Любовь Онегина к бабушке Кларе

Мири Литвак, 2019

За два года до своей смерти мой отец указал мне на старый пыльный картонный ящик на полу кабинета. «Наши с мамой письма… любовные письма, – усмехнулся он. – Возьмешь? Или я выкидываю». Так родилась книга «Любовь Онегина к бабушке Кларе» – из истории любви моих родителей. Её действие развертывается на фоне «дела врачей» и сталинского замысла высылки всех евреев за Полярный круг. «Любовь Онегина к бабушке Кларе» – это история о тех, кто родился в другой стране, но для кого Израиль стал домом родным. Эта книга о любви: о любви мужчины и женщины, о любви к снежным просторам и лесам России, а также о любви кота Онегина к бабушке Кларе.

3. У папы под веками

«Снова спина…» — простонал папа, ковыляя в ванную.

Он держался за поясницу, как старик, и вся верхняя часть его туловища была согнута и направлена по прямой вперёд.

«Что? Опять?» — тихо спросила мама, закусив нижнюю губу.

«Не беспокойся, мама, — мне хотелось ей сказать, — это пройдёт». Но я быстро ускользнул в кухню, потому что знаю, что такие случаи всё-таки лучше наблюдать издалека.

Мне не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в своей правоте: мама встала у двери в ванную и начала читать папе лекцию о том, что он пренебрегает своим здоровьем. Что он не делает упражнений, которые ему предписал ортопед, и не занимается спортом. Что ему уже не двадцать лет, и что он не может продолжать относиться к себе, как будто он молод и здоров, как раньше. «Организм тебе сигнализирует, а ты не прислушиваешься», — отчаянно восклицала она.

Но когда папа открыл дверь ванной и она увидела, с каким трудом он передвигается, то жалость охватила её сердце. Она замолчала и мелкими шажками прошла вслед за папой в комнату.

Глубоко вздыхая и издавая неопределённый скрипучий звук, папа подошёл к постели. Ему не удалось просто лечь, как обычно, поэтому он сначала лёг на живот и прополз немного, а потом тяжело перевернулся на спину. Он подвигал направо и налево своими длинными массивными ногами серо-сизого цвета, потому что папа никогда не носит шорт. После нескольких таких движений, которые папа называет «упражнениями», тонким, как у ребёнка, голосом он позвал маму: «Чинчинуля…» Так он называет её, когда его обуревает особо сильный прилив нежности или когда ему что-нибудь надо. «Чинчинуля, свари мне кофе…»

Его голос был таким слабым и несчастным, что мамино сердце на минуту сжалось. Она вздохнула и не мешкая пошла в кухню готовить ему кофе, хотя мама не любит просьб, связанных с кухней. Пока вода закипала, она не открывала рта. В её случае это говорит о глубоких размышлениях, так как обычно мама говорит не умолкая. Только вернувшись в комнату и присев на край кровати с чашкой кофе в руке, она снова обрела дар речи: «Чинчинуля, Чинчину-ля-ле, — произнесла она, — ведь доктор Брук и хиропракт Арон тебе сказали…» Слова срывались с её губ не в тоне публичной речи, они скорее напоминали колыбельную. Но продолжения не последовало.

В ответ папа только простонал что-то неопределённое и подтянул одеяло к подбородку.

«Твоя лень тебя доведёт, милый мой Чинчину-ля-ле…» — грустно закончила мама. Её голова опустилась, и она тихонько погладила папину руку, лежащую поверх одеяла.

«Хочешь, помажу тебе мазью?» — нетвёрдо предложила она.

«Гммм…» — простонал папа, пытаясь повернуться на бок.

«Может быть, примем горячую ванну…» — продолжала мама.

Папа помотал головой.

Я уверен, что папа не прикидывается, однако вместе с тем, я знаю, что он не против поболеть, потому что рад не идти на работу. Иногда мама старается скрыть улыбку, когда утром он остаётся дома: «Я же не Дганит Кармели. Ты можешь сказать мне правду…»

Дганит Кармели — это папина начальница.

Когда папа остаётся дома, он лежит на спине, прищурив глаза. Он не закрывает их, как человек, который собирается заснуть. Его веки чуть-чуть вздрагивают, как будто что-то под ними движется. Я уверен, что он там что-то видит! Я знаю! Это точно! Я много раз ловил его на этом: он видит картины! Множество разных картины роятся там у него под ве́ками!

Даже Ольга знает, что папа не спит. Она сидит на коврике около кровати в ожидании, как будто знает, что скоро, совсем скоро что-то произойдёт, а не лезет под одеяло, как она это делает, когда все засыпают.

«Папа, — говорю я, — ну расскажи мне, что ты там видишь! Я же знаю, у тебя там кино! Ты смотришь кино! Я тоже хочу! Ну пожалуйста…»

Чтобы смотреть картины у себя под ве́ками, папа говорит Дганит Кармели, что у него мигрень. Но когда я возвращаюсь из школы, он уже не помнит, что болел. Он сидит у компьютера и рисует на экране картины, которые видел утром у себя под ве́ками. Он только и размышляет, как бы ему остаться дома и чтобы все ушли. Он добирается до компьютера, опираясь на швабру, а потом сидит и рисует свои картины, такие чистые и тонкие, что мне хочется притронуться к ним и погладить, как Ольгин животик.

Весь день папа сидит, устремив взгляд на экран компьютера, а Ольга лежит под лампой на столе около него. Папа вспоминает, что у него болит спина, только когда заканчивает работу и хочет встать и подойти к принтеру, чтобы проверить, как получилось. Тут вдруг он понимает, что встать он не может, потому что чувствует страшную боль. Его лицо становится белым как простыня и покрывается потом. С большим трудом он добирается до постели, обрушивается на неё и ждёт маминого прихода. В тот момент, когда он слышит поворот ключа в замочной скважине, он начинает стонать, как тяжелобольной, который за весь день не знал ни минуты покоя. А мама, как есть, в офисной одежде, с газовым шарфиком на шее и с брошкой в форме бабочки на лацкане жакета, с перекинутой через плечо сумкой и с полиэтиленовыми пакетами из супермаркета, сразу же подходит к нему, садится на кровать и говорит: «Чинчи-ну-ля! Чинчи-ну-лич-ка, бедненькая моя! Очень болит?», точно как дедушка, который употребляет женский род, когда нежность переполняет его через край.

В ответ папа издаёт звук, похожий на голос молодого телёнка, который ещё не научился мычать как следует, а Ольга подходит и трётся о мамины щиколотки. Ольга всё видела, но она не выдаёт папиных секретов, потому что она тоже его любит.