Дар

Мира Виссон, 2019

Однажды утром Светлана проснулась в панике, что опаздывает в школу. Она была в полной уверенности, что ей пятнадцать лет. Однако из зеркала на неё смотрит тридцатилетняя женщина. Как такое может быть? Она ведь уверена, что ещё школьница. Довольно скоро выясняется, что это не так. Она уже давно взрослая женщина. Успела не только закончить школу и институт, но и выйти замуж и даже родить детей. Вот только ничего этого она не помнит, потому что попала в аварию и потеряла память. Теперь ей приходится заново знакомиться с собственной жизнью. Не успевает она ещё толком ни в чём разобраться, как обнаруживает, что в качестве компенсации за потерю памяти Вселенная наградила её даром предвидения. Так ли хорош этот дар? Нужен ли он ей? Или же лучше вспомнить свою жизнь? На эти вопросы будет искать ответ героиня.

Кто ей поверит

Полицейский, который беседовал с ней, вышел, оставив её одну. Она отказалась отвечать на его вопросы. Вернее, она отвечала, но не то, что нужно. Она говорила, что ничего не помнит, что пережила шок, и не в состоянии сейчас собраться с мыслями, и тому подобное. Он убеждал её помочь, взывал к её совести, угрожал, что вот из-за таких как она… Но она снова повторяла, что ничего не помнит, что она испугалась и растерялась. А потом просто перестала что-либо говорить, сделав вид, что окончательно устала. Она на самом деле устала, и была совершенной разбитой.

Как она могла ему объяснить? Кто бы ей поверил? Да они бы решили, что она сошла сума. В лучшем случае подняли бы на смех, в худшем упекли бы в больницу. Разве возможно кому-то объяснить, что она видит, не в привычном смысле слова, а ВИДИТ. Она называла это явление «кино». Хотя порой это были только сменяющие друг друга картинки. Если она смотрит мельком, то это немое кино — просто картинки без звука. Если же сюжет увлекает её, то она начинает не только видеть, но и слышать отдельные звуки, слова, фразы. В таком случае это становится больше похожим на обычное кино.

Первое время у неё не получалось контролировать этот процесс. Стоило ей мысленно проявить хоть малейшую заинтересованность, как она погружалась в «кино», и оно из немого становилось звуковым. Правда, поначалу речь людей она не слышала, скорее вдруг просто появлялось знание, что люди сказали. Не разбирая слов, не слыша их, она просто знала, о чём говорят. Случалось так, что пока она не увидит до конца весь сюжет, что ей «показывают», прервать «кино» было невозможно. Потом она понемногу училась контролировать процесс. Например, ускорять, если ей надо было срочно посмотреть сюжет до конца. Научилась выключать звук, если тот ей мешал, а важнее была картинка. Смогла возвращать тот кадр, который считала важным, и включить звук именно на нём. Со временем она научилась и распознавать речь, если это было нужно и важно. Почему-то она считала, что существуют какие-то неведомые «они», а может быть «он», кто показывает ей это «кино».

Началось всё это полтора года тому назад после того, как Светлана попала в аварию. Саму аварию она не помнила, и что было непосредственно до аварии, она тоже не помнила. Более того, она не помнила, или помнила очень смутно последние годы перед аварией, хотя об этом она узнала позже. Однако обо всём по порядку.

Амнезия была частичной: там помню, тут не помню, а здесь что-то смутное, интуитивное, едва уловимое. Сначала она даже не помнила своего имени, при этом сразу же вспомнила свою маму. Мама сказала ей, что муж Светланы погиб в той аварии. Светлана не испытала ровным счётом ничего, потому что она не помнила мужа. Она совсем ничего не почувствовала, было какое-то странное легкомысленное равнодушие, граничащее с цинизмом. Умер человек, которого она не помнила, а значит и не знала. Она даже пыталась вызвать в себе хоть какие-то чувства, банальную жалость, но почему-то ничего не получалось.

Внутри Светлане порой казалось, что ей всё-ещё пятнадцать лет. Она чувствовала себя девочкой. Она воспринимала себя подростком. Когда же она посмотрела в зеркало, поняла, что это не так. Из зеркала на неё смотрела взрослая женщина. Девочка пятнадцати лет скорее всего сказала бы: «Старуха». Для подростка в пятнадцать лет всё что старше двадцати, максимум двадцати пяти — это уже старость. Итак, она смотрела на себя в зеркало и видела «старуху».

«Что ж придётся смирится», — подумала Светлана, разглядывая себя. Гладкое лицо, идеальная светлая кожа. Русые волосы ниже плеч слегка вьются. Довольно темные брови, для такого цвета волос брови пожалуй должны быть чуть светлее. Одна из них кажется чуть выше другой, наверное, за счёт более выраженного излома брови. А может быть, она действительно выше. Вот такая несимметричная уродина. Хотя нет, какая ж она уродина, она просто красавица, а это несовершенство добавляет изюминки. А то была бы совсем кукла с обложки.

Большие светлые глаза, и не голубые, и не серые, какие-то серо-голубые. Хотя если присмотреться, то можно увидеть даже зеленцу. Глаза испуганные или растерянные и какие-то печальные. Светлана попыталась улыбнуться, получилась какая-то грустная улыбка. Она ничего не помнила, но было ощущение, что в глазах осталась какая-то печаль из прошлого, впечаталась в них. Светлана закрыла глаза и снова улыбнулась, как улыбалась бы пятнадцатилетняя девочка и снова посмотрела на себя. Фокус не удался, выражение глаз не изменилось. А вот губы… Если не смотреть на глаза, то губы вполне могут быть губами девочки. Они бледные, нежно розовые. Нижняя более пухлая, чем верхняя, из-за этого они кажутся непропорциональными и в этом есть какая-то особая прелесть.

Симпатичная женщина смотрит на Светлану из зеркала. Правда «старуха», лет тридцати. В душе упорно продолжается казаться, что ей — пятнадцать. Надо смириться, что по факту это не так. Мама подтвердила возраст, сказав, что Светлане тридцать один год. Она помнила, как ходила в школу, с кем дружила, как они вместе прогуливали уроки, сбегая в кино, как с подружками готовились к экзаменам.

Просыпаясь, она порой с ужасом думала, а сделали ли она уроки. Потом вспоминала, что ей уже не пятнадцать лет и уроки больше делать не надо. А вот что было после пятнадцати, как она училась в институте, как познакомилась с мужем — она не помнила. Как ходила на работу. Стоило подумать о работе, как появилось чёткое осознание, что на работу она точно ходила. Откуда-то было чёткое осознание, что у неё была работа. И даже какие-то смутные образы коллег всплыли. Но эти воспоминания были уж как-то очень размытыми, как будто смотришь через мокрое стекло, по которому течёт вода. Так бывает, когда за окном ливень, причём бьющий прямо в окно. Смотришь за стекло и видишь всё сквозь текущую по нему воду: всё размыто, и знакомые предметы скорее угадываются, нежели их действительно видны. А иногда появляются какие-то неведомые образы, когда знакомые объекты не узнаются, а превращаются скорее в каких-то сказочных персонажей. Также было и с воспоминаниями Светланы. Она не всегда понимала, что из тех смутный образов, которые ей вспоминаются, действительно реальные люди, а, что нарисовало её воображение.

Правда, всё это было только в первую неделю. Тогда было особенно тяжело. Светлана постоянно испытывала дискомфорт из-за чувства ущербности. Ей остро не хватало той части своей жизни, которую она не помнила. А потом вдруг стали вспоминаться какие-то моменты из жизни, обрывочные, но очень яркие. Было сразу понятно, что это действительно происходило. Стало легче, потому что появилась уверенность, что память вернётся, нужно только время.

Когда мама привезла её к себе домой, а не в их с мужем квартиру, она вспомнила все вещи: стол, стул, кровать, её любимые книжки, кресло и столик рядом с ним. А на столике даже лежит книжка, как будто она только вчера её читала и сюда положила. Нет, книжка, похоже, была маминой, она такую литературу не читает. Устроилась в кресле поудобнее. Положила руки на подлокотники. Несколько раз провела руками по ним взад-вперёд. Она даже помнила ощущения от обивки. А вот когда она пыталась вспомнить их с мужем квартиру — она не помнила ничего. Вообще ничего. Светлана пыталась представить себе, какой бы могла быть эта квартира. Но даже этого у неё не получалось. Складывалось ощущение, что на этой части памяти стоял блок. Именно поэтому она и захотела поехать к маме. Был какой-то внутренний страх перед тем, что она окажется в месте, которое совсем чужое.

Раздался звук открываемой двери. Видимо, пришёл папа. Из коридора послышалась какая-то возня и перешёптывания. Интересно. Что они там задумали. Хотя нет, совсем не интересно. Она прикрыла глаза. И опять перед глазами пронеслись школьные будни. Дверь в комнату скрипнула, приоткрываясь. Сквозь щёлку просочилась девочка лет пяти — шести. Маленькая, но упитанная, из той категории детей, что невольно вызывают желание схватить их, обнять и потискать. На пухлых розовых щеках задорные ямочки, светло-русые кудри, собранные в высокий хвост, спускались ниже лопаток. Следом за ней показалась девочка помладше, лет трёх-четырёх. Светлана невольно отметила, что девочки необыкновенно похожи, вторая будто клон первой, такая же пухленькая, розовощёкая, с такими же задорными ямочками на щеках и светло-русыми волосами. Нет, пожалуй, волосы светлее, почти блондинка и просто волнистые, а не кудрявые, как у сестры, да и покороче. То, что девочки сёстры не вызывало сомнений. И такие прекрасные.

«Какие красивые девочки», — успела подумать она, — «если у меня будут когда-нибудь дети, хочу, чтобы они выглядели также».

— Мама, — крикнула первая и кинулась к ней, обняла и уткнулась носом куда-то в шею.

— Мамочка, — значительно более тонким голоском пискнула вторая. Она добежала позже, но это не помешало ей очень ловко взобраться Светлане на колени и буквально улечься на неё, обхватив её маленькими ручками.

«Какие прекрасные девочки». — Светлана пыталась понять, что она чувствует к ним, помнит ли она что-нибудь. Нет, не помнит. Совершенно не помнит. Но сейчас, когда две пары маленьких ручек обнимали её, она испытывала радость. Настоящую искреннюю радость, чистую и жизнеутверждающую какую-то. Наверно, именно это называется счастьем. Она подумала, как хорошо, что эти красивые малышки её дети. Она приняла эту информацию сразу же. Когда ей сказали, что у неё был муж, она подумала, что этого не может быть. Светлану даже посетила мысль, уж не разыгрывают ли её, непонятно правда зачем им это. Надо было осознать, что у неё был муж, как-то смириться с этим, привыкнуть к этой мысли. Пока что у Светланы это не получалось, это было какой-то дикостью, что она жила с кем-то, делила постель, да и вообще всё в жизни, с каким-то мужчиной, которого она совершенно не помнит. Светлана же, наверное, любила его, раз вышла за него замуж. Так почему же она ничего не может вспомнить? Почему не чувствует никаких эмоций вообще? И даже никаких смутных образов не всплывает? Просто отторжение и всё.

Увидев же девочек, и, узнав, что она их мать, Светлана тут же безоговорочно поверила в это. Несмотря на то, что их она тоже не смогла вспомнить, она сразу же приняла дочек. Как-то сразу поверила, что это её девочки, хоть она их и не помнит. И сразу же почувствовала привязанность к ним, а в след за ней и любовь. Возникла ли новая, или же вдруг сквозь беспамятство проступила та, прежняя, безусловная любовь матери к своим детям, Светлана даже не задумывалась. Это были её дети, она их любила и была счастлива, что они есть. Именно в этот момент она окончательно перестала воспринимать себя подростком.

Девочки соскучились по ней. Светлана провела в больнице почти два месяца. И всё это время они не виделись. Врач советовал не приводить девочек в больницу. Надеялся, что в домашней обстановке Светлана скорее их вспомнит. Пока что этого не произошло. Но Светлану это не беспокоило, более того, она даже не задумалась о том, что не помнит дочек. В больнице она мучительно пыталась вспомнить то одно, то другое, порой доводя себя до исступления. Сейчас же она разглядывала своих малышек и радовалась. Девочки не отходили от неё ни на шаг. Откуда-то пришло знание, что одну из девочек зовут Катей. Она не могла с уверенностью сказать которую из них, но точно знала имя. И тут старшая сказала: «Катя, ну что ты виснешь на маме, я тоже соскучилась и хочу её обнимать». Ага, младшая, отметила Светлана. А старшая? Оля?

«Оля, ты старше меня, ты больше времени с мамой провела в своей жизни, а я меньше, могу я хотя бы сейчас пообниматься».

«Железная логика», — отметила про себя Светлана и сгребла их обеих в охапку, каждую поцеловала в щеку.

Вечером, когда она укладывала девочек спать, они спросили, когда они поедут домой.

— Завтра, — ответила Света, и поняла, что хочешь — не хочешь, а придётся завтра ехать в тот дом, что она не помнит, потому что это дом её девочек.

— Не хочет ничего говорить, — сказал полицейский коллеге, — я пытался её убедить, пытался пристыдить, всё без толку. Боится, что ли кого-то.

Товарищ на его жалобы ответил:

— Не морочься с ней. Там приехала её мать, сказала, что дочь полтора года назад попала в аварию и после этого у неё амнезия. Родных дочерей не вспомнила, пока не увидела. Иногда забывает то, что было вчера. Часть жизни не помнит. Не трать на неё время. Может она просто уже ничего не помнит, поэтому и молчит. Стыди её — не стыди, уговаривай — не уговаривай, не расскажет она ничего. Знаешь, как говорят, свойства памяти вычёркивать неприятные моменты, стирать, чтобы не причиняли боли. Может то, что она увидела, так её расстроило, что у неё раз и ластик сработал, всё быстренько стёр. Первый полицейский пожал плечами:

— Ластик. Жаль, а был такой хороший свидетель. Всё видела.