Басурманин. Дикая степь

Милена Миллинткевич, 2019

Первая книга романа-дилогии. Половецкий хан Дамир совершает набег на Рязань. В его плен попадает княжна Владелина. Она – хранитель опасной тайны. Он – непокорный степной властитель. Их встреча оборачивается множеством испытаний, и вскоре становится ясно – всё не то, чем казалось на первый взгляд. К тому же злейший враг хана начинает гоняться за ним по степи, грозя уничтожить всех, кто встанет на пути. Рискнут ли герои бороться за нежданную любовь?

Глава 5

Стояла середина весны: та пора, когда снег сошёл, всё в округе зазеленело, но светило ещё не набрало полной силы. Ночи стояли холодные, а вот дни, напротив, жаркие, порой душные. В такой почти по-летнему знойный день княжич сидел в светлице и старательно изучал свитки, принесённые толмачом. Владислав с малолетства прилежно внимал наукам, языкам, словесности и стойко сносил учение ратному делу. Не ропща, он преодолевал трудностями. Да и страх ему не был ведом. И всё же, липкое ощущение тревоги не покидало с самого момента расставания с любимым родителем. С этим мерзким предчувствием беды он ложился, с ним же и вставал.

Шёл третий день с отъезда князя Мстислава в Муром. Как хотелось Владиславу, чтобы батюшка остался дома! Но с отрочества заложенное — «Долг превыше всего» — напоминало всяко, кто он есть, и не позволяло дать слабину. Вот и ныне, участившиеся набеги половцев, хазар, булгар и прочих басурманских племён погнали его батюшку в столицу. А дошедшие до Рязани слухи о коварном сговоре соседей-славян и вовсе лишили покоя князя Мстислава. Отчего и отправил он гонца в Муром. А оттуда повелели собраться всем наместникам на совет.

— Фёдор! Коли башни и посты в большем числе не токмо на басурманской стороне надобны, но и на Черниговской, станется ли батюшке втолковать Муромскому владыке об том? Как мыслишь?

Сидевший у окна толмач изучал толстый фолиант, кряхтя и пощипывая чахлую бородёнку.

— А то, как же! Князь Мстислав знатный почитаемый наместник. В совете ему внемлют! — отложив в сторону книгу, Фёдор внимательно посмотрел на воспитанника.

— Добро, коли так.

Княжич вновь склонился над свитком. Только тягостные мысли никак не покидали. Задумавшись о неминуемо грядущем, он исподволь поглядывал на Фёдора. Изображая усердное чтение, княжич не заметил пристального и беспокойного взора толмача.

— Фёдор, распахни оконце. Парко, — расстёгивая кафтан и не отрываясь от свитка, произнёс Владислав.

Слова княжича выдернули толмача из размышлений.

— Не изволь беспокоиться. Будет исполнено, — затараторил он и, бойко подскочив с лавки, распахнул пару маленьких витражей — окошек.

В светлицу влетел ветерок. И пускай он не был желанно прохладным, но привнёс в душные покои свежести. Запахло цветом дерев.

Теремной толмач Фёдор относился к юному княжичу как к собственному сыну. Вырастив его с малолетства, он души не чаял в ученике. И теперь, наблюдая, как воспитанник становится достойным правителем, не переставал напутствовать его. По-отечески учил премудростям всяким, журил за проказы, а то и вовсе вдруг припоминал, что перед ним княжеский отпрыск, начинал, словно девица, краснеть, робеть, заикаться и теряться, не ведая как себя с ним вести.

— Ты, княжич, не сиди сиднем над учением, шёл бы косточки поразмять. Что батюшка велел, когда уезжал? Про дело ратное не забывать, на воздухе чаще бывать. Знает он про это увлечение книжное. Есть хоть один свиток, или книга какая, которую ты ещё не читывал? Вон, за зиму как побледнел. Э-эх! Солнышку надо радоваться, кланяться траве зелёной. Ступай-ка ты, княжич, во двор, под светило ясное, под лучи благодатные. А как согреешься, так попроси воеводу Артемия Силыча, Гридю али Ивача, чтоб с тобой на мечах сразилися. Булаву, поди, с оттепели в руках не держал? Мастерство ратное каждодневного усердия требует! Да и верхо́м третьего дня не выезжал. Ступай, княжич, ступай. А то батюшка воротится, достанется нам обоим на орехи.

Владислав кивал, продолжая делать вид, будто читает. Не шла из головы грамота, что батюшка ему показывал. Донос от перебежчика с соседского княжества. Поди, как прав он? Поди, как от ближних беды ждать? Да и на басурманской стороне неспокойно. Купцы заезжие сказывали, что в ихних краях кочевники шастают, на караваны нападают, люд вольный режут почём зря.

Посидев ещё для виду княжич, отложил свитки, отодвинул книгу и, застегнув кафтан, встал.

— А и то, верно, сказываешь, Фёдор. Пойду-ка я и, правда, на двор.

Княжич очнулся. В голове гудело и шумело так, словно вешние воды кромсали лёд на реке, вскрывая берега. Пересохшие губы разъедали соль и горечь. Руки затекли.

По округе эхом разносилось конское ржание и окрики на чужом языке. Княжич припомнил, как бился с заманившими в ловушку супостатами, как гибли дружинники, защищая его, как ухмылялись злые лица басурман и как померк свет. Муторно. Владислав зажмурился. Даже с закрытыми глазами, казалось, что он летит вниз с ярмарочного столба. Надобно осмотреться, да где взять силы открыть глаза.

Вдали протяжно гудел колокол. Владислав пошевелился. От нестерпимой пронизывающей тело боли помутился разум, и он вновь провалился в черноту глубокого колодца.

В следующий раз княжич очнулся от пробирающего до костей холода. Крупные капли ледяной небесной воды, больно ударяя по лицу и шее, проникали под одежду, и, дальше, в самое нутро, сковывая стужей душу, сердце и мысли.

До слуха вновь долетела чужая речь. Совсем близко. Владислав прислушался, пытаясь понять, кто осмелились напасть на Рязанские земли и пленить его. Толмач Фёдор обучал его разным чудным и мудрёным языкам. Кто бы ни напал на их земли, надо попытаться договориться. А там, глядишь, и подмога подоспеет. Батюшка, боярин Магута, Артемий Силыч — они будут искать его, когда воротятся. Ивач! Коли выжил, не бросит в беде, вызволит. Нужно только верить. С мыслями об этом княжич прислушивался к голосам, силясь разобрать хоть слово, но в голове стоял оглушительный гул.

Выждав, пока басурмане удалятся, княжич вновь пошевелился. Сквозь полуопущенные ресницы начал пробиваться тусклый свет. С трудом раскрыл глаза, и… пожалел, что не пал вместе с ратниками.

Картина, представшая взору, выглядела ужасающей. Княжич не сразу поверил тому, что увидел. Сколько же его разум блуждал под чарами дурного сна?

Встряхнув головой и на мгновение зажмурившись, Владислав решил, что надо немного переждать и дать буяну утихнуть и лишь после осмотреться вновь. Но чья-то рука больно схватила за волосы и подняла голову от земли, а возле уха раздалось шипение на родном языке.

— Смотри, пёс, что я делаю с теми, кто попадается мне на пути.

Глаза княжича невольно распахнулись. Взору предстал объятый пламенем град на холме. Колокольня, речные ворота и стена подле неё, деревня на склоне. Всё охвачено огнём. Огромные чёрные тучи, то ли дым пожарища, то ли небесные духи, сгущались над Рязанью, нависали, наваливались, готовые вот-вот пролиться то ли водой, то ли пламенем.

«На сём холму хотел ставить я башню сторожевую», — догадался княжич. — «И помыслить не мог, что окажусь тут пленником и узрю такое».

Под холмом медленно ползли повозки, гружёные награбленным добром. Слышался плач людей и свист кнута. К горлу подкатил горький ком, в голове нестерпимо заболело, и чёрная пелена накрыла и пылающий город, и повозки, и людей.

Когда княжич очнулся вновь, боль немного утихла, и глаза, как-то сразу раскрылись. С тоской окинул взором Владислав то, что осталось от Рязани. Удручающий вид — обугленные брёвна деревянных построек да кое-где дым, поднимавшийся с пепелища. Ветер принёс с холма смрад и копоть. И не поверил бы случившемуся, да очи не обманешь.

Княжич шевельнулся, и тут же почувствовал множество рук на теле. Вороги спешно развязывали скручивавшие его узы. Но надежда на обретение столь желанной воли растаяла, как только ноги вместо тугих верёвок связали конскими путами. Владислав знал этот узел. Жаль, не научился у Гриди его вязать. Так стягивали ноги лошадей на пастбищах. И убежать не сможет, и ходить вольны.

Княжича подняли. Руки скрутили за спиной. Подталкивая копьями, подвели к молодому воину в дорогих доспехах, восседавшему на походном троне.

— Мне сказали ты кня-жич?

Так вот, стало быть, чьё шипение он слышал. Басурманский властитель, ухмыляясь, поигрывал коротким клинком.

— Да! — гордо вскинув голову и разглядывая половца, ответил Владислав. — Ты вторгся в мои земли.

Воин разразился диким хохотом.

— Нет больше твоих земель, кня-же. И града твоего — Ря-за-ни — тоже нет! — смакуя каждый слог, говорил он.

— Кто ты? — стараясь не выказывать страх и держаться с достоинством, спросил княжич.

— Меня величают хан Дамир. А ты, кня-жич Владислав — мой пленник.

Дикий взгляд обжигал. Он смотрел на невольника и улыбался. Молодой. Немногим старше самого княжича. Но его взор калёным железом прожигал насквозь, заставлял отвести взгляд любого. Но Владислав и не подумал отворачиваться. Смотрел хану в лицо и видел глаза — жестокие, злые, беспощадные. Сколько смертей они видели? Сколько жизней забрали руки, те, что играют кинжалом? Владислав, не таясь, разглядывал врага. А хан не сводил изумлённого взора с княжича. Ещё никто доселе не отважился на такую дерзость — смотреть в лицо, не склонять перед ним головы. Хан привык к ползающим у ног пленникам, молящим о пощаде пленникам, готовым за дарованную жизнь продать всё, что дорого пленникам. Но этот не походил на прочих. Стоял пред ним гордо, не тая взгляда, не опуская головы, не боясь гнева, не страшась участи, уготованной всем непокорным. Лишь однажды хан видел такой взгляд — не воина, но женщины. И тогда этот взгляд был обращен не на него. А он, непокорный степной властитель, ради такого женского взора готов на всё — камни передвинуть, воды рек повернуть, сразиться с несметным войском…

Смутившись, хан отвернулся, устремив взгляд на пожарище, и заговорил с лёгкой хрипотцой, низким, глубоким голосом, который заставил вздрогнуть пленника:

— Завтра мы двинемся в обратный путь. Я собрал достаточно дани, чтобы вернуться в свои земли. Покорись, и, кто знает, может статься, я не сразу убью тебя.

Дамир усмехнулся мыслям и посмотрел на княжича, встретившись с его колючим, полным ненависти, взглядом.

— Ты не хан, ты — тать²⁰! — услышал он твёрдый голос, в котором не было ни капли страха.

Жар ударил в лицо степному властителю. Подобного пленника ему не доводилось видать. Княжич смотрел на него так, что Дамиру стало неуютно под его взглядом.

— Бежать тебе некуда, да и «не ра-зум-но си-е…» — нарочито медленно, по слогам, произнёс он любимую фразу Ивача. Так говорили многие русичи, но лишь в устах наставника эти слова звучали особенно поучительно.

«Что с ним? Жив ли?» — подумал Владислав.

Из тяжких воспоминаний о верном ратнике княжича выдернул сильный толчок вбок. Оказалось, хан закончил говорить. Половецкий воин подпихнул пленника в спину, уводя вниз к подножью холма. Идти со спутанными узами ногами было, ох, как трудно. Пару раз княжич думал, что вот-вот упадёт. Но выказывать слабость перед супостатами он не собирался.

Его втолкнули в небольшой шатёр, примостившийся под холмом у раскидистого дерева. Человек, сидевший в углу, сжался. Княжич удивился тому, кого увидел. Купец. Рыжебород.

Поначалу Владиславу показалось, что и он пленник. Но руки его свободны, да и пут на ногах нет. Злость забурлила внутри княжича:

— Вражина премерзкая, — пробормотал он, страшась, как бы его ни услыхали снаружи. — Так, это ты, беспутный, ворогов на земли наши привёл?

Нахлынувшая ярость отодвинула в дальние уголки души раздумья о том, какая судьба ему уготована в неволе.

— Несерчай, твоя княжеская милость, — поднялся купец.

Оправдываясь, он вышел на середину и премерзко лыбясь отвесил поясной поклон.

Княжич попятился назад.

— Отойди от меня, беспутный нечестивец!

Его душили злость и обида. Собравши волю в кулак, он попытался успокоиться и подумать об ином. Голова сильно гудела и кружилась. Хотелось пить. А вот оставаться в обществе этого вражника было противно. Только кто его будет слушать? Не дома чай…

Княжич присел у входа в шатёр и привалился спиной к колу, служившему опорой. Прикрыв глаза, он вспоминал своё детство. Матушку, которую не знал, но о которой слышал много доброго. Она умерла, давая ему жизнь. Батюшку, который так сильно переживал её кончину, что не женился боле. Толмача Фёдора, учителя словесности, наук мудрёных, математики и языков иносказательных. Артемия Силыча воеводу, Ивача сотника да Гридю — трёх воинов, наставников делу ратному, друзей. Эх, надо было поприлежней учиться у них. А то все книги да свитки на уме. Может тогда успел бы хоть сколько голов ворогов срубить. Владислав вспоминал, всё, что сердцу любо-дорого, да сгинуло-пропало в бешеном танце огня нещадного.

Тяжёлая голова бессильно склонилась на плечо, и княжич провалился то ли в забытье, то ли в беспокойный сон, где слышался гул колокола, звон мечей, крики и стоны умирающих, и дикий смех хана Дамира.

— Явился! А мы туточки с боярином заждались правителя нашего! — перебирая свитки, Фёдор недовольно покосился Владислава. — Всё князю поведаю! То за книгами цельными днями сидит, с места не двинется, то из кузни не выгонишь. Ладно бы ещё на мечах делу ратному старался. А то звона я слыхом не слыхивал. Чего без толку слоняться, али дела нет иного?

— Не ворчи, Фёдор! Не гневи духов! Сам княжича на двор спровадил, а теперь хулу наводишь, — прикрикнул на разошедшегося толмача боярин Магута. — Ступай лучше, сыщи тиуна. Трапезничать пора. Ступай, сказываю тебе.

Фёдор хмыкнул, тихо выругался, и, обещая всем и вся неминуемую кару, скрипнув дверью, исчез.

— Ты, княжич, на Федора-то не серчай, — усаживаясь на лавку, тихо увещевал Яр Велигорович. — Притомился он, стар стал.

— И в помыслах того не держу. Фёдор завсегда дело говорит. Толку-то, что полдня в кузне провёл — ни на мечах, ни на булавах недосуг было.

— Отчего так? Сотник дело своё запамятовал? Так я мигом напомню.

— Не шуми, Яр Велигорович. Ивач дело ратное хорошо ведает. Грех напраслину наводить. Ты бы видал, какие мечи справные кузнецы выковали! Под любую руку лягут. А Пруша, подмастерье Кулаги-то нашего, такие ладные середнячки сработал! Я их себе заприметил. Артемий Силыч сказывал, для двойного удара мне такие надобны. Рукояти у них витые, словно косы девичьи. В меру длинные, не слишком короткие. Завтра с ними в поле пойду. Ивач обещал. Я ими уж и Прушу подзадорил малость. Добрый ратник с него станется. Сразу за двуручник схватился, не устрашился. Ты бы его видал!

— Вот и ладно!

Яр Велигорович огляделся по сторонам, хотя в палатах никого не было, и заговорщицки понизив голос, зашептал:

— Пока Фёдор суетится, взгляни-ка на этот свиток…

Скрипнули доски на лестнице, и раздался стук. Дубовые двери в палаты раскрылись и, кланяясь в пол, на пороге возник теремной тиун.

— Гонец посла Черниговского к князю Рязанскому, — доложил он.

Попятившись и пропустив вперёд средних годов посланника, с сумой через плечо и в заляпанном дорожной грязью плаще, тиун удалился.

— В отлучке князь, — кряхтя, встал с лавки боярин Магута. — Княжичу Владиславу вверяй дело своё.

— Какие вести привёз, добрые, али худые? — отложив свиток, врученный Магутой, так и не заглянув в него, княжич пересел на возвышение в отцовское кресло. — Сказывай!

— Княже! — с поклоном произнёс гонец. — В град Рязань посольство Черниговское путь держит. Дело у него спешное к князю Мстиславу Игоревичу. О чём сказывать будут, то мне не ведомо. Дело тайное! Велели известить, посольство прибудет через два дня.

— А ведомо ли послу Черниговскому, что князь Мстислав третьего дня в Муром направился, совет держать о границах наших?

— Стало быть, не ведомо, княже, коли посольство едет.

На лестнице послышался тяжёлые шаги. В палаты, загромоздив всё своей мощью, ввалился Артемий Силыч.

— Тиун сказывал, гости у нас Черниговские на ночь глядя? — смерив взглядом посланника, поинтересовался воевода. — Хороша ли охрана у посольства? Все ли припасы в достатке?

— Пять десятин тяжёлых и лёгких верховых да пара дюжин ратников. Благодарствуем! Нужды в стражниках и провизии не имеем, — заверил путник и с поклоном протянул грамоту.

Запыхавшийся Фёдор, вынырнул из-за широкой спины воеводы, принят послание и незамедлительно передал княжичу.

Взмахом руки Владислав позволив гонцу удалиться. Сломав печать, развернул свиток и пробежал по написанном.

— Яр Велигорович! — обратился он к боярину. — Надобно встретить посольство. Здесь сказано, они послания важные везут от князя Черниговского для князей Муромского и Ростовского. Дело, небось, срочное. Возьми лёгких верховых, встретишь посла у росстани²¹ и сопроводишь к батюшке. А в Муроме и порешаете, что в Чернигов отписать. Артемий Силыч и ты поезжай.

— Станет ли посол с боярином речи вести, коли у князя наследник имеется? — пробасил воевода.

— А сам как думаешь, Артемий Силыч? Кого посланник боле хочет видеть, дитятю безусого или боярина степенного?

Владислав дочитал свиток и передал его Магуте.

— Поезжай, Яр Велигорович. Твоё слово в Чернигове знают, посол тебе не откажет.

— А ты как же, княжич? — обеспокоился Андрей Силыч.

— А куда я денусь? Али боишься, станется со мной чего? Слово даю, от града не удаляться. Разве, что с Ивачем до холма и мигом обратно.

В двери постучали. На пороге появился сотник.

— Готовь лошадей, Ивач. Боярин Магута и воевода посольство встречать выедут, да в Муром сопровождать станут. Верховых лёгких дюжину и полдюжины определи в охранение. Ратников пеших не давай, они медлить станут. Провизии и прочих надобностей распорядись приготовить.

Ивач поклонился.

— Исполним, княжич!

— Скоро ли управитесь со сборами?

— Да вот к деннице²² и справим. А к вечерней зоре, коли в пути не за мешкаются, и с Черниговскими посланниками встретиться поспеют. У них обозы тяжёлые, едут неспешно. Наши-то верхо́м живо доскачут. А уж повозки опосля подойдут.

— Добро, Ивач. Ступайте все, мне подумать надобно.

Пробуждение оказалось стремительным и тяжким. Словно чьи-то безжалостные руки с силой выдернули из одного кошмара, чтобы с головой окунуть в другой, ужасающий своей неизвестностью.

Купец тряс за плечи и приговаривал:

— Очнись, княжич. Молю. Пора.

Владислав раскрыл глаза и, оттолкнув предателя, попытался встать. Жёсткие путы врезались в лытки. Поддерживаемый купцом, он всё же встал, пошатнулся и тут же рухнул наземь, больно ударившись. Вновь поднялся и на сей раз устоял. В этот миг в шатёр вошёл хан.

— Тебе надобно научиться ходить, кня-же, — усмехнувшись, растягивал слова Дамир. — Я нескоро освобожу тебя. Ежели отпущу.

Задержав взор на пленнике, он так же стремительно вышел из шатра, как и вошёл. Два кочевника подхватили княжича под руки и выволокли наружу. Светило ещё не встало. В сероватой дымке отчётливо виднелось пожарище. С тяжёлым сердцем лицезрел княжич сею безрадостную картину.

Его протащили мимо взрослых пленников, мимо сбившихся в кучу сынов и дочерей отроческого возраста: боярских, купеческих, ратных, крестьянских да мастеровых. Кыпчаки ловко стягивали невольников верёвкой. Княжича протащили чуть дальше и привязали к долговязому отроку на вид годов пятнадцати. Владислав не сразу признал в нём сына Гриди. Лицо парнишки покрывали ссадины и кровоподтёки. Он с трудом стоял на ногах.

— Ончутка, ты ли это? — тихо позвал княжич.

Отрок едва кивнул.

— Что там, в граде, знаешь? Выжил кто? Спасся ли?

— Нет, — шёпотом ответил тот. Его опухшие губы едва шевелились. — Все пали. А те, что укрылись — сгинули в пожарище.

— Ивач? — с надеждой вопрошал княжич.

Ончутка покачал головой.

— Мы с Прушей в кузне были. Он за меч ухватился. Да здоровенный басурман ему голову снёс. Тешату так и вовсе на колокольне подвесили и горящую палку вовнутрь кинули. Я сам видал.

Отрок сник головою. Его хрупкие плечи содрогались в немом рыдании. Княжич окинул взором несчастных, и горький ком встал в горле костью вострою. Дал бы кто в руки мечи булатные, хоть сколько срубил голов вражьих, подумалось ему. Худой из него получился правитель. Людей погубил. Город не уберёг. Батюшку чести лишил. Не будет ему прощения и милости духов и вышних богов. И спасения не сыскать. Не ждать подмоги с родной земли. Не от кого. Его вина. И расплата за дела его скорбные, уготована, сгинуть в половецких степях. А может, есть надежда?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

20

Тать — вор, грабитель, разбойник

21

Росстань — перекрёсток двух дорог

22

Денница — ранняя утренняя зорька, первые лучи