красной, потом стала желтой, потом стала зеленой. Потом, будучи уже опять белой, сорвалась со своего места на небе и резко упала вниз, на Землю. И воткнулась прямо в мою блестящую стеклянную Сокольническую высотку.

У меня только успела смекнуться мысль: «Выскакивай из своего Фордфокуса!!» Но я ничего не успел. Взрывная волна за долю секунды дошла до меня.

Вот что я увидел.

Это было последнее, что я увидел — в общепринятом смысле слова «увидел». После этого я, конечно, тоже много чего видел, но уже не теми глазами.

Высотка крошится на маленькие блестящие кусочки и сдувается вбок, как пыль одуванчика. Вместе с ней выкорчевывается дорога вместе с насыпью и превращается в асфальтовые огрызки, которые тоже улетают в сторону. Следующей срывается с устоев эстакада, которая уже ближе ко мне. У нее — та же участь: уже в воздухе, летя, она атомизируется в пыль вместе с машинами, которые были на ней. И вот дошло дело до меня. Сиденье вырывает у меня из-под задницы вместе со всей машиной. Я ловлю взглядом один кадр: машина надо мной висит в воздухе, ее корежит, выкручивает винтом, рвет. В последний момент успеваю заметить, что руль уже торчит где-то снаружи этого металлического месива, как круглая дверная ручка, прикрученная к куче дерьма, и следующий момент — ее уже нет, тоже — в пыль, которую унес ветер.

Я стою на земле с задранной вверх головой и вижу, как расчищается небо от всей этой пыли и становится чистым-чистым-чистым и таким синим, что в глазах режет. Такое синее небо я видел только раз в детстве, после того как отчим, после того как я вышел из больницы, после того как он наказал меня, купил мне билет на самолет. И то не такое. Я посмотрел вниз, на ноги. А они — босые и стоят не на асфальте, а на зеленеющих прозрачных на свету травинках. А на месте той высотки не котлован изуродованных коммуникаций, как полагалось бы, а нетронутый густой лес круглыми вязаными шапочками.

Конец ознакомительного фрагмента.