Меня не видно изнутри

Мира Баук, 2022

Как исполнить мечту всей жизни – стать писателем, если критика вечно обламывает крылья, а тексты так и лежат в ящике стола? Алекс кажется, что проще спрятаться от суровой реальности в выдуманном мирке. Но, если бы все герои книг бежали от неприятностей, лучшие истории заканчивались бы на первой главе. Поездка в солнечный Атермонт вынуждает Алекс выбраться из «внутренней скорлупы», а случайная встреча с Аланом Делиром – её преподавателем, известным писателем, и вовсе похожа на подарок судьбы. Только порой вместо поддержки приходится получить в ответ незыблемый менторский скепсис. Можно в очередной раз расстроиться, спрятаться и замолчать. Но есть и другой выход: встретиться со своими демонами лицом к лицу и увидеть, что лучший способ справиться с проблемами – не убегать, а превратить их в творческий импульс. И написать свою историю.

Глава 7. «В глубине души»

Герберт Сорги создавал свою «Геральдику» тридцать лет. Это было не просто научное издание, но тяжеловесная, могучая книга, от которой веяло неподдельной любовью автора к своему делу. Полноцветные иллюстрации гербов графств и знатных родов, дополнительное описание и разъяснение смысла графических элементов каждого герба, подробная сортировка по периодам и географическому расположению, девизы, обширный список используемых в геральдике терминов, и даже историческая справка о выдающихся представителях знати. Всё, что касалось темы — даже если это были детали жизнеописания, символизм и отсылки к событиям второго плана, — Сорги не обошёл стороной. Книга его казалась «живой» как художественный роман.

Гербом фамилии де Лисс был лазурный лев в золотом поле. История этого знатного рода не была тайной — поколениями живший в Риене, почти полностью он почил во время эпидемии Чёрной смерти 1346 — 1353 годов, и, когда граф Леон де Лисс в 1348 году вернулся на родину, в закрытый город, выкошенный мором, ему пути не было. Единственным представителем семьи, которого слуги смогли вывезти из Риена, оказался восьмилетний брат графа — Вард. Когда граф де Лисс вернулся из Крестового похода на Смирну, путь привёл его в запустевший замок, полный скорби. Вдали от общества, знати, в окружении немногочисленных слуг, в постоянных стычках с лордами пограничных земель де Лисс и провёл последующие годы. Но ни о его решении вступить в неравный брак, ни об исчезновении графа Леона в «Геральдике» ни слова не было. Род де Лисса прервался после смерти Варда в 1366 году, так и оставшегося бездетным.

Чтобы скрасить печальное впечатление, я решила придумать собственный герб. Долго искать элементы не пришлось. Подсолнечник в геральдике назывался «helianthus» и символизировал плодородие, солнечный свет, мир и единство. Поместив его на лазурный фон — как и герб фамилии де Лисс, тем самым как бы воздав им дань уважения, я подписала снизу и девиз: «Лети словно свет звезды».

Но грусть почему-то не отступала. Я раскрыла «Рыцарский роман». Не удержалась и перечитала письмо Делира в который раз. Знакомство с книгой вышло таким лёгким и увлекательным, что, едва взглянув на предисловие, я и думать забыла обо всём остальном.

От записей устала рука. Мои заметки расползлись на несколько листов. Сообразила я это уже в пятом часу утра, когда вместо дыхания выходило только зевать. Я захлопнула «Рыцарский роман», отпихнула его подальше от себя, чтобы не помять во сне, и уткнулась лицом в подушку. Но сон меня так и не посетил.

Разум разогнался. Стоило мне прочесть слишком много или дать волю воображению, идеи лезли из головы как пчёлы из улья. «Золотые занозы» вонзались в память одна за другой. Ворочаясь с боку на бок, я то и дело тянулась к блокноту и записывала, записывала, записывала… Спустя час, лёжа в лучах рассвета с широко распахнутыми, горящими от усталости глазами, я прекрасно понимала, что думать о книге больше нет сил, но фантазия продолжала сводить с ума.

Высокопарный слог, обёрнутый в старостиль, должен был стать хорошим снотворным, но, к сожалению, и трактат «Средневековье: костюм и быт» — один из тех, что принёс Делир, оказался интересным. Тогда я взялась за «Очерки о Средневековье», и обнаружила, что слово «миниатюра» значило вовсе не «маленький», и пошло не от понятия «минимум», но от латинского minius, названия киновари — красной краски. А изящная «реликвия», что так и просилась в текст, на латыни звучала как reliquiae — в переводе: «остатки, останки».

В школе я обожала изучать значения слов, вчитываться, переставлять и прикидывать, как звучит тот или иной слог. Лингвистика была для меня чем-то вроде писательской хирургии — разбирать слова по косточкам я любила больше всего, и, может быть, поэтому так увлекалась вымышленными языками. Мне нравились и иностранные языки. Я с наслаждением слушала, как звучит незнакомая речь, на что она похожа, открывала её красочность и мелодику. Для меня слова всегда были сродни заклинаниям, хотя никто, конечно, этой тяги к волшебству не разделял.

Учителя имели более прагматичный взгляд на жизнь, а одноклассники предпочитали меня не замечать, словно пустое место. Я была этому отчасти рада. Так хотя бы никто не цеплялся к недостаткам. Хотя я училась неплохо, школа была для меня сущим кошмаром. Тяга к знаниям, любопытство, внимательность и послушность мановением пересудов превращались в занудство, дотошность, стукачество и подхалимство. И если ребёнку из богатой семьи это было простительно, а то и похвально — такое редкое умение пробиваться в жизни, то мне — пухлой девочке в толстых очках с дужками, покрытыми от времени патиной, в ношеных, линялых вещах не по моде, да ещё и в сапогах на два размера больше, никто ничего прощать не собирался.

Мне редко покупали новые вещи. Я довольствовалась тем, что было, сочетая несочетаемое — одежду, переданную от друзей и родственников со своим устоявшимся гардеробом. Конечно, никто не должен был знать, что я донашиваю за кем-то вещи, о чём мне постоянно напоминали родители, но лично у меня это брезгливости это не вызывало. Мне было невдомёк, что ужасного случится, если надеть чьи-то джинсы — целые, не рваные, чистые. Одежда одеждой. Не в мусорке же её отыскали.

Мамина яркая, сценическая, «взрослая» косметика на мне смотрелась просто нелепо, я выкручивалась как могла, экспериментируя со стрелками на глазах. Волосы привыкла заплетать в низкую тугую косичку: это был единственный способ, чтобы они не превращались в гнездо. К тому же, косички нравились бабушке. Она всё нахваливала меня, какая я аккуратная девочка. Я не знала, как выглядеть модно и не понимала, что плохого в такой одежде и в косичке — ведь человек-то я хороший. Но в круг одноклассников мне входа не было.

Вдобавок ко всему прочему, привычка носить сразу все учебники на все предметы превращала меня не только в заучку, но и в косолапого, согбенного набок тяжеловеса, что вкупе с крепкой, плотной фигурой всегда вызывало насмешки. Такие комментарии я научилась пропускать мимо ушей. Гораздо больше меня волновало то, что книги не помещались в сумку. В конце каждого урока старая ткань трещала, натягиваясь, пытаясь проглотить неподдающийся учебник. Через полотно то и дело проглядывал острый угол переплёта, готовый распотрошить швы к чертям. Чтобы это не случилось, приходилось обхватывать поклажу обеими руками и сжимать по краям, выравнивая книги внутри. Вроде получилось.

Стала застёгивать молнию. Она не поддавалась. Я дёрнула. Треск усилился. Я потянула собачку из всех сил, но молния не поддавалась. Пальцы заболели от остроты застёжки. Давай же…

— Заучка!

Сумка лопнула. Книги рассыпались, тетради полетели вниз, скользя по пыльному полу бледными листами. Карандаши и ручки покатились в стороны. Я опустилась на колени, пытаясь собрать вещи в сумку — в то, что от неё осталось. Десятки шагов вокруг: мои маленькие пластиковые ручки жалобно заскрипели, ломаясь под весом чужих ног. Тетради расползлись под партами. Мои рассказы… Сказки… Чей-то ботинок наступил на голубую обложку с дельфином. «Бесполезный мусор!». Измятые страницы в пыльных коричневых отпечатках грязных подошв. Мел, песок и пыль хрустят на ладонях.

Я прижала колени к животу. Дети окружили меня плотным кольцом.

— Ребята, что вы делаете? Дайте мне всё собрать. Мама расстроится.

Ещё одна тетрадь исчезла под ножкой в лакированном сапожке. Я не помню имя. Я потянулась к девочке, чтобы достать свой рассказ.

— Фу, не трогай меня, бешеная!

Это же мои вещи…

Это хлам, Алекс. Просто мусор.

Толпа вокруг смыкалась.

— За что? Что я вам сделала? Я ничего вам не сделала…

Слёзы, тяжело змеясь в горле, душили меня.

— Фу, плакса! Чего ревёшь как маленькая?

— Это мои вещи…

Это мусор. Всё, что ты делаешь — мусор. Как и ты сама. Ты — ничтожество.

— Перестаньте. Пожалуйста… Хватит! Хватит!

Высокий крик царапнул класс. Зазвенели стёкла. На мгновение стало тихо, но спустя секунду голоса зазвучали снова, с удвоенной силой:

— Жирную коро-ову бешеная кры-ыса… укусила больно, и она описалась!

— Дикую коро-ову выгнали на во-олю! Дикая коро-ова убежала в по-оле!

— Уходи отсю-юда, не нужна ты лю-юдям! Бешеная ду-ура, никто тебя не любит!

Дикая корова. Бешеная дура. Дикая корова. Бешеная дура. Дикая…

Пугающий детский хор заполнял комнату эхом. Отражаясь от стен, оно оглушительным рикошетом ударяло в спину. Смех всё не кончался.

Я проснулась в холодном поту. Хохот всё ещё стоял в ушах. Сердце ломало меня изнутри отбойным молотком. Острое чувство неудовлетворённости собой вынудило меня открыть глаза и убедиться в том, что я не маленькая рыдающая девочка. Надейся…

Подняв перед собой руки, я внимательно рассмотрела их как впервые в жизни. Руки принадлежали взрослому человеку. Чуть успокоившись, я повернулась на бок. Мне снова стали сниться кошмары. Чёрт подери…

Теперь это были не катастрофы, с которыми я привыкла справляться — на смену цунами и торнадо пришли реальные воспоминания, более жуткие, чем безликая природная стихия. От катастрофы можно убежать, можно спрятаться, а от памяти нельзя.

Лучше бы мне снился апокалипсис…

Снова школа, будь она проклята.

Как так вышло, что я — точно такой же человек как и все, — оказалась по другую сторону баррикады? Перед баррикадой. Перед расстрельной стеной. Откуда в детских умах рождалась такая ненависть? В чём я была им чужой? Нет, не так. Я была почти такой как они, но недостаточно.

Решив, что раз уж поспать сегодня не судьба, я нехотя поднялась с постели, приняла противный прохладный душ и занялась уборкой. Подумать только: вычистила комнату вдоль и поперёк, развесила одежду в шкафу, выгребла весь мусор, все фантики и бумажки из сумок и карманов. Мусор напоминал о ночном кошмаре. В комнате было чисто и прибрано ещё до моей ревизии: клининговая фирма отправляла работников каждую неделю, и они под руководством Эллы приводили всё в порядок. Но сейчас было жизненно необходимо сделать это самостоятельно, поэтому я по старинке вооружилась тряпочкой и шваброй.

Что-то на меня нашло. Уборку я никогда не любила, от пыли чихала, а кожа на руках сморщивалась от воды и грязи. Может быть, мне нужно было подумать, выплеснуть отрицательную энергию вместе с мутной водой в унитаз, разложить мысли по полочкам как многочисленные футболки, топики, трусы и носки. А возможно, я просто хотела как следует вымотаться физически, так как внутреннее напряжение и беспокойство не проходили.

Неестественное наслаждение охватывало меня всякий раз после тщательной уборки. И каждый раз без сил падая на кровать в идеально чистой комнате, я с глубоким удовлетворением думала о том, что теперь с пустой головой больше ничто не должно меня тяготить. Первые часы после уборки были самыми продуктивными. Пока голова не захламлялась, как и комната, всякой белибердой, писательство превращалось в истинную поэзию, воздушную и невесомую.

На кухне никого не было. Я залила в себя двойную порцию кофе, сделала бутерброд с ветчиной и сыром и вышла во двор — идти в библиотеку хочется, но рано. Я заглянула в оранжерею и к большому удивлению обнаружила там полную энергии Марго. Она была рада мне.

— Мама не заходит в оранжерею с тех пор как умерла бабушка, поэтому тут копаюсь я, — поведала Марго, собирая сухие листья из-под куста сладкого перца. — Бабушка высадила большую часть растений. Мы — мы с садовником — только поддерживаем экосистему: сеем однолетки каждый год и заботимся о долгожителях.

— А ты не думала стать садоводом? Или биологом? — спросила я, любуясь её движениями.

— Чтоб заниматься садоводством, нужно иметь определённый опыт и склад ума, — пояснила Марго. — В ботанику лезть? Да куда мне! Тут Диана меня тоже обскакала.

— В смысле, тоже?

Марго не ответила, увлечённая процессом. Взяв садовые ножницы, она стала остригать сухие веточки.

— Самое древнее растение в оранжерее — вон та карликовая слива. Она росла ещё до бабушки. Вокруг и построили теплицу — не рискнули пересаживать старушку.

— Какой она была?

— Слива?

— Очень смешно. Бабушка.

Присев на складной стул, Марго принялась наполнять из шланга большую бутылку воды.

— Её звали Катарина. Грозная такая женщина, сильная. Всех держала в ежовых рукавицах, дедушка и рядом не стоял. Помню, она костерила его астрономию, даже на старости лет называла звезданутым — а то он всё головой в небесах, болтает без умолку о космосе… А она за хозяйством следила. Всё у неё было как надо. Мама часто поминает её, когда что-то из рук валится.

Поставив бутылку на место, Марго добавила туда какой-то коричневой жидкости и направилась к маленькому декоративному перцу, пригляделась к нему и любовно похлопала один из недозрелых плодов по оранжевой щёчке:

— Молодец, расти-расти.

Я не сдержала улыбки, а она всё ностальгировала:

— Ты, наверное, знаешь, что моё имя не совсем «цветочное», как кажется на первый взгляд? Вот у Розы и Лили имена имеют определённое значение: как написано, так и есть. Мне же собирались дать имя Виолетта.

— Виолетта?

— Это значит «фиалка», — Марго выразительно закатила глаза. — Но когда мама увидела меня впервые, поняла, что имя совсем не моё. Я родилась недоношенной, с большими проблемами, и когда ей принесли крохотный свёрток — одна простыня, и где-то в ней потерялась я — мама поглядела на это, улыбнулась и говорит папе: «Айзек, ты посмотри, ну что за жемчужинка, настоящее сокровище!».

Конец ознакомительного фрагмента.