Деревня Нура 3

Милла Генрих

Всем, кто любит мистику, сюда!О путешествиях, наверно, мечтает каждый. Но только не о таких. Разве хочет кто-то оказаться там, откуда невозможно вернуться? Там, где дед Мирон и девушка из легенды – Нура – водят тебя по кругу и вынуждают принять их вызов, а скорее, сделку. Я родилась в своей деревне, жила в ней и не знала, что когда-то в своем несмышленом возрасте оказалась заложницей темных сил. Как выбраться из-под их власти, и какова будет цена за это освобождение, я не знаю.

Глава 3

— Мам, а ты помнишь тот день, когда меня дед Мирон спас?

— Конечно, помню, день воскресный был, да такая жара стояла, вот мы и решили твой день рождения на озере отметить. К нам должны были туда подойти гости. Пока расстилали покрывало, да все, что с собой принесли, выкладывали из корзины, ты в песке играла рядом с нами. Тот жаркий день многих из домов выгнал, все на озере и отдыхали. Откуда дед взялся, никто не помнит, но его не было, когда мы пришли, я точно помню, его не было. Потому что стояла на берегу и всматривалась, кто загорать на берег вышел, да отцу перечисляла всех, кого видела. И знаешь, дочка, словно наваждение какое-то было. Ты сидела рядом со мной, и вдруг крик ужасный, он и вывел нас из ступора с отцом, мы оглянулись на крик, а там дед Мирон из воды выходит и тебя на руках несет, ни живую ни мертвую, мне дурно сделалось, мы с отцом бросились к деду, но, он своими глазищами как будто пригвоздил нас к месту, ни я, ни отец не смогли шаг сделать. Пара минут словно выпала из жизни, как ты оказалась в воде, никто тоже не помнит. Я ведь рядом стояла с тобой, а вот как ты прошла этот промежуток от меня до воды, так и не смогла вспомнить, словно в эту минуту была далеко от берега. И отец то же самое рассказывает, нас как будто в эту минуту там не было. Хотя все стояли друг от друга рядом.

— А дед Мирон меня что, сразу в свой дом понес?

— Помнишь Тифонкиных?

— Помню, но плохо.

— Так вот, они от нас в тот день недалеко сидели. И когда дед тебя вынес из воды и понес к своему дому, Петр Тифонкин — отец — крикнул деду Мирону: «Надо же ребенка откачать, воду из легких выгнать, куда ты ее, старый, понес?»

— А дед что?

— А что дед, зыркнул на Петра своими злющими глазами, тот и замолчал. Ох, дочка, сколько годов мы разгадываем эту загадку, как могло такое случиться, но ничего на ум не приходит, никто не помнит тот момент, когда ты оказалась в воде. Одно тогда успокаивало, что дед Мирон многих на ноги ставил, вот я и молилась, чтобы и тебя откачал.

— А кого он из безнадежных на ноги ставил, можешь припомнить?

— Семеновну нашу. Прям из гроба поднял.

— Это как?

— А шут его знает, как он это делает, но ее хоронить собирались. Дочка Семеновны утром зашла в комнату, а та в гробу сидит и с дедом Мироном разговаривает. Все боялись, что Ирка, дочка Семеновны с ума сойдет, так сильно перепугалась. Даже из дома ушла, боялась мать. Потом дед Мирон ее чем-то напоил, она и успокоилась. Первые года после воскрешения Семеновны ее все в деревне побаивались, как же, мертвой была и ожила. Вот и о тебе так же говорили, и тоже все боялись своих детей к тебе подпускать.

— А что с Петром Тифонкиным случилось?

— Все говорили, что Петра дед Мирон и наказал. Поперек деда пошел. После того, как он хотел деда Мирона остановить, два дня прошло, на третий день у Петра инфаркт случился. А он никогда не болел до этого. Все очень удивлялись тогда, после его смерти, с отцом нашим почти ни один мужик не разговаривал, все винили нас в этом, только Надюшкин дед все время заходил и отца на рыбалку звал. Вот там с рыбалки тихо-тихо и стали с нами опять люди разговаривать да знаться. Но врачи все время удивлялись, что за все время ты ни разу ни одной из детских болезней не заболела. Надюшка когда ветрянкой заболела, пол деревни заразила, а тебя инфекция мимо прошла. Люба все время удивлялась и говорила, вот у Аринушки вашей какой сильный иммунитет, ни одна холера не берет, не то что мою Надюшку, все детские болезни по два раза перенесла, словно за себя и за подружку свою болела.

— И правда, почему-то я не болела? Даже помню, пришла я к Наде, а теть Люба ее зеленкой мажет. И мне кричит: «Аринка, ну-ка беги домой, а то тоже так же заболеешь». Я не ушла, а наоборот помогала тете Любе мазать зеленкой Надю, а ветрянкой я так и не заболела. Поскольку выгнать меня со двора тете Любе не удалось, она показала, как надо правильно мазать болячки, и мы с Надей весь день сидели в доме и только мазались. А чтобы Надюшка не одна была такой страшно зеленой, из солидарности с ней я подставила себя, и она всю измазала меня зеленкой. Тогда все решили, что я все же заразилась.

— Да, было дело, озорничали вы с Надюшкой, ой-е-ей как.

— Мам, я забыла сказать, что ко мне на день рождения с города гости приедут. С ночевкой, я их уже пригласила. Может и Никита приедет, но не уверена, он в командировке на Дальнем Востоке, вернется или нет в Москву. Я не знаю. Но я его тоже пригласила.

— Ну раз приедут, значит, уложим всех, места хватит, а если не хватит, то к тете Тане отведем.

— Нет, только не к тете Тане, к ней не надо, я лучше сама на чердаке посплю, а в моей комнате Лену уложим, она после операции, ей нормальная кровать нужна, а не сеновал.

— Неспокойно сейчас в деревне, чтобы там девчонкам спать, лучше мы туда парней уложим, или же в сарайке на сеновале тоже можно, там вообще свежий покос, пахнет лучше любого одеколона.

— Точно, а в сарае на свежем сене у меня давняя мечта поспать. Обожаю запах сена.

— Вся в отца пошла, тот тоже пол-лета на сеновале спит. А мне там не спится, то щекочет что-то, то колет, то кажется, ползет что-то.

— Ха-ха, думаю, и городским тоже будет на сеновале неспокойно.

— Да пусть раз в жизни попробуют, не убудет от них ничего.

— Кстати, я пойду в сарае приберусь. А то потом некогда будет.

— И то верно. Но лучше завтра, отец кабанчика завалить завтра собрался. Как раз свежатина будет.

— Борьку?

— Да Борьку твоего сразу, как ты после майских праздников уехала, он заколол. Это Борькин брат, но тоже Борька, — смеялась мама.

— Почему у нас все кабаны Борьки?

— Так ты ж с детства всех Борьками звала. Даже если свинка, все равно у тебя она была Борька.

— Мам, если я тебе не нужна, то пойду, попробую сделать то, что баба Дуся сказала от приворотного глаза, Максима выручать надо.

— Дочь, ты мне только одно скажи, тебя что ли Нура назначила вместо Мирона?

— Ты тоже в эти назначения веришь?

— Верю, раньше мы оберегали тебя от всего этого, а надо было тебе рассказывать. Что в нашей деревне нечистая сила повелевает. И думаешь, просто так все деда Мирона остерегаются? Он, говорят, после бабки своей стал хранителем деревни.

— Хм, я одно понять не могу, почему и от кого или чего хранить деревню надо?

— Шут его знает, то ли чтобы какой-то глаз ведьмы из деревни не исчез, про это я плохо помню. А вот то, что в нашей деревне дверь какая-то есть. Это мы от бабушки знаем, она всегда нас предостерегала: в июне в полную луну дверь открывается в нашу сторону, и с иного мира к нам может кто-то да попасть, но и у нас заберет обязательно кого-то. Поэтому Нура, та, про которую Мирон рассказывает, в нашей деревне часто появляется. Вот мы с отцом и боимся, а вдруг в тот день, когда ты тонула, дверь открылась, и может, действительно Нура спасла тебя. А сейчас к отцу приходит во сне и долг просит вернуть.

— Мам, сама подумай, как мертвый человек может спасти?

— Мертвый не может, но Нура не мертвая, бабушка говорила нам, что она всегда находит жертву и вселяется в нее, в ней и живет до удобного переселения в нужное тело.

— В это я вообще не могу поверить.

— Однажды мы с отцом нарушили ту черту, что за большими соснами, позади кладбища. От страха тебя потерять мы пошли посмотреть, что там, почему нас с детства учили туда не ходить, и ведь из поколения в поколение это передается.

— И что вы там увидели?

— Что мы там увидели, не опишешь ни одним пером. Девушка с длинными русыми волосами и с глазами дьявола встретила нас. У леса всегда темно, поэтому четко было видно, как свет поднимался с травы и стелился, словно туман, по ней. А она шла по траве, не касаясь ее ногами, как будто плыла над травой. До сих пор помню, как ноги стали тяжелыми, с места сойти невозможно, отец тянет меня, а я как заколдованная смотрю на свет, что под ее ногами. Слышу, отец кричит: «Не смотри ей в глаза!», а девушка далеко, но голос ее прям у моего уха шепчет: «Не слушай его, иди ко мне, — а потом ласково, да так нежно: — Посмотри мне в глаза». Отец схватил меня на руки, перекинув через плечо, и потащил обратно к соснам, там я очнулась, вернее, в себя пришла, а страх в душе так и остался, да такой сильный, что три дня меня колотило, перед глазами эти глазища так и зыркали. Спать боялась. Ее глаза голубые в какой-то миг становились дьявольскими да пронизывали все нутро, один всего раз я увидела, но никогда такое не забуду. После этого я как сама не своя была. Точно такая наверно, как этот городской хлопец ночью, вроде слышит, видит, а не соображает, вот и я стала как блаженная. Никому мы не говорили с отцом, что ходили туда, но однажды к нам баба Дуся вечером пришла, принесла мне отвар какой-то и веник странный, отхлестала им меня, а потом выпить отвар заставила. Зло помахала на нас с отцом своими руками, и обоим по лбу стукнула. Ну ясень пень, ругала. Вот тогда я впервые за долгое время крепко уснула и проспала всю ночь. Утром проснулась, вроде помню все, но страх исчез. А когда баба Дуся уходила, строго наказала никому ничего не говорить. Вот мы и молчали все эти года. Ты, дочка, бабе Дусе верь, она хорошая, если дед Мирон мне повстречается, головная боль не отпускает, а если баба Дуся встретится, боль как рукой снимает. Сначала с отцом думали, просто, наверно, совпадение. А помнишь тот день, когда он к нам заходил? Никита у нас еще был.

— Да, помню. И что?

— Он ведь не просто заходил. Не хотела я идти его провожать, но он так смотрел на меня своими глазищами, точно, как Нура, там, за соснами, за чертой. То ли страх меня потащил за ним, то ли сила какая-то неведомая, сказать не могу. Вышли с ним во двор, он мне и говорит: «Аринку вашу заберу к себе в ученицы, и не смейте мне перечить. Не то сделаю так, помрет она у вас». С тех пор я покой потеряла. Отцу сначала не говорила, а потом все же сказала. Вместе кумекали, что делать? А неделю спустя шла с магазина, и баба Дуся навстречу, мне сразу спокойно стало. Она приостановилась, рукой по лицу провела, и деда Мирона взгляд исчез. А то ж везде мерещился, и голос деда слышала все время. Потом своей рукой по сердцу моему погладила, улыбнулась и пальцем показала, все хорошо будет. И с тех пор дед Мирон нас обходит. Ну или если с далека видит нас с отцом, сворачивает в свой лес.

— Мам, а зачем же ты все время хвалила деда, да еще всем говорила, что деду в ноги надо кланяться, а люди неблагодарные за глаза его ругают?

— С того дня, как дед тебя спас, у нас с отцом страх за тебя появился, да и поэтому если бабы заводили разговоры о нем, отвечала так, нам гневить деда было себе во вред. Первый год сколько слез я пролила, даже трудно сказать. Отец наш весь дерганный стал, нервный. Дед как будто преследовал его. Он ему и дом предложил, так нет же, дед отказался — наверно, плата оказалась маленькой. Потом все как-то утихло, а может, баба Дуся отвела все тревоги, она еще пару раз к нам заходила, приносила какие-то травы, чтобы заваривала всем нам. А перед тем, как в город тебе ехать, дед Мирон позвал к себе, мы тогда с тобой вместе ходили, ты у калитки стояла, сунул мне в руки какой-то кулек с травами и сказал, чтобы тебе его положила, и тут же пригрозил мне, если выкину, то ты помрешь. С отцом подумали, и решили: за столько лет он тебе только все хорошее делал, не может же он напоследок отравить, вот и решила положить. Дочь, а ты их заваривала, эти травы?

— Да, заваривала, но не знаю, какие от деда Мирона, а какие от бабы Дуси.

— От деда Мирона в газетный кулек завернуты были, а от бабы Дуси в тряпочном мешочке.

Я не стала маме говорить, что заваривала и пила с обоих, и сейчас до меня дошло: когда впервые выпила заваренный чай от деда Мирона, стала видеть сны с Нурой и слышать голос деда Мирона. Потом я заварила от бабы Дуси и стала слышать свойства всех трав. Сидя с мамой и слушая ее, я стала понимать: каждый из них пытается внушить свое. Видно, оба обладали даром телепатии. Раз баба Дуся сказала, она светлая сторона камня, значит, все светлое идет от нее. Теперь до сознания стало потихоньку доходить, зачем мне эти познания о травах, чтобы я так же, как и она, могла оберегаться от деда Мирона. Чтобы успокоить маму, ответила:

— А, значит, от бабы Дуси заваривала.

Мама выдохнула и сказала:

— Ну и слава Богу. Ладно, дочка, ты иди, займись, чем там баба Дуся научила, а я пока обед на стол соберу, сейчас отец приедет.

— Я помогу тебе.

— Иди, я сама справлюсь. Чтобы дурные мысли в голову не лезли, мне надо чем-то заниматься, а если ты работу у меня заберешь, только и останется, что думать обо всем этом, что на голову обрушилось однажды и до сих пор не отступает.

— Мама, ты не переживай, все будет хорошо.

— Утром сегодня Любу видела, пригласила их вечером на пироги. Чего ждать выходных дней или дня рождения. И тесто уже замесила, вот после обеда и займемся вместе выпечкой.

— Мама, только мне сегодня вечером, когда солнце пойдет за горизонт, к бабе Дусе опять идти, так она сказала.

— Ну дак ничего, что тебе с нами стариками сидеть, спокойно вставай и иди. Я не думаю, что Люба с дедом своим обидятся.

— Ну тогда я сейчас схожу за Максом, мы быстро вернемся.

— Ох, Аришенька, будь осторожна с дедом Мироном.

— Баба Дуся меня тоже веником своим стегала, наверно, сегодня дед Мирон мне не страшен, — улыбаясь, ответила я маме.

— Ах, знать бы их, колдунов, где от них скрыться можно. Вот тогда было бы не страшно, а когда сама да к нему в дом идешь, да как же не страшно, дочка? Еще как страшно.

— А ты не бойся, вот у меня совсем страха нету. И баба Дуся сказала, что я сильная, и дед Мирон не всегда может мной управлять, как Максом.

— Будем надеяться, что так оно и есть.

— Раз помощь моя не нужна, пойду за Максимом схожу.

— Так ты же отвар не готовила.

— Сначала приведу его, а потом приготовлю.

Мама только с грустью махнула рукой и перекрестила меня. И пока солнце не развернулось, я быстро пошла к дому деда Мирона.

Дверь мне открыл Макс, за это время в нем ничего не изменилось. Глаза отрешенные, но все видит и слышит, на вопросы отвечает, но как-то невнятно.

Когда он пропустил меня вперед себя, зайдя с дневного света в дом, я оказалась в полной темноте. Горевшую на столе свечу тоже сразу и не заметила. Но постояв минуты две, стала различать предметы.

— Макс, ты чего ставни не открыл? Темнота в доме, ничего не видно. В ответ Макс что-то промямлил, указывая рукой в угол.

Я не сразу увидела деда Мирона, он лежал в углу на широкой лавке. И удивилась тому, что он был дома, ведь Максим говорил, что дед уходит, когда солнце встает, а приходит, когда зайдет за горизонт.

— Он спит или заболел? — тихо спросила я Максима.

Он в ответ странно прожестикулировал и не сказал ни слова.

— Не сплю, — еле слышно ответил сам дед Мирон.

— Дед Мирон, вы что, заболели, может врача из больницы позвать?

— Ты почто осину в мой дом принесла? — на вопрос вопросом ответил дед.

— Какую осину? У меня в руках вообще ничего нету.

— А на лице твоем что?

— Маленький листик, расцарапала висок, вот и заклеила, когда шла сюда.

— Больше ко мне в дом с такими листьями не входи. Иначе сильно рассержусь.

— Хорошо, не приду. Я вообще-то за Максом пришла.

— Хлопца я отпустил, а то, что его сюда тянет, так с этим поделать я сейчас ничего не могу.

— Не хочу с вами спорить, тем более, вам, видно, не здоровится. Сейчас ставни открою, в дом свет впустить надо.

— Не смей! — неожиданно громко сказала дед Мирон. — Ты за меня не переживай, я до вечера отлежусь, и мне лучше станет. Со стариками иногда такое бывает. Ты камень почто в моем доме оставила? Не я тебе его дал, не мне тебе его и возвращать. На, забери! — строго сказал дед.

Я протянула руку, и дед вложил своей худой и холодной рукой камень, он на миг засветился в моей ладони и сразу же потух.

— А как я могу вернуть его хозяйке?

— Ты сохрани его, а хозяйка сама за ним придет, когда время настанет.

— Так прождать можно и всю жизнь. Когда она придет, и придет ли вообще?

Я поднесла горевшую свечу ближе к деду и чуть не ахнула. Такой вид был, что еще пять минут, и он помрет. Лицо худое, щеки провалились, глаза впали. Живой труп сверлил меня сейчас своими глазами, видно, действительно не было сил у старика, и он часто закрывал глаза. Но потом я заметила, как уголки губ дернулись, он явно был чем-то доволен. Но чем, я не знала. Потом тихо сказал:

— Бери своего хлопца и идите уже, дайте мне поспать, устал я.

— Дед Мирон, как же вы тут один?

— Идите, без вас мне легче будет.

— Так вы Максима совсем отпустили?

— Отпустил, но тянуть его сюда будет, как и сказал тебе раньше.

— Ясно, значит, не полностью отпустили. А может, все-таки доктора к вам прислать?

— Не нужен мне никакой доктор, идите уже. И не приходи в мой дом ни сегодня, ни завтра. Даже если хлопец убежит от тебя ко мне. Придешь к полуночи в канун своего дня рождения.

— Почему в канун моего дня рождения? Вы мне обещали все рассказать до дня рождения.

— Я и расскажу, от полуночи до часу ночи, у нас с тобой будет ровно час, вот тогда все и узнаешь. Поговорим, когда придешь, а сейчас уходите, только ковш со стола мне подай, надеюсь, это тебе не трудно выполнить.

— Здесь в ковше что-то налито, можно выплеснуть?

— Нет, дай мне его.

Я подала ковш деду, он глянул в него и жадно облизал сухие губы.

— Идите уже, — пытался крикнуть дед.

Я взяла Макса за руку и потянула из дома, на улице он упирался, как капризный ребенок. Но все же тихо шел за мной.

Выйдя за калитку, я подняла с пола осиновый прут, который сломила, когда шла к деду, и оставила его у калитки. Как только я взяла прут в руки, Макс дернулся в сторону. Но я успела хлестнуть прутом по спине, и Макс остановился, замер так, как будто его пригвоздили к месту.

— Макс, ты меня слышишь? Если слышишь, моргни.

Он моргнул.

— Максик, сейчас тебе будет очень больно, я это знаю, но ты должен потихоньку идти за мной, до вон той осины. Нам обязательно надо дойти до нее, пока солнце освещает дерево. Там тебе станет легче, обещаю. Пойдем, дружище.

Макс еле как шел, он не кричал, не издавал ни звука, но то, что он испытывал боль в ногах, выдавали его слезы, иногда заполняющие его глаза. Теперь я верила ему, про то, что когда он хотел подойти к двери, той, что у деда Мирона в доме под большим замком, его ноги испытывали боль. Так же и руки, если он пытался в доме перекреститься. Глядя на Максима, я поверила в то, что дед Мирон — дьявол нашей деревни. И что с детства я оказалась его заложницей, а теперь наступило то время, когда я должна принести ему пользу. Мне кажется, я догадалась, какая будет цена моего спасения.

Максим не смог дойти до осины, я видела, как он оглядывался на дом деда Мирона, по его виду было видно, что он готов вернуться назад, но только не идти вперед. Сейчас я не знала, как ему помочь преодолеть этот промежуток, а вернее, черту между светлой и темной стороной деревни. На наше счастье я увидела тетю Любу, она шла вдоль берега у озера.

— Теть Люба, — окрикнула я ее. Но она, не оглядываясь, удалялась от нас. — Макс, стой на месте, пожалуйста, не оглядывайся на дом деда Мирона, я сейчас быстро вернусь.

Макс моргнул мне. И я побежала вдогонку за тетей Любой.

Она услышала меня. Не добегая до нее, я крикнула ей, чтобы она послала отца к дому деда Мирона на тракторе. Крикнула, что это срочно, она не стала меня расспрашивать, а бегом побежала в сторону нашего дома.

Нельзя оставлять Макса одного, если он повернет обратно, я не смогу его вернуть назад. А путь к дому деда Мирона будет легкий, без боли, но он этого не знает. Повернув назад, я побежала к Максиму.

— Максик, ты умничка, я должна тебе рассказать всю правду, не знаю, сейчас это сделать, или когда будем у осины?

Макс стоял, глубоко дышал, преодолевая боль. Потом посмотрел на меня и моргнул.

— Хочешь сейчас?

Он моргнул.

— Ладно, слушай, теперь ты по себе знаешь, что дед Мирон у нас, оказывается, колдун, так вот, когда мне было два года, он своими приворотами сделал так, чтобы я на один миг оказалась без присмотра, и затянул в воду на озере, там как раз место глубокое. В тот день я утонула.

Макс расширил глаза, глядя на меня.

— Не веришь?

Он не моргал.

— Я, например, не хочу в это верить, что я не живая и не мертвая, и в день моего совершеннолетия я стану не я. Бред, правда?

Макс не моргнул, а сделал шаг вперед, я поняла: он хочет дойти до осины сам. Иногда он останавливался, глубоко дышал, иногда слезы бесконтрольно лились из глаз. Нам осталось совсем немного, когда я увидела отца, как он свернул на дорогу по направлению к дому деда Мирона.

— Макс, там папа за нами едет, постой, я сбегаю, помашу ему, что мы тут.

Он моргнул. Но отец, сам увидев нас, повернул в нашу сторону.

— Кажется, мы с тобой сейчас победим чары деда Мирона, — взяв Макса за руку, с улыбкой произнесла я.

Папа, слезая с трактора, спросил:

— Аришка, что случилось?

— Пап, ничего не случилось, но чем дольше Макс остается у деда, тем сложнее ему возвращаться к нам. Он сейчас испытывает такую боль в ногах, как будто сломаны кости.

— Едреен-батон, как же так?

— Пап, нам надо ему помочь дойти до осины. До той, что под солнцем.

— На трактор мы его не поднимем. Хотя можно попробовать.

— Давай попробуем, может, получится.

— А сидеть он может?

— Наверно, может.

— Чего же ты Любе не сказала, чтобы я не один приехал, сейчас бы с мужиками в секунду дотащили его хоть на другой край деревни.

— Папа, давай попробуем вдвоем, ты же знаешь, если люди узнают, начнутся такие разговоры. И нас потом запишут в колдуны.

— Дай-ка я сам попробую его поднять. Хлопец, ну-ка навались мне на плечо.

Макс быстро заморгал.

— Дочь, а почему он не говорит? Вроде вчера разговаривал.

— Говорю же, чем дольше он будет у деда, тем труднее его вернуть будет в нормальное состояние. Вчера говорил, а сегодня уже не может, чем скажется следующий его уход к деду, трудно сказать, может, и видеть не сможет.

— Вот же напасть на нашу голову. Ладно, будем охранять, чтобы не сбег больше.

— Думаю, если до осины дойдет, то больше не сбежит, и охранять не придется.

— Тогда надо тащить, раз сам не может идти.

Он завалил Макса на плечо и, еле подняв, сделал пару шагов, остановился.

— Неудобно ухватил, ты, хлопец не сдерживай себя, а то так до вечера не дойдем. Тут всего-то метров двести осталось. Давай, хорошо завались на плечо.

Отец два раза останавливался перевести дух, шутил, говорил, чем ближе к осине, тем легче становится Максим, но глядя в лицо отца, ни за что не скажешь, что ноша становилась легче. Оставалось метров пятнадцать, но ноги Макса совсем не слушались, от боли он начал сильно стонать.

— Может, доктора надо привести, дочь, что скажешь?

— Чем ближе к осине, тем сильнее у него боль. Значит, это верное средство, и ни один врач ему сейчас не поможет. Нам надо успеть, пока тень не накроет дерево. Пап, давай вместе, руки скрестим и понесем.

— Надорвешься, дочь, нельзя тебе. Молодая еще, потом всю жизнь мучиться будешь.

— Папуль, давай попробуем все же, его вес на двоих не так тяжело будет. Тень очень близко подступила к дереву. Можем не успеть.

— Хлопец, мало осталось, потерпи, сынок, ну нельзя девчонке тебя тащить, сам понимаешь. Давай, еще раз завались хорошенько. Тут пара шагов и все.

Макс заморгал и наклонился к отцу.

Но шагов пять отец не смог дойти до дерева, Макс свалился с плеча. И мы волоком стали тащить его к дереву.

— Дочь, а чем дерево ему поможет?

— Облокотить его надо спиной к стволу, и чтобы солнце на него полностью попадало, да так, чтобы тень от веток его не касалась.

Слава Богу, еще была у дерева такая сторона, где ствол полностью был под солнцем, подтащили Макса к нему, и только его спина коснулась ствола дерева, он заорал, казалось, все нутро из него сейчас выйдет.

— Пап, прижимай его сильнее, чтобы спина полностью касалась ствола, нельзя, чтобы он оторвался от него.

Мы навалились с отцом на Максима. Он извивался с такой силой, что вдвоем мы еле как удерживали его.

Минут десять он вырывался, кричал, но потом стал стихать его крик, и дергался он все слабее и слабее. Я только слышала, как отец все время повторял:

— Боженька, спаси и сохрани пацана.

— Спаси и сохрани, — тихо ответил Максим.

Мы посмотрели на него, он сидел с ясным взглядом, смотрел на нас, с трудом улыбаясь.

— Господи, неужели получилось, — заплакала я.

Отец от радости стал обнимать Макса и тоже смахнул с глаз слезы, громко произнес:

— Спасибо тебе, Господи!

— Аринка, ваша деревня, хуже бандитов, лучше бы я им сдался.

— Я тебя предупреждала, ты мне не верил и ржал как конь. Хотя, Максик, я родилась здесь прожила столько лет, и только сейчас узнаю о нашей деревне все ужасы. Ну что, встать сможешь? Надеюсь, теперь все будет без мучений.

— Давай посидим еще пару минут. Такое чувство, горел в аду и вдруг оказался в раю. Покидать рай не хочется, — улыбнулся он. И вообще, ты обещала мне рассказать у дерева какую-то правду о себе. Только не говори, что ты тоже колдунья.

Я посмотрела на отца, он молча сидел спиной к солнцу, по лбу скатывались большие капли пота.

— Пап, с тобой все хорошо?

— Устал малеха, однако, едрен-батон, тяжелый у тебя дуг.

— Папуль, познакомься с ним хорошо, это Максим.

— Да ты же знакомила нас, ты чего, дочка?

— Нет пап, теперь познакомься по-другому, это мой оберег жизни в нынешней ситуации. Если он уедет, то жизнь моя останется под большим вопросом. Прими его как сына, отныне он мне брат.

Отец смотрел на меня удивленными глазами, а потом обнял Макса и сказал:

— Береги сестру, сынок. Не знаю, понимаешь ли ты сейчас, в чем корень всего. Но Аринка тебе сама расскажет. Я сам мало понимаю, как мы с матерью могли так оступиться в жизни, что дочь наша стала заложницей. С твоим приездом в деревню вся жизнь пошла наперекосяк, видно, ты и правда ее оберег, раз нечистая сила стала просыпаться.

— Черт, — тихо сказал Макс. — Батя, она мне больше бы понравилась в роли жены, а не сестры.

— Тут я ничем помочь тебе не могу, — грустно ответил отец.

— Да ладно, я уже давно согласился, что она мне сестра.

— Я ведь всю жизнь был против городских, и ведь причины злиться на них не было. Но нам всем с детства внушали: городские — это наша беда. А за эти двести метров, что тащил тебя и слышал стоны, думал, с ума сойду. Так твоя боль передавалась мне.

— Пап, а ты знаешь, почему деревню ограждали от городских? Мне кажется, я догадалась.

— Да шут его знает, никто же толком так и не сказал. Но когда человеку каждый день говорят, что он дурак, он и будет дураком. Вот так и мы, раз ты говоришь, что он твой оберег жизни, значит, нас ограждали от того, чтобы в деревне не появился оберег, что будет хранить того, кто окажется в заложниках, как ты.

— Думаю, что именно так. Не зря нас по пути сюда колдовство деда Мирона в поле направило, а встречала нас там Нура. Баба Дуся сказала мне, что кто глянет Нуре в глаза и останется в своем здравии, тот и есть оберег.

Я сидела рядом с Максом, держала его за руку и рассказывала все, о чем узнала, с чего все началось, что не все еще до конца знаю и понимаю, но надеюсь на помощь одной старушки, которая поможет понять суть происходящего. Что должно случиться в ночь моего совершеннолетия? Одно я уже знала наверняка: либо моя жизнь останется на земле, либо перейдет в иной мир.

— Хрен мы тебя кому отдадим, — уверено произнес Макс. — Хотя с дедом Мироном сражаться, видимо, бесполезно, его глаза подавляют всю силу и волю. Ты давай, сестренка, узнавай получше, как этого гада одолеть можно, да я с огромным удовольствием помогу. То, что я сегодня вытерпел, так просто ему не сойдет.

— Ну вот, узнаю Максима. А то даже засомневалась, ты ли это, — смеялась я.

Мы помогли Максиму подняться. Стоя на ногах, он испытывал слабость, его качало, ноги еще заплетались. Он с улыбкой пояснил свое недомогание.

— Зато к деду точно не добегу, если он там ворожить начнет о моем возвращении.

— Сейчас домой приедем, я тебе кое-что заварю, и тебя не будет больше к деду вообще тянуть.

— А что будет, если посмотрю в глаза, если повстречаю деда?

— Ты забыл? Дед днем не ходит по деревне.

— И слава Богу. Кстати, а камень где?

— У меня, а что?

— Один раз я заметил: он с ним разговаривает, правда, на каком языке, я не знаю. Что-то бубнит, а камень будто оживает — то засветится, то потухнет. И дверь та, что открывается в разные стороны, наверняка и есть та, которую я тебе показывал и хотел замок сломать, а потом он, видно, наворожил на ноги, вот они меня и не слушались, словно кости мне переломал.

— Все может быть. Мне он сказал, что я все узнаю позже. Но думаю, ничего я от него не узнаю, он просто поставит перед фактом свершения того неизвестного, что должно случиться, и все.

Мы дошли до трактора, помогли Максу залезть в прицеп, я тоже уселась рядом. И медленно поехали домой.

Мама стояла у ворот, увидев нас, заплакала.

— Мам, ну ты чего, — спрыгивая с прицепа, произнесла я.

— Вас так долго не было, что только не передумала. С ума можно сойти, если ты идешь к деду Мирону.

— Мать, ты не переживай, я сегодня своими глазами видел, какая сильная у нас дочь. Деду Мирону силенок не хватит ее у нас забрать, — успокаивал отец маму. — Вон, погляди, как она хлопца отвоевала у деда. Немного отлежится и совсем будет здоровый.

— Здравствуйте, мама Вера, — крикнул, улыбаясь, Максим.

— Неужто в себя пришел? — удивилась мама.

— Ага, так что ты, мать, шибко не переживай больше, дочка наша тоже чудеса творить может.

— Ну, идемте в дом, накормлю вас, а то ты, отец, и пообедать не успел. Голодные, наверно, вы все?

— Не знаю, как они, а я точно голодный, вообще не помню, когда в последний раз ел, — ответил ей Максим.

— Вы идите домой, я сейчас вернусь, мне надо для Макса кое-что нарвать.

— Только ты, дочка, не долго, ведь тоже с утра ничего не ела.

— Мам, я быстро вернусь, — и побежала вприпрыжку к полю, где часто видела бабу Дусю в детстве. Я не помню, что она там делала, но сейчас была уверена — она собирала там все те травы, состав и свойства которых она потом диктовала мне. Действительно, в поле находилось большое разнообразие лечебных трав. Тут и девять сил увидела, и ромашка цвела, череда, крапива, чистотел, одуванчик, полынь. Мне нужно было десять веточек разных трав. Девять я нашла быстро, нужна была еще одна веточка — от богородской травы, другое название — ползучий тимьян или же чабрец. Его здесь я не увидела, но вспомнила, что видела его, когда шла к бабе Дусе, у самого холма он стелился по земле своими темными бутончиками, грозясь не сегодня — завтра разбросать свой сиреневый цвет и возвестить всю природу о своем цветении.

Набрав все, что мне было нужно, я пошла домой. Какое-то невероятное возбуждение и бодрость росли с каждой минутой. Казалось, еще миг, и я взлечу.

— Что-то опять неладное во мне просыпается. Тьфу, тьфу, тьфу — старательно сплюнула через левое плечо. — Это просто радость за Максима.