Симфония до-мажор. Роман

Мирраслава Тихоновская

Роман «Симфония до-мажор» – это симфония Жизни, Дух времени. В нём переплелись вечные темы: борьба добра и зла, война и мир, любовь и смерть. Здесь история и мифология, психология и мистика. Это течение времени, объединяющее судьбу главного героя с огромным количеством людей и чередой событий, происходящих в эпоху перемен, когда летопись страны пишется каждый день, не оставив никого в стороне. Оказавшись волею судьбы в эпицентре исторических событий, он взрослеет и мужает на глазах читателя.

Часть I

Пролог. Миф

«Блажен Земной Шар, когда он блестит на мизинце моей руки»

Велимир Хлебников

Могло показаться, что работы на ЗЕТА-3¹длятся целую вечность. Группа планетологов-настройщиков, прибывшая в сектор, изучив физические условия и сделав анализ более пятидесяти тысяч параметров, приступила к балансировке констант системы самонастройки, которая должна была автономно удерживать ЗЕТА-3 в пределах, пригодных для естественной жизни. Обустраивать же бескрайние пространства обители жизни, внося красоту и гармонию, управлять стихиями, растить благоухающие сады решили оставить на усмотрение новых хозяев планеты.

И всё же наступил момент, когда Верховный Координатор, за справедливость снискавший среди своих имя Громовержец и Всё-Держитель, поскольку, лично контролируя исследования, не упускал из поля зрения даже мелочи, признал, что голубая планета ЗЕТА-3 «дивно хороша» и готова к инициации высшей жизненной формы — Человека Совершенного. Осталось только вверить заботы об объекте избранному наместнику — и вот тогда уже весь пантеон богов сможет удалиться для дальнейшей деятельности по заселению многочисленных планет Новой Вселенной.

Он дал указание перебросить освободившихся настройщиков на другие объекты. Когда большая часть исследовательской группы уже отбыла на новый объект, один из молодых антропологов, проходящий на ЗЕТА-3 практику, решился выступить с новаторской инициативой, предложив, по сути, революционную идею. Напомнив, что все обитаемые миры заселяются в соответствии с общими схемами типовыми моделями бессменных совершенных обитателей, которые отличаются лишь типажом, он предложил для большего разнообразия антропоморфных форм, хотя бы в порядке эксперимента, заселить ЗЕТА-3 быстро изменяемым биологическим видом разумных существ.

Он обосновал это тем, что незыблемость принципов, заложенных в основы мироздания, несёт на себе печать однообразия, что, в конце концов, может скоро наскучить. Он противопоставил концепции расселения совершенного вида эволюционную теорию изменчивости, при которой род человекообразных существ должен был, пройдя долгий путь эволюции, достичь уровня совершенства. Единственным преимуществом перед животным миром для нового рода Хомо Сапиенс — Человека Разумного, в качестве движущей силы изменчивости предлагалось оставить свободу выбора.

Это была неслыханная дерзость, опрокидывающая вечные устои и притязающая на вселенский порядок. Но Главный был поражён не самим предложением, а тем, что в среде согласных с господствующей идеологией может иметь место и инакомыслие.

— Почему бы и нет? Это даже интересно. Что мы теряем? — спросил Всё-Держитель, улыбаясь в усы. — В крайнем случае, свернём проект, а их сотрём с лица ЗЕТА-3. Потопами, например. Ну, придумаем что-нибудь! — Энтузиазм стажёра ему импонировал. Этот революционный вызов привносил в миропостроение дух новизны. К тому же треть научного десанта проголосовала за новый принцип и даже изъявила желание остаться на ЗЕТА-3.

По-отечески относясь к молодым исследователям, Верховный решил поддержать прогрессивную идею и дать возможность молодому реформатору проявить себя в сложнейшем эксперименте, воплотив на практике свою идею.

Создать прототип ЧЕЛОВЕКА новой формации Верховный поручил именно ему.

— Когда вы сможете представить опытные образцы на утверждение? В мире материи время скоротечно, и сроки здесь играют не последнюю роль. — Верховный знал, одному справиться с задачей будет не просто.

— Я постараюсь побыстрее.

— Будем с нетерпением ждать.

Он стоял на берегу бескрайнего моря, обуреваемый гаммой противоречивых чувств, кипевших внутри. Это было нечто сродни зависти к превосходству старших, восхищение способностью одним решением наградить, доверив столь сложный объект неоперившемуся юнцу и, взвалив на его плечи ответственность за целый мир, проучить, не унизив.

Помощи и совета ждать было неоткуда. Всем было понятно, что задача эта необъятная. Большинство надеялось, что, превратив всё в шутку, он откажется от глупой затеи и можно будет, завершив последние дела, передислоцироваться на новый объект. Но отказаться было не в его духе. Обратного хода нет.

Он зачерпнул ладонью горсть песка,

Другой — морской воды и,

Замесив, слепил фигурку человека…

Подруга его — Афина Паллада, любя в одиночестве

Побродить босиком по морскому песку

на рассвете,

Пребывая в мудрых своих размышленьях,

Увидав его издали,

Незаметно подкралась поближе.

Погружённый в глубокомысленные раздумья,

Он был сосредоточен на двух скульптурах из песка.

Она, понимая природу вещей,

Сердцем в них угадала его отраженье.

Изваяния были просты и условны, но в том,

Как держались мужчина и женщина за руки,

Было столько любви, что не снилось богам.

В них было столько трогательной нежности,

что Афина не выдержала и промолвила:

«Позволь мне поделиться с ними:

Светом моей души зажечь искру,

Вдохнуть в них жизнь и подарить надежду.

Вложить хоть малую частицу

Моей души, всего один духовный атом,

Хоть каплю жизни вечной.

Пусть крошечная та частица, духовная искра,

Их оживит и станет движителем и маяком

В их непростом пути.

Пускай послужат Богу!»

— Вот-вот! Давай сперва послушаем Его.

Верховный же, взглянув на кустарные поделки начинающего ваятеля, разразился громом. Ему они показались такими грубыми и примитивными, что, по его мнению, даже не стоило их исправлять. И тем более наделять человеческими качествами.

— Нетерпеливый ниспровергатель, что ты натворил? Ты хоть представляешь, что обрекаешь их на страдальческую жизнь? О чём ты думал, когда предлагал свой проект? Ты позволил своему эгоизму взять верх над совершенством! Гордыня ослепила тебя и лишила предвидения. Сразу же было ясно, что это опасная затея. Ты и других поставил в такое положение, когда необходимо принимать меры, не заложенные в принципах мироустройства. Справедливо было бы наказать гордеца. Но ты уже сам себя наказал. Теперь, для их же блага пробные образцы, пока не поздно, следует ликвидировать. А эксперимент прекратить.

— Поздно! Я не могу, они стали моими детьми. Я учил их ходить, я научил их говорить и полюбил их. Пусть они примитивны и дики, обделены добродетелями, но они — всё же люди!

— Я понимаю тебя. Ты вложил в них частицу своей души, и теперь больно терять её. Но ещё больнее будет смотреть, как они будут мучиться и множить свою злосчастную судьбу в своих детях. Ты сам прочувствовал: чтобы решать глобальные задачи на планетах, люди должны быть безупречными, под стать богам. Как и все духовные существа, они должны быть наделены великодушием и всеми добродетелями. Конечно же, от… них — не желая никого обидеть, он сдержался, чтобы не сказать «неотёсанных черепков», — трудно ожидать божественного совершенства! Мужайся! Иначе уже скоро ты увидишь, во что они превратят эту чудную планету, равной которой нет во Вселенной.

Но Прометей сумел спрятать своих подопечных.

Зная наперёд все уловки, на которые пойдёт благодетель человечества, Зевс пустил ситуацию на самотёк. Нагие, босые, бездомные, безоружные люди и так были обречены на верную погибель от голода и холода. А бессмертные боги, живущие в вечности, не собирались делиться светом премудрости с примитивными существами, копошащимися на земле, надменно полагая, что пройдут миллионы лет, прежде чем человек достигнет должного уровня, чтобы понять и принять хоть толику божественных знаний. Снизойдя к ничтожеству людей, предоставив им право самостоятельно совершенствоваться, они бросили их на произвол судьбы.

Прометей же обучал людей ремёслам, учил их строить дома и корабли, возделывать землю, обрабатывать металлы, шить одежду, считать, писать и читать. Он передал им колесо и гончарный круг. Стремясь устроить порядок на подшефной планете, он мечтал о том, чтобы и на ЗЕТА-3 стало так же, как в небесных сферах. Будучи членом экспедиции, он имел доступ в исследовательский центр и, получая там кое-какие сведения, подбрасывал людям крупицы знаний, чтобы, осваивая их, они росли и развивались. Так людям стали известны секреты выплавки железа.

Верховный, от которого ничего не сокрыто, видел, что в пантеоне богов нашлись ещё два сострадательных заступника, не убоявшихся кары Вседержителя. Встав на защиту человеческого рода, Афина и Гефест тоже тайком помогали людям, просвещая их.

Возмущённые несправедливостью по отношению к людям, чьё ужасающее положение было несравнимо с тем, как заботливо обеспечено всем каждое живое существо в богатейшей коллекции планеты, они понимали: чтобы выжить, людям необходим свет знаний. Конечно, они видели, что пастухам и земледельцам ещё рано осваивать сокровенные учения, не говоря уже о восприятии высшей истины, но всё же когда-то надо было начинать. Человек был знаком со стихиями, пользовался ими, но фундаментальных знаний у него не было.

Изобретательная Афина придумала, как вынести с Олимпа «огонь божественной премудрости». Манускрипт² с заархивированным планом мироустройства, записанным на папирусе, был скручен в тонкую трубочку, что позволило незаметно вынести его и передать людям. Предполагалось, что содержание свитка будет постепенно открываться людям по мере их продвижения по лестнице эволюции.

И тут терпение в верхах лопнуло.

— Давать смертным, не обладающим разумом, дары, похищенные у богов? — Вседержитель метал громы и молнии на голову Прометея. — Ты недальновиден и слишком снисходителен к своим созданиям. Придёт время, когда твои смертные вместо того, чтобы лелеять свой дом, следить за порядком на планете, изгадят её, превратив в склад отходов, отравляющих почву и воду. Вместо того чтобы смиренно взращивать свой сад и питаться его плодами, вырубят леса, дающие им кислород. Вместо того, чтобы развивать в своей душе лучшие качества, выпалывая сорняки, буйно растущие в их внутреннем мире, будут любопытствовать, как устроен мир. И дойдут до того, что станут так же, как делают глупые мартышки, очищая орех от скорлупы, расщеплять атом, ставя под угрозу само существование планеты. Станут завидовать власти богов, обвиняя их в презрении к своей беспомощности, а сами вместо того, чтобы учить совершенные математические законы, управляющие Вселенной, будут отлынивать от учёбы, игнорируя основу основ — математику. А тех немногих Учителей, посланных им в помощь, ошельмуют и казнят, объявив еретиками. Соперничая за мировое господство, накопят арсеналы, способные уничтожить ЗЕТА3 несколько раз вместо того, чтобы накормить своих голодающих, умирающих детей. Будут искать пути возвращения в рай, а сами погрязнут в войнах. Даже те священные знания, которые ты выкрал, бесполезны для них. Примитивное сознание не может вместить их в себя, потому что засорено ложными представлениями о мире, в которые они верят. Но вместо того, чтобы принять сакральное знание, вырваться из вязкой плотности материи, преодолеть смерть, стать подобными бессмертным богам, превратив ЗЕТА-3 в рай, будут заранее искать колыбель, пригодную для жизни следующих поколений и строить планы по переселению на другую планету. Что, смешно? Будут лукавить самим себе, а заповеди, данные через пророков, трактовать, как им удобно. И будут создавать свои законы, несовершенные, а зачастую бесполезные или вредные. В вечном поиске Истины будут тратить все свои силы и энергию только лишь на то, чтобы не признать существование Того-Кто-Даёт-Всему-Становиться. Сделают своим идолом унаследованную от тебя гордыню, этого ненасытного зверя, и будут служить ему, а не своей душе. А ты, защищая и выгораживая их, хлебнёшь с ними лиха. Ещё увидишь, как отблагодарят тебя твои смертные, эти ограниченные существа. Будут возводить памятники царям, полководцам и незаслуженным богам, но о тебе даже и не вспомнят… Так, россказнями будут тешить своих детишек, но самое главное — твои заслуги — утаят.

— Я не могу не поверить Тебе. Но пойми, я создал их и никогда не предам их. Даже когда сам не смогу помогать им, буду молить Тебя, Владыка, о благословении для людей. Я заботился об их материальном теле, в твоей же воле дать им духовную силу.

— Получат! Когда сами захотят и попросят!

«Нет, надо было хотя бы им свободу воли

не давать.

Пусть копошились бы, как муравьи.

Всё чётко, слаженно и без обид.

Теперь жалею, что пошёл на поводу у баламута.

А ведь не разреши, и скажут — ретроград.

Послать тебя куда-нибудь подальше

От Олимпа…

В Гиперборею, на край света…

Нет уж, — чудесная страна.

Вон на Кавказе есть прекрасное местечко.

Безлюдное и дикое, пригодное лишь для орлов.

Вот там побудет, поразмыслит.

Как образумится, вернётся».

— Послушай! Твоё сострадание лишено здравого смысла, искажено изначально. И, видно, для того, чтобы охладить твой просветительский пыл, остановить тебя, придётся пойти на крайние меры… Думаю, тебя нужно изолировать, отослав подальше и от людей, и от богов… В страну Скифию, в непроходимые горы Кавказа. Заковать покрепче, чтоб не сбежал. И ещё нужно подумать, чем отвлечь тебя от проблем, не свойственных олимпийцам, — грохотал в гневе Великий Владыка, и раскаты его грозного голоса сотрясали Небесную твердь.

— Всё, сказал Я!

Глава 1. Рома

Всё началось, когда Рома учился в третьем классе. На уроке учительница назвала тему и принялась за объяснение нового материала. Роме с первых слов стал понятен смысл урока, тема не вызвала у него интереса и отошла на задний план. Он перестал слушать, потерял нить рассуждений и принялся смотреть в окно. Слова влетали в одно ухо и вылетали в другое. Голос учительницы отдалялся, отдалялся, и совсем растворился.

Отвлечённое сознание поплыло совсем по другому руслу, то выходя на быстрину, то погружаясь в омуты, устремилось к морю фантазий и вдруг за что-то зацепилось. Он направил туда своё внимание, стараясь понять, что это за перл попался ему? Под пристальным вниманием, как пойманный малёк в сачке, трепетала блестящая мыслишка: что получится, если поджечь пластилин?

Рома не мог просто так пропустить её или, не проверив, отмахнуться: в глазах юного натуралиста она выглядела как крупная, ценная идея.

Если бы Ромка сразу выкинул её из головы, как сорную траву, чтоб не мешала культурным всходам, на свежем воздухе она бы растаяла без следа. Кому бы ещё она была нужна? Но пытливый ум, попавшись на крючок, не спешил с ней расставаться, наивно полагая, что может распоряжаться своими мыслями как хочет. Может оставить про запас на потом, а может прямо после школы воплотить в реальный опыт.

Сначала мысль, как голодная пиявка, беспокойно крутилась в пока ничем не занятом пространстве, ища к чему бы прицепиться, а потом без помех освоилась. Присосавшись, впрыснула наркоз, усыпила здоровый скептицизм хозяина, прижилась, став неразличимой. А слившись с его сознанием и взявшись управлять действиями хозяина, незаметно контролируя его, разрослась, став причиной далеко идущего следствия.

Ромка еле дождался перемены, чтобы и друзей заразить своей идеей.

После уроков в мальчишеском туалете подожгли бумагу с завернутым в неё бруском синего пластилина. Филонов держал, Соловьёв поджигал, Злотник стоял у двери «на атасе». Пластилин задымился, загорелся и стал плавиться. Почувствовав жар, Ромка, пока не обжёгся, отшвырнул его, да так, что тот отлетел и прилип к потолку.

Всем, кроме Злотника, был наглядно виден результат эксперимента. Но Лёнька решил поближе рассмотреть, как это пластилин смог там пришпандориться. Забравшись на унитаз, Лёнька оказался как раз под горящей, плавящейся массой.

Во дурак! Он что, не видит, что сейчас ему на башку шмякнется? Ох, сколько раз ребята давали себе зарок не брать с собою Злотника! Каждый раз, когда они что-нибудь затевали, эта мелюзга Злотник обязательно напрашивался с ними, из-за него обязательно что-нибудь да случалось, и они попадались!

Вот и сейчас было понятно: мал ещё этот сопляк, чтобы участвовать в испытаниях на равных. Хоть и учится он на отлично, но это только благодаря неусыпному вниманию бабушки, а своего-то ума нету. Они-то уж научены опытом, не один раз обожглись.

Не успел рой мыслей облететь их умы и привести к логическому выводу, как оплавившийся пластилин капнул Лёньке на пиджак и в следующий момент прямо на щёку. Раздались дикие вопли, ребята бросились спасать раненого, поливая водой. На обожжённой щеке виднелось красное пятно, в котором после первого шока ребята признали карту Израиля, отметив при этом, что вот, на синей форме пластилин почти не заметен.

Родителей Ромы, как заводилы и вдохновителя подвигов тройки, в очередной раз вызвали к директору школы, пригрозив постановкой на учёт в детскую комнату милиции и исключением из школы.

— Вы знаете, с Романом надо что-то решать. Он своими выходками просто уже всех извёл. И скажите ещё спасибо, что удалось уговорить бабушку Лёни Злотника не писать заявление. Мы же обязаны передать его в детскую комнату милиции. Вы ведь знаете причину, почему она не разрешает дружить своему внуку с вашим мальчиком. Сколько уже было случаев, а он опять втравливает ребят в свои затеи. От безделья он не знает куда себя деть… Но мы-то должны реагировать, — выговаривала директриса, — поэтому вопрос о его поведении всё-таки придётся ставить на педсовете.

— За что его наказывать, Георгина Григорьевна? — обратилась к ней мама, бросившись на защиту своего чада.

— Гортензия Георгиевна, — стальной, идеологически выверенной интонацией в голосе охладила маму непробиваемая железная дама, показав, что просто так её не разжалобить.

— Ой, простите, пожалуйста! — встрепенулась мама, поняв по тону, насколько, оказывается, всё серьёзно. Нужно во что бы то ни стало, пока директриса не утвердилась в своём решении избавиться от неудобного ученика, постараться заставить её посмотреть на ситуацию другими глазами. — Он же не хулиган, да и учится неплохо. Рома способный, всё на лету схватывает, поэтому ему и не интересно прилагать какие-то усилия. Ему хочется самому исследовать мир. И по натуре он лидер, вот ребята и кружат вокруг него, как мотыльки вокруг лампы, — заступалась мама. — Кругом полно всяких секций, ходи — не хочу, но для таких естествоиспытателей нет ни специальной школы, ни даже кружка.

Завуалированный упрёк заставил директрису посмотреть на задачу под другим углом. Действительно, школа — не карательный орган, и если направить энергию сорвиголовы в позитивное русло, возможно, он, наконец-то, перестанет терроризировать всех своими выходками.

— Мы все заинтересованы в решении этой задачи, школа и родители совместными усилиями должны создать условия для раскрытия его потенциала. Для того чтобы найти применение его характеру, необходимо взаимодействие. А как вы смотрите на то, чтоб отдать его в музыкальную школу? — не придумала ничего лучшего директриса. — Обучение музыке имеет огромное воспитательное значение и способствует эстетическому развитию, расширяет кругозор. Друзья его учатся, почему бы и ему не заняться чем-то серьёзным? Подумайте, выбор у вас небольшой.

— Да что вы, какая музыка, для музыки способности нужны. Для его характера больше бы подошла спортивная школа. Ему бы футболом заняться, чтоб падал от усталости.

— Ничего, ничего. Способности нужно открывать, а потом развивать, для этого время нужно. Не всё сразу. Вон, посмотрите — приятель его, Лёня Злотник, со скрипом, но всё же учится. Правда, у такой бабушки, как у него, даже кукушка заголосит.

Этот случай был последней каплей в чаше терпения родителей.

— Всё! С этим больше невозможно мириться. Ты просто невыносим. Дошло до того, что тебя собираются выгнать из школы, — осушая слёзы уголком носового платка, упрекала мама, чувствуя себя виноватой в том, что не смогла вырастить сына благополучным, страшась подумать о его будущем. — Я тебе больше не стану потворствовать.

— Это твоё воспитание. Всё жалеешь своего сыночка, всё по головке гладишь, а сама думаешь, что этот обалдуй в следующий раз отчубучит. Говорил я тебе, драть его надо, глядишь, и выйдет из него толк, — высказался отец,

— Если толк выйдет, что же тогда останется? — не мог не заметить противоречия в логике отца Рома.

— Ну ты смотри, этот умник ещё и отбрёхивается.

— Может, тебя действительно, нужно занять чем-то вроде музыки, — нерешительно предложила мама, не сумев скрыть своего сомнения в таком решении. Сама она обожала классическую музыку, и эта идея ей очень импонировала. Но каждый раз, когда она, стараясь привить и сыну любовь к музыке, брала его с собой на концерт, у него начинался приступ кашля, и ей приходилось покидать зал вместе с ним. — Уж лучше музыкой заниматься, чем на учёте в милиции состоять, — стараясь как можно деликатнее подвести к готовому единственно верному решению, не оставляя Роме никакого выбора, предложила она.

— Правильно, правильно, пусть тебя научат играть на баяне. Всегда будешь нарасхват, никогда не пропадёшь. Танцы-шманцы, свадьбы и праздники не могут обойтись без баяниста. И в пионерлагере всегда нужны музыкальные работники. А если попадёшь в ресторан, там уже будут са-а-всем другие деньги, это вообще золотое дно, — в поддержку матери выступил отец. — Баян такая вещь, в руки возьмёшь — звук по сердцу так и полоснёт. И меня потом научишь играть «На сопках Манжурии». — Он достал с антресолей старый трофейный баян, и с надеждой, что сын сможет осуществить его несбывшуюся мечту, растянул его. Баян душераздирающе всхлипнул: научиться играть на нём отец так и не сумел.

— Стасик, прекрати терзать мой слух, и так тошно, — не в силах больше терпеть, взмолилась мама.

Глава 2. Музыкальная школа

Музыкальная школа, занимающая скромное помещение в жилом доме, находилась в двух кварталах от места, где жили друзья. Именно по этой причине все они оказались её учениками. Роме устроили экзамен, после которого преподавательница, подойдя к маме, сообщила:

— Странно, звонила директор вашей школы и просто умоляла меня взять вашего мальчика. Возможно, она исходила из каких-то своих соображений. Но, хоть мы и не обязаны брать всех подряд, его мы берём. У него оказалось редкое дарование — у него абсолютный слух.

Как Рома ни сопротивлялся, его запихнули в музыкальную школу учиться по классу фортепьяно.

Рома учился музыке из-под палки, занимаясь только под давлением родителей. Мама борясь с его духом сопротивления, строго требовала от него прилежания, заставляя высиживать по нескольку часов за инструментом. Это было мучением.

— Я же вижу, что ты учишься вполсилы. А если бы старался, мог бы стать гениальным музыкантом. В тебе огромный потенциал, но ты намеренно отлыниваешь и не хочешь раскрыть его. А я иногда представляю, как ты во фраке сидишь за белым роялем, за этим поистине королевским инструментом, исполняешь Грига, а я — в первом ряду вся в слезах от счастья и гордости за своего сына.

Хвалили Рому и в школе, но то, что он играл, ему самому не нравилось. Хорошо заученные пьесы, исполняемые с ученическим старанием, безукоризненно слаженная игра не могли его удовлетворить. Он натыкался на форму произведения, и это его стесняло, как игра в шахматы с миллионами комбинаций, ограниченная плоскостью доски.

Вот если бы ему кто-нибудь подсказал, что музыка в соединении ума, сердца и звука производит некую химию и это превращение есть магия, которой можно управлять, и способ открыть всё то, что хранит твоя душа, это ярко выраженное в звуках настроение или переживание, тогда бы уже на ранних порах он смог бы стать настоящим музыкантом, подобно тем редчайшим единицам, которые стали виртуозами, поняв, как через чувство, поднявшись над миром звуков, можно расширить горизонты.

В старших классах он начал систематически прогуливать занятия. Решив, что никогда не станет пианистом, Рома возненавидел музыкальную школу.

Глава 3. Первая любовь

Занятый своими интересами, Рома никогда не обращал внимания на девчонок, которые к четырнадцати годам все перевлюблялись в старшеклассников. Игнорируя своих «недоразвитых» однокашников, которые на уроках играют в морской бой, а на переменах в «слона», катая друг друга верхом, девочки совершенно не воспринимали их как объект «взрослых отношений», свысока посматривая, как те только мешаются под ногами.

Рома же был рослым и крепеньким, выгодно отличаясь от окружающих его коротышек. Рано или поздно это должно было стать заметным и взрослеющим девицам.

Однажды на перемене он почувствовал на себе пристальный взгляд, сопровождаемый торопливым шепотком подружек, вызвавший у него волнение от предчувствия чего-то неизведанного.

Большие серьёзные серые глаза, устремлённые на его особу, принадлежали Климовой.

Лена Климова не была полной отличницей, но, проштудировав к седьмому классу богатейшую школьную библиотеку, была до жути начитанной. Не ограничившись «Войной и миром» и «Анной Карениной», предусмотренных школьной программой, прочла в обход запретам предназначенные исключительно для учителей два стеллажа книг с Мопассаном, Золя и Бальзаком.

И теперь, когда она, теоретически подготовленная, стояла в преддверии взрослой жизни, оглядываясь по сторонам, чтобы выбрать объект для собственной лав-стори, на глаза ей попался Рома. Конечно, он не имел ничего общего с книжным идеалом, в который можно было влюбиться с первого взгляда, но ей уж очень интересно было испытать то необыкновенное чувство, о котором повествовали многотомные издания мастеров любовной прозы.

Лена Климова сидела на предпоследней парте, как раз перед Ромой. Ему была видна только её наклонённая над партой фигурка, облачённая в стандартную коричневую форму с подолом в складочку, воротничком из кружева, и копна русых волос, усмирённых короткой стрижкой.

Роме хотелось придумать какой-нибудь предлог, чтобы заговорить с ней. Случайно пойманный взгляд пробудил в нём неизвестное ранее чувство, какое-то смутное, но сладостное томление, и он хотел как-нибудь удержать его. Он вырвал из тетрадки последний листок, изрисованный с одной стороны танками, и на чистой стороне написал: «Пойдём завтра после школы в кино». И чтобы она ничего «такого» не подумала, рядом пририсовал рожицу.

Лене совсем не понравилась форма первого любовного письма, даже подружкам стыдно было бы его показать, но само предложение она приняла. Возможно, если бы она знала, что денег на карманные расходы ему не дают, а поход в кино оплачивается мелочью, сэкономленной на обедах, которую он тайком собирал в бутылку из-под шампанского, она смогла бы оценить его жертву и простить.

На другой день после уроков Рома стоял за воротами пришкольного участка, ожидая Лену и прикидывая, куда бы лучше пойти.

В летнем театре на вечернем сеансе шёл «Танцор диско», который постоянно крутили и крутили по многочисленным просьбам зрителей, очарованных блеском красок, чувств и душевной индийской музыкой. Каждый посмотрел фильм уже по нескольку раз. «Джими, Джими, Джими. Ача, ача, ача», — эхом отзывалось от окрестных домов, став привычным фоном. На более поздних сеансах шли фильмы «детям до шестнадцати». Хотя в паре с высокой Климовой они выглядели вполне взрослыми и могли бы пройти, сойдя за совершеннолетних, но в первый раз рисковать не хотелось.

В ДК «Строитель» на дневном сеансе шёл новый фильм, и у них в запасе было ещё полчаса. Билеты на дневной сеанс, конечно же, дешевле, но надо принять в расчёт ещё и посещение буфета. «Наверняка захочет пойти на „Танцора Диско“, но там же будет полно знакомых».

Климова что-то задерживалась. Может, вообще не придёт?

Десять минут ожидания Рому уже извели.

Тем временем Климова, зайдя в школьный туалет и убедившись, что её никто не видит, сняла галстук, запихнув его в портфель. Взамен вытащила оттуда чёрную прямоугольную коробочку с надписью «тушь для ресниц Ленинградская», поплевала туда и, глядя в карманное зеркальце, подкрасила щёточкой свои реснички, придав глазам ещё большую выразительность, при этом сразу повзрослев.

— Куда пойдём? — спросил Рома, когда она, наконец, подошла.

— В «Строитель». Только пойдём скорее, пока нас никто не увидел. — А сама подумала, что в следующий раз, чтобы не встретить кого-нибудь из одноклассников, надо будет сбежать с последнего урока.

В обширном фойе дворца буфет размещался прямо на подступах к кинозалу. За барной стойкой буфетчица в крахмальном венчике разливала соки из больших стеклянных конусов наполненных рубиновым вишнёвым, янтарным яблочным и густо-красным томатным. Лена захотела вишнёвый. Рома взял себе томатный. Отыскав глазами дежурный стакан с солью, подошёл и, по-мужски зачерпнув ложкой, бухнул её в свой сок. Размешав и попробовав, понял, что переборщил, но виду не подал, выпил залпом. Предложил: «По мороженцу?» Она выбрала крем-брюле, хотя он готов был разориться и на эскимо, а себе взял фруктовое, с кислинкой.

Чтобы как-то начать общение, Рома спросил, что это она постоянно записывает в толстую тетрадку с коричневой обложкой и тут же прячет её в портфель.

— Это дневник?

— Секрет! — Она смущённо покраснела; там хранились девичьи тайны, всё самое сокровенное, вопросы, на которые пока нет ответов, стихи Есенина, Эдуарда Асадова и совсем недавно появившиеся записи собственных стихов про одного мальчика, которому принадлежит её сердце.

— Ну ладно пойдём в зал, а то уже скоро сеанс начнётся.

Они уселись в последнем ряду. Свет стал тускнеть.

Фильм оказался детским, но это было даже к лучшему. Можно было, не отвлекаясь на содержание и сюжет, сидеть в темноте рядом, упиваясь до дрожи волнением от близости. Роман, решив, что от него ожидают следующего шага, потянулся влажной ладонью к её угловатой коленке.

Она стыдливо дёрнулась, как от вспыхнувшей спички, торопливо оттолкнула его руку и, защищаясь от наглых посягательств, натянув юбчонку как можно ниже, отвернулась от него. «Дурак, всё испортил! — Она захлюпала носом, оплакивая свою неудавшуюся первую любовь. — А я, дура, чуть не влюбилась в этого нахала. Не могу его видеть».

Рома был в замешательстве. Ему было непонятно, что такого обидного он сделал.

С трудом досидев до конца фильма, они молча вышли из кинотеатра, старательно отводя глаза друг от друга, чтобы не встретиться взглядами. «Ну и ладно, — решил про себя Рома. — Подумаешь, какая „крем-брюле“! Странная она какая-то. Не поймёшь, что у неё в голове. Представляю, что бы она устроила, если бы я решился поцеловать её».

— По-моему, она в тебя втюрилась, — сказал ему как-то между прочим Соловьёв.

— Кто?

— Климова.

— А ты откуда знаешь?

— Так все уже знают. Видели вас, голубков, в кино на последнем ряду. — Он сделал паузу, наблюдая за реакцией Ромы. — Мне ничего не сказал, а ещё друг называется.

— Да нечего рассказывать. Ничего не было. Ну, пригласил её в кино, на этом всё закончилось.

— У тебя, может, и закончилось, а вот у неё нет.

— С чего ты взял?

— Смотри, какие муки из-за тебя принимает. Каждый день то классная, то завуч пропесочивают ей мозги за безнравственное поведение.

— Ты о чём?

— Обратил внимание, что она галстук не носит, типа из пионерок уже выросла. А вчера после уроков мы дежурили, столы переносили в актовый зал, входим в класс, а завуч говорит ей: «Стала краситься безбожно, ладно бы прыщик припудрила или как-нибудь незаметно ресницы подкрасила, а то уже и ногти! С завтрашнего дня возьмусь за вас. Имей в виду, буду стоять у входа в школу с ножницами и всех школьниц проверять. Поняла? Иди».

— Ну, а я-то причём?

— А кто же ещё?

Глава 4. Три товарища

Рома, Саня и Лёва жили в южном курортном городе, расположенном как в чаше в окружении гор, покрытых лесом, в роскошном благодатном месте, с домами, утопающими в садах и цветниках, в атмосфере, душной от аромата плетистых роз, увивающих ограды, притягательном для тысяч людей, прибывающих сюда, чтобы отдохнуть душой и телом.

Живя интересами отдыхающих, город пребывал в атмосфере нескончаемого праздника. Полный удовольствий и соблазнов, это был клондайк для музыкантов, приезжающих сюда вместе с приливной волной отдыхающих. Рестораны и танцплощадки, к вечеру наполняясь народом, своим весельем, музыкой и смехом были притягательны и для ребят, которые, втроём слоняясь по улицам, вдыхали густой воздух южных ночей, напоённый чувственным томленьем. Под заезженный излюбленный мотивчик кружащие в сладостном дурмане в обнимку пары будоражили просыпающиеся молодые натуры, тревожа тайные желания. Волнующие стенанья бас-гитар, изнемогающих от страсти в руках музыкантов, задевая потаённые струны, нашёптывали бредовые обещания, и звуки тарелочек ударников рассыпались мурашками по коже.

Все трое учились в городской музыкальной школе, но такой музыке, которую они слышали вечерами, их не учили. Это была совершенно иная музыка: очень простая, свободная, с такими же понятными, как и мотив, проникновенными словами, пленяющая душу сквозящей в них беззаботностью, которой хотелось жить всем.

Видя, как запросто, без особого труда, буквально из воздуха добываются завидные, лёгкие деньги, сравнивая классику с той музыкой, которая витала в воздухе, золотым дождём проливаясь на руки джазменов, ребята постигали философию жизни, непосредственно наблюдая эту картину. Вот, посмотри, говорила сама жизнь, видишь, есть более лёгкий путь. Пусть планка, которую подняли тебе, высока, но ты можешь выбрать путь полегче, такой же беззаботный, как эти песни, и непринуждённо скользить по поверхности жизни, не углубляясь в её суть. Существуют единицы ценителей высокой музыки, и есть популярный репертуар, который любят все остальные.

— Видел, «Мурка», «Семь — сорок» в ресторанах идут на ура. Каждый год одно и то же. Мы этюды разучиваем, а кому они нужны? Чтобы сбацать десяток модных мотивов, не обязательно консерватории заканчивать. Выучил десяток мелодий, и хватит, — рисуясь перед ребятами, бурчал Рома.

— Да ладно, а с чем ты на зональный конкурс поедешь? — осадил его Саня.

Озабоченные своими мальчишескими проблемами, начинающимися влюблённостями, сетуя на родителей, наседающих, чтоб, учась в школе, ещё и в музыкалке успевали, пробующие покуривать, ругаться матом, пить пиво, ребята держали курс к Зелёному театру. Этим вечером бывшая долгое время под запретом московская рок-группа, совершающая большое турне, давала единственный концерт в городе, обещая разрушить сложившийся порядок вещей.

Презрение, с которым старшее поколение относилось к рок-музыкантам, называя их грязными, тупыми, грубыми выродками и монстрами, оскверняющими идеалы советского общества, органы печати, призванные противодействовать широкому распространению рок-культуры, взывающие к неприятию «пагубного и опасного для детей развлечения, ведущего к буйному помешательству», забыв истину про сладость запретного плода, вызывали у молодых в первую очередь протестное любопытство к крамоле, восхищение прямотой, смелостью и непокорностью смутьянов.

Газетная полемика, умышленно смещая фокус на внешнюю атрибутику, извращая смысл скрытых за нею образов, старалась отвлечь внимание от заявленных группой тем, ставящих под сомнение общественные ценности, стремилась скрыть накал бунта, притушить разгорающийся конфликт.

Само по себе такое огульное необъективное, негативное отношение к рок-музыкантам создавало мотив, позволяющий завоевать аудиторию фанатов, не издав ни единого звука. Но правда была в том, что музыканты посягали на большее: на овладение душами. Их позиция разрушителей устоявшихся форм, нарушителей правил взрывала устоявшиеся стереотипы не только музыки, но и жизни. У них был другой взгляд на жизнь, и они сражались за новый мир, за победу индивидуальности, за веру в себя. Они возвещали мечту о всеобщей любви и духовном единстве взамен братства заложников долга перед идолами. Сотрясая грохотом канонады землю, они старались пробудить от сна разума сознание масс, противопоставляя патриотическим гимнам — свои манифесты, маршам — тяжёлый металл, формам — анархию и эклектику, идеологическому елею — скандальную честность. Одним концертом они обращали в свою веру, отменив старое воспитание, религию, идеологию, став вожаками, духовными учителями. Они призывали идти другой дорогой. Вот почему долгое время их музыка была запрещённой.

И только в стране попранной веры, утраченных корней, покосившихся заборов и устоев, на тверди, ставшей зыбкой, где от глухого безвременья разваливалась империя, долгое время удерживаемая стальной руководящей и направляющей рукой, а растерянная нация искала новые ориентиры, стали возможны эти концерты.

Отвергаемые советским обществом, предаваемые анафеме за пагубную ересь, рок-музыканты становились кумирами молодёжи, усматривающей в них предвестников новой эпохи.

Комсомольские лидеры, призванные возглавить редкие рок-клубы, чтобы снизить натиск рвущейся силы андеграунда, вывели их из подполья, наивно полагая, что рок — детская болезнь, которой нужно переболеть, перебеситься. Разве мог тогда кто-нибудь предположить, что у всех на глазах вырос антипод комсомола, что, выплеснувшись на свободу, теневая культура станет новым культом. Что рок, обрушившись девятым валом, как рука судьбы, накрывающая мир, подобно тем волнам, что временами прокатываются по белому свету то потопом, то моровыми язвами: чумой и оспой, испанкой и СПИДом, нещадно выкашивая население, станет не просто увлечением, лёгким поветрием, а новой религией, вероисповеданием.

И действительно, это и была своего рода болезнь, но только гораздо серьёзнее, чем можно предположить. Призванная эпидемией пройтись по миру и, очистив его, создать иммунитет у переболевших и выживших, она была очень, очень заразна.

Глава 5. Хэви-метал

Уже на расстоянии где-то в полкилометра из-за высокой ограды Зелёного театра были слышны раскаты мощных звуков настраиваемой аппаратуры. Как и всё местное пацаньё, друзья поднялись на склон высокого холма, в полукружье которого располагался театр, откуда хорошо видны окрестности, чтобы выигрышно расположиться напротив огромных, в человеческий рост, усилителей. Зрители занимали места, фанаты группы, следующие по пятам за музыкантами, толпились у сцены.

От взревевших динамиков первые ряды, всегда занимаемые номенклатурой, руководством города и горкомовскими работниками, как ветром сдуло. Кто-то поднялся подальше наверх, кое-кто, решив пожалеть свои барабанные перепонки, ушёл совсем.

— Никакая это не музыка, а просто кошмар какой-то!

— Да нет, это такая особая пытка. Безобразие!

— От этой какофонии у меня давление подскочило.

— Это нужно запретить, пока все не стали дебилами, — обменивались мнениями партийные дамы.

Освободившиеся места тут же заняли новообращённые фанаты, устремившиеся с дальних рядов. Ударные волны сшибали с ног оцепление из молодых тщедушных солдатиков.

Арсенал группы, включающий ритм — и соло-гитары, секцию ударных, усиленных двойной бочкой, пропущенных через огромные динамики, создавал уровень звуковой мощности, по децибелам равный кузнечно-прессовому стану. Энергичными ударами кувалды молотобоец создавал низкие, проникающего действия басовые ритмы, кузнец дубасил молотом по наковальне, задавая быстрый темп. Стоял звон стали, скрежет жести, грохот чугунных отливок, чистое звучание электрогитар, и среди этого шквала звуков — высокий, на пределе возможностей голос вокалиста. Звуки переплавлялись в могучий жаркий поток и перековывались в новую полифонию необычайной силы.

Никогда раньше ребятам не приходилось слушать вживую тяжёлый металл. Музыка в записи, которую им иногда удавалось послушать, как кипячёная вода, лишённая живительной силы, не задевала так за душу, как этот сумасшедший драйв.

В раскалённом сплаве металла слышался раскатистый гром литавр, перезвон колоколов Новгородского Веча, сполохи набата, извещающего о набегах врагов, лязг мечей древнерусских сражений и победные фанфары военных оркестров. Многоголосое звучание объединило в себе таинство и мощь великих творений праотцов: Баха, Бетховена, Вагнера, Чайковского, Шостаковича, Рахманинова и Прокофьева вместе с Хачатуряном.

Эффект присутствия, новизна ощущений, слияние в бушующем потоке звуков, богатство фона вместе с бешеным ритмом потрясали неискушённую публику.

В состоянии исступления бились артисты, доводя зрителей до экстаза. В диком ритме колотились сердца, готовые вырваться из груди. Зловещие низкие частоты басов, глубоко проникая в нутро, хватая за душу, тянули её на свет божий. Публика, доведённая до точки кипения, выражала свои необузданные чувства неистовым свистом и криком. Забравшись на сиденья, прыгая с поднятыми вверх руками, раскачиваясь в такт вместе с музыкантами, зрители отзывалась на гармонию ритма и звука шквалом эмоций.

Круговорот живой энергии, многократно умноженный, достигнув критической массы, вызвал цепную реакцию. Эмоциональный взрыв, вырываясь из глубин существа, выплёскивался, брызжа расплавленной магмой, выжигая всё ложное, отжившее, разрушая старые представления и убеждения. Это было очищение огнём. В мартеновской печи варилась булатная сталь. Из этой переплавленной податливой горячей массы кузнецы нового мира, взмокшие от ста потов, не давая ей остыть, отливали и ковали поколение новых людей.

Быстро темнело, концерт продолжался. По рядам стали вспыхивать огоньки зажигалок. Казалось, что каждая душа обнажила свой свет, чтобы стать видимой для других. Возникла новая общность людей, связанных невидимыми нитями, братство родственных душ, раскольников, объединённых в новую тайную секту разбуженных громом, прошедших через алхимическое преображение настоящего искусства.

Они больше не могли быть прежними.

Это был вечер, когда на вспаханное поле щедро засевали семена, которые уже скоро, в годы перестройки взойдут дружными всходами на ниве тяжёлого рока.

Взбудораженные мощным саундом, ребята чувствовали себя опустошёнными. Внутри, не умолкая, дрожали струны.

Глава 6. Рок

Рома просто сошёл с ума и ни о чём другом не мог думать. Решил, что будет исповедовать рок, иначе жить не стоит. Вдохновлённый блестящей игрой и неимоверно красивым рисунком ритма, он помешался на идее стать барабанщиком и создать свою группу.

Мать и отец не могли узнать своего сорвиголову. Рому как подменили. Каждую свободную минутку ходил, стучал по чему попало, набивал знакомые звуки: пу—тсс, пу—тсс—тсс, 1—2, 1—2,2, пу—тсс, пу — тсс—тсс: бочка — педаль — пу, пу, железо-тс-с, тс-с, тыщ, тыщ, тыщ, пу—тш, бум—тыц, тыгдым—тыгдым, бум—тыц, ты-гдым—тыгдым. Стучал по коленкам, табуретке, по подушке, для тренировки кистей — по мешку с песком, вырабатывал качественную атаку, резкость, под музыку отсчитывал такты двумя ногами, чтобы потом все нажитые навыки использовать при игре на живых барабанах. И уже скоро красовался перед девчонками, эффектно накручивая палочками между пальцев.

В жертву будущим достижениям искусства был принесён стул, хотя диван лучше подошёл бы для отработки ударов. Но на диван рука не поднималась — это было святое, он входил в румынский гарнитур, который с большим трудом удалось приобрести по записи у мамы на работе. Рома прекрасно помнил, как, выкраивая из зарплаты десятку, другую, потом экономили по копейке на всём. Лишние скандалы были ни к чему, обстановка и так была накалена. Если бы с диваном что-нибудь произошло, отец точно навешал бы ему оплеух, тем самым только добавив огорчений маме.

Руки болели, мышцы горели, палки ломались, стул не выдержал атак, лопнула обивка. «Нет, если так долбить, по-настоящему играть не научишься». А он просто умирал, как мечтал играть на барабанах.

Глава 7. Я поэт…

Саня и Лёва тоже заразились мечтой стать рок-музыкантами, и когда после долгих просьб, унижений и обещаний Саньке на день рожденья родители купили электрогитару, ребята решили, что настала пора создавать свою группу. Они резко повзрослели, это были уже другие люди. Теперь их звали Фил, Алекс и Лёка.

Пока Фил отрабатывал удары, Алекс возился с гитарой, Лёка стал пробовать писать тексты, в нём вдруг проснулся поэтический дар. Когда он показал ребятам готовые стихи, им пришлось признать, что у него это здорово получается, и, беззлобно подтрунивая над ним, они даже не подозревали, что оттачивают своё остроумие на самородке.

— Слушай, классно! Ты прям как этот, как его..? — Алекс никак не мог найти подходящее сравнение.

— Самуил Маршак! — подсказал Фил.

— Да, ладно, ты… — вступился Алекс, обидевшись за друга. Он не мог скрыть своего удивления. Они учились вместе с первого класса, прекрасно знали кто на что способен. И вдруг оказалось, что под видом обычного губошлёпа скрывался настоящий поэт. Это ж надо! И как это ему удаётся? Сам он никогда не смог бы так красиво напустить туману, да ещё и срифмовать.

— Вот! А вы говорили, что я ни на что не гожусь, — польщённый Лёка просиял.

Лёка, учитывая критику друзей, не переставая шлифовал свой поэтический талант. Ребята не без ехидства, пользуясь лексиконом Гортензии Георгиевны, признавали, что каждое новое стихотворение было «шедевральнее» предыдущего.

— Слышь, Лёка, раз у тебя пошло, ты пиши. Но, скажу тебе прямо, если ты собираешься писать, как все, про небо, облака, вот это вот: лесок — колосок, радуга — дуга, то продолжай в том же духе. Но если ты хочешь, чтобы на твои стихи слагались песни для рока, послушай меня. Выбери серьёзную тему.

— Ну, например?

— Слушай, а напиши что-нибудь эдакое, апокалиптическое! — Рискуя споткнуться на трудно выговариваемом словечке, Роман решил блеснуть перед ребятами эрудицией.

–??? — Друзья переглянулись. — О чём?

— О крахе всего человеческого мира. Лютики и рябинки, трали-вали — это никому не интересно, так каждый дурак может. Ты смог бы постараться и написать что-то подходящее для рока? Ты пойми, людям нужна правда. Вот тогда все стадионы будут рыдать.

Однажды Лёка подошёл к друзьям и со скрытым трепетом протянул Роме листок с новым стихотворением. Ему хотелось бы самому прочитать его вслух, с авторскими ударениями, с выражением, со смыслом, который он вкладывал, передать ритмику стиха. Но он представил, как будут смотреть на него, малорослого поэта, мальчишки, покатываясь со смеху, и решил не портить обедню.

Рома пробежал глазами лесенку строк и, как истинный поэт, взявшись рукой за борт пиджака, встав в стойку, с пафосом Маяковского начал читать вслух:

«23:00. — Всем назначено: ночь»

Двадцать три ноль—ноль,

всем назначено: «Ночь» —

Веселиться, шуметь запрещается.

Вся огромная наша страна

В черный ящик пустой превращается…

Потом с утра по радио

Долдонят каждый раз,

Что трудовые будни,

Как праздники для нас!

Должно быть, убедительно

Для всех народных масс…

И, отышачив с радостью,

(Хоть вроде не кретин),

В отличном настроении —

За жрачкой — в магазин…

А там, в такой привычной очереди,

Когда уж впору просто с ног валиться,

И ничего уже вообще не хочется,

Нет, вру,

Хотелось бы за все отматериться.

От Съезда к Съезду мы растем и крепнем,

Нас убеждают — лучше нам живётся,

Но… после Съезда мясо убирается,

А перед Съездом снова достаётся.

Реклама предлагает нам товары

Для нашего прожиточного мизера.

О них услышать можем мы по радио

И даже посмотреть по телевизору.

Зато у нас огромные успехи,

Мы трудовые празднуем победы,

И все возможные перекрываем нормы,

И с гордостью везде орём об этом.

В восторге все должны быть от какой-то

Доярки, типа Клавы Ивановой,

Но непонятно, как ей удаётся

Три нормы выжать из одной коровы.

А впрочем, как тобой не восхищаться,

Воспетый в наших песнях милый «край»,

Но почему же все в Америку стремятся

И негры не бегут в «советский рай»?!³

— Да, не слабо… Всю изнанку нашей жизни точно передал, — похвалил Рома. — Слушай, а ты случайно не содрал это у каких-нибудь диссидентов?

— Да ты чё?

— Смотри, а то вместе с ними «загремишь под фанфары», — назидательно, сдвинув брови, поддержал Фила Алекс.

Впервые Лёка не только не обиделся на друзей, но, наоборот, очень обрадовался такому замечанию, в котором узрел и скрытый комплимент, и одобрение. Это уже было своего рода признанием его таланта. Самые главные слова были сказаны. Его друзья, такие беспощадные критиканы, скопом ругая всех подряд, незаметно для себя поставили его в ряд с настоящими поэтами!

— Ваще-то это не я пишу, они сами собой как-то пишутся, — под действием лести он так размяк, что случайно открыл секрет своей кухни.

— Так, может быть, ты у нас гений? — уставившись на него пристальным взглядом, ехидным голоском спросил Алекс.

— Не-а, ты что! Чтобы стать признанным гением, нужно сначала умереть, — парировал довольный Лёка. Никто не знал, чего ему стоило соответствовать друзьям, которые были старше его на год.

— Хочешь сказать, что ты прирождённый поэт, что у тебя от рождения в башке шарманка заложена? — Фил с пониманием кивнул головой, как доктор на безнадёжно больного, и развёл руками. — Ну вот, первые звоночки мании величия уже есть, а ведь это, батенька, только начало!

— Слышь, а может, ты и музыку сможешь сочинить? — на полном серьёзе поинтересовался Алекс.

— Надо попробовать. — Наконец-то и для Лёки закончилась полоса, когда он терпел насмешки товарищей, вот и он снискал себе уважение.

— Представляешь, как было бы здорово играть свои вещи, — мечтательно заметил Алекс, на мгновение почувствовав тепло лучей славы, освещающих три небольшие фигурки на сцене огромного стадиона.

Глава 8. Виктор Николаевич

Однажды в местной газетке появилось объявление о продаже барабанной установки. Цена не была указана, но можно было представить, что стоит она баснословно дорого. Рома показал объявление ребятам, и они вместе стали думать, где взять деньги. Никому из них даже в голову не приходило отказаться от этой бредовой затеи. Варианты рассматривались разные — заработать, занять, найти спонсора. Для начала решили позвонить и договориться о встрече, чтоб только посмотреть барабаны.

Блеск барабанов ослепил, цена была оглушительной. По их представлениям перед ними, сияя хромовым покрытием, красовалась не просто превосходная установка, а какой-то звёздный аппарат. Ребята ехали домой раздавленные. Где взять такую сумму? Даже если к деньгам от проданных коллекций марок, старых монет, значков, которые собирали всю сознательную жизнь, двух перочинных ножичков, фонариков и всего, что так мило сердцу подростка, целый год мыть машины, таких денег им не собрать никогда.

Надеяться, что музыкальная школа приобретёт барабаны, было бесполезно. Но вот во Дворце культуры были кое-какие инструменты. Конечно, это было не то, что могло потрясти, но означало, что в принципе у них есть возможность приобретать инструменты.

— Я придумал, — сказал Рома, собрав свою команду, — идём к директору ДК «Строитель».

— А что ты ему скажешь? — Ребята не представляли, каким образом можно уговорить незнакомого взрослого дядьку купить для них барабаны.

— Там по ходу дела видно будет, — сосредоточенно, по-деловому ответил Рома.

Потоптавшись немного у двери директора Дворца культуры, набравшись храбрости, ребята вошли в кабинет.

— Заходите, заходите. Слушаю вас.

Молодой мужчина стильного вида, в чёрной водолазке и серых наутюженных брюках с интересом поглядывал на подростков.

Рома нерешительно начал объяснять.

— Вы, Виктор Николаевич, наверное, ещё не знаете, у нас в школе создана рок-группа…

— Да ну? Хорошо! А что вас привело ко мне? — Директор, сам увлекающийся рок-музыкой, был приятно удивлён, но не показывал виду.

— У нас нет инструментов!

— И что вы хотите этим сказать?

— Что без установки, э.., — Рома спешно должен был придумать весомый довод, — э… мы не сможем принять участие в зональном смотре! Мы же тренируемся на самодельных инструментах, э… на коробках там, на стульях…

— Вот оно что! Понятно, пыль выбиваете ложками из дивана? Пробуете дроби на разных поверхностях? Соседи ещё не вешаются от равномерного тюканья по ушам? — Рома только кивал головой в знак согласия, видя, что Виктор Николаевич, прекрасно разбираясь в этом вопросе, слегка подтрунивает над ними.

— Ну, вы всё правильно делаете. А знаете, чтобы учиться играть на ударных, установка не обязательна. Даже наоборот, неумелой игрой можно неправильную технику выработать, да и пластик попортить. Для начала технику отрабатывать можно на… — он нагнулся под стол и достал оттуда корзину для бумаг, — пластиковых вёдрах.

Видя, как от его «ценных» советов юноши завяли, он взял со стола пару карандашей, наигранно комично съехал в расслабленной позе на стуле и, подражая барабанщику, максимально задействовав руки и ноги, рассыпав серию быстрых стремительных ударов, изобразил, как ударник стучит по тарелочкам: «тыщ, тыщ, бум, тыц, тыгдым, тыгдым».

— Вот так и координацию можно тренировать. Смотрите. — Он начал азартно наяривать ритм и напевать, заодно имитируя голосом разные инструменты. Мелодия была как будто знакома, но когда он пропел: «Джимми, Джимми, Джимми», — и, развернувшись к ним, указал карандашами в их сторону, они хором гаркнули: «Ача, ача, ача». И все дружно покатились со смеху.

— Ладно, идите, отрабатывайте технику, но я вам ничего обещать не могу.

— Ага, это как в сумасшедшем доме: «Вот научитесь плавать, тогда нальём воду», — сморозил осмелевший Рома.

— Как твоя фамилия? — Ему нравился этот настырный заводила.

— Филонов.

— Филонов, ты что, забылся, я всё-таки директор Дворца культуры. — Он сделал ударение на «культуру», последовала многозначительная пауза. — Да, и главное: прежде чем отвечать, подумай хорошенько. Первое: способен ли ты часами высиживать за инструментом? Это крайне изнурительное занятие, ударные требуют приличных усилий. Быть барабанщиком — это не просто наяривать ритм, но и проливать литры пота, часами выстукивая простейшие рисунки. Готов ли ты распрощаться со свободным временем?

— Я смогу.

— Сможешь? Второе. Барабаны — инструмент дорогостоящий. Ты готов отказывать себе во всём, лишь бы накопить на самый паршивый набор для начинающих?

— Мне ничего больше не нужно.

— Да что вы говорите?! — с лёгкой иронией покачал головой директор. — Имей в виду, барабаны — это вообще самый громкий инструмент. Тебе-то что, а вот окружающим, родным, соседям и другим нормальным людям это почему-то не нравится. Всех бесит, когда им по мозгам долбят. А технику-то надо отрабатывать! Готовься к скандалам, упрёкам, конфликтам. Ну что, страшно?

— Да мы уже нашли местечко — собираемся в гараже.

— Учти ещё вот что: на репетиции будешь ездить как мешочник — со всех сторон обвешанный своими барабанами. А весят они в целом килограммов сто. Я так могу до завтра продолжать, и вывод всё равно будет один: быть музыкантом — это прежде всего труд и время, а слава, она как линия горизонта: маячит где-то впереди, и чем ближе ты к ней приближаешься, тем быстрее удаляется. Не обольщайся!

Виктор Николаевич смотрел на этого парнишку и по-своему завидовал ему. Не было в нём сомнений, пустых мечтаний, ничего лишнего, что могло бы помешать сбыться его намерению, он знал, чего хочет. Такое редкое ценное качество вызывало уважение. «Этому паруснику не хватает только умелого управления. А я знаю, как поймать ветер в паруса, чтобы двигаться быстрее, а главное, в правильном направлении. Если увлечённость и упорное стремление этих ребят умножить на мои знания, опыт и умение, из этого вполне могла бы получиться рок-группа. А что, если действительно стать руководителем такого музыкального коллектива? Сколько времени потратил я понапрасну, сделав приоритетом карьеру музыканта и ломясь в закрытые двери. Все мои усилия были никчемным, бездарным, бесперспективным занятием. Пыжился, злился, трепал свои нервы попусту. А вдруг в действительности моё призвание совсем не в этом. Зачем сокрушаться, что сам не смог пробиться на сцену. Ну, не вышло из меня артиста, ладно. Зато они меня слушают, мне есть чему научить их, я прекрасный педагог! Ведь то, что я могу передать им, негде больше взять. Да если бы у меня был такой учитель, моя карьера сложилась бы более удачно. Так, может быть, дело моей жизни во взращивании талантов, а вовсе не сцена? Вот и ответ на мой вопрос „в чём смысл моей жизни?“ Спасибо, пацаны! Я же Виктор, „победитель“, а до сих пор не оправдал имя, полученное авансом».

— Ну что, ещё не передумал?

Рома молча затряс головой — нет!

— Тогда запомни: чтобы научиться играть на барабанах, нужно терпение, терпение и ещё раз терпение. Как говорил Суворов, тяжело в учении — легко в бою! — Это звучало как обещание. И глаза его при этом как-то заговорщицки прищурились.

Глава 9. Барабаны

Загоревшись идеей создать настоящую метал-группу, Виктор Николаевич постарался убедить секретарей горкома комсомола в необходимости открыть в городе под эгидой комитета ВЛКСМ рок—клуб. «Надо выманить из гаражей и подвалов „подверженное тлетворному влиянию запада“ подрастающее поколение, сгладить некоторое напряжение в отношениях с молодёжью, которая стала выходить из-под контроля, и держать её у себя на виду. Если вовремя не увлечь молодёжь какой-нибудь идеей, то всегда найдётся тот, кто сумеет обратить её в свою веру».

В это трудно было поверить, но в горкоме ВЛКСМ готовы были пойти навстречу и пообещали найти возможность для приобретения комплекта музыкальных инструментов, и очень скоро во Дворце культуры появились две электрогитары и стандартная барабанная установка.

К тому моменту, когда Рома пришёл в ДК, у него уже был кое-какой навык, была развита постановка рук и ног. Но когда ему впервые предложили сесть за настоящую ударную установку, у него от волнения так тряслись коленки, что он засомневался в своих силах. Пока он сам не попробовал стучать на барабанах, думал, что на них играть проще, чем на гитаре или на клавишных. «Чтобы фигачить по тарелкам в такт, большого ума не надо». А сев за ударную установку, и взяв в руки палочки, пытаясь выбивать ритм, понял, насколько это сложно. Поначалу даже извлечь чистый звук оказалось не так-то просто.

Но Виктор Николаевич верил в него.

— Ну, что? Бум-тыц, тыгдым-тыгдым ты уже умеешь. Если хочешь научиться играть что-нибудь ещё, нужно усвоить посадку. Для чего нужна постановка посадки за установкой, постановка рук и ног? Если не «поставить» руки и ноги, ты не сможешь играть быстро или медленно, мощно или тихо, но в любом случае качественно! Вот бы тебе показать, как движутся руки и ноги профессионального барабанщика, как он извлекает звук из барабана. Видел бы ты, как он на барабанах выписывает рисунок ритма. У него руки, ноги и мозг работают настолько слаженно, что он совсем не устаёт, а получает кайф. Скоро сам узнаешь, когда у тебя начнёт получаться…

Первые уроки Рома получил у Виктора Николаевича и, быстро усвоив азы игры на барабанах, уже через полгода разучил несколько расхожих, простых ритмов. Но Виктор Николаевич убеждал не впадать в иллюзию, не мнить себя настоящим барабанщиком.

— Ты не думай, что барабанщик работает руками и ногами, он работает в первую очередь головой. Чтобы по-настоящему начать играть на барабанах, нужно примерно года два развивать мышцы и, главное, мозги, приучая их к непривычным движениям и нагрузкам, чтобы довести работу до автоматизма. Для этого нужно время и упорство, но зато когда твои руки-ноги станут работать автоматически, появится лёгкость, выносливость, сила, качество удара, динамика игры. Результат превзойдёт все ожидания.

«Если кому-то и требуется два года, то для меня — максимум год», — решил для себя Роман.

Рома был упрям. Увлёкся так, что день и ночь мог не вылезать из-за барабанов, и в самом деле забыв обо всех других делах. Родители наседали на него, увещевали, совестили. Отец, кипя от гнева, говорил: «Ты бездарь, всё равно ничего путного из тебя не выйдет». Мама, напротив, пытаясь образумить, взывала к его самолюбию: «Этим увлечением ты губишь себя, транжиришь на чепуху драгоценное время, которое должен посвятить подготовке к музыкальному фестивалю. Это такой шанс! Я прошу ради меня, ради твоего будущего. Ты одарённый, у тебя прекрасные способности. Ты смог бы добиться признания и известности. Что ты нашёл в этой бездарной, тяжёлой, агрессивной, я даже не хочу музыкой это называть?! Если б ты был двоечником и хулиганом, я ещё бы поняла такую тягу, но ты! — и, видя, что нотациями его не проймёшь, срывалась: — …Может, ты ещё и патлы отрастишь, рванину на себя напялишь и будешь башкой трясти, как припадошный?»

Притом, что Роме совсем не хотелось огорчать и разочаровывать свою добрую, милую маму, которая, видя в нём многообещающие способности, надеялась, что он вырастет и сможет воплотить её мечты в реальность, взаимные обиды только росли. Мама плакала, просила одуматься. Из-за этого постоянного её недовольства, частых упрёков, претензий непременно сделать из него человека, достойного разделить с нею любовь к возвышенному, Рома всё время чувствовал себя каким-то виноватым перед ней. Но то, как она светилась тихой радостью, сидя рядом с пианино и глядя на его руки, когда он занимался, было для него самым большим, немым укором.

Школьные учителя тоже заметили в нём перемену. Если раньше на уроках он всё-таки проявлял признаки присутствия, то теперь отсутствовал совершенно. Узнав о его одержимости ужасной, «просто демонической музыкой», математичка с ревностным сожалением заметила:

— Подумать только, часами тупо, бездумно выбиваешь дробь на туземных барабанах и глух к той истинной музыке и гармонии, что содержится в математике. Обидно, такая светлая голова и так бездарно пропадает. Ты же обкрадываешь себя! Математика открывает целый мир совершенства, а ты даже не догадываешься, что он существует. Математика как океан: ни переплыть, ни достичь дна. А ведь ты, если бы захотел и не пропускал всё мимо ушей, мог бы быть не просто математиком, а учёным, мог бы постичь невероятную красоту и гармонию математического построения.

Это была не шутка и не грубая лесть симпатизирующей ему училки, а чистая правда. Действительно, математика легко давалась Роме, но он был абсолютно равнодушен к ней и поэтому не считал нужным её изучать. Для этого математику необходимо было бы полюбить. «Вот ещё и математичка привязалась! Хвалит меня, а потом заставляет всякие дурацкие формулы учить. Да если я суть понимаю, мне проще самому вывести формулу, чем её запоминать. Уж лучше бы все махнули на меня рукой и просто не замечали. Какое мне дело, что кто-то влюблён в математику, а кто-то в классическую музыку?» — думал Рома. Можно подумать, что, предпочтя классической музыке и божественной математике какие-то примитивные тамтамы африканских аборигенов, не оправдывая надежд, он мешает им прикасаться к великому.

Напрасно его увещевали, он не собирался ничего менять в себе. В нём горела непреодолимая страсть. Он жил этой идеей.

Глава 10. Имидж — всё!

Идея жила в нём. Проникнув в его сознание, она постепенно стала обрастать материальными атрибутами. Сначала появилась отшлифованная до серебряного блеска октябрятская звёздочка «Ленин маленький с кудрявой головой», цепи, самодельные напульсники с шипами и целый иконостас из значков с кумирами, нацепленных на футболку. Но всё это были лишь мелкие брызги «тяжёлого металла».

Резко отличавшийся от всех внешний облик кумиров, одетых в чёрную кожу, изобилующий множеством клёпок, шипов, длинными волосами, отталкивающий законопослушных граждан, для подростков был притягателен именно своим антуражем, выражающим мужественность, силу, натиск. Ребятам хотелось придумать для своего имиджа тоже что-нибудь «забойное», чтобы эта разница сразу бросалась в глаза. Культ хэви-метал требовал жертв, и, чтобы быть не хуже других, ребята были готовы к ним.

Чёрное кожаное немецкое пальто, чудом сохранившееся с военных лет, по какой-то причине не ставшее вместе с баяном музейным экспонатом, было по-братски разделено на троих.

Старый сапожник, которому ребята решили поручить свой заказ, уговаривал Рому сделать из пальто одну, но приличную куртку. Конечно, иметь настоящую косуху было большим искушением для Ромы, но не могла же его группа носить её по очереди, когда впереди уже маячили выходы на сцену.

Поставив перед сапожником задачу, Рома пояснил, что только ему, такому опытному мастеру, а не обычному портному, они могут доверить столь ответственный заказ. И тот, изо дня в день монотонно латающий башмаки, польщённый доверием будущих рок-звёзд, дивясь такому редкому случаю проявить своё умение, взялся выполнить заказ. В душе он тоже был поэтом. «Вот же, умели раньше кожу обрабатывать. Вот выделка была! По сей день мягкая и прочная». — Качая головой, приступив к работе, он разлоскутил пальто, убрал облупленные куски, стачал некоторые детали грубыми металлическими молниями, налепил побольше клёпок, собрав таким образом три совершенно отпадных жилета. И взял с ребят за работу сущие копейки, то, что смогли наскрести. Жилеты необходимо было дополнить чёрными майками. Их тоже непросто было достать. В те годы майки могли быть белыми, голубыми и даже жёлтыми, но чёрными — никогда. Перекрашивали майки у Ромы, выбрав денёк, когда родителей не было дома. Заляпали всю кухню и потом долго мыли и драили её. Краска — просто зверь, не оттиралась, но майки из смесовой ткани плохо прокрасились, неожиданно вместо насыщенно чёрных получились серо-буро-малиновыми. Такой результат их разочаровал, но не остановил.

— Скажи, как бы зыко⁴ смотрелась надпись на чёрном… — не выдержал Алекс, когда они начали расписывать масляной краской готический логотип любимой группы по заготовленным картонным трафареткам. Фил и Лёка не могли с ним не согласиться, но и замыкаться на неудаче не собирались, а стали обсуждать следующие шаги.

— Если ещё и джинсы достать, но только не польские или индийские — «рабочую одёжу для нищих», а родные американские, фирменные ЛИВАЙСЫ или МОНТАНУ…

— И лучше, если сразу потёртые, вот был бы шик!

— Блата нету, а так где взять? Купить у фарцовщиков?

— Ну и сколько же они могут стоить, если пластинку жвачки толкают за пятьдесят копеек?

— Не-а, джинсы не по карману, а если и найти подешевле, так можно налететь на самострок.

Глава 11. Hair⁵

Как мальки, вынесенные мощным потоком в полноводную реку, ребята жадно ловили крохи сведений о рок-концертах, собирали фото музыкантов, вырезки из журналов. Стены в их комнатах были сплошь обклеены плакатами с лицами кумиров.

Под впечатляющим влиянием ярких личностей лидеров рок-групп, принимая за чистую монету образы, воплощённые на сцене, подростки стремились к подражанию им в своей собственной жизни, за что и подвергали себя насмешкам, нареканиям и даже физическим воздействиям.

В школе нагнеталась напряжённая обстановка вокруг ребят, обрастающих длинными волосами, цепляющих на себя железяки и кожаные ремешки с заклёпками и шипами. Таким вызывающим внешним видом они порочили общий облик школьника. Учителя запрещали носить непонятную атрибутику и длинные волосы.

Сначала ребята отмалчивались, обещали, что исправятся, оттягивая время, неосознанно надеясь, что так дотянут до лучших времён, когда перестанут всех стричь под одну гребёнку и станут ценить индивидуальность каждого, а не его внешний вид. Но это не могло долго продолжаться.

Скоро классная руководительница поставила вопрос ребром: они не будут допущены до занятий, пока не приведут себя в надлежащий вид, подстригутся и снимут с себя эту сбрую. Рома попытался объяснить, что ещё в древности люди носили кожаные предметы с металлическими шипами для защиты. «Вот и хорошо, что древние века уже минули, и нам ничего не угрожает. Теперь можешь ничего не бояться и снять это, пока случайно не задел кого-нибудь», — с металлом в голосе сказала классная руководительница, давая понять, что тема закрыта, в таком виде им нет места в государственной школе, на уроки их не пустят.

В семьях росло напряжение. Когда страсти накалились добела, Лёка, измученный беспрестанными бабушкиными головомойками, первый сошёл с пути, за ним не устоял Алекс, получивший от отца тумаков. Только Фил крепко держался за свои принципы. Его отец при виде сына закипал: «Дождёшься, что тебя просто вышвырнут из школы, покатишься по наклонной». Требовал, чтобы Рома постригся и выглядел как все, иначе он своими собственными руками попортит его гриву.

«Я вышибу из тебя дурь!». Ромка же, понимая, что всё это неизбежно закончится грандиозным взрывом, старался не попадаться отцу на глаза, избегая с ним встреч.

Однажды Рома проснулся утром и обнаружил на подушке свои выстраданные, долго отращиваемые волосы, которые уже можно было затягивать на затылке в какой-никакой хвост. Чтобы заставить его постричься, отец ночью по-варварски искромсал его hair.

Глядя на себя в зеркало, Рома чуть не расплакался от бессилья. Он готов был к любым гонениям, но такого подлого предательства, тем более от своего родного человека, он не мог ожидать. Притом, что ни отец, ни мама не понимали его, меряя всех на свой аршин, он надеялся, что они всё же должны уважать личность своего сына. Но раз они первые проложили межу в отношениях, следующий шаг за ним. Он не станет раскисать, как Злотник, не уступит под давлением семьи, как Санёк. Вместо того, чтобы, оплакав свой хвост, покориться, он выльет своё негодование на головы родителей и поставит перед ними ультиматум. Если они будут мешать делу его жизни, то он уйдёт из дома, но рок не бросит.

Глава 12. Родители

Мама, увидев, как обкорнал Рому отец, схватилась за голову:

— Ромик, прошу тебя, умоляю, прости его. Не держи на него зла, сыночек. Это твой отец! Волосы отрастут, а отец… Ты же не знаешь, ведь это он из лучших побуждений сотворил с тобой. Так вот понимает свой отцовский долг. Как отец спасти тебя хочет.

— Почему это вы решили, что меня надо спасать? Родили, теперь вы за меня и жить будете? Как в детстве: конфетку дадут, с мамой поделись, теперь с папой поделись. Да ешьте сами свою конфетку, лучше б совсем не давали. Спасибо, конечно, что не спали ночами, кормили, одевали, всё такое, но теперь я сам распоряжаюсь. И чего вам всем от меня надо? Слушали бы свою любимую классику, решали бы уравнения до посинения, но только без меня. Не надейтесь, ни математиком, ни пианистом я не буду. Мне противно всё, что вы мне навязываете. От ваших формул, правил, порядков, заведённых чёрт-те когда, «потому что так положено», можно задохнуться!

Выслушав обвинения Ромы, дождавшись, когда его вспышка наконец стала угасать, мама взялась исправлять неудачную стрижку и устранять последствия слишком далеко зашедшего конфликта.

Чтобы выровнять волосы, их пришлось остричь машинкой почти под ноль. А вот объяснить взрослому, самостоятельному сыну такой дикий выпад отца и примирить их, было и сложнее, и важнее.

— Понятно, ты считаешь, что родители плохие. Конечно! У тебя компания и барабаны на первом месте. Тебе уже пятнадцать, пора бы поумнеть. А ты не думаешь, что, отгораживаясь от родителей, ты нас предаёшь. Как ещё мы можем выразить свою любовь? Только заботой о тебе. Неужели ты этого не понимаешь? Мы же родители. Ну, у нас хорошей жизни не было. Мы жили простыми радостями. Так пусть хоть у тебя всё будет хорошо. — Она вздохнула. — Сами-то мы вообще детдомовские, дети врагов народа. Кому мы вообще были нужны? — Она потрепала Рому по свежестриженому ёжику на голове и, прижав его к себе, стирая набегающие слёзы, продолжала:

— Моего отца арестовали прямо у дома. Мать увидела в окно, как ему скрутили руки и, затолкав в машину, увезли. Она схватила меня за руку, а мне только четыре годика было, и побежала за ними. В отделе НКВД стала доказывать, какой папа честный, хороший человек. Но оттуда нас уже не выпустили. Хорошо помню, как мама кричала, перепуганная до смерти. А меня оторвали от её юбки и отправили в детдом.

Она смотрела на сына и думала: «Как же в словах передать всё, что выпало нам, чтобы он мог представить себе хоть малую долю того, что пришлось пережить? Как рассказать, что с тех пор, чувствуя себя растоптанным, поломанным деревцем, я замкнулась, надолго замолчав. Доктор, который осматривал детей, определил, что я онемела от потрясения. Сказал, что это можно исправить таким же неожиданным испугом, и он постарается вернуть мне речь, когда я успокоюсь и приду в себя. Хорошо, что на меня никто не обращал внимания. Воспитателям без того хватало работы. Однажды ко мне подошёл шестилетний мальчик и на ушко сказал, что знает мою тайну, но никому не выдаст её, ведь на самом деле я могу говорить, но просто для себя решила молчать.

Так оказалось, что я не одинока. Мой друг жалел меня, старался опекать, разговаривая за двоих, и скоро стал мне таким родным человеком, каким может быть брат. У него тоже никого из родных не осталось. Постепенно я разговорилась. Учителя у нас были хорошие, мне было интересно учиться.

Прожив своё детство в детском доме, мы так и пошли по жизни, вцепившись друг в друга. Сначала как брат и сестра, а потом как муж и жена. Страх жизни был так силён, что мы поклялись никогда о детстве не вспоминать, закрыв наглухо дверь за своим прошлым. Для нас это была слишком болезненная тема, которую хотелось искоренить из памяти, избавиться от горьких воспоминаний и жить сегодняшним днём. Нам не хотелось, чтобы пережитое прошлое омрачало и счастье нашего сына».

— У меня осталось два светлых воспоминания о детстве, это дружба со Стасиком и пение в хоре. Для меня это было таким счастьем. Знаешь, когда мы пели, моя душа улетала в прекрасную страну, в такой особенный, светлый мир, где нет фальши, где все счастливы и рядом мама. — Комок в горле мешал ей говорить. — Мы росли одни, как будто до нас никого не было, своим умом до всего доходили. Что мы знали, что могли? Как понимали, так и жили. Учились, набивая шишки. Даже не знаю, трудно ли это было, нам казалось, что так жили все.

А сейчас такая жизнь наступила, о которой мы и мечтать не могли. Было бы большой ошибкой отказаться от возможностей, которые она даёт. Поэтому своего сына нам хочется уберечь от легкомысленных, глупых поступков. — Боль от пережитого отражалась на её лице. — Ты уж прости нас, сыночек, и не отрекайся!

Рома был ошеломлён. Никогда родители не рассказывали ему о своём детстве, стараясь незаметно обходить эту тему. Да ему это было и ни к чему, у него своих интересов было полно. Только сейчас он припомнил, как иногда ощущал присутствие некоторой невидимой двери, скрывающей за собой тайну, время от времени натыкаясь на неё, но только сейчас она приоткрылась. Действительно, ведь прежде чем стать родителями, они тоже были детьми. Но Рома ничего не знал об их детских годах. Они никогда не рассказывали ему о своих поступках, не приводили примеры из своего детства. А теперь многое становилось понятным.

Когда Рома представил себе, сколько пришлось пережить его родителям, он почувствовал такую пронзительную жалость к ним, как будто эти взрослые люди так и остались теми невыросшими детьми. И та невидимая связь, которая удерживала вместе таких разных людей, теперь стала понятна. Прошедшие в детском доме годы были тем общим, что скрепляло этот союз. Ему вдруг открылось, как сильно любят его родители, дорожат им, своим самым ценным достоянием. Все их надежды и перспективы связаны с ним, и всё, что делают они для него, даже неуклюжие поступки, продиктованы заботой о нём. Им самим жизнь не дала таких возможностей. Наоборот, у них с самого раннего возраста отняли опору, защиту и надежду. Не дав ни любви, ни веры, не вложив ума, изломав жизнь на самых ранних порах. А сколько любви было во всём их стремлении дать ему то, что, по их разумению, было величайшим благом. Он увидел собственную тупость, поняв, чем продиктованы их мечты и намерения. У них был неширокий выбор. Чем же он должен ответить?

Глава 13. Верным путём идёте, товарищ!

Внезапную перемену в своей внешности Рома переживал мучительно. Он уже успел вжиться в примеренный имидж рокера, который, дополняя его природную сущность, прекрасно подходил его характеру, став второй натурой и доспехами на пути к заветной цели.

Не желая свыкнуться ни с требованиями окружающих, ни со своим новым видом, чувствуя себя униженным и оплёванным, чтоб не позорить себя перед классом, решил в школу не ходить. Но репетиции ни при каких обстоятельствах не мог пропустить, предстоял смотр творческих коллективов. Виктор Николаевич, считая, что ребят пора выводить на публику, каким-то чудом сумел втиснуть их группу в список участников предстоящего смотра.

Они репетировали «Звезду по имени Солнце» Виктора Цоя, «Скованные одной цепью» Бутусова и «Поворот» Макаревича — то, что хорошо знали и смогли подобрать. Подвести коллектив Рома не мог. Он и так-то всё свободное время проводил в рок-клубе, а тут ещё выяснилось, что им разрешат исполнить что-то одно и только после утверждения художественной комиссией.

Все очень волновались: ребята, что не справятся, это был их первый выход на сцену, а Виктор Николаевич прикидывал, как будет кормить семью, если за потакание разлагающей идеологии его погонят с работы. Он строил свои отношения с ребятами на добровольно-доверительной основе и, позволив им делать всё, что захочется, сильно рисковал, поскольку они, используя на всю катушку своё право выбора, готовили для выступления то, что было модно, но и запретно.

Несмотря на то, что «АССУ» и «Иглу» посмотрела вся страна, а рок-группы уже стали выпускать на гастроли за рубеж, рок всё ещё считался андеграундом. И по старой привычке все оглядывались на начальство, особенно те, кто знал, что группа «Кино» как самая идеологически вредная числится в чёрном списке Министерства культуры СССР.

Утверждение репертуара худсоветом зависело от мнения руководства, состоящего из консервативных пожилых политработников, настроенных против веяний западной культуры. В случае промаха зарабатывать на жизнь Виктору Николаевичу пришлось бы, как большинству рокеров кочегаром, сторожем или дворником. Оставалась одна надежда: в провинциальных городах, отдалённых от идеологических центров, можно было позволить гораздо больше, чем в столице и больших городах. Да и жёсткость хватки была уже не та.

Виктору Николаевичу достаточно было одного взгляда, чтобы понять ситуацию, сложившуюся вокруг Ромы. Он обратил внимание на жалкий вид недавнего героя, который чуть ли не ёжился под взглядами, чувствуя свою неполноценность.

— Рано ты что-то раскис, — кивнув на его новую стрижку, заметил Виктор Николаевич. — Знал бы ты, через какие испытания и искушения, битвы и поражения придётся тебе пройти, чтобы достичь своей цели, дружок! А борьба-то предстоит не просто со Змеем Горынычем, а с Самим Собой любимым, вот в чём секрет. Обуздаешь лютого зверя — гордыню свою, привезёт она тебя на высочайшую вершину. Нет — сбросит в адскую бездну. — Он задумчиво вздохнул. — Я сам знаю, как трудно добиться чего-нибудь стоящего, когда в тебя никто не верит. Главное — самому в себя верить! Умей повернуться спиной к пережитому и идти вперёд. — Он явственно представлял себе, что испытывает этот малый, поскольку в этом же самоутверждающем возрасте побывал в «его шкуре». — Между прочим, и в Англии, и в Америке длинноволосые деды хард-рока, прежде чем стать известными, прошли через оскорбления и нападки. Это ты ещё достаточно лохматый, — он пригладил его бритый ёжик, — а вокалист группы Judas Priest вообще лысый. И ничего, его успеху это не мешает. Да и у Iron Maiden был казус. Когда их наконец-то заметили и, казалось бы, дела пошли в гору, перед самым подписанием контракта им выдвинули условие — состричь длинные волосы.

— А они? — К радости Ромы, в общих тенденциях улавливалась схожесть мотивов с собратьями-рокерами.

— Мейдены ответили категорическим отказом.

— От чего? — На самом деле его уже не волновали тонкости. По еле заметному совпадению признаков он видел, что на верном пути.

— От контракта на таких условиях. Вот так-то! Не просто обломать «стальных». И вообще, давно замечено: тепличные растения не слишком жизненно стойки. Трудности закаляют человека, посмотри биографии знаменитостей. Разве получилось бы из них что-нибудь стоящее, если бы в детстве с них пылинки сдували? Не всё радужно в жизни мастеров. — Он видел, что Рому слегка отпустило, и парень уже переключил своё внимание с неудачной причёски на более серьёзные приоритеты.

— Возьми Джимми Хэндрикса! — увеличивал обороты Виктор Николаевич. — Выдающийся, величайший гитарист всех времён, изобретательный виртуоз, рос в, мягко говоря, непростой домашней обстановке. Начинал с пятидолларовой гитары, которую купил ему, девятилетнему мальчишке, отец после смерти матери. Когда Джимми подрос, за дерзкий угон был приговорён к двум годам заключения. Но адвокат сумел заменить его службой в воздушно-десантной дивизии. А он и в армии показал себя не с лучшей стороны. Его командир признал, что положительными качествами Джимми не отличался. А Хэндрикс-гитарист за свою сверхкороткую двадцативосьмилетнюю жизнь (умер он от наркотиков) сумел внести в палитру рок-музыки небывалое звучание, расширив возможности самой электрогитары. Его невероятно скоростные атаки приводили в экстаз корифеев музыки, и уже при жизни его назвали гением. Но за всем этим блеском и виртуозностью от зрителя скрывался колоссальный многолетний труд и учёба у тогдашних светил. С тех пор как Джимми Хэндрикс показал высочайший идеал исполнения, хард-рок допускает в свою сферу исключительно виртуозных инструменталистов, что ставит эту музыку в один ряд с симфонической. Для таких достижений нужна несгибаемая воля.

После репетиции Виктор Николаевич обратил внимание, как распрямился Роман, готовый принять эстафету у лидеров тяжёлого металла.

Своей самостоятельностью и непоколебимой мальчишеской целеустремлённостью Рома внушал стойкое уважение к себе. Видя, что он готов до изнеможения сидеть за барабанами и его задатки, Виктор Николаевич представлял, насколько способный барабанщик может из него получиться. «Этого юнца не надо погонять, этот сам всего добьётся».

Глава 14. Альбомы

В то время, когда поголовное увлечение музыкой вызвало бум среди поклонников, готовых слушать всё подряд, что перепадёт, магнитофонные записи кочевали из рук в руки, многоразовое перезаписывание кассет приводило к низкокачественному звучанию, резало слух искушённых любителей, для ребят стало большим событием приглашение Виктора Николаевича побывать у него дома.

Будучи страстным поклонником современной музыки, он старался по возможности любым способом добыть дефицитные пластинки, и был обладателем небольшого собрания записей мировых групп.

Своей феноменальной способностью добывать новые альбомы, когда ещё не полностью сняты запреты на чуждую музыку, своё в стране практически не производится, в магазинах — шаром покати, он напоминал ребятам волшебника, достающего из рукава удивительные вещи. Он частенько бывал в Москве по делам. Каждый раз, когда ему удавалось достать новый виниловый диск или кассету, он звал ребят к себе и, дав подержать в руках эту величайшую ценность, ставил проигрывать. Благодаря ему, ребята узнали, что стоит за впечатляющим антуражем и неимоверной техничностью рок-музыкантов, услышали эталонный звук.

В коллекции Виктора Николаевича все известные мировые группы были представлены хотя бы одной единственной пластинкой: Битлз, Пинк Флойд, Дип Пёпл, Блэк Саббат, Лэд Зепеллин, Металлика, Айрон Мейден, Скорпионз, Нирвана, Мановар. И, конечно же, пластинки узаконенных русских ВИА⁶: «льющихся песен» и «поющих сердец», первопроходцев рока, в горниле которых ковались кадры тяжеловесов хард-энд-хэви, поставляя металлопрокату готовых, закалённых рокеров: Ария, Мастер, Чёрный кофе, Коррозия металла, Круиз, Чёрный обелиск, КИНО, Наутилус-Помпилиус, Машина времени, Алиса.

Став проводником к вершинам рок-музыки, куда не всякому опытному музыканту по силам самостоятельно добраться, Виктор Николаевич старался передать трём подросткам всё, что знает сам. Он провёл их к корням и истокам хард-рока, открывая за бескомпромиссной манерой групп характер и стиль.

— Хэви-метал вобрал в себя музыку различных направлений: и классику, и народную музыку, но корнями он уходит в негритянский блюз. Deep Purple, Led Zeppelin — классика жанра. Их характерный почерк с сумасшедшей скоростью, мощным звучанием гитарных рифов и бешеным ритмом ударных наследуют другие металлические группы, но, в отличие от своих последователей, они открыты другим музыкальным влияниям. Этому тоже стоит поучиться. Вот послушайте…

Ребята тем временем разглядывали рисунки на обложках альбомов. Мотивы, взятые прямо из преисподней, черепа и надписи стилизованным готическим шрифтом, казалось, должны были вызывать ужас и благоговейный трепет. Смысл этой графики был известен только посвящённым. Алекс, держа в руках альбом «The Number of the Beast» Iron Maiden, думал, как бы, не выглядя дураком, узнать, что значит изображённая страшная маска на обложке.

— О, Iron Maiden — Железная Дева! — Виктор Николаевич как страстный поклонник не мог наслаждаться своим увлечением в одиночку. У него была такая особенная потребность — делиться с кем-нибудь своими впечатлениями. — Блестящие исполнители. Классика тяжёлого рока. Когда они ворвались на музыкальный Олимп, всех претендентов как ветром смело. Такой звуковой штурм! Выразительную, повествовательную манеру Iron Maiden вы сразу узнаете, несмотря на быстрый, жёсткий саунд. Вы слышите как бы сказание. А это альбом 1982 года «Число зверя». Что, страшновато? Да, их даже в сатанизме обвинили. И, тем не менее, этот считается вторым величайшим хэви-метал альбомом всех времён.

Можно долго объяснять, о чём эти синглы. Здесь и история, и философия, и мистика. Но если быть кратким, скажем так: это серьёзные сказки для взрослых. Всё в сознании человека. То, что вы видите, слышите — ад, рай — всё это внутри человека, и он сам выбирает, где ему быть. А это символическое изображение человеческих пороков, их истинное лицо, скрывающееся под маской добропорядочности, тёмные стороны людского сознания. Человеческая личность заслоняет человеческую сущность, ослабляет её. И мы видим слабого, безвольного, обременённого проблемами человека, а не такого, каким он был создан первоначально — чистым, свободным, сильным. Понятие «рок» — это провидение, фатум, или неотвратимая судьба. Рок-музыка — это та скала, столкновение с которой разнесёт в щепки корабль твоих убеждений. Она призывает людей задуматься над своей жизнью, изменить её. И напористость, кажущаяся агрессивность в их исполнении присутствует не как тупая озлобленность на всё и вся, а как выражение отвращения к тёмным сторонам человека, старание разогнать дремоту, стряхнуть сон разума, рождающего чудовищ, старание сделать мир лучше.

Не всегда ребятам было понятно то, что говорил Виктор Николаевич, но они принимали сказанное как предисловие, после которого откроется что-то новое.

Он прибавил звук. Ваза на тумбочке вздрогнула.

— Ого!

Виктор Николаевич, смеясь, приглушил басы.

— Ладно, хватит. Не будем больше раздражать соседей. А это ваш любимый «Свинцовый Дирижабль». Led Zeppelin в качестве новой идеи взял принцип живописи: импровизировать, создавая звуковые полотна с множеством цветов и оттенков, смешивая блюз, хард, хэви, фолк и акустику, объединяя звучание мощными рефренами. Manowar — означает борьбу до победного конца. За индивидуальность, за веру в себя. Ну и ваши крёстные отцы — Арийцы… Трудно устоять под натиском обрушивающейся на тебя лавины. Ария возникла как альтернатива Iron Maiden, которая тогда была запрещена в СССР. Благодаря арийцам хэви-метал стал самым распространенным метал—жанром в стране. Вот их диск «Герой асфальта» наша фирма «Мелодия» выпустила. Причесали, конечно, кое-что исключили, кое-что изменили, но всё же выпустили. А каких трудов стоило всё это добыть!

Саня и Лёка слушали историю рок-музыки отвлечённо, как сказки об инопланетянах, не имеющие к ним никакого отношения, но Рома всё сказанное тщательно наматывал на пробивающийся ус, воспринимая применительно к себе. Неистовство тяжёлого металла обретало прочтение и смысл, мастерство исполнения завораживало, своим примером доказывая всем, что для упорного путника нет недосягаемых вершин.

Слушая титулованных магистров рока, Роман жадно впитывал мастерство по каплям от каждого из них. Он внимательно следил за тенденциями в рок-музыке. Новоявленная супергруппа Metallica без раскрутки, рекламы самостоятельно завоёвывала мир, её феноменальный успех был оплачен богатством ритмических композиций, скрытой динамикой аранжировок, честностью и искренностью трудных тем: смерти, войн, наркотиков. Неподражаемый, скоростной стиль трэш входил в моду как противовес появившимся в тяжёлом металле тенденциям помпезности.

Из страны, где знают толк и ценят блюз, джаз, рок и металл, пришло известие о том, что потрясённая Америка лучшей группой восьмидесятых признала «Ю-2».

Новые направления, группы, решения, всё новое, свежее увлекало Рому, вселяя уверенность в правильности выбранного пути. Мастерство, образность музыки, философия содержания были для него мерилом высоты.

Но, в то же время, уважая позицию легенд рока, он не мог простить их ошибки и промахи. Пристрастие к алкоголю и наркотикам перечёркивало все их заслуги. Гибельность такого пути, который вёл в пропасть, для него была очевидна и неприемлема.

Глава 15. Старец

Однажды августовским днём, когда каникулы приближались к своему завершению, а разленившиеся учащиеся слонялись без дела, Лёка вертелся у распахнутого настежь окна. Настраивая горланивший магнитофон, чтобы всем хорошо было слышно, он увидел Рому, бредущего из булочной со свежим, изрядно покусанным батоном в руке.

Видя, что Ромка ничем особенно не занят, обрадованный Лёка покричал ему, чтоб тот подождал его. Рома остановился, продолжая отщипывать по кусочку ароматную корочку, рискуя не донести хлеб до дома.

— Давай что-нибудь придумаем, сходим куда-нибудь, — сказал для затравки Лёка, имея в голове совершенно определённый план.

— Не могу, у меня сегодня трудотерапия. Предки велели привести своё жилище в порядок.

Родители, стараясь приучать сына к труду, и в каникулы не давали Роме поблажек, требуя неукоснительного выполнения домашних обязанностей. От нескончаемых, бесполезных каждодневных дел он отлынивал всеми способами. Но сегодня всё-таки был вынужден этим заняться.

— А я думал тебя с собой позвать.

Лёка уже давно был поглощён одной идеей, которая не давала ему покоя, но, боясь быть осмеянным, не решался озвучить её своим друзьям. Да он и не хотел бы доверить кому-нибудь свою сокровенную тайну, но сам, без посторонней помощи эту задачу не смог бы решить. Она касалась его будущности, требовала длительной подготовки, одобрения и поддержки авторитетного человека. Такой личности в окружении Лёки не было. Но он узнал, что нужный человек живёт где-то далеко за городом, в лесу.

— А ты куда? — Расставленная удочка сработала.

— К старцу.

— К…? Зачем?

— Да так… К нему и люди, и звери за помощью приходят. Говорят, он видит всех насквозь. Всё, как скажет, так и сбывается.

— А горы переставлять он может?

— Что ты ржёшь? Давай сходим к нему. Я благословение хочу получить.

— Это ещё зачем?

— Пусть скажет, что мне делать, я священником решил стать.

— Я щас со смеху упаду! — подкручивал пальцем у виска Ромка. — Ты что, того, спятил? Эта твоя дурь тебя в монастырь заведёт.

— Ничего ты не понимаешь, — Лёка так и знал, что ребята осмеют его. И всё же их насмешки не могли поколебать его стремление, внутренне он уже собрался в дорогу.

— Ну, идёшь со мной?

Отправиться туда, не знаю куда, и добыть то, не знаю что, в одиночку он не решался. Одному было скучно, а по правде сказать, и страшновато. Лёка не был смельчаком. Уж если кто-то в их компании и мог действительно считаться геройской личностью, так это Ромка. Его и в разведку можно посылать.

— Ладно. Пойдём посмотрим, что это за старец такой, — воодушевился перспективой приключения Рома.

— Ты можешь тоже чего-нибудь спросить, — обрадовался Лёка.

— Что, например?

— Ну, где находится Царство Небесное…

— Где же ещё, конечно, на небе!

— Вот, а ты уверен, что оно вообще есть?

Роме теперь были понятны мотивы перемен в друге. Лёка последнее время был какой-то задумчивый и тихий как никогда.

— Уверен. Сказки всё это! Чушь собачья!

Роме не нравился минорный настрой приятеля, но он уже понял, чтобы хоть чего-нибудь добиться, салаг* приходится опекать, направлять или подталкивать.

Вдыхая густой знойный воздух, друзья шли в сторону ущелья. Там, как говорили, в прохладе тенистого леса, отказавшись от мирских благ, жил отшельник. Не страшась ни змей, ни диких зверей, божий человек пребывал под покровительством Господа. Обителью ему служила убогая лачуга, расположенная вдали от людей. Питался он, чем Бог пошлёт, воду пил из ручья, на берегу которого его время от времени и встречали. Уверенные, что он способен совершать чудеса, к нему обращались за помощью.

Порядком подуставшие от длительного перехода, ребята остановились, чтобы, прежде чем двинуться дальше, передохнуть и окунуться в воду.

Вдруг к ним из лесных зарослей вышел монах в нищенском облачении. Это был глубокий старик, белый, как лунь, худощавый, похожий на пришельца из седой древности, которому от немощи приходилось опираться на палку.

Ребята замерли от неожиданности, разглядывая святого, сошедшего со старинной иконы. Глядя пронзительно ясными, живыми, лучистыми глазами на подростков, предугадывая их вопросы, как будто разговаривая сам с собой о том, что было понятно лишь ему одному, он произнёс:

— Царствие Небесное — родина человечества… А ты, — он указал в сторону Лёки суковатым пальцем, — зря стремишься в храм. Тебе нужно жить в миру. Священником будешь… — он обернулся к Роме, — вот ты, негр.

— Я? Почему я?

Рома вспыхнул от возмущения, дыхание его прерывалось, в нём всё заклокотало от гнева. — Я не собираюсь работать попом. Лёка хочет, пусть он и будет!

В нём поднялась досада и на старика, и на приятеля. Это он для того, что ли, пилил два часа по жаре, чтоб услышать этот бред?

— Знаете что… — Он постарался подавить в себе вспыхнувшее возмущение, взял себя в руки и попытался логически объяснить старику его ошибку.

— Знаете, я учусь в музыкальной школе, чтоб стать настоящим музыкантом. А музыканты выступают на сцене. И я буду выступать на сцене, и буду ездить на гастроли за кордон. — Рома, сжав зубы, в сердцах кивнул в сторону моря. Его всего трясло от негодования. — Я стану очень известным и богатым.

— Что ты, дитя моё! — Старец притронулся к нему своей сухощавой рукой, и Рома ощутил миллионы тончайших световых нитей, исходящих от его прикосновения. Старец смотрел ласково ему в глаза, как бы сквозь него, и видел что-то невыразимо прекрасное. Его проницательные, ясные глаза смотрели в самую глубину души. — Всех богатств этого мира тебе мало. Тебя ждёт гораздо большее.

Рома смотрел во все глаза на необычного человека и чувствовал, как под взглядом старца его вспышка затухает и чувство покоя и полного доверия наполняет его.

— Что он сказал? Ты понял хоть что-нибудь? Почему он меня негром обозвал? — возвращаясь домой, спрашивал Рома своего приятеля, расстроенного не меньше его. Лёка только пожал плечами, скривив недовольную мину. Ему тоже было обидно. С какой стати старец напророчил Ромке горы богатств, когда это он, Лёка, пришёл специально к нему.

— Мне, наоборот, показалось, что про тебя он очень хорошо сказал. Типа, что ты завоюешь весь мир.

— Вот увидишь, я стану музыкантом и уеду в Америку! — Рома кипел от бешенства. Всё его существо противилось невозмутимому приговору старца. Он злился на старика, который своим пророчеством посмел вмешаться в его планы.

И, может быть, Рома постарался бы забыть этот разговор, если бы не эти особые лучистые глаза старца и теплота его взгляда. Временами, вызывая из памяти его образ, Рома думал, как же при всей своей святости и прозорливости старец мог так ошибиться?

Глава 16. Кришнаиты

В душный кабинет первого секретаря горкома партии, выходящим окнами на центральную площадь, вместе с раскалённым летним зноем врывались чуждые уху партработника звуки индийских колокольчиков и мантр, исполняемых под бубен. Обосновавшиеся с недавних пор в сквере напротив здания горкома кришнаиты не давали сосредоточиться на первостепенных проблемах.

Считая публичное пение мантр особенно полезным для приобщения к Господу Кришне, они старались привлечь к себе внимание прохожих. Заметно выделяясь броскими одеяниями, окрашенными в шафрановые цвета, стройным хором распевали: Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе. Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе.

Нескольких дней было достаточно, чтобы повторяющийся, как на заезженной пластинке, несложный текст и такой же простой мотив записались на подкорку, и вот уже сам первый секретарь горкома, притоптывая ногой в такт, мысленно напевал: Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе…

Он сидел над бумагами и толстым красным карандашом делал пометки на полях, чувствуя, что его так и подмывает запеть уже во весь голос. Поднявшись с кресла, он подошёл поближе к окну и, выглядывая из-за спускающейся волнами шторы, стал наблюдать за высокими, крепкими молодыми людьми в балахонах, с обритыми головами, кружащих хороводом и распевающих Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе. Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе.

Он смотрел на них с недоверием, стараясь просчитать, чем эта провокация по внедрению чуждой религии в российской глубинке может обернуться для его служебной карьеры и даже судьбы. Но его мысли разбегались в стороны, никак не укладываясь в понятную логическую цепочку, завершающуюся грамотным решением.

Он вернулся к столу и, вызвав секретаршу, попросил пригласить Петра Семёныча.

— Вот, что ты скажешь? — Он карандашом показал в сторону окна. — И как им не надоест повторять по тысяче раз одно и то же! Их нам ещё не хватало. А ведь только тронь, и будет международный скандал. На Западе тут же поднимут вой: ущемление прав человека, свободы вероисповедания!

— Я удивляюсь, как они вообще смогли проникнуть к нам. Как такое могли прохлопать в органах. — Достав клетчатый носовой платок из кармана, Петр Семёныч вытер взмокший затылок.

— Ну, там-то всё было заранее известно. Как сейчас помню, в журнале «Коммунист» за 1981г. читал предостережение тогдашнего зампреда КГБ Семёна Цвигуна: «Существуют три величайшие угрозы советскому образу жизни: западная культура, рок-н-ролл и Харе Кришна». А теперь по всему чувствуется, стали прислушиваться к мнению Запада. Но нам-то что делать? На их счёт никаких указаний не поступало.

— Эка беда! Что, мы сами, без указаний сверху не сможем разобраться с кучкой клоунов в простынях, пляшущих под бубен на лужайке в нашем парке? — снизил градус накала проблемы Пётр Семёныч. — Вон, посмотрите, ходят кругами, бьют в ладошки и радуются.

Однако, заботясь о том, чтобы в родном городе от звуков тимпанов⁷ невзначай не покачнулась его вера, социал-материалистическая, он предложил:

— Давайте, чтоб не доводить ситуацию до серьёзных масштабов, поручим это дело местной шпане. Пусть хоть что-нибудь полезное сделают! Хватит им безобразничать да хулиганить. — Он гневливо сдвинул брови, вспомнив, сколько крови ему попортили эти подонки. — Позвать их помочь остановить распространение сектантов на нашей земле. Давить на патриотизм. А ещё лучше отделаться от этих блаженных руками их же идеологических противников. Эти-то куда смотрят? Вместо того, чтобы привлекать новых прихожан в православный храм, хлопают ушами, когда чужие проповедники уводят заблудших овец в свои секты. Пусть найдут компанию крепких парней без башки, нужным образом настроят, направят. Да пусть просто дадут им хороший дрын. Тех как ветром сдует из города. И тема будет закрыта.

На том и порешили.

Глава 17. Противостояние

Однажды, поздним вечером, когда Рома возвращался после репетиции из рок-клуба, к нему подошёл человек с безликой внешностью. Окинув оценивающим взглядом рокерский прикид Романа, рассыпанные по грубой коже космы, он ни с того ни с сего заговорил о том, что вот как хорошо, что наша молодёжь чем-то увлекается, развивается, и, слава Богу, есть для этого все возможности. Роман из вежливости слушал эти рассуждения, не видя в его логике ничего особенного и не понимая, к чему этот тип клонит. Развивая свою мысль, тот стал говорить, что не все идут правильной дорогой, и, между прочим, спросил Рому, как он относится к недавно появившимся в городе кришнаитам.

Рома вообще не задумывался на эту тему. Он обратил внимание на их музыкальные инструменты, ему нравился нежный звон колокольчиков. А так… Он пожал плечами, не зная, что ответить.

— Они говорят, что поклоняются богу Кришне, а на самом деле они — язычники, поклоняющиеся демонам!

Озираясь, бдительный страж православия больше, чем грома с Небес, боялся, как бы кто-нибудь из знакомых случайно не заметил его искреннего, но всё же неблаговидного порыва защитить свою веру от посягательств чуждых богов.

— Да ладно, сказки всё это. — Роман говорил то, что думал. Ничего демонического в них не было, скорее театральное.

— Ты просто не видел изображения их бога. Они его никому не показывают. Он — чёрный! Понимаешь?

Мужчина понизил голос и, оглядевшись по сторонам, наклонился к его уху, чтобы никто не услышал. Его серые маленькие глазки быстро бегали.

— Он — глава чёрных демонов. Представляешь? Как тут не вспомнить слова Спасителя о дьяволе, который был человекоубийцей от начала времён. И вот такая нечисть поселилась в нашем городе. Они сманивают легковерных людей в свою секту, чтобы потом выуживать из них денежки и чтобы те ещё и работали на них. Нужно изгнать их с нашей исконно православной земли, чтобы их духа здесь не было.

Из обширного набора ключевых слов пара «наша земля» зацепила Рому.

Увидев, что сумел посеять вредоносное зерно раздора в неокрепший ум, поборник православия предложил:

— Нужно поставить им ультиматум. Пусть убираются, или хуже будет…

Для Романа задание передать кришнаитам ультиматум было очередным приключением. Он и ребят позвал с собой по-приятельски, просто постоять на стрёме. Но они пошли без энтузиазма и, наблюдая за развитием ситуации со стороны, поняли, что опять влипли в плохую историю. Если бы кришнаиты захотели ответить им, от них осталось бы только мокрое место.

Их было семь человек. Молодые парни с начисто обритыми, правильной формы головами привлекали взгляды прохожих, поражая не столько экзотической внешностью, сколько особым внутренним настроем, застывшим на ясных открытых лицах. Они мирно сидели прямо на земле в позе лотоса, перебирая чётки. В стремлении, избавившись от телесных ощущений, достичь состояния транса и, слившись в экстазе с Кришной, стать реализованной душой, самозабвенно распевали мантру.

Роман, подойдя ближе всех, стал задирать кришнаитов, пытаясь спровоцировать их на ответные действия.

— Эй вы, умники! Чего расселись тут? Вас что, приглашали? Убирайтесь подобру-поздорову из нашего города, а то мы быстро начистим вам вашу харю.

Они молча смотрели на него: без тени беспокойства, скорее с пониманием. Кришнаиты не сопротивлялись, и Роману как-то сразу расхотелось их бить. Он повернулся чтобы уйти, но, увидев, как спасовавшие друзья-приятели с вытянутыми лицами наблюдают за его отступлением, выпалил в кришнаитов очередью первых попавшихся слов.

— Вот наш ультиматум: мотайте отсюда. А если вы не уйдёте из нашего православного города, допроситесь, отдубасим так, что мало не покажется и… и… набьём рожу!

Резко развернувшись, он стал стремительно удаляться.

На следующий день стало ясно, что кришнаиты проигнорировали его ультиматум. Они по-прежнему продолжали сидеть в своих рыжих балахонах, звенеть в свои дурацкие бубны и распевать свои мантры, вызывая праведное негодование всех ревнителей, «стоящих за сыновей своего народа».

Роман почувствовал, как пальцы самопроизвольно сжимаются в кулаки. Распалённый пренебрежением к своей личности, он приблизился к одному из них, намереваясь как следует вмазать ему в челюсть.

Тот, поднявшись с земли, с тихой, обезоруживающей улыбкой сделал шаг навстречу.

Роман подошёл вплотную и замахнулся. Но неожиданно рука замерла в подвешенном состоянии, остановленная крепким захватом.

— Не смей марать свою душу, — сказал, как пригвоздил, кришнаит.

Их взгляды пересеклись. Роман наткнулся на невидимую стену. Лицо кришнаита, с чуть приподнятыми бровями, выражало предупреждение от опрометчивого поступка, при этом его глаза излучали дружелюбие. Роман оторопел. Такое выражение иногда мелькало на лице матери, когда она увещевала его. Рома опустил свою руку.

— Послушай, тебе не всё равно, каким путём достигнет человек Бога? Есть много разных путей. Для нас спасением стал этот. Разве тебя не радует, что вчерашние бомжи и неудачники стали стремиться к свету, открыв в себе человека. Ты что, считаешь, лучше было бы таким, как я, погибнуть ни за что? Ещё совсем недавно я был человеком конченым, а ведь мне всего двадцать три года. Мы все собрались здесь люди неуспешные: кто пьяница, кто наркоман, есть бывший вор. Пропадали по одиночке, спали на голой земле, узнали голод. Сколько народу проходило мимо нас, одни брезгливо отворачивались: «фу, пьянь очередная», другие подавали милостыню, кое-кто приносил одёжку или предлагал просто кусок хлеба, чтоб не сдохли от голода. Но никто не хотел помочь спасти душу. А зачем нужно спасать тело, если погибает душа? Наш учитель боролся за каждого из нас. Сейчас мы сами готовы помочь любому обездоленному, кто нуждается в помощи. Вот тебе, например.

— Мне-то зачем, я сам за себя могу постоять.

— А за другого? Спасти человека, брата своего, ты можешь?

— Нет у меня никакого брата.

— Когда-нибудь ты вспомнишь об этом дне и пожалеешь.

— Ты тоже! — Роман считал, что последнее слово всегда должно принадлежать ему.

— Не подумай, что мы вас испугались. Но мы не хотим вражды, поэтому уйдём из вашего города. Передай это тому, кто вас послал. — В его словах звучало сожаление.

Несмотря на то, что кое-что из разговора с кришнаитом Роман недопонял, он чувствовал, что побеждён. Притом, что кришнаиты отступили, в противостоянии выиграли они. Это личное поражение, да ещё перед уходом в армию, произвело на него сильное впечатление. Такую встряску он не мог выкинуть из головы, чувствуя себя, как побитая собака.

У него перед глазами стояло лицо кришнаита, с «открытым забралом». Твёрдый, ясный взгляд, чуть тронутый дружелюбной улыбкой, в котором читалось спокойствие, абсолютное отсутствие неприязни. Это был пример особого противодействия, когда превосходство достигается непротивлением. А ведь они, как делать нечего, могли размазать его. Только их убеждения оказались выше этого. Но Рома чувствовал себя именно размазанным.

Поразительное владение собой, уравновешенность, за которой скрывалась сила духа, вызывали в нём зависть. По-своему даже симпатизируя кришнаитам, он думал, что прежде, чем его «забреют в армию», нелишне было бы освоить нечто подобное.

Глава 18. ДОСААФ

Приближение своего совершеннолетия Роман переживал брожением в уме непонятных чувств и желаний, которые, смешиваясь, проявились в идее сделать что-то из ряда вон выходящее, что-то себе доказать. Это внутреннее жгучее стремление преодолеть себя никуда не улетучивалось, а лишь укреплялось.

Однажды в теленовостях промелькнул репортаж о десантниках. Роман ухватил как раз тот момент, когда команда прыгала с парашютом. Всё! Он понял, чего не хватает в его жизни — полёта. Он прокручивал в памяти стоп-кадры, и казалось, что чувствует воздушный поток, несущий его на белых шёлковых крыльях.

Прошло какое-то время, прежде чем его мечта материализовалась. Как-то раз, проходя мимо забора, увешенного полинялыми объявлениями, он обратил внимание на свежую яркую надпись на белом листе. Крупные красные буквы «ДОСААФ» бросались в глаза, а строчки помельче приглашали в секцию парашютного спорта.

Недолго думая, Роман направился прямо по указанному адресу. С двумя пересадками добрался до пригородного посёлка, где находился тренировочный пункт спортивного общества. На транспаранте у входа в секцию было написано: «У ЧЕЛОВЕКА С САМОЛЁТОМ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ ОБЩЕГО, ЧЕМ КАЖЕТСЯ».

Единственный человек, который был на месте, оказался инструктором, мастером спорта. Недолго пообщавшись с Романом, он пригласил его на первое занятие. Теоретическое.

Роман как-то сразу сник. «Ну вот, и здесь как в школе, прежде чем допустят до прыжков, предстоит выучить какие-нибудь Апрельские тезисы, и только после сдачи Ленинского зачёта на тебя напялят парашют и посадят в кукурузник. А когда на высоте 900 м дадут пендаля под зад, не забудь дёрнуть за верёвочку — парашют раскроется».

Но его беспокойство оказалось напрасным. После теоретической части, состоящей из истории изобретения парашюта, его конструкции и демонстрации, он понял, насколько здесь действительно всё серьёзно. Оказывается, существует множество нюансов, с которыми он должен справиться, и начинать осваивать прыжки можно будет, только полностью подготовившись на земле.

Потом перешли к практическим занятиям. Их заставляли прыгать с вышки и из списанного допотопного самолёта, который лежал брюхом на обочине лётного поля. Это напоминало аттракционы в парке отдыха, но Роман чувствовал, как при этом его изнутри охватывает цепенящий страх.

Когда из массы желающих испытать состояние свободного падения сформировали подготовительные группы, Роман записался в самую раннюю, чтобы успевать к началу занятий в школе, поскольку во второй половине дня у него был рок-клуб.

Это оказалось большим испытанием, потому что вставать в пять утра для него было мучением. Но ещё большим испытанием было, приехав с утра пораньше на лётное поле, услышать, что на сегодня прыжки отменяются. Ждёшь, ждёшь… Полёт отменён! Почему? То из-за плохой погоды, то самолёт не исправен… Вот так! Приходите завтра. Назавтра всё повторялось вновь: 5:00 — подъём — автобус — пересадка — автобус — пересадка. Ожидание…

И вот предчувствие, рождаемое подсознательным ощущением, что сейчас произойдёт то, о чём ты мечтал, оправдывается. Наступает момент, когда выдают шлемы, надевают парашютные связки⁸, под тяжестью которых подгибаются коленки и жмёт между ног, строят по весу и ведут в «АН—2». И! «Последнее предупреждение! Решай сейчас, выход — только через небо». Этот момент, минута, когда нужно принимать решение, очень острый.

Самолёт набирает высоту. Внизу домишки посёлка в окружении лесов, вдалеке за утренней дымкой тумана родной город.

Напоминание инструктора: «Приземление — ноги вместе, смотреть на горизонт», — звучит как благословение. Следом команда: «Приготовиться!» Инструктор открывает дверь: «Первый пашшё-ёл», — пауза 4 секунды, — второй пашшё-ёл, — пауза, — третий пашшё-ёл!»

Роман четвёртый. У него это первый прыжок.

Указательный палец инструктора направлен на него, как дуло пистолета. Встаёт с трудом. Парашют тяжёлый. Сердечный стук в ушах заглушает ровный гул мотора. «Я должен! Должен. Отступать некуда». В открытую дверь виден только горизонт. «Не дрейфь, «человеческое тело — самый универсальный летательный аппарат. Главное — встать на поток, ты почувствуешь его всем своим телом».

— Четвёртый пашшё-ёл! — Толчок в спину, переворот… Небо наклонилось, земля стремительно приближается.

Раскрывшийся купол рывком дёрнул стропы.

— Я лечу-у-у! Свобода-а-а!

И больше ничего не надо.

— Ну что, страшно?

— Теперь уже нет!

— Молодец. Получите ваше свидетельство с отметкой об отличном приземлении.

Глава 19. Призыв

Ну вот! Армия, о которой последний год так много говорили родители, друзья, Виктор Николаевич, превратилась из абстрактного понятия в реальность, которую необходимо принять. Служба в армии, вычеркнутые два года жизни, никак не согласовывалась с планами Ромы. Но поступить в высшее учебное заведение прежде чем его заграбастают в армию, Роман не успевал, призывной возраст наступал раньше. Косить от армии было не принято. В их компании, кроме такого задохлика как Злотник с его астмой, на освобождение от службы в армии не мог рассчитывать никто.

Роман в армию не хотел, но, когда увидел в своих руках повестку в военкомат, небольшой сероватый листок с казённой печатью, которым государство призывало его послужить Отчизне, понял, что уже и не против… Выхода у него нет, конечно, он подчинится обстоятельствам. Но вот только, как же музыка, достижения, полученные с таким трудом? Всё коту под хвост? Два года — это же вечность!

Решив не мучиться, ожидая указанной даты, а пойти в первых рядах, на другой день подал заявление в военкомат о зачислении его в ВДВ.

— Почему именно ВДВ, а не Морфлот, например? — спросил полковник.

— В ВДВ и с парашютом попрыгать можно, и пострелять. Думаю, там не так скучно, а потом, всё-таки это элита.

Напористость паренька заставила полковника попристальнее посмотреть на новобранца. Спортивное телосложение, физически крепкий, стрижка под ноль уже кое-что говорили о нём.

— А марш-броски, физнормативы тебя не останавливают? Там военной подготовкой занимаются больше, чем в других родах войск. Служить намного тяжелее, и попасть туда не просто, сто заявлений на одно место.

— Всё равно ВДВ. У меня уже одиннадцать прыжков с парашютом.

«Да, этот парень наш. Находка для армии. Далеко пойдёт».

— Ну, ладно, оставляй заявление, решение принимаю не я, так что обещать тебе ничего не могу.

Потянулись часы ожидания отправки. Прошла целая неделя, прежде чем Роме сообщили, когда явиться на призывной пункт.

Мама за эти дни как-то поникла. Она была очень расстроена. Не оправдалась её надежда, что за оставшиеся несколько дней до окончания весеннего призыва, бог даст, пронесёт. Отец же, наоборот, воодушевился. «А как же может быть по-другому? Твой сын идёт отдавать Священный долг Родине! И потом, армия — школа жизни».

С раннего утра на площади перед военкоматом собралось большое количество народу. Безволосые призывники отсвечивали в толпе голыми макушками. Взбудораженные родители, навёрстывая упущенное, старались в последние минуты впихнуть в их головы всё, чему не успели научить за восемнадцать лет. Девчушки, не понимая значимости происходящего момента в своей судьбе, провожали своих парней с написанной на лицах растерянностью.

Роман без зависти смотрел, как других провожают подруги. Хотя бы здесь он мог обойтись без потерь.

Большинство призывников, обритых наголо, неожиданно ощутив себя обезоруженными, лишёнными даже той тонкой защитной корочки, которую смогли нарастить к призывному возрасту, переживало потерю шевелюры как символический акт расставания с юностью, как внутреннюю драму. Подчинение жёсткой дисциплине боевого устава, не имеющего ничего общего с их прошлой жизнью, быстро развеяло их юношескую самоуверенность. Обострённое восприятие, сконцентрированное под бритой черепушкой, делало их незащищёнными перед новыми условиями, к которым необходимо было как-то приспосабливаться. Роман же, чтобы не переживать шок от процедуры стрижки, переступив через своё «я», заранее оплакав утрату своей гривы, самостоятельно остригся наголо, и даже в среде таких же лысых новобранцев чувствовал своё превосходство. Он стоял с приятелями в сторонке, игнорируя своих предков, и, хорохорясь, как заправский вояка, понюхавший пороха, поддерживал с притихшими пацанами непринуждённый трёп.

— Не знаю, пообещали отправить нас на следующей неделе. Чем раньше отправят, тем раньше вернёмся! Попадём в нормальную часть, служба пролетит как один день. И вообще, не так там страшно. Все служат. — Он чувствовал, что от этого самогипноза ему становится даже легче.

— Напишешь, как там всё будет? Только подробно, не так, как все, — попросил Алекс. Он попадал в осенний призыв.

— Конечно, напишу. Но лучше не расслабляйся, а наоборот, соберись и поступи в институт. Давайте, ребята, старайтесь! До скорого! — Дальнейшие сантименты он посчитал излишними и, крепким мужским рукопожатием попрощавшись с друзьями, присоединился к новобранцам, толпящимся у автобусов.

С напутственным словом к призывникам обратился увешанный орденами ветеран:

— Военнослужащий должен с достоинством нести высокое звание защитника своей страны, дорожить честью и боевой славой Вооруженных Сил, своей воинской части и честью своего воинского звания. — По идее, речь оратора должна была вдохновить новобранцев, но, когда нужно было остановиться, вовремя поставить точку, его, как назло, повело. Он стал повторяться, и остановить его уже было невозможно, патриотические лозунги заменили напутственную речь.

Приученный с детства к пионерским линейкам, комсомольским и партийным собраниям, народ воспринимал такие выступления как неизбежность. Но в последний, прощальный момент всем и без парадных речей было муторно, хотелось живого общения. Время остановилось, и стало казаться, что явь перешла в гнетущее сновидение. У Романа мелькнула смутная надежда, что сон прервётся и всё вернётся на свои места к реальной жизни. Чтобы проснуться, он провёл ладонью по голове. Увы, сон не кончался. Это было только его начало.

Но вот, слава Богу, прозвучала команда офицера: «Призывники, в автобус!»

Роман оглянулся и увидел, как сдерживает себя мама, чтобы не расплакаться. Он поднял правую руку вверх и, плотно сжав пальцы в кулак, решительным жестом показал ей: «РОТ ФРОНТ!» — Держись!

В ответ — тот же жест. — NO PASARAN! — Срывающийся женский голос выкрикнул клятву непобеждённых.

Резко развернувшись, чтоб не заплакать, Роман вошёл в автобус. Двери захлопнулись, начался отсчёт нового времени.

Примечания

1

Порядковый номер планеты Земля в Солнечной системе.

2

Веды.

3

Стихотворение Лены Масленниковой (14 лет).

4

Зыко — классно. Молодёжный сленг.

5

Hair (англ.) — волосы.

6

ВИА — Вокально-инструментальный ансамбль.

7

Тимпаны — древний ударный музыкальный инструмент.

8

Парашютные связки — главный парашют с запаской.