Басурманин. Крылья каарганов

Милена Миллинткевич, 2020

Вторая книга романа-дилогии. Чтобы склонить голову перед поверженным народом, хану Дамиру потребовалось всё его мужество. Но чтобы уцелеть понадобится нечто большее. Как не погибнуть, столкнувшись со злейшим врагом? Как выстоять в схватке с самим собой? Как отыскать дорогу во мраке и сохранить в сердце огонь? Тяжкие испытания ждут и княгиню Владелину. Разгадает ли она коварные планы заговорщиков? Сможет ли принять сложное решение? Чтобы выжить, княгине нужно убить Дамира или он убьет её. Плата за любовь так высока!

Глава 3

Мара открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Пробуждение оказалось долгим и тягостным. В голове гудело, а тело затекло и болело. Пошевелилась. Руки и ноги связанны. Оглядевшись, она пыталась понять, куда её привезли: полутёмная крохотная комната с двойными широкими дверями. Даже отсюда с соломы видно было, что они слишком низкие. Маленькое окошко, в которое робко проникал свет, гора подушек в углу, низенький столик. Мара попыталась лечь на спину и упёрлась спиной во что-то твёрдое. Подняв голову, увидела столб, подпирающий балки на потолке…

…Когда, очнувшись после похищения, увидела чёрных всадников, сразу поняла к кому её везут. И оттого мысль о побеге не оставляла её не на миг. Последнее, что Мара помнила, это как остановились напоить лошадей. После долгого изнурительного пути на последнем привале она и зубами развязывала руки, и о камень тёрла. Но, крепкая верёвка никак не поддавалась, чтобы она не делала. Освободиться не вышло. Да и солёный привкус во рту муторно напоминал о том, что она давно хочет пить. А потом пришла Суюма. Насмехаясь над её беспомощностью и попытками освободиться, она влила ей в рот приятный травяной отвар. Тёплая пряная жижа, обволакивая, согрела нутро, утолила жажду и потянула в сон…

… Что было дальше? Пытаясь вспомнить, Мара прислушивается к звукам за дверьми. Но там было тихо. Словно издалека потянуло дымом костра. Вспомнив, Мара вздрогнула. Последнее, что она видела в своей земле — пылающий шатёр. Её шатёр Стало быть, Дамир будет думать, что она погибла и ждать помощи не от кого.

Стукнул засов, и двери раскрылись. В комнату вошла Суюма, неся перед собой миску с лепёшками и кувшин.

— Куда меня привезли? Зачем?

Удушающая тревога горечью подкатывала к горлу, но Мара старалась казаться спокойной.

— Ты знаешь ответы.

Она поставила еду на столик.

— Хорезм… — сомнений больше не осталось. — Думаешь, Джамбулат заплатит тебе за меня?

— Джамбулат — мой брат, — с усмешкой сказала она.

Услышав эти слова, Мара шарахнулась в сторону. Словно бурлящее варево, жар разлился по нутру. Суюма наклонилась к ней, чтобы развязать руки.

— Когда мы с Агын оказались в становище Явуз-хана, ему этого знать было не нужно. Он думал, что я прислуживаю дочери Каюма. Но рядом со мной всегда были те, кто оставался верен Джамбулату. Назовись я, и они служили бы мне. Но я выжидала. Я знала, что мой срок ещё придёт. И даже когда Явуза не стало, и народ принёс клятву верности Дамиру, всё осталось, как и прежде. А когда он привёз тебя, я сразу поняла, кто ты. Да, Магрура! Это у меня ты отняла победу в состязании лучников, оставила без роскошного коня, которого брат обещал мне́. Это я послала ему весть о том, что ты не погибла в пожарище.

— Думаешь, месть поможет тебе вернуть то, чего ты была лишена? — Мара пыталась понять, что задумала Суюма, но та всякий раз выворачивалась, будто змея, и уползала.

— Он винил себя в том, что ты погибла в огне. Ты знала?

— Нет.

— Немудрено! Тебя долго не было в становище. Я не поверила в то, что Явуз смирился с твоей гибелью и не стал мстить Джамбулату. Поначалу пыталась узнать, где он тебя спрятал. Но все были уверены, что ты погибла. А потом Дамир привёз тебя из дальних земель — поселил в отдельный шатёр, дал всё, что ты попросила. Я смотрела на него, а он на тебя. И вскоре поняла, кто ты есть. А когда он взял тебя в поход на Русь и вы привезли оттуда израненного княжича. Или, надо сказать, княжну?..

Мара вскинула голову и наткнулась на колючий взгляд Суюмы. Та улыбалась.

— Так и есть! Агын оказалась права. Твой сын променял её на княжескую дочь.

— Мой сын? — изобразила удивление Мара.

— Да, Магрура, твой сын. Дамир. Неужели ты думала, что я не догадаюсь?

Магрура оперлась спиной о столб и постаралась успокоиться.

— Хан Дамир для меня лишь сын моего предречённого. У Явуз-хана и кроме меня были женщины.

— Явуз спас тебя, но позволил погибнуть вашему сыну? — Суюма усмехнулась. — Можешь говорить всё, что пожелаешь. Тебе нет веры. Как и Явуз, ты будешь защищать того, кто тебе дорог. Но знай! Вы оба будете принадлежать моему брату. И ты! И твой сын…

Она сказала это очень медленно и так тихо, что по спине у Мары пробежал студёный ветерок.

Когда за Суюмой закрылись двери, Мара дёрнулась и попыталась подняться. Вспомнила, что ноги все ещё связаны, она принялась распутывать верёвку. Её трясло. Страшнее собственной гибели для неё был страх потерять сына. В глазах потемнело оттого, что она вспомнила давнее пророчество Хамзира…

…Они шли по берегу реки. Явуз-хан увлечённо рассказывал о том, каким сильным и храбрым растёт Дамир. Она слушала не перебивая и жалела только об одном, что он не привёз кеде сюда. Когда солнце пошло за лес, Явуз обнял её:

— Хамзир сказал, нам больше не суждено свидеться.

— Мне он ничего не говорил.

Мара замотала головой, верить его словам совсем не хотелось.

Зловещими тенями из-за кустов поползли страшные мысли и сомнения.

— Я не возьму другую куатан, если ты подумала об этом. Хамзир сказал, так решили духи.

Явуз притянул её и коснулся губами волос. Мне пора.

Вскочив на коня, он поскакал к ожидавшим его воинам. Даже не обернулся.

Внутри всё заклокотало. Обида и злость переросли в ярость. Она вскинула руки к небу, и верх взметнулись водяные столпы, разбрызгивая по сторонам ледяные брызги. Ещё взмах, и налетел ветер, принялся ломать деревья, вырывать с корнем старые комели, гнуть ракиту у воды.

Внезапно всё стихло. Она обернулась. За спиной стоял Хамзир с кинжалом в руках. Взмахнув клинком, старик срезал с её шеи амулет. Не долетев до земли, кусок кожи в форме листа с нанесёнными символами, вспыхнул в воздухе огнём, зеленоватым с золотым отливом. Старик пробубнил заговорные слова, и чёрные всполохи разрезали пламя. На камни даже пепла не упало. От могущественного амулета не осталось и следа.

Мара смотрела на Хамзира, и ледяная дрожь окутывала тело. Вновь налетел сильный ветер, река вышла из берегов и поднялась водяной стеной, деревья загудели. Старик распрямился, словно вырос и стал на две головы выше себя прежнего. Глаза налились, почернели, он завыл подобно ветру, а когда заговорил голосом похожим на шелест листвы, её кожу опалило огнём:

— Они знают, что ты нарушила обет. Говорят, ты недостойна их дара, — шелестел старик.

Потом заревел. Сверкнул потемневшими глазами:

— Духи злятся. Они говорят, ты заслуживаешь погибели. Но тебя они не возьмут. Ты не можешь уйти… Других принесут в жертву заместо тебя. Они велят тебе постигать мудрость земли…

Ветер стих так же внезапно, как и налетел. Река успокоилась и вернулась в берега. Покачнувшись, Хамзир принял обычный облик, тряхнул седой головой и с укором уставился на Мару потускневшими глазами:

— Духи больше не хотят с тобой говорить. Духи отвернулись от тебя.

— Кого?.. Кого они принесут в жертву за мою вину? — Мара бросилась к Хамзиру, но он отстранился.

— Я не знаю.

— Хамзир! Молю! Тебе всё ведомо! Ответь!

Старик посмотрел на неё с укором.

— Ты совершила страшное деяние, Магрура, позволила гневу овладеть тобой. И не желая того, ты направила силу амулета во вред. Ты знаешь законы духов. Расплата будет долгой и мучительной.

— Кто? Ответь мне, кого заберут духи?

Хамзир посмотрел на неё и отвернулся:

— Они возьмут двоих, — сказал и побрёл по тропинке в лес.

Мара схватила ртом воздух и задохнулась немым рыданием.

«Двое! Духи возьмут двоих! Что же она наделала?»

Покачиваясь, Магрура сделала шаг к валуну, ещё один, ещё и рухнула в высокую траву, обхватив голову и рыдая. Лишь ради двоих она могла отдать себя без остатка, только бы они были живы. Дамир и Явуз! Явуз и Дамир… Духи возьмут у неё самое ценное, что осталось. Когда сами того пожелают. Ей остаётся только терзаться неизвестностью и ждать кого они возьмут первым? Как? Когда? Но если решили забрать — возьмут. И в этом повинна она…

В тот день она видела Явуза в последний раз. Но когда его не стало, Мара почувствовала сразу. В тот день ледяной холод окутал её. И согреться она не могла не под лучами жаркого светила, ни у огня печи. Холод выкручивал её, вытягивал из неё жизнь, словно это её положили в курган. А потом приехал Дамир…

Мару затрясло. Неужели теперь его черёд? Горечь подступила к горлу. Она завыла, закричала…Заламывая руки, она билась головой о мазанные глиной стены, проклиная себя. Так и не сумев развязать верёвку, она всё же смогла её немного распутать и удлинить. Подскочив на ноги, она зашаталась, схватилась за столб, заголосила. Хотела броситься к двери, но запуталась в верёвках и упала. Извиваясь, ужом стелилась по соломенной подстилке, и кричала, кричала, кричала…

… Когда спустя время Суюма заглянула в комнату, Мара лежала ничком на подстилке и, казалось, не дышала. Она бросилась к ней. В ужасе увидав запутавшуюся в верёвку Мару, Суюма принялась поскорее её развязывать. Аккуратно сняв с шеи петлю, освободила руки, ноги и бросила конец у столба. Мара захрипела. Суюма подскочила и бросилась к столику. Отлила из кувшина в пиалу немного пряной жижи.

Приподняв голову, аккуратно по чуть-чуть влила отвар. Глядя на то, как исцарапала и изранила себя Мара, Суюме стало её даже жаль. Вскоре хрипы прекратились. Дыхание стало ровным. Мара спала…

***

Маджид, юный шах Хорезма, восседал на троне в зале советов и размышлял. Ещё накануне ему доложили, что из похода воротился его дядя, военачальник Джамбулат. Но на сей раз, вопреки обыкновению он не спешил порадовать правителя дарами. Да и сам не торопился предстать перед повелителем, не пришёл во дворец, как того требовал обычай, а прислал слугу разузнать, примут ли его. Странное поведение дяди вынудило Маджида призвать советников, появлению которых Джамбулат вряд ли обрадуется.

До хорезмшаха доходили слухи о том, что однажды дядя сильно разгневался на ловких и искусных персидских воинов Яшана и Турсуна, служивших ему. Он велел им покинуть Хорезм и никогда больше не возвращаться. Но те, разузнав о Джамбулате тайну, что он тщательно ото всех скрывал, вернулись и поведали об этом ему, юному правителю Хорезма. Маджид не сразу поверил в сказанное и спросил визирей о деяниях военачальника. Те в точности подтвердили слова персов. Так Яшан и Турсун заслужили доверие и обосновались во дворце, став новыми советниками шаха.

Вот и теперь персы поведали ему о том, что поход Джамбулата не принёс славы хорезмийскому войску, а изрядно сократил его численность. Поведали они и о цели похода Джамбулата в Дикую степь, разозлившую Маджида. Сбывались слова почившего отца, шаха Икенджи о том, что Джамбулат верен Хорезму до тех пор, пока его желания совпадают с интересами трона.

— Повелитель! — голос хранителя дворца вырвал юного правителя из раздумий. — Военачальник Хорезма Джамбулат вновь прислал узнать, примет ли его Великий шах?

— Вели ждать, Илчин, — задумчиво произнёс юный хорезмшах. — Многое говорят о дяде. Надо понять, чему верить.

— Как прикажет господин! — поклонился Илчин и неслышно покинул зал советов.

— Позволит ли повелитель сказать? — боковая дверь тихонько открылась, и в неё протиснулся воин. Задев чалмой свод, он склонился ещё ниже, подхватывая полы халата и придерживая саблю, висевшую на боку.

— Войди, Яшан. Правдивы ли слухи о том, что Джамбулат вернулся с пустым караваном?

— Правдивы, повелитель. Ни коней, ни утвари, ни зерна, ни рабов дядя не привёз.

— Значит, и то правда, что Джамбулатом овладела жажда мести, а не чувство праведного служения трону.

— Так и есть, господин! — склонился перед ним Яшан. — Что велит шах Маджид?

— Я хочу, чтобы ты и Турсун предстали предо мной, когда я призову Джамбулата. Желаю, чтобы он увидел вас. Послушаем, как военачальник станет оправдывать свои деяния в Дикой степи.

— Да свершится воля Великого шаха! — поклонился Яшан и так же тихо, как появился, вышел, оставив юного правителя предаваться думам и сомнениям.

Светило спустилось в пески. Маджид стоял в маленькой комнате, примыкавшей к залу советов, и ждал, пока слуга поправит его расшитые шёлком одежды. Вот-вот появится дядя, Джамбулат. Что-то он будет говорить? Как оправдает свои неудачи?

— Пусть у него заберут саблю, — не поворачивая головы, тихо произнёс Маджид.

— Как прикажет повелитель, — раздался голос из тёмного угла.

К дверям метнулась тень и исчезла в узкой полоске света. Маджид еще не закончил облачаться в парадные одежды, как створки тихо распахнулись. Тень скользнула обратно и растворилась в сумраке тёмного угла.

— Повелитель! — в комнату вошёл Илчин. — Военачальник Хорезма Джамбулат ожидает, когда его примет Великий шах.

Маджид молча кивнул, повернулся к маленькой двери, помедлил, собираясь с мыслями, и махнул слуге.

Тот почтительно склонился и, распахнув перед повелителем двери, отошёл в сторону.

Обычно ярко освещённый зал советов на сей раз утопал в полумраке. Маджид сам пожелал, чтобы факелы освещали только трон и середину зала, оставляя углы тёмными. Именно там и притаилась стража, которую предусмотрительно привёл Яшан.

Расправив дорогие одежды, Маджид сел на трон и подал знак, повелевая впустить военачальника.

Джамбулат вошёл в зал, оглядываясь по сторонам. В его движениях чувствовались и раздражение, и злость, и сомнения.

— Приветствую тебя, мой господин и повелитель! — сделав несколько шагов, Джамбулат отвесил глубокий поклон и медленно пошёл к трону.

Маджид жестом запретил приближаться.

— Тебя долго не было, дядя! — сдерживая желание наброситься на него с обвинениями, стараясь придать голосу приветливый тон, произнёс шах. — Спокойно ли на границах? Не готовиться ли нам к битве?

— Нет, повелитель. В Хорезме и за его пределами всё как должно.

Джамбулат говорил ровно и сдержанно, но Маджид слышал в его голосе и подозрительность, и сомнения, и неуверенность. Что-то тревожило военачальника и он, Маджид, знал что именно. Джамбулат, не спросив дозволения, увёл войско в Дикую степь без причины, повинуясь только своим желаниям и прихоти, ведомый ненавистью и жаждой мести. И то, что открытый по обыкновению взгляд военачальник теперь прятал, исподволь посматривая на шаха, только утвердило Маджида в вине дяди.

— Как должно, говоришь? — стараясь не выказывать раздражение, спросил шах.

— Всё так, мой господин! — и сделал несколько шагов к трону.

Маджид поднял руку, повелевая остановиться.

— Что-то мрачно в покоях твоих, — озираясь по сторонам, Джамбулат встал посреди зала. В его голосе появились уверенность и твёрдость. — Илчин непочтителен. Воинов полон дворец. Где те стражи и советники, что я оставил для твоего покоя и защиты?

— Разбежались, как только узнали о поражении Великого военачальника Хорезма в битве с ханом Дамиром, — Маджид стиснул зубы и состроил, для верности, недовольную гримасу. Но тут же хмыкнул и, переменившись в лице, принял добродушный вид. — Теперь у меня новая стража и советники. Им я доверяю больше, чем твоим шакалам, дядя.

— Те, кто донёс о поражении, хотят настроить тебя против меня, повелитель. В Хорезме и на его границах всё спокойно. Верь моему слову!

— Всё спокойно? — Маджид терял терпение. Ему наскучили оправдания дяди. Взгляд шаха наполнился гневом и разочарованием. — И потому ты увёл в Дикую степь половину войска, а вернул жалкую горстку измождённых и покалеченных воинов? Как хану Дамиру удалось перебить моих всадников? Отвечай!

— Повелитель! Этот нечестивец заманил войско в ловушку. Много славных воинов пало в битве во имя величия Хорезма. — Джамбулат выглядел растерянным.

— Что за надобность была тебе идти на Дамира? В чём его вина? Мне сказали, дань Великому государству Хорезма он платит в срок и сполна. Коней войску доставляет щедро, женщин присылает с избытком. — Маджид уже с трудом сдерживал раздражение.

— Всё так, повелитель. Но своенравный хан Дамир дерзнул нанести мне урон. Он напал на караван и похитил добычу. Ты знаешь мою щедрость. Я отдаю в казну половину того, что имею. А этот непокорный поступил так же, как однажды его отец, Явуз–хан. Всё это началось задолго до твоего рождения. Тебе, верно, не сказывали, но эти нечестивцы, поклоняющиеся земле, ветру, светилу и каарганам, великая угроза нашему государству.

— Моему государству, дядя. Моему! Или я по малолетству забыл, что назначил хорезмшахом тебя?

Терпение Маджида иссякло, как пересохший родник. Внутри клокотали злость, ярость и жгучее желание лишить Джамбулата головы.

— Отец говорил, ты обещал ему положить конец вражде с Явуз-ханом. Столько лет прошло. Явуза давно нет, а твоя ненависть к его роду жива. Ты дал слово, что вокруг границ Хорезма будет спокойно, и не сдержал его, дядя. Вместо того чтобы служить мне, укреплять и защищать моё государство, ты ищешь ссоры с соседями, что исправно платят дань. Теми соседями, которые случись беде, должны стать на нашу сторону и пополнить всадниками войско Хорезма. Ты меня огорчил, дядя. Отец говорил, ты способен поставить свои желания выше интересов Хорезма. Предупреждал, что нельзя всецело доверять тому, кто возвышает себя над властителем. Только он по немощи полагал, что ты будешь верностью служить роду и мне. Видимо, потому и поручил тебе управлять войском. Отец говорил, ненависть, особенно та, что уходит корнями далеко в прошлое, способна ослепить. И твоя злоба к Дамиру за отвоёванный караван ничто по сравнению с необузданной жаждой мщения ему и его народу. Что вы не поделили с Явуз-ханом? Земли? Табуны? Женщин?

Маджид смотрел на Джамбулата, и его руки сжимались в кулаки. Военачальник Хорезма его предал! Дядя попрал интересы семьи. А за предательство полагалась смерть. Маджид нащупал рукоять кинжала. Да, он уже не ребёнок, чтобы слепо верить каждому слову Джамбулата. Он, Маджид, способен принимать решения и отныне не позволит никому управлять собой.

— Что скажешь, дядя?

Под сводами зала советов его твёрдый как камень голос звучал жёстко. Каждое слово острым лезвием клинка разрезало воздух. Будто на троне сидел не юный правитель, а закалённый в боях, умудрённый опытом шах Великого Хорезма.

— Молчишь? Всё это время ты подчинялся не мне. Воспользовавшись положением военачальника, ты служишь себе и своим интересам. Значит, отец был прав, велев присматривать за тобой. Взять его!

Не дав военачальнику сказать и слово в оправдание, Маджид махнул рукой и за спиной Джамбулата выросли четыре крепких воина. Из тени на свет факелов вышли две фигуры — новые советники шаха Яшан и Турсун — и встали рядом с троном.

Маджид с презрением взглянул на помрачневшего дядю. На миг ему показалось, что он увидел страх на лице несгибаемого и грозного военачальника.

— Повелитель, прошу тебя! — падая на колени, взмолился Джамбулат. — Дай мне всё изменить.

— Что изменить? Твою верность мне?

— Я верен тебе, повелитель! Ради тебя я сделаю всё, что пожелаешь. Я любил моего брата, твоего отца. И ты мне как сын.

От этих слов у Маджида в груди больно кольнуло.

— Который из трёх? — юный хорезмшах встал и в сопровождении новых советников сделал несколько шагов к Джамбулату. — Старший, которого ты задушил собственными руками, потому что он посмел возжелать одну из твоих юных наложниц и, пока ты пребывал в походе, сделал её своей? Что стало с бедняжкой? Её, кажется, казнили вместе с твоим нерождённым внуком?

Сам Маджид этого не видел, но в памяти прочно засело негодование отца о несдержанности и небывалой жестокости брата.

— Или как средний сын? — остановившись возле дяди и склонившись над его головой, тихо произнёс шах, удивившись тому, что Джамбулат вздрогнул. — Твоего сына отравили по твоему приказу, помнишь, дядя? Вся вина его заключалась в том, что он питал слабость к одному из наставников. Защищал, оправдывал перед тобой. А тот, желая навредить нашему роду, обвинил ученика в подготовке заговора против тебя? Позже оказалось, что это гнусная ложь. А ты по горячности не внял разуму и отдал приказ убить сына.

Этот день Маджид и рад бы забыть. Они с отцом и стражниками опоздали всего на миг. Ворвались в шатёр и увидели извивающегося в агонии сына Джамбулата и военачальника, стоящего над телом умирающего. Когда выяснилось, что никто заговор не планировал, Джамбулат не сказал ни слова. Без сожаления ускакал на войну в Византию. А Маджид, закрывая глаза, ещё долго видел предсмертные муки несчастного.

— А может как младший сын?

Звонкий голос хорезмшаха звуком лязгающих клинков разнёсся под сводами зала советов. Юный хорезмшах остановился перед Джамбулатом и, слегка склонившись, заглянул ему в лицо.

— Младший родился хворым, — выпалил военачальник.

— И потому ты собственной рукой лишил его жизни? Зарезал младенца, не дав возможности окрепнуть?

— Он бы всё одно не выжил, — пытался оправдаться военачальник.

Хорезмшах грустно кивнул и медленно вернулся на трон. Советники тут же заняли место по обе стороны.

— Так что скажешь, мой военачальник? Какого сына ты во мне видишь?

Джамбулат молчал.

— Тогда я скажу. Нет веры тому, кто не пощадил собственных детей.

— Я верен тебе, повелитель. Позволь доказать и покарать своевольного и дерзкого Дамира. Только прикажи, и я сожгу его поселение, кровавым ковром из тел покрою земли. Я пополню казну богатствами. Всем известно о его роскошных табунах. Ты же любишь лошадей, мой повелитель? Они будут твоими.

— И сколько коней себе оставишь? А сундуков с добром? Скольких из моего войска ты бросишь на погибель, выполняя обещание? Дамир уже показал, что хитрее тебя, и смотрит дальше да зорче. Как ты собираешься одержать над ним верх?

— Я заманю его в ловушку. Коли не вышло одолеть острым клинком, возьму коварством и хитростью.

— В ловушку, говоришь? А разве не ты попал в его западню? Разве не винил Дамира в неудаче?

— Да, мой повелитель, ты прав. Я гонялся за ним повсюду, а он коварством превзошёл даже Персидского шаха. Я более не стану бегать за ним по степи. Теперь он сам придёт ко мне. У меня то, что ему очень дорого. То, что для него ценнее золота и табунов.

— И что же это?

— То, ради чего он не пожалеет жизни.

— Так открой нам скорее, что за сокровище Дамира попало тебе в руки? — покосившись на новых советников, заёрзал на троне юный хорезмшах.

— Прости, повелитель. Но если я назову то ценное, что удалось мне отобрать у кыпчакского хана, до него могут долететь слухи, и он придёт за своей драгоценностью. А я должен успеть подготовить ловушку.

— Ты так уверен, что для него это столь ценно? Что же! Оставьте… — Маджид махнул рукой, повелевая страже отпустить военачальника. — Я дам тебе возможность доказать преданность Хорезму и мне, твоему повелителю.

Турсун склонился к шаху и что-то прошептал на ухо. Юный правитель поднял руку, повелевая советнику отступить. Тот поклонился, отошёл на шаг назад и положил ладонь на трон.

— Раз уж кроме тебя у меня не осталось родственников, — продолжил Маджид, — я тебя пощажу на этот раз. Расправься с непокорным бунтарём и докажи верность. Принеси мне голову хана Дамира или сложи свою. Если явишься ни с чем, я велю изрубить тебя на куски и скормить тиграм. Моему войску слабый военачальник не нужен.

Турсун склонился перед шахом, когда за Джамбулатом закрылись двери.

— Что прикажет повелитель?

— Я желаю, что вы не спускали с него глаз. Чтобы ни один стервятник не пролетел над головой, ни одна песчинка не поднялась с земли без моего дозволения. Мне нужно знать о каждом шаге Джамбулата, обо всём, что он делает, кого принимает, где бывает. Разузнайте, что это за таинственное сокровище хана Дамира попало в руки моему дяде.

— Он не скроется от нас, повелитель, — склонил голову второй советник.

— Стань для него кошмаром, Яшан. Пусть мой дядя вздрагивает от каждого шороха за спиной. Я хочу, чтобы он боялся — тени на стене, воды в кувшине, лепёшки на столе.

— Так и будет, повелитель! — переглянувшись, советники довольно усмехнулись, поклонились и скрылись за дверьми.

— Что же ты скрываешь от меня, дядя? — вслух произнёс Маджид, оставшись в одиночестве.

***

Всю ночь военачальник Хорезма не мог сомкнуть глаз. Мысли о ловушке, куда он сам себя загнал, не покидали его. И только к концу дня он понял, что нужно делать. Джамбулат отправился на окраину столицы. Он скакал по улицам Гурганджа, что есть сил, стегая коня плетью по бокам, поднимая столб серой пыли, мчался к неприметным мазанкам, примостившимся у подножья холма.

Светило, медленно спускавшееся к пастбищам, застило взор и согревало приятным теплом. А там, далеко, земли ненавистного ему хана Дамира скованы стужей, укутаны белым саваном. Седые тучи роняют замёрзший пух и прячут остывшие лучи. Джамбулат поёжился.

Остановив коня возле вросшего в землю дома-мазанки, он спешился, набросил на кол ограды поводья и стремительно вошёл внутрь. Щурясь, осмотрелся. В полумраке глаза не сразу различили сидевшего у входа мальчишку.

— Тамача, скройся! — немного привыкнув к тусклому свету, гаркнул он. — Воды коню дай, да корма насыпь.

Мальчишка встал, поклонился и вышел из мазанки, плотно затворив створчатые двери.

С низенькой скамейки поднялась женщина.

— Суюма! — Джамбулат холодно посмотрел на сестру.

— Что случилось, брат? Ты был во дворце? Что сказал шах Икинджи? Что тебя тревожит?

— Икинджи? — хмыкнул Джамбулат. — Разве ты не знала? Его больше нет.

— Как так, брат? — Суюма подошла совсем близко и заглянула в лицо. — Что стало с правителем? Почему ты не защитил его?

— Наш старший брат желал, чтобы я неотлучно находился у его трона, — презрительным тоном заговорил Джамбулат, отстраняясь от сестры. — Требовал исполнять каждое его желание, всюду следовать за ним. Запретил мстить моим врагам, заставляя гоняться по степям и горам за теми, кто был неугоден ему. А когда я возвратился с великой добычей, он лишил меня части богатств и урезал жалование. Я приказал Яшану и Турсуну убить его. Ты помнишь их?

Суюма обхватила голову руками, а её глаза стали влажными. Но Джамбулату не было печали до горестей сестры.

— Никто не узнал от чьей руки пал шах. Я щедро заплатил им золотом, оружием, конями и велел убраться из Хорезма в Византию, и дальше в Персию. Посадил на трон Маджида — малолетнего сына Икинджи. Я желал сам править Хорезмом. Я наставлял Маджида! Но пока гонялся за дерзким ханом Дамиром по степи, эти шакалы посмели вернуться. Они встали за спиной Маджида и нашёптывают ему, как поступать.

Пока Джамбулат говорил, его трясло от злости. И он не понимал, вызывали в нём больший гнев требования шаха, или то, что его место у трона заняли приближенные им же наёмники.

— Брат мой! Что ты наделал? — качая головой, ужаснулась Суюма, и без сил опустилась на подушки. — Убил родного брата! Не врага, не предателя… Когда жила в Хорезме, я просила тебе сторониться интриг. Ты обещал. Говорил, что не обагришь руки кровью рода. Уверял — твоё обещание крепче камня. «Я никогда не отступлюсь от сказанного!» И ты не сдержал слово… Об этих наёмниках во многих землях ходит дурная слава.

— Я сдержал слово, — бросил на Суюму гневный взгляд Джамбулат. — Кровь брата не коснулась моих рук.

— Потому ты и выбрал их? Сам не захотел пачкать руки в крови, чтобы тебя не упрекнули в том, что слово не держишь, да? Но, подослав этих шакалов, ты всё же замарался. Знаешь, чем тебе грозит их возвращение?

Джамбулат сделал вид, что не услышал вопрос, не желая обсуждать свои поступки с сестрой.

— Как она? — кивнул он в сторону запертой на засов двери.

Суюма вздохнула.

— То кобылицей мечется, то волосы на себе рвёт, а то сидит, будто каменная. От пищи отказывается. Что с нею делать? Не знаю!

Джамбулат покосился на дверь, приблизился к сестре, навис над ней, словно гора и, сжав её плечи, зашептал, опасаясь, что пленница раньше времени узнает о его планах.

— Что хочешь с ней делай, Суюма. Она нужна мне живой. Маджид, и тут явно не обошлось без его новых советников, велел принести голову её сына. Пригрозил — не исполню воли правителя — своей лишусь. Так что если не хочешь оказаться пищей стервятникам, образумь её. Она должна сделать так, чтобы Дамир стал послушным рабом в моих руках. Или никому из нас не уцелеть. Ты поняла меня?

Суюма в ужасе, смотрела на брата. А Джамбулат, отшвырнув сестру на подушки, взял светильник, кувшин с кумысом и направился к запертой двери.

С трудом разлепив глаза, Мара не сразу поняла, где находится. Тяжёлый сон, сползая грубым овечьим покрывалом, медленно покидал, растворяясь в тусклом свете крошечного мутного окошка, под которым у невысокого столика небрежно валялись подушки. От подстилки, на которой она лежала, пахло свежей соломой. Из-под створчатых дверей в стене напротив просачивался дрожащий тёмными бликами свет. Возле очага в передней комнате ходили. По тихим глухим голосам было не разобрать, кто.

Мара пошевелила затёкшими руками — верёвки на них уже не было. Собрав остаток сил, она села и огляделась. За спиной всё так же стоял массивный деревянный столб, вросший в пол и подпиравший собой тяжёлые балки потолка. На подстилке свободно лежала длинная крепкая верёвка, привязанная к столбу у самой земли. Осмотрев себя и убедившись, что ноги свободны от пут, она встала. Слабость навалилась на плечи, в голове зашумело. Кто бы поведал, как долго пролежала она здесь во власти дурного сна?

Голоса в передней комнате смолкли. Мара прислушалась и, решив подойти к двери, сделала шаг. Голова закружилась. Во рту пересохло. Она покачнулась и чтобы не упасть, ухватилась руками за столб как раз в тот миг, когда снаружи раздался стук засовов. Противно заскрежетав, тяжёлые двери раскрылись.

На пороге появился могучий воин, облачённый в дорогие одежды. В тусклом свете очага, усыпанная каменьями сабля, висевшая на боку, отбрасывала вглубь комнаты кровавые блики. В руках он сжимал кувшин и светильник.

Наклонившись и протиснувшись сквозь двери, воин невольно озарил лицо.

Увидев Джамбулата, Мара застыла как камень. Опомнившись, она в страхе попятилась, а упёршись спиной в стену, вскинула голову, гордо взглянув в глаза давнему врагу.

— Помнишь меня! — довольно ухмыльнувшись, Джамбулат, поставил кувшин на столик и, повесив светильник на стену, прикрыл двери.

— И хотела забыть — так ты не даёшь, — пытаясь собраться с мыслями и успокоиться, дрогнувшим голосом ответила Мара.

Быстрыми шагами, преодолев комнату, военачальник Хорезма подошёл вплотную, резко поднял руку и, едва коснувшись растрёпанных волос, слегка сдавил шею. Наклонившись к лицу, замер и, с трудом пересилив себя, чтобы не коснуться её губ, тихо сказал:

— Моя Магрура! Как и прежде, хороша! Знаешь, зачем ты здесь?

— Не на праздник позвал. На пиры во дворец шаха по своей воле приходят. Только в такие стены привозят в мешке через седло.

— Не бранись, моя красавица! Ветер столько песка разнёс по степям, а я… — Джамбулат запнулся, словно ему не хватало воздуха. — Я всё не в силах позабыть юную красавицу, что встретил на состязании лучников. Твоя стрела крепко засела в груди, причиняя боль, не давая вздохнуть.

Он разжал пальцы и протянул руку к щеке, желая дотронуться до лица. Но Мара, стиснув зубы от нахлынувшей боли воспоминаний, отвернулась. Сколько раз она жалела о том, что упросила отца взять её тогда с собой в Хорезм!..

Джамбулат ухватил Мару за подбородок, и с силой повернул к себе. Она скривилась.

— Не смей отворачиваться от меня, Магрура! — твёрдо, но всё так же тихо, произнёс он.

В его голосе не было угрозы, лишь тоска — горькая тоска о минувших днях.

Джамбулат заглянул в потемневшие глаза. Едва касаясь пальцами, притронулся к губам, провёл по щеке. Подхватив Мару под спину одной рукой, он оторвал её от стены, прижал к себе, и, отбросив тяжёлую прядь волос, склонился к шее и шумно втянул ноздрями воздух.

— Мои лета уже прошли, зачем я тебе?

Справившись со страхом, цепляясь за призрачную дымку надежды, Мара уперлась Джамбулату руками в грудь. Отстранилась, она высвободившись из крепких объятий и, отступив, уставилась ему в лицо:

— Я хочу, чтобы ты стала моей, — опуская руки, произнёс он.

В голосе воина звучало столько нетерпения, что Мара растерялась. Неужели Джамбулат действительно любил её? Или им двигало что-то иное?

— Разве тебе недостаёт нарсугур? Мне ли тягаться с их свежестью?

— Ты для меня молодой побег сочной травы, Магрура! Бутон диковинного цветка в саду дворца. Так же прекрасна, как и в ту пору, когда я увидел тебя! Ни одна из моих наложниц с тобою не сравнится. Только вели — всех сошлю.

— Почему?

— Придёт срок, и ты станешь моей.

Мара не верила тому, что слышит. Столько лет прошло, а Джамбулат всё ещё надеется, что она ему покорится.

— Никогда! — медленно произнесла она и отвернулась.

Джамбулат приблизился, схватил её за плечи и резко развернул лицом к себе.

— Не упорствуй, Магрура! Ты сама будешь меня умолять об этом!

— Не бывать тому!

— Я так хочу! И ты будешь моей!

Мысль, что многие лета назад Джамбулат уже говорил ей эти слова, всколыхнули в душе Мары былую злость.

— Лучше убей меня! — с вызовом бросила она.

— Убить? Нет! Я подожду!

Он выпустил её из крепких рук и, отойдя к окну, взял со столика кувшин, неторопливо поднёс ко рту и сделал глоток. Белесый напиток тонкой струйкой побежал по бороде.

— Ты передумаешь! Или я велю моим каарганам растерзать Дамира. И заставлю смотреть на его страдания. Что? Жизнь сына ничего не значит для тебя?

От страшных слов Мара поёжилась. Она смотрела, как Джамбулат ставит кувшин, как медленно идёт к ней. Стараясь говорить спокойно, она, понизив голос, твёрдо произнесла:

— А кто тебе сказал, что хан Дамир — мой сын?

Ей удалось справиться с волнением. Голос окреп и стал жёстким:

— У Явуз-хана и при мне, и после много наложниц в шатре побывало.

Джамбулат посмотрел ей в лицо, схватив за подбородок. Мара скривилась от боли, высвободилась и отступила.

Джамбулат усмехнулся:

— Явуз после твоей… смерти ни одну женщину не приблизил. Не думаю, что хан принимал в шатре наложниц при тебе.

Он подошёл совсем близко, навис сверху, словно раскалённый песчаный бархан, обдал жаром дыхания:

— Твои чары! Ты сводишь с ума. Сильных воинов делаешь покорными рабами. Когда Явуз увёз тебя, я не мог ни о чём думать. Кусок баранины в горле застревал, кумыс мимо рта проливался. Решил — скольких воинов положить придётся, сколько золота потребует твой хан, что ни пожелает получить от шаха Хорезма — всё дам, но верну тебя. Ты и только ты должна была стать моей первой женой. И ты станешь.

Мара удивлённо уставилась на Джамбулата.

— Не смотри на меня так, словно пред тобой диковина какая, — отвечая на немой вопрос, Джамбулат протянул пальцы, хотел дотронуться до её плеча, но отдёрнул руку и отошёл к дверям. — Наложниц у меня много. Жены нет.

Он посмотрел на Магруру долгим взглядом и произнёс:

— Я вернусь, когда светило вновь спустится в степь. Вернусь за ответом. Ты всё одно будешь моей — тебе лучше принять это. Или увидишь, в каких муках падёт твой сын.

Джамбулат вышел и запер двери. Суюма угрюмо посмотрела на него и отвернулась к очагу.

— Когда Тамача сказал, что твои каарганы похитят мать Дамира по пути на гнилое озеро, я не могла взять в толк зачем она тебе? Неужели ты и правда любишь её? — не глядя на него, она копошилась у очага.

— Думаешь, мне неведома любовь? — тихо ответил Джамбулат.

Уйдя в дальний угол, он опустился на подушки.

— Если это так, то я понимаю, что лишает тебя покоя, заставляет совершать поступки, на которые ты никогда бы не отважился.

Суюма тяжело вздохнула и принялась помешивать варево. Комната наполнилась густым ароматом мясной похлёбки. Бросив в котёл щепоть трав, она положила на камень длинную палку, подошла и села рядом с Джамбулатом.

— Ты говорил, Мара нужна тебе для мести Дамиру.

— Так и есть. Я отомщу этому непокорному.

— Ты пообещал сохранить ему жизнь, если она подчинится? Нарушишь слово? Что ты задумал, брат?

Джамбулат сощурился, будто от яркого света, посмотрел на сестру и, тихо, почти шёпотом, заговорил:

— Магрура сделает с Дамиром то, что велю или я убью ее.

— Зачем тебе это? Ты хочешь заставить страдать любимую женщину?

Джамбулат посмотрел на запертую дверь и заговорил ещё тише.

— Дамиру подчиняются духи земли, светила, ветра, воды, он повелевает всему живому. Я желаю владеть этой силой. Ходят слухи, что Хамзир чары наложил на амулет и любой, кто наденет его, тут же падёт. Я желаю знать, так ли это. Если это не так — убью Дамира. Если слухи правдивы, велю Магруре заворожить сына, сделать его покорным. Дамир станет моим рабом, непобедимым воином во всех землях, что за степью, горами, за большой водой. С ним я завоюю и Русь, и Византию, и Персию. Мне поклонятся ханы, шахи и беи. Даже купцы Великого шёлкового пути будут платить мне дань. Я буду править всеми землями, а ты, сестра моя, будешь жить во дворце. У тебя будет всё, что пожелаешь. Уговори Магруру покориться, не по принуждению, а по доброй воле. Только тебе это подвластно. И, может, я пощажу её.

Взгляд Джамбулата полыхал недобрым огнём. Когда он сел и протянул руку к кувшину, сестра отшатнулась от него.

— Что если Мара станет упорствовать? — Суюма не сводила с него испуганный взгляд.

— Ты жила рядом с ней. Найди тот волос, за который можно потянуть. Или хочешь до конца дней оставаться в этих стенах?

Она вздохнула и опустила голову.

— Я сделаю всё, что ты пожелаешь, брат мой.

Джамбулат ухмыльнулся.

— Заставь её поесть, — велел вставая. — Без сил она ни на что не годна.

Входные двери стукнули и раскрылись.

— Тебя кто звал, Тамача? — взревел Джамбулат. — Я тебе уши отрежу!

— Господин! Молю, пощади! — рухнул на колени мальчишка. — Прискакал гонец. Велел сказать — Тай Чу прибыл.

— Старый лис! — обрадовался Джамбулат. — Я давно его жду!

Дрожа всем телом, Тамача жался к полу.

— Скройся! — бросив на него презрительный взгляд, прорычал Джамбулат.

Прислужник подскочил с колен, кланяясь, попятился и исчез за дверьми.

— Образумь её! — глядя ему вслед, велел он сестре и вышел из мазанки.

Ветер принёс в лицо колючую песчаную пыль. Джамбулат скривился, стараясь укрыться от очередного порыва, и посмотрел на мальчишку.

— Ты знаешь, что делать. Не справишься — скормлю стервятникам.