Прозрачный дом

Мирослава Чайка, 2023

Добро пожаловать в закрытую школу! Здесь действует только одно правило выживания – держать язык за зубами. Оказавшись на грани нищеты после гибели отца, семья Громовых вынуждена поселиться в мрачном учительском доме, да еще и в "проклятой квартире". Новые жильцы сразу чувствуют, что им здесь не рады, но почему? Неужели все вокруг что-то скрывают? Ника и Сережа Громовы хотят разобраться, но вскоре у них появляются собственные проблемы. Ника влюбляется в местного хулигана Родиона, кажется, за ним тянется весь шлейф пороков. А тайная любовь Сережи и молоденькой учительницы Полины вовсе запретна и безрассудна. Но что если Полина затеяла эту опасную игру, только ради того, чтобы скрыть другое свое преступление.

С глубочайшей любовью и благодарностью

книга посвящается Чайка И.И.

Я стою здесь на лобном месте,

Будет казнь. Сам себя я казню.

А. Руссоник, 1971

Глава 1. Переезд

Юноша в порыве отчаяния, с остервенением, голыми руками начал рыть могилу. Липкая, холодная глина застревала между пальцев и ранила кожу под ногтями. Лишенные укрытия дождевые черви уродливо скручивались, в нос бил запах сырости и прелой листвы. Казалось, мгновение — и эта грязная масса погребет и его самого.

Еще час назад этот парень стоял в большом светлом кабинете и испуганно озирался по сторонам. Стукнула дверца белого медицинского шкафа, и неприятно задребезжали стоявшие на стеклянных полках флакончики с лекарствами.

— Ему будет больно? — услышал парнишка свой голос словно со стороны, стараясь не смотреть на шприц в руке рослой молодой женщины.

— Нет, сейчас он расслабится, может быть, вырвет, а потом я сделаю еще один укол, и он уснет, — ответила врач, бросив в урну пустую ампулу и уже совсем бездушно добавила: — Уснет, так сказать, вечным сном.

От лица юноши отхлынула кровь. Он почувствовал приступ тошноты, как будто стошнить должно было его самого, а потом встретился взглядом с зелеными глазами кота. Ему показалось, что в этом блуждающем взгляде истерзанного собаками животного таилась мольба о помощи. Он не выдержал и схватил ветеринаршу за холодную руку:

— Стойте, не надо его усыплять!

— Галя, смотри, малец-то совсем бледный. Я сама подержу котика, — вмешалась пожилая женщина в белом мятом халате, внимательно всматриваясь в зрачки подростка. Она ткнула ему под нос вату с резким запахам нашатыря и выставила за дверь.

Спустя минут двадцать все та же медсестра всучила ему в руки туго спеленатое тело любимого кота. Она ничего не сказала, но сочувственно кивнула и сразу повернулась к людям в очереди. А парнишка, боясь прижать к себе мертвого четвероного друга, который почему-то стал тяжелее, чем раньше, медленно, не чувствуя земли под ногами побрел в лесополосу. Именно там он и начал рыть могилу.

— Прости, Атом, я не смог тебя спасти на этот раз, — причитал он, размазывая по лицу слезы вперемешку с комками коричневой глины, налипшей на руки, — я сто раз тебе говорил не перелезать через балкон, не задирать собак, но ты не слушался, вот и попал под раздачу.

Положив тело кота на дно вырытой ямы, он еще долго сидел на земле, не в силах засыпать его навсегда. Этот жест казался ему чудовищней самой смерти — оставить Атома здесь одного в холоде, в темноте. Парень еще раз в отчаянии всхлипнул и последний раз дотронулся до холодного свертка.

Дорога домой лежала через центр, но сегодня город казался чужим и безжизненным. Юноша не замечал людей, которые шли навстречу, задевая кто сумкой, кто плечом. Не слышал визга тормозов и сигналов автомобилей на пешеходных переходах, не остановился он и у бочки с квасом, хотя испытывал нестерпимую жажду, а все еще видел перед глазами блуждающий взгляд Атома в последние секунды его жизни.

Им с котом было по шестнадцать лет, и за все эти годы они почти никогда не расставались. Теперь кота не было, а в душе разрасталась гнетущая пустота и нестерпимо хотелось сделать что-нибудь ужасное. Юноша ускорил шаг, надеясь прийти домой раньше отца. Он знал, что на антресолях тот хранил большие трехлитровые банки со спиртом, но он не хотел напиться, а представлял себе, как разобьет эти банки вдребезги, одну за другой. Всю квартиру пропитает прозрачная жидкость и едкий запах, а он возьмет спичку и подожжет сначала диван, потом письменный стол, кровать, пройдет немного времени — и весь дом будет полыхать в огне… И когда юноша уже начал представлять, как пожар перекинется на чердак, его окликнул женский голос:

— Мальчик, это здание интерната?

— Да, — машинально ответил парнишка, не оборачиваясь, и только когда последовал второй вопрос, он остановился и повернулся, будто возвращаясь из забытья: — Что вы сказали, я не расслышал?

— Я спрашиваю, ты случайно не знаешь, где здесь учительский дом? — повторила дама и улыбнулась теплой искренней улыбкой, образовавшей по ямочке на каждой ее щеке. Большие голубые глаза женщины немного сузились, и крошечные морщинки вокруг них напомнили лучики солнца, от которых на сердце юноши неожиданно стало теплее. Как бывает, когда вы с мороза, и вам вдруг кто-то подает кружку горячего чая.

— Знаю, — ответил он просто, как будто говорил со старым знакомым, и, сделав жест рукой, добавил: — Идите за мной, нам с вами по пути.

Молодая женщина с облегчением выдохнула и, чтобы поспеть за парнишкой, засеменила своими стройными ногами в прозрачных капроновых чулках, которые заставляли периодически соскальзывать одну туфельку. Женщина и парень спешно шли по асфальтированной дорожке, с правой стороны возвышались административные здания, на стене одного из них на огромной красной растяжке большими белыми буквами был выведен лозунг: «Партия — бессмертие нашего дела!». Юноша видел эту надпись не раз, но сегодня его особенно задело слово «бессмертие». Он грустно ухмыльнулся и снова погрузился в тяжелые воспоминания — неужели однажды его так же закопают, как он сегодня Атома. Вот так засыплют свежей землей и забудут. Он же не Ленин и не Александр Македонский, чтобы его вечно помнили.

Он шагал почти машинально, повесив голову, и, казалось, совсем позабыл, что является провожатым, пока они не достигли зеленого массива, напоминавшего большой парк, огороженный кованым забором. Но уже у самой ограды стало понятно, что это вовсе не парк, поскольку в просвет между крон высоких тополей и раскидистых кленов начали угадываться силуэты двух зданий, стоящих лицом друг к другу. Когда они подошли еще ближе, то молодая женщина заметила, что эти трехэтажные корпуса соединены между собой стеклянным переходом. Стекло бликовало на солнце, периодически вспыхивая среди зеленого моря листвы.

— Это учебный и спальный корпус интерната, — отворяя железную калитку миниатюрных, несоизмеримых с протяженностью ограды ворот, начал объяснять юноша, а потом махнул рукой в противоположном направлении и добавил: — А там, за школьным стадионом, находится учительский дом.

Дама будто попала в таинственный сад. Калитка громко захлопнулась, отделив ее от реального мира. Тенистые аллеи, шумящие листвой огромные деревья казались заколдованными. Они словно стеной оградили женщину от остального города, склоняли к ней свои листья и что-то тихо и тревожно шептали, а от сладкого аромата густых зарослей цветущего чубушника и вовсе было нестерпимо душно. Женщине отчего-то сделалось не по себе, и она снова поспешила за своим провожатым, чувствуя себя Алисой, спешащей за Белым Кроликом.

«Надеюсь, ни Безумного Шляпника, ни злой Королевы я здесь не встречу», — подумала она, вглядываясь туда, где, судя по жесту юноши, находился учительский дом, но из-за кучно растущих акаций ничего не было видно. Тогда она окликнула юношу, чтобы уточнить, но когда он обернулся, то вместо вопроса проронила, словно извиняясь:

— Твое лицо испачкано землей. Возьми мой платок.

Юноша густо покраснел, но от платка не отказался, а дама, стараясь сгладить конфуз, спросила, как его зовут.

— Родик, то есть Родион, — представился юноша, пригладив свои блестящие на солнце черные волосы. Он казался взрослее своих лет, потому что не было в нем ни юношеской нескладности, ни излишней худобы.

— А я Ольга Васильевна, — доставая из своей белой сумочки, похожей на крошечный ридикюль, круглое зеркальце, проговорила дама и, протянув его юноше, снова улыбнулась. — А почему ты идешь в учительский дом?

— Я там живу, а вы приехали к кому-то в гости?

— Нет, я тоже собираюсь поселиться в этом доме.

Ольга Васильевна гордо вскинула голову, словно речь шла не о панельном двухэтажном доме с единственным подъездом, а о королевском дворце.

— Да ну?! В проклятой квартире? — вытаращив глаза выпалил парнишка, но потом спохватился и, надеясь, что Ольга Васильевна не услышала его возгласа, продолжил как ни в чем не бывало: — Свободная квартира есть только на первом этаже, оттуда библиотекарша съехала. А мы как раз над вами будем, жаль только у вас нет балкона, мы на нем с отцом рыбу сушим…

Родион начал воодушевленно рассказывать о ставке, расположенном недалеко от их теперь общего с женщиной дома, словно так старался заглушить в душе боль только что постигшей его утраты. И хотя темная полоса под ногтями от глины и ноющая боль в области груди все еще мучительными толчками отбрасывали его к событиям получасовой давности, но присутствие незнакомки удивительным образом наполнило его душу смирением. Будто само провидение отправило Ольгу Васильевну специально на эту дорогу, чтобы помочь ему справиться с первым настоящим горем в жизни. Родион силился вспомнить имя этой женщины, стыдясь спросить еще раз, не подозревая, что пройдет совсем немного времени, и имя Ольга, Ольга Васильевна, Оля, Оленька станет самым популярным во всех без исключения квартирах спрятанного в тени густо растущих акаций таинственного учительского дома.

На следующий день было воскресенье. Воскресенье, которое, по мнению Ольги Васильевны, предназначалось для того, чтобы как следует выспаться, а потом понежиться в постели часов до одиннадцати с книгой в руках или придумывать фасон нового платья, гадая по доносившимся из кухни запахам, что кухарка готовит на завтрак. Поэтому, опираясь на свой жизненный опыт, она решила машину для переезда заказать на раннее утро, чтобы не выставлять на всеобщее обозрение свой скарб, хотя показать ей было что. Но так как дом, в который Ольга Васильевна переезжала, был населен исключительно работниками школы-интерната, жители его имели стойкую привычку вставать очень рано и не изменяли ей даже в воскресенье.

Оттого-то, когда в семь часов утра машина, до отказа набитая мебелью, бесчисленными чемоданами и коробками въехала во двор дома номер 1, окна и балконные двери уже были распахнуты, из радиоприемников доносились бодрые звуки утренней гимнастики: «Выпрямитесь, голову повыше, плечи слегка назад, вдохните, на месте шагом марш». В дальнем углу двора у старенького горбатого запорожца, подняв крышку капота, возился пожилой мужчина, получая советы от жены из открытого настежь окна.

— Вот это мы приехали! — не сумев сдержать досады воскликнула Ольга Васильевна и даже всплеснула руками, но потом вспомнила, что рядом сидит малознакомый водитель, и уже более сдержанно продолжила, обращаясь к нему: — Ну что ж, будем разгружаться.

Появление чужого автомобиля во дворе, да еще груженного мебелью, вызвало у жителей дома небывалый переполох. Зашевелились шторы на окнах, на балконы выбежали ребятишки, дожевывая свой завтрак, степенно вышли мужчины сплошь в полосатых пижамах с сигаретами в руках или с недочитанной вчерашней газетой.

— Нина, смотри, похоже старшая пионервожатая приехала, про которую на педсовете говорила директриса, — стоя в балконных дверях с бутылкой кефира в руках заговорил высокий седовласый мужчина и, довольно улыбаясь, подкрутил пушистые усы. — Молоденькая еще, наверное, нет и тридцати пяти, и прехорошенькая.

Нина Ивановна Суходольская, пятидесятилетняя учительница химии, кинула на мужа недовольный взгляд и сказала, чтобы тот садился есть оладьи, а то они совсем застынут. Она делала вид, что приезд нового обитателя их дома ее совсем не интересует. Но как только муж вернулся к столу, она, слегка отодвинув накрахмаленный тюль, краем глаза взглянула в окно.

— Хм, все тридцать семь, а может, и того больше, — парировала химичка и была абсолютно права. Ольге Васильевне действительно было тридцать семь лет. И как только с кузова машины спрыгнул ее семнадцатилетний сын, моложавость, позволяющая назвать ее девушкой, сразу превратила пионервожатую в женщину, пусть даже очень молодую, но все же женщину.

— Здравствуйте, вы уже приехали?! — послышался звонкий голос со второго этажа, и Ольга Васильевна увидела перевесившегося через перила балкона, махавшего ей Родиона. — Хотите, я вам помогу с вещами?

Юноша не дождался ответа и уже через пару минут был у грузовика, на ходу натягивая ярко-синюю футболку.

— Знакомься, это Сергей, мой сын. Вы с ним почти ровесники, думаю, подружитесь, — проговорила дама своему вчерашнему знакомому, показывая рукой на высокого блондина с густым чубом.

— Я Родион, — произнес юноша, протягивая руку для рукопожатия.

Сергей не подал Родиону руки, а лишь смерил его презрительным взглядом и спросил вместо приветствия:

— Ты Маркса читал?

Маркса, конечно, Родион не читал. Однако, если бы рядом не стояла Ольга Васильевна, он бы нашел способ, как разобраться с новеньким зазнайкой. Но так как лезть в драку прямо на глазах учителя он не мог, то лишь растеряно отвел взгляд.

— Сережа шутит, он не хотел грубить, — рассмеялась Ольга и беззаботно прошествовала в дом со стопкой книг в руках.

Но она была не права — Сереже Родион сразу не понравился. Длинные волосы, клеша из джинсы явно выдавали в нем любителя модных заграничных вещей, трофейных фильмов и запрещенной музыки. Сережа таких чуял за версту и был убежден, что именно из такой либеральной шпаны вырастают предатели Родины.

Пока Родион и Сергей пытливо мерили друг друга взглядом, в семье Суходольских все больше разгорался интерес к новоселам, и если Лев Борисович, позавтракав, следил исключительно за передвижениями молоденькой вожатой, то Нина Ивановна подсчитывала в уме, сколько может стоить шикарный югославский гарнитур для гостиной. Когда Сергей с Родионом понесли в подъезд белую с резным изголовьем кровать, она не выдержала и выпалила:

— Ах, Лев Борисович, вы мне десять лет обещаете белую спальню — и где она?

— Будет, дорогая, обязательно будет, вот достроим дачу, тогда и купим.

Нина Ивановна хоть и была невысокого роста и полновата, как обычно выглядят радушные хозяйка и милые жены, но на самом деле отличалась сварливым характером и крутым нравом. Своего Льва Борисовича держала в ежовых рукавицах, и уж совсем не выносила, если тот о ком-либо хорошо отзывался. Но сейчас она так сильно нервничала не столько от того, что муж не мог удовлетворить ее желания относительно белого спального гарнитура, сколько потому, что ей было нужно уличить момент, когда Лев Борисович отвернется, и успеть в этот краткий миг опустить в его чашку с чаем несколько розовых кристалликов, покоившихся сейчас на кончике ножа для масла, который лежал у ее чайной пары. Эту тайную процедуру Суходольская проводила уже не первый месяц, но так и не смогла к ней привыкнуть, и каждый раз, как только наступал этот момент, ее руки дрожали, глаза бегали, словно у кукушки из заводных часов, и вся она была так напряжена, что начинала икать от волнения.

А вот Ольга Васильевна, напротив, волновалась все меньше. Родион, помогая носить коробки, старался идти с ней рядом и метал свой взгляд то в одного, то в другого жильца учительского дома, понизив голос почти до шепота, произносил: физрук — может сказать лишнего, но безобидный, учительница биологии — старая закалка, тяжелая рука, трудовик — клише, любит горячительные напитки… Ольге эта своеобразная церемония знакомства почему-то напоминала детскую игру, и она хихикала как девочка, а потом прикрывала рот рукой и старалась сделать серьезное выражение лица.

Когда Родик заносил последний чемодан, а из двери напротив выглянула симпатичная брюнетка с длинными волосами, заплетенными в косу, юноша, уже не понижая голоса, объявил: — Литричка Солнышко, два года как переехала. Солнышко зарделась и тут же юркнула обратно в свою квартиру. А Родион продолжил: — Она была на практике, а потом осталась работать, учителя ее еще всерьез не воспринимают, а что с нее взять — двадцать четыре года, но долго она здесь не задержится.

— А ты, Родион, уверен, что тебе шестнадцать, рассуждаешь как взрослый, — объявила Ольга Васильевна.

— Какая разница, сколько раз я задувал свечи на торте? Разве так измеряют возраст? Важнее, сколько ты всего повидал на своем пути. Уж в чем-чем, а в учителях я разбираюсь, я же вырос в учительском доме.

— Ой, — вдруг спохватилась Ольга Васильевна, — мы же забыли в машине Нику, можешь ее забрать, а я пока разыщу чайник, будем отмечать переезд чаем с кексами.

— Нику? Кошку, что ли? — обрадовавшись переспросил юноша.

Ольга Васильевна в ответ рассмеялась и отрицательно покачала головой.

Родион прошел к машине и заглянул в кузов, где водитель поправлял крепления тента, собираясь отправиться восвояси, но, не обнаружив там никакой Ники, прошел к кабине и открыл дверцу. В эту самую секунду на него уставились два огромных синих глаза, напоминающие распустившиеся цветки незабудки.

— Чего тебе? — недружелюбно буркнула светловолосая девочка, резко натянув на коленки подол шифонового платья.

Но как она ни старалась сделать это быстро, юноша успел заметить странные полосы на ее загорелых худых ногах, похожие на порезы, которые она пыталась спрятать. Один из них была настолько свежий, что две крошечные капельки крови тут же пропитали голубую полупрозрачную ткань.

— Ольга Васильевна зовет пить чай, хочет отпраздновать ваш переезд, — начал Родион, еще раз взглянув на два красных пятнышка, которые притягивали его внимание словно магнитом.

— Что тут праздновать — переезд в это убожество? — состроив презрительную гримасу процедила девочка, прикрыв просочившиеся капли крови рукой и отложила в сторону брелок от ключей в виде остро заточенного ножа авиатора.

Родион, услышав ее слова, вытаращил глаза и от негодования был готов потрясти ее за плечи как следует, чтобы вытряхнуть из головы пренебрежительные мысли:

— Ничего это не убожество, любое место, где живет человек, достойно уважения.

— Уважения? Да ты посмотри на этот дом! Побелка облупилась, двери не красили уже лет сто, а портик так перекосился, что не сегодня завтра обвалится.

Родион перевел глаза на свой дом, понимая, что эта несносная девчонка все точно подметила. Он, конечно, не сразу догадался, что такое портик, но покосившейся навес над входом говорил сам за себя. Осознание того, что она права, почему-то страшно разозлило юношу, и он громко хлопнул дверцей машины со словами: «Ну и отправляйся обратно туда, откуда приехала», а потом широким шагом направился в подъезд, размышляя, как у такой приятной дамочки как Ольга Васильевна могли родиться такие противные дети, и уже повернулся к лестнице, чтобы подняться в свою квартиру на втором этаже, как оказался лицом к лицу с Никой.

— Что, уже решил ретироваться, отпала охота праздновать наше триумфальное появление в вашем доме?

Родион стушевался, но буквально на несколько секунд, а потом небрежно хмыкнул и, медленно ступая на первую ступеньку, бросил:

— С чего ты взяла, у вас просто нет заварки, я сгоняю к себе за индийским чаем и мигом вернусь.

Ольге Васильевне найти чайник в груде коробок не удалось. Она наспех угостила ребят творожными кексами, купленными накануне в кулинарии, попросила Родиона помочь Сергею установить кровать для Ники, переоделась и вышла из квартиры.

Ника, недолго думая, тут же отвоевала у старшего брата спальню попросторнее и, забравшись на подоконник, командовала парнями, куда и что поставить. Родион, наблюдая, как бесстрастно Сергей реагировал на колкости сестры, сам постепенно успокоился и, присев на пол, прикручивая ножки к прикроватной тумбочке, стал слушать ее оживленную болтовню, напоминающую щебетание заморской птички.

Он периодически отрывался от работы переводил на Нику взгляд, рассматривая ярко-красный лак ногтей, украшавший изящную стопу ее загорелых ног, которыми она постукивала по чугунной батарее. Время от времени улыбался, разглядывая ее острые коленки, туго обтянутые тонким, почти прозрачным платьем. Его забавляли и кудряшки Никиных белокурых длинных волос, которые закручивались в такие спиральки, что так и хотелось просунуть в них палец. У Родиона появилось непреодолимое желание заговорить с этой зазнайкой, он глянул на дверь, чтобы убедиться, что ее брат не станет свидетелем их разговора, но Ника его опередила:

— А ты не жди Сережку, я была уверена, что как только мама за порог, он сразу сбежит.

— Сбежит?

— Да, поедет в наш военный городок, ну в наш старый дом, у него там любовь…

— Видимо, он романтик.

— Все так говорят, — скривив рот в саркастической улыбке, начала рассуждать Ника, — но это не романтика, ему просто скучно. Еще бы, целыми днями решать свои уравнения, это же невыносимо. Скажу тебе по секрету, он считает себя умнее других, при этом, бьюсь об заклад, не сможет назвать имена братьев Карамазовых. Вот такой вот нонсенс.

Пока Родик в уме перечислял «Дмитрий, Иван,…», боясь, что Ника поставит его в тупик каким-нибудь вопросом, она заметила большой пакет среди груды коробок и чемоданов и просияла, словно увидела старого знакомого. Потом извлекла из пакета скрученный в длинную трубу плакат и тут же начала кнопками прикреплять это глянцевое фото к стене напротив кровати:

— Здесь у меня будет стоять письменный стол, так что этот плакат хорошо будет смотреться, правда?

Юноша, склонив голову набок, старался рассмотреть изображенную на глянцевой бумаге девушку с большими, густо накрашенными глазами, в мини-юбке и с коротко остриженными светлыми волосами.

— А кто это? — наконец безразлично спросил он и снова вернулся к работе, старательно прикручивая ручку выдвижного ящика тумбочки.

— О, да я вижу здесь непроглядную серость! — воскликнула в ответ Ника и начала объяснять: — На этом постере ты можешь лицезреть английскую модель Лесли Лоусон, известную под псевдонимом Твигги. Сейчас девочки всего мира хотят быть на нее похожими, ну кроме этого убого местечка, конечно, здесь о ней вряд ли кто-то слышал.

Эти слова, сказанные полушутя высокомерной девчонкой, задели Родиона, ему хотелось поскорее уйти. Он старался максимально быстро покончить с тумбочкой и, сославшись на то, что ему нужно идти на репетицию ВИА, хотел красиво удалиться.

Но Ника словно его и не слушала, она задумалась, снова забралась на подоконник, отвернулась и начала выдувать ртом теплый воздух на оконное стекло и в образовавшейся испарине рисовала тонким пальчиком диковинные завитки, а потом вдруг спросила:

— А что такое ВИА?

— О, да я вижу здесь непроглядную серость! — передразнил ее Родион, стараясь подражать ее голосу. — ВИА — это вокально-инструментальный ансамбль, и я играю в нем на бас-гитаре.

Родион начал складывать выданные Ольгой Васильевной инструменты, но решил задать еще хоть один вопрос, прежде чем проститься:

— А как звучит твое полное имя?

— Вероника, — не отрываясь от написания заглавной буквы своего имени на стекле, проронила девочка.

— Хм, почему же тогда ты не Вера, а Ника?

— Да потому что Вера — это для деревенщин, а я — звезда!

Родион даже закашлялся от такой нескромности. Поведение этой взбалмошной девчонки его удивило и страшно разозлило. Он поднялся на ноги, бросил на подоконник оставшиеся в руке гвозди и, набрав полную грудь воздуха, выпалил:

— А по-моему, ты просто… — Родион старался подобрать слова, сверкая своими темными глазами.

— Ну что ты замолчал, договаривай, а то еще задохнешься от злости, кто я, кто?

— Зазнавшаяся дура!

Он выдернул из рук Ники карандаш и одним росчерком подрисовал девушке, изображенной на плакате, усы и уже уходя добавил: — и Твигги твоя такая же, как ты.

В то время когда Родион, громко хлопнув дверью, выбежал на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и остудить пылающее от гнева лицо, Ольга Васильевна подошла ко входу трехэтажного здания и внимательно прочла синюю табличку, на которой белыми буквами было написано: «Государственное образовательное учреждение Школа-интернат для детей сирот и детей, оставшихся без попечения родителей». Она замерла у входа и оглянулась, во дворе не было ни души. Все дети еще отдыхали в пионерском лагере, а сотрудники проводили свое последнее воскресенье лета. Двор выглядел просторным и ухоженным. Белели бордюры, покрытые свежей известью, идеально подстриженные кустарники формировали ровные ряды зеленых лабиринтов, в клумбах пестрели яркие астры и георгины, шумели слегка пожелтевшими листьями величественные клены. Сложно было поверить, что пройдет шесть дней, и гам детских голосов заполнит это пространство, превращая его в живой и сложный организм.

Ольга Васильевна взглянула на наручные золотые часы «Чайка» и, тяжело вздохнув, потерла их пальцами. Это были не просто часы, а часы-талисман, которые подарил ей муж, и она надевала их только по самым значимым событиям своей жизни. Сегодня был именно такой день. Подавив в себе волнение, Ольга потянула ручку тяжелой деревянной двери и оказалась в прохладном просторном холле. В нос ударил запах мастики, которой был натерт до блеска паркет. Не успела дама опомниться, как ей преградил дорогу появившийся словно из-под земли человек. Невысокий, с редкой бороденкой, в синем форменном пиджаке и с колючим, пронизывающим насквозь взглядом.

— Вам кого, гражданка?

Ольга Васильевна на секунду стушевалась, но потом, снова потрогав часы, будто набралась смелости, расправила плечи и уже уверенно произнесла:

— Меня ожидает директор.

Мужчина тут же изменился в лице и, указав Ольге рукой в сторону длинного коридора, последовал за ней на расстоянии пары шагов. Он плелся и оказывал даме молчаливые знаки внимания, радуясь, что хоть и идет позади, но все же руководит ее движением туда, где в заставленном шкафами с документами кабинете сидит уважаемая им директриса. И в свой выходной день старается сделать так, чтобы всем было хорошо: и детям сироткам, и им, хоть и взрослым, но все же зависимым от ее расположения людям.

Пустое здание школы молчало. Ольга Васильевна, наряженная в белую блузку и юбку-карандаш, с короткой, но очень модной стрижкой блондинистых волос выглядела словно школьница, озирающаяся на портреты знакомых с детства классиков русской литературы. Потом она перевела ностальгический взгляд на стенд с расписанием уроков, а когда, пройдя еще немного, прочитала на двери слово «Учительская», вздрогнула, вспоминая свои школьные годы.

— Следующая дверь, та, что открыта, и будет директорская, — вернул даму в реальный мир голос сторожа, и он растворился в темноте коридоров так же неожиданно, как и появился.

— К вам можно? — постучавшись в распахнутую дверь спросила Ольга Васильевна и ступила на границу просторного кабинета.

Часть при входе была отделена высокими стеллажами. Там располагались столы секретаря и машинистки, но они были пусты, а вот в дальнем углу, у большого стола для переговоров, стояла крупная строгая женщина с плотно залакированной укладкой густых волос.

— А, Ольга, здравствуйте. Вы пунктуальны, это похвально, — отрывая взгляд от стопки бумаг произнесла брюнетка с небольшими, пытливыми глазами. — Присаживайтесь, я как раз сделаю себе перерыв, пока мы все обсудим.

Ольга знала сидящую перед ней даму уже лет пять. Они познакомились во дворце офицеров на праздновании Нового года, где Ольга Васильевна устроилась на должность художественного руководителя сразу по приезде на место службы ее мужа. Только в то время Ольга была женой полковника и жила в шикарной ведомственной квартире военного городка, сейчас же ее жизнь кардинально изменилась.

— Ну как, Оленька, вы уже устроились?

— Да, сегодня утром перевезли вещи, — ответила Ольга и зачем-то снова встала. — Ирина Ивановна, я должна вас поблагодарить, квартира замечательная, дети довольны.

— Ну что вы, милая, садитесь, садитесь. Ника будет учиться в нашей школе?

— Да, она так рада, что школа будет прямо в одном дворе с ее домом, — слукавила Ольга Васильевна, вспоминая истерику дочери по поводу перехода в новую школу.

— А Сережа, он, кажется, пойдет в десятый?

— Да, у Сергея выпускной класс, и учится он в первой математической, решили, что ему лучше уже закончить обучение в привычной обстановке.

— Ну хорошо, хорошо, — задумчиво произнесла Ирина Ивановна, потом открыла дверцу шкафа и извлекла из его недр два больших апельсина: — Вот, возьмите деткам.

— Нет, что вы, не нужно, — запротестовала Ольга, и на ее лице заиграл румянец.

— Берите, я знаю, как вам теперь сложно привыкать к жизни без главы семьи, без мужской поддержки. Надеюсь, у вас остались хоть какие-то сбережения?

Ольга Васильевна промолчала.

— Вот бумага, пишите заявление о приеме на работу. Завтра завуч покажет вам кабинет и объяснит обязанности, а сейчас лучше идите домой, устраивайтесь, потому что когда интернатские дети вернутся из лагеря, времени на домашние дела у вас уже не останется.

— Да, да, — заторопилась Ольга, дописывая заявление. Через несколько минут она стремительно поднялась и поспешила на выход: — Еще раз, Ирина Ивановна, спасибо вам за все! Так с первого дня работы квартиру бы мне нигде не дали.

— Что вы, милочка, товарищи должны помогать друг другу, — четко произнесла директриса, и когда уже Ольга Васильевна повернула ручку двери и сделала шаг в коридор, она как бы невзначай добавила: — Я думаю, вы как ответственный гражданин тоже окажете мне одну услугу.

Будущая пионервожатая замерла: вот оно, то, о чем она сегодня думала полночи, вот тот решающий момент ее нового назначения, которого она так сильно боялась. С первых слов предложения со стороны Ирины Ивановны поучаствовать в ее судьбе, когда все от нее отвернулись, Ольга знала, что та что-то попросит взамен. Она понимала, что состоятельная дама, жена генерала, директор школы не потребует у нее за оказанную помощь брошку на платье или пару модельных туфель. Ольга была уверена, что это будет совершенно исключительная просьба. И хотя казалось, что она была готова к любому повороту событий, слова, произнесенные Ириной Ивановной, как только Ольга вернулась в кабинет и закрыла за собой дверь, все же ее шокировали.

— Всем нам судьба подарила уникальный шанс — мы причастны к становлению не только нового общества, но и нового человека. А то, каким вырастет этот новый гражданин, напрямую зависит от учителей. Я знаю о каждом шаге своих подчиненных на работе, но я хочу быть уверена, что за границами школы они такой же образец порядочности и добродетели. И раз теперь вы будете жить в учительском доме, то как никто другой сможете мне помочь в этом благородном деле!

Ольга Васильевна медлила. Она до боли вжала браслет часов в руку и не могла поверить, что ее так неожиданно поставили перед сложной дилеммой — согласиться на унизительное предложение быть доносчицей или гордо подняв голову отказаться и остаться на улице с детьми без работы и средств к существованию.

Ирина Ивановна, видя растерянность молоденькой неопытной женщины, тут же перешла в наступление. Она давно работала с людьми и знала, на что и когда нужно надавить, а иногда ради достижения желаемого запутать или дать ложные надежды. И вот сейчас решила заверить Ольгу, что в ее предложении нет ничего постыдного:

— А что вы, Оленька, так разволновались? Я же не вербую вас в шпионы, а просто предлагаю присмотреть за моими подчиненными, чтобы уберечь их от неверных поступков. Сослуживцы должны помогать друг другу. Будем с вами собираться за чашечкой чая, как в старые добрые времена, и стараться спасти тех, кто сбился с пути.

Ольга Васильевна заерзала на стуле, стараясь скрыть волнение, она тоже заулыбалась, но слова словно застряли в горле. Просто так сказать «я согласна» у нее не поворачивался язык, а молчать уже было неприлично. Но Ирина Ивановна не собиралась отступать:

— Вы уже с кем-нибудь познакомились?

— Да, с Родионом, — оглядываясь по сторонам, словно надеялась увидеть этого бойкого юношу прямо здесь, проговорила Ольга, думая, что не станет же директриса расспрашивать ее об этом совсем еще мальчике.

Ирина Ивановна засмеялась:

— Какое удивительное знакомство! Но это даже хорошо. Родик будет учиться с Никой в одном классе, и вы сразу сможете подружиться с его отцом, учителем физики Петром Григорьевичем Волковым. Ну что я вам рассказываю, вы лучше меня можете сходиться с людьми, и вообще сейчас не думайте об этом, впереди столько важных дел. Удачи вам в вашей новой жизни, Ольга Васильевна!