Солнечный атлас

Мила Шустова, 2022

Помните, как все мы в детстве радовались игрушечным калейдоскопам? Поднесёшь к глазам, покрутишь, и любуешься удивительными узорами. Ещё поворот – ещё одно маленькое чудо! Новая книга Милы Шустовой «Солнечный атлас» напоминает такой волшебный калейдоскоп. Только вместо цветных стёклышек – яркие воспоминания и интересные события. Вот маленькая девочка Мила парит на бумажных крыльях, собирает цветы на лугу, слушает звон монист и рапсодии сверчка. Она упорно ищет клад на огороде в российской глубинке, а находит его спустя много лет, в Париже. В калейдоскопе множество необычных приключений – сплетаются истории людей, соединяются их судьбы. Жизнь снова и снова доказывает, что надежда – вечна, а любые границы на Земле просто выдуманы людьми. Милу ждёт немало новых встреч и испытаний – цыганский табор, знакомство с волшебником дядюшкой Чао, потеря близких и обретение родственников, которых она никогда не видела. Вера, что любая, самая невероятная мечта сбывается, промчит девушку на «Харлее» навстречу ветру по дорогам Дикого Запада… Мы не знаем, что ждёт нас впереди, но главное – верить, что границы, расстояния и самые страшные разлуки условны. Жизнь не заканчивается здесь и сейчас, а простирается гораздо дальше, чем мы можем себе представить. За каждым уходом скрыто возвращение. Об этих простых истинах рассказывает добрая и светлая книга – «Солнечный атлас».

© Шустова М.

Издательство Эдитус, 2022

* * *

…А весной линяют разные звери,

не линяет только солнечный зайчик…

Р. Рождественский

Шизгара

Книга 1

Рассказ неудачницы,

обреченной на вечное счастье

1. Часы

Тяжелые хлопья снега падали на мокрый асфальт, теряли свою индивидуальность и превращались в обычную грязь.

— Который час?

Он молча протянул руку и показал часы — дорогие механические часы на красивой руке. Маленькие гильотинки монотонно отмеряли секунды, минуты. В кафе было тепло и уютно, запах кофе бодрил. Этот мужчина мне определенно нравился, я улыбнулась сама себе, опустила глаза, и взмах ресниц вернул меня на много лет назад…

Папа с работы приходил всегда в одно и то же время. Мне показали на часах, как должны располагаться стрелки и когда уже можно начинать слушать шаги, а потом бежать открывать дверь — до того, как папа успеет постучать. Папа не успевал снять одежду, а я уже тащила его за руку в комнату:

— Мы сегодня будем смотреть кино?

Я с надеждой смотрела в папины глаза и ждала его усталую улыбку.

— Да, моя пацаночка.

Начинался ритуал подготовки к нашему сеансу. Папа поднимал руку с часами высоко к горящей люстре, держал какое-то время, а затем мы очень быстро залезали под одеяло и смотрели на волшебный циферблат папиных часов… Цифры и стрелки были покрыты фосфором и светились в темноте. На какое-то время мое дыхание замирало, а стрелки все спешили по кругу, как будто их где-то ждали. Затем они начинали таять, и вот оставался только звук: тик-так, тик-так… темно, душно. Голос мамы возвращал нас в реальность, и мы выбирались из-под одеяла с улыбками до ушей.

— Какой фильм смотрели сегодня?

Мама улыбалась и с радостью слушала наш рассказ… рассказ в два голоса, где всегда один дополнял другой. История придумывалась на ходу, но всегда имела продолжение, которое можно было узнать назавтра. Это были по-настоящему наши истории и наши мечты…

Почему я решила рассказать об этом именно сегодня, именно сейчас…

Машины времени нет — это факт, но удивительно, как случайно попавшиеся на глаза вещь или предмет, а может быть, и запах, возвращают нас в прошлое. Я помню себя очень рано, хотя многие считают это невозможным. Я помню, как я училась ходить, и помню свои красные башмачки, и как было больно падать. Падала я очень часто, как говорила бабушка — из-за того, что ножки были слишком полные и цеплялись друг за друга. Это упражнение — вставать сразу после того, как ты упал, — потом мне пригодится, и не раз. Мои красные башмачки и бирочка из роддома хранятся до сих пор, только теперь их дополнили еще одни — башмачки моей дочери.

Можете ли вы вспомнить один любой день, со всеми его подробностями, с утра и до ночи? Как вы проснулись, кто был рядом в этот момент, какая была погода, какая одежда, чем завтракали, какие запахи вас сопровождали? У меня такой день есть…

Очевидно, папа хотел мальчика, а родилась я — Шустова Людмила Германовна, почти как в кино. Уверена, папа нисколько не пожалел, что у него нет сына.

Папа был «заядлый рыбак», как говорили раньше. Настоящий. Он сам плел сети — это было зимней забавой. Он готовился заранее. Где-то доставал японский капрон и веревку, на которую надо было собирать сеть, сам мастерил поплавки. Зимними вечерами, неизменно после ужина, он удалялся в свою комнату и приступал к работе. Было интересно наблюдать и слушать, как он рассказывал, но еще интереснее было, когда он учил меня плести сеть. Я умею. Теперь, когда я смотрю какой-нибудь голливудский фильм про аварию и про необитаемый остров, я представляю, как бы я со всем этим справилась. Как вы уже догадались, я не могла быть равнодушна к рыбалке. Папа называл меня «моя рыбачка».

Я родилась в маленьком провинциальном городке, который утопал в зелени деревьев и располагался на берегу реки. И еще, совершенно точно, — я родом из СССР.

Иногда летом папа брал меня с собой попить пиво. Это было настоящим счастьем. Недалеко от дома находилась городская баня и, конечно же, там стояла бочка с пивом, а рядом были высокие круглые столики. Моя жизнь проходила под столом, где можно было собирать камешки и всякую ерунду. А там, наверху, папа рассказывал про нашу очередную рыбалку:

— Моя-то во-о-от такую рыбу поймала вчера.

Папа делал характерное движение, которое не дает представления о размере рыбы в сантиметрах, но оставляет место для фантазий. Все соратники по кружке пива заглядывали под стол и улыбались. Меня распирала гордость. Я была готова поймать сколько угодно самых больших рыб, только бы услышать эти нотки гордости в папином голосе. Я любила любую рыбалку: летнюю, зимнюю, с удочкой, со спиннингом с берега, с лодки… любую.

В наших походах мама редко принимала участие. Ей было страшно ночью у костра, страшно и холодно. И как ухает филин, и как плещется бобер — все это не очень ей нравилось. У мамы была маленькая собачка, которая очень сильно ее любила. Они закрывались в палатке и ждали утра. Белка охраняла маму и переставала узнавать нас: рычала и не подпускала к палатке. Было смешно. Мы сидели у костра, подкладывали дрова, болтали и ждали первую зорьку. Снасти были готовы.

Очень смешное название «мондула». В разных регионах это приспособление называется по-разному. Это толстая леска и много привязанных к ней крючков и толстая резинка, на конце которых грузилок. Поймать можно было сразу много рыбы. Я и теперь неплохо разбираюсь в рыбацких штучках.

Все мои детские сбережения я тратила на подарки родителям. Почему-то запомнилось, как я просила маму отвести меня в магазин «Спутник», в спортивный отдел. Это было перед папиным днем рождения. Я купила котелок для ухи, большой, с крышкой. Наш был уже очень старенький, хотя уха в нем получалась отменная. Продавец улыбался и помогал мне сделать выбор. Мама выглядела отстраненной, наверно, она была удивлена моими глубокими познаниями в этой области. Очевидно, я вызвала симпатию у продавца, и он, как волшебник, извлек откуда-то пару наборов лески. А я вам скажу — хорошая леска тогда была бо-о-ольшим дефицитом. Я была счастлива. Мы вышли из магазина, и я сама несла котелок, а в нем лежала леска. Я знала, как будет рад папа. Да, было много счастливых и интересных дней… Но один день был особенным.

Как говорится, «рыбак рыбака…» — почти все друзья и знакомые папы тоже любили природу и рыбалку. Лето выдалось жарким, мне было пять лет. Мы жили на улице Горохова, дом 10, во дворе стояли два двухэтажных дома, и для меня это была одна большая семья. Было три палисадника с клумбами, беседкой и столом для игры в домино. Огромная площадка для игры в футбол, «штандер», «выбивалы» или «море волнуется раз».

В один из летних дней мы решили поехать ловить раков. У папы был друг с машиной, точнее, с маленьким автобусом. Собралась большая компания, решили ловить бреднем. Для тех, кто не знает: это сеть, похожая на колпак — длинный колпак, в самой узкой части которого грузило. Два человека бредут недалеко от берега. А на берегу их ждут помощники с надеждой и ведрами для улова.

Решили ехать в уже проверенное место, в сторону Саратова, где было много нужных водоемов. Выезжать решили рано утром, пока летняя жара еще не вступила в полную силу. И бабушка, и родители удивлялись моей способности вставать очень рано, если речь шла о походе за грибами или ягодами и, конечно, на рыбалку.

Мама лежала в больнице и не могла принять участие в нашем приключении. Больница находилась рядом с домом. Мы приходили каждый день: утром с бабушкой и вечером с папой, но все равно мама прибегала при каждом удобном случае. А точнее, сбегала, чтобы увидеть нас еще раз, обычно это было в тихий час.

Утро, раннее утро. Выехали всей дружной компанией, никто не клевал носом — предвкушение всегда бодрит. Я сидела на коленях у папы. Компания была человек шесть-семь, из детей только я. Доехали быстро.

Пруд был огромный, с низким берегом и следами от стада коров. Мужчины начали готовиться к первому заходу. Так хотелось помочь — и я прыгнула за папой.

Он не успел меня остановить. Ну, не знала я, что там так много тины! Я провалилась по пояс в черную жидкую гадость, папа выдернул меня без сандаликов, трусы и платье пришлось снять. Он отдал мне свою рубашку, рукава которой завернул несколько раз. Смешно. Забрели несколько раз, раки были просто огромные, и их было много. Решили поехать на чистое озеро и уже там насладиться трофеями.

Вода в озере была такой прозрачной, что невозможно было понять, где настоящие облака, а где их отражение. Озеро было небольшим. По берегам росли несколько ив, они были очень старые и причудливо изгибались над водой. Белые лилии росли недалеко от берега так, что можно было достать их рукой. Невдалеке был пригорок изумрудного цвета с яркими пятнами диких цветов. Поляну накрывали все вместе: кто-то собирал дрова, кто-то разжигал костер. Раков решили варить в ведре, и вода уже закипала. Приятная усталость заставила всех присесть рядом с костром, тень от ив давала спасительную прохладу, стрекотанье кузнечиков, которые периодически замолкали, прислушиваясь к нам, дополняли маленькое чудо счастливого дня. Издалека слышалось мычанье коров. Наши взгляды сошлись на пригорке, с которого слышалось подозрительное сопенье.

Бык. Настоящий бык, с огромным кольцом в носу. Один из мужчин взмахнул рубашкой, словно тореадор — красным плащом, думая, что это испугает незваного гостя. Тогда я еще не слышала про супермена… Как мы с папой оказались на дереве, я не знаю. Огляделись… Кто-то плавал на середине озера, кто-то сидел на соседнем дереве. На поляне разыгрывалась трагедия. Автобус лежал на боку, костер был затоптан, невдалеке валялось помятое ведро. Помидоры, лук, тарелки — все смешалось и представляло печальное зрелище, а бык продолжал рыть землю копытом, поглядывая в нашу сторону, из его ноздрей валил пар. Все переглядывались и не знали, что делать. Вода в озере была холодной. Нам повезло с папой — на дереве хорошо, высоко и все видно. Мы с надеждой огляделись. Тут появилось целое стадо коров, которое добавило завершающие штрихи к картине полного разгрома. Затем, словно по мановению волшебника, появился пастух. Он был в длинном брезентовом плаще. Такой маленький старичок с кнутом. Мы сразу не поняли, что он говорит. Речь была короткой, и из нее следовало, что мы дураки, полные дураки:

— Вы, епт… б… совсем охерели… кто ж машет руками на быка… мало вам, мать вашу… Магомет, а ну пошли!

Кнут издал резкий хлопок — и этот огромный бык пошел за старичком, как маленький мальчик, а за ним и все коровы.

Мы толпой вернулись на поляну, молча, с выпученными глазами, и узрели полный разгром. Решили первым делом поднять автобус. Срубили молодую березку, сделали рычаг, навались — и поставили автобус на колеса. Собрали какие-то вещи, сырых целых раков, и решили как можно быстрее уехать, не дожидаясь момента, когда стадо будет возвращаться с пастбища. Ехали молча, переглядываясь и улыбаясь, а потом вдруг начали смеяться и рассказывать, кто что испытал за эти несколько минут. Смешно.

Вдруг нам открылось поле, целое поле гороха. Остановка была короткой: горох рвали прямо с травой, забили им проход в автобусе. Я сидела на коленях у папы, и было достаточно протянуть руку, чтобы сорвать спелый стручок гороха. Зеленые кудрявые нити цеплялись за протянутую руку. Вкусно. Хорошо. Смешно.

Сон сморил неожиданно. В папиной рубашке было так уютно, она закрывала все ноги. Надо как-то маме объяснить, куда делись сандалии, трусы, платье… и надо ли ей рассказывать про быка, и про дерево, которое нас спасло… Однообразное звучание мотора усыпило меня.

Проснулась я уже во дворе нашего дома. Нас встречали соседи — все вышли во двор, чтобы послушать нашу историю. Обычно после такой рыбалки можно было угостить почти всех соседей, но не сегодня. Еще долго звучал смех. Мама сбежала из больницы, подозреваю, для того чтобы угоститься вкусным блюдом. Обычно мы варили раков и располагались в комнате на полу вокруг таза с красивыми тюльпанами, в котором была гора раков. После нескольких штук губы начинало щипать, но оторваться было невозможно. Ели, болтали и опять ели — но не сегодня. Сегодня я рассказывала, какой у нас смелый папа. Думаю, мама была не в восторге от нашей истории, но вида не показывала. Однако после этого случая, отпуская меня с папой на рыбалку, мама всегда говорила:

— Герман, только помни про Магомеда.

Эта история еще долго звучала в разных вариантах, но навсегда осталось воспоминание об озере бесконечно голубого цвета, сильных папиных руках и уверенности, что меня любят, очень сильно любят.

2. Платье на выход

— Есть только миг между прошлым и будущим…

Он смотрел именно на меня, совершенно точно. Мы с мамой сидели в первом ряду, вспотевшая рука держала небольшой букет гвоздик, а взгляд было невозможно оторвать от сцены. Там происходило настоящее чудо. Я в театре была первый раз, мне было лет пять. В наш городок приехал на гастроли цирк лилипутов из Одессы. Это было настоящее событие для такого маленького городка, как наш. Афиши были расклеены по всему городу. В тот вечер мама пришла с работы и, улыбаясь, сказала:

— Мы с тобой идем в театр.

Я сразу вспомнила расклеенные афиши: на них красовались улыбающиеся кукольные люди, а я и не мечтала, что смогу их увидеть. Радость и восторг переполняли меня. Мама протянула мне сверток в оберточной бумаге:

— Это тебе, примерь.

Бумаги было много, или это мне так показалось. Я все никак не могла развернуть сверток. Но все-таки справилась — и как по мановению волшебной палочки у меня в руках оказалось платье. Бархатное платье цвета бордо, с белым воротничком, вышитым шелковыми нитками. Невозможно оторвать взгляд. А как приятно было держать его в руках!

— Ну что же ты, примерь. И вот еще, держи.

Мама положила в мою ладошку кулончик, о котором я давно мечтала, но знала, что маме он тоже нравился, а я, такая маленькая, наверно, не скоро смогу его получить. Кулончик был простой бижутерией: овальный жемчуг в обрамлении красных камешков, на обычной цепочке. Потом я его очень долго хранила, но не смогла уберечь — помешали перемены в жизни и мой переезд в Москву.

— Завтра утром я схожу на рынок за цветами, а вечером идем в театр.

Цветы зимой в провинциальном городе можно было купить только на рынке. Красные гвоздики продавали дяденьки с черными усами. В кепках с огромными козырьками они были похожи на клоунов.

В тот вечер я никак не могла уснуть… как же долго идет время… завтра мы идем в театр!

Моя мама очень любила фотографироваться. У меня сохранилось очень много фотографий, которые были сделаны в разные годы ее жизни. Иногда, когда боль от разлуки становится невыносимой, я достаю альбом с нашими семейными фотографиями и опять возвращаюсь в свое детство.

Мама носила шляпки и перчатки, любила блузки с жабо, играла на маленькой гитаре с голубым атласным бантом и умела танцевать самый настоящий канкан. Она была всегда весела и любила шутить. Ее туфли всегда были на каблучке, а чулки — с фигурной пяточкой.

Украшения подбирались к каждому наряду и хранились в шкатулке. Такая черная пластмассовая большая коробка, а на крышке изображена веточка пушистой мимозы. Иногда мне разрешалось поиграть с этими драгоценностями. Обычная бижутерия — но это был настоящий клад. Камушки разных цветов переливались на солнце. Серьги, бусы, клипсы, броши — пальцы перебирали все эти сокровища. В шкатулке хранился большой камень изумрудного цвета овальной формы. Однажды я посмотрела на бабушку сквозь этот камень и увидела много-много бабушек. Пыталась их сосчитать, но изображение все время менялось. Я удивленно сказала: «Как вас много, как же я вас прокормлю, когда вырасту?» Бабушка с мамой очень смеялись, переглядывались. Мне показалось, им было приятно слышать от меня подобное обещание на будущее. Они смотрели с такой любовью, что мне захотелось отдать им все сокровища мира.

Мама была всегда красиво и модно одета. Часто к какому-нибудь празднику она заказывала себе у портнихи платье — и такого точно ни у кого не было. У мамы был блокнотик — она брала его с собой в кинотеатр и зарисовывала модели платьев, которые носила главная героиня. Я сохранила этот блокнот. Иногда я достаю его, листаю и представляю, как моя модница в темноте кинотеатра перерисовывает какой-то фантастический наряд на обычный листок бумаги, чтобы дать ему новую жизнь.

Да, она была очень красивая. Миниатюрная женщина с большими черными добрыми глазами — и всегда с улыбкой. Ее волосы при солнечном, свете были похожи на крыло ворона. Она любила делать прически и украшала их необычайно красивыми заколками, а губы всегда красила ярко-красной помадой. Я подозреваю, что в ранней молодости она была настоящей модницей. Почему-то ее любовь к украшениям и нарядам передалась не мне, а моей дочери. Теперь, глядя, как моя взрослая дочь «чахнет» над своими сокровищами (а их у нее немало, целая шкатулка бижутерии), я непременно вспоминаю мою маму.

Цепочка была длинной, и кулон у меня болтался где-то ниже пупка. Вот незадача! Мама завязала узелок на цепочке, его не было видно под воротничком. Вот, теперь все красиво. В бархатном платье, к которому так подходил этот кулон, я — блондинка с черными глазами — почувствовала себя настоящей принцессой.

Правда, блондинкой я была недолго. Когда пошла в школу, волосы стали почему-то темнеть, и стали русыми. Думаю, я просто поумнела. Однако способность быть блондинкой сохранилась, и иногда я позволяю себе этим пользоваться. Помню, долгое время меня брили налысо, оставляя челочку, в надежде, что потом вырастут густые волосы. Настоящий мальчик. Однажды в автобусе какая-то тетенька сказала:

— Какой хорошенький мальчик.

На что я с надутыми губами возмутилась:

— Я не мальчик, я девочка.

Оказалось, что я могу постоять за себя.

Театр находился в центре города. Это было старинное здание, с огромными колонами и широкой лестницей, ведущей к центральному входу. В 2017 году ему бы исполнилось 100 лет. По какой-то причине здание не пережило перестройку — его просто снесли, и никто не успел выступить в защиту этого сказочного дома. Приехав однажды в свой город и пройдя по улицам, я увидела руины, которые даже не убрали. Так и не стало моего сказочного дома. Потом губернатор Саратовской области решил построить новый театр, даже выделил какое-то финансирование, и в Балашове на месте старого театра появился новый. Не видела новый театр и не была в нем. Я навсегда запомнила мой театр.

На дверях, ведущих в зал, висели тяжелые красные бархатные шторы. Перила на лестнице, которая вела на балкон, были широкие и обитые таким же красным бархатом. Так приятно было дотрагиваться до них. В фойе театра проводились городские новогодние елки. Дальше фойе я еще не была.

Мы сдали в гардероб верхнюю одежду, сапоги и надели туфли. Было странно, что зимой я достала свои летние туфельки. Тревожно, трепетно и сказочно. У мамы в прическе была диадема, которая делала ее фантастически прекрасной. Когда свет от люстр падал на диадему, мама вся словно светилась. Может быть, моя мама была тайной принцессой?

Мы расположились в первом ряду, и я успокоилась: должно быть хорошо видно. Прозвенел третий звонок, и мы очутились в сказке.

На сцене происходило настоящее волшебство. Там были акробаты в розовых обтягивающих костюмах, расшитых блестками. Крошечные куколки, которые ловко жонглировали тарелочками, и фокусник с помощницей в блестящем голубом платье, которая по его требованию доставала маленького зайчика из цилиндра, и воздушные гимнасты, похожие на ярких порхающих бабочек. Настоящая Дюймовочка ловко справлялась с огромным количеством разноцветных обручей. На сцене все блестело и двигалось под красивую громкую музыку. От хлопков заболели ладошки, но так хотелось, чтобы артисты почувствовали, как они мне понравились.

Глядя на это представление, я была уверена, что где-то далеко-далеко есть волшебная страна, где живут все эти красивые маленькие люди. И я очень захотела уехать с ними. Как было бы здорово увидеть их страну, и какая же она, наверно, красивая, если здесь, на сцене, происходит такое чудо. Я готова была оставить моих родителей, бабушку, кошку Мурку и любимую соседку тетю Машу, и весь мой двор… только бы они взяли меня с собой. Время перестало существовать, я не могла оторвать взгляд от происходящего на сцене. Последним номером выступала группа из нескольких человек. Как сказали бы раньше — маленький ВИА. Солист в белой водолазке пел песню про миг. Впервые я поняла, что в жизни не все так просто, и не только мороженое может приносить радость. Оказывается, было что-то, чего я еще не знала и не понимала, и это завораживало. Цветы я подарила именно ему. В конце песни мама сказала, что я могу подойти и отдать цветы. На сцену с двух сторон вели ступени. Страшно, но так здорово! Только бы не споткнуться, только бы мои ноги не подвели! Гром аплодисментов оглушал, свет рампы слепил.

Я на сцене. Да, это не то, что стоять на табуретке вместе с соседским мальчиком Сашкой Ёнчиком и петь «Не плачь, девчонка!» или «Катюшу» для наших соседей.

У нас был черно-белый телевизор «Чайка», и соседи часто приходили смотреть передачи. Пользуясь тем, что появилась аудитория, я предлагала послушать концерт. Я вставала на табуретку, а Сашка на маленький стульчик: надо же было как-то обозначить, что солист именно я. Мы пели вдохновенно, во весь голос, а тетя Муся говорила:

— Опять завели свою серенаду.

Но хлопали дружно — определенно, мы им нравились.

Да, настоящая сцена не сравнится с моей табуреткой.

Не я одна захотела подарить цветы, а вот на сцене оказалась первой именно я. Он взял мои цветы и поцеловал меня в щечку. Это был мой миг, миг абсолютного счастья — миг с крылом на спине.

Потом я еще не раз буду стоять на этой сцене. В средних классах я занималась в школьном хоре — учительница говорила, что голос неплохой, а вот слух подвел.

Таких, как я, в хоре было немало, мы нужны были для количества, для солидности хора. Нас ставили во второй ряд. На каких-то незначительных концертах мы еще позволяли себе быть активными и подавали голос, а вот на городских смотрах нам петь было запрещено. На репетициях учительница показывала нам кулак и говорила, чтобы на смотре мы только открывали рот и не издавали ни единого звука.

В хоре была солистка — девочка из старших классов. У нее была длинная тяжелая коса, и из-за этого она очень гордо задирала голову, а может быть, коса действительно была слишком тяжелой ношей. Пела она очень хорошо. Я смотрела на нее со спины и немного завидовала.

В смотрах художественной самодеятельности наша школа всегда занимала хорошие места. Позже, в старших классах, а затем и в техникуме, меня выберут ведущей этих смотров. Я любила декламировать, и на всех городских конкурсах чтецов не только занимала первые места, но и очень часто доводила до слез аудиторию своим проникновенным исполнением патриотических произведений.

К смотру я начинала готовиться заранее. Сама делала себе огромные белые банты, а гипюровый фартук мама специально заказала у своей портнихи. Номера на сцене мы объявляли вместе с мальчиком, он был старше меня, очень симпатичный, и считался не только хорошим учеником, но еще и очень модным. Да, мы были красивой парой и хорошими ведущими. После окончания школы он ушел в армию, служил в Москве, женился, и в родной город возвращался по большим праздникам. Много позже мы с ним встретились в Москве, когда уже наши дети закончили институты.

Случайно увидели друг друга в «Одноклассниках» — и решили встретиться. Встреча получилась очень доброй, мы много смеялись, и, оказывается, он был в меня влюблен. Так странно… я об этом не знала.

Мы вышли из театра. На улице было уже темно. Театр находился недалеко от нашего дома. Мы шли домой, и я совсем не чувствовала, как мороз кусает мои щеки, но видела, как блестит снег. Было видно каждую снежинку в свете фонаря. Музыка продолжала звучать, а маленькая фея продолжала взмахивать своей волшебной палочкой. Мама держала меня за руку, в другой руке я несла свои туфли.

— Тебе понравилось?

Мама, ты подарила мне сказку навсегда. Потом будет еще много наших походов — и в местный театр, и в театры любимой столицы, много новых нарядов… но тот концерт останется навсегда в моем сердце, и лучше того платья на выход у меня никогда не было. Я и сейчас верю, что где-то есть волшебная страна, где живут маленькие люди, которые могут подарить нам сказку. Для этого всего лишь надо купить билетик и обязательно — платье на выход.

3. Горная звезда

Oreotrochilus (лат.) или «горная звезда» — род птиц из семейства колибри, обитает высоко в горах, в Андских Кордильерах. Горы очень высокие, самая высокая точка — почти семь тысяч метров. Горы лежат в пяти климатических поясах. Горные звезды живут на высоте более четырех тысяч метров, они являются эндемиками, то есть водятся только в этом месте.

Колибри «горная звезда» считается самой красивой колибри, если говорить о пропорциях птицы, но имеет весьма непритязательную окраску. Ночью температура на такой высоте может опускаться до минусовых значений. Поэтому «горная звезда» каждую ночь понижает температуру своего тела, можно сказать, умирает, засыпая, а утром, с первыми лучами солнца, изо дня в день совершает подвиг — заставляет свое сердечко забиться, расправляет крохотные крылышки и взлетает. Взлетает каждый день — навстречу солнцу и цветам. Есть цветы, которые созданы для определенного вида колибри. Только данный вид птиц может опылить созданный для него цветок, только эта колибри может дать новую жизнь этому цветку.

Бабушка подарила мне книгу «Диво-Дивное», написанную биологом, когда я еще не ходила в школу и читала не очень хорошо. Книжка была в мягком переплете, обложка черного цвета, а на ней — цветок, и рядом птичка с длинным клювиком. Невозможно было понять — это такой большой цветок или такая маленькая птичка. Я никак не могла поверить, что существуют такие крохотные птички. Именно из этой книги я узнала о рыбе-луне, комодском драконе-варане, о рыбах, которые умеют летать, но самое главное — о птичке-невеличке. Мне открылся целый неизведанный мир, появилось желание узнать, увидеть, почувствовать, но самое главное — я имела отношение к этому миру.

Долгое время, лет до четырех-пяти, мы жили все вместе: бабушка — это мамина мама, папа, мама и я. Был еще дядя Коля, мамин брат, он был женат и жил отдельно, со своей семьей. Потом и папа с мамой будут жить отдельно, на съемной квартире, а я останусь с моей бабулей до тех пор, пока папа не получит большую хорошую квартиру, где мы опять будем жить все вместе.

А сейчас мы жили в маленькой двухкомнатной квартире, в одном из домов, которые принадлежали машиностроительному заводу. Во дворе было два дома. В них в основном жили сотрудники завода. Бабушка получила в этом доме квартиру от города: она работала преподавателем начальных классов в военном городке, в средней школе № 4. Город Балашов не был ее родным городом.

На одном из домов была вывеска «Агитплощадка № 6 Машзавода». В летние вечера по выходным к нам приезжала машина с кинопроектором и свернутым в рулон белым экраном. Экран вешали на железную пожарную лестницу, которая вела на крышу дома. Приготовления начинались заранее, до наступления темноты: все выносили стулья или табуретки, занимали удобные места. Комары кружили роем в предвкушении легкой добычи. Спасали веточки деревьев — ими можно было отгонять назойливых козявок. В арсенале было еще одно средство: треугольный пузырек из толстого стекла, на этикетке которого был изображен лес и написано «Тайга». Жутко вонючая смесь, с весьма сомнительными возможностями хоть как-то испугать комаров.

Начинался сеанс, скрипел однообразно проектор. Если забежать за экран, фильм можно смотреть задом наперед. Удивительно. В ночном небе летучие мыши рисовали сложные рисунки, дневной зной постепенно уступал место ночной прохладе. На руках у мамы, в покрывале, хорошо, комары жужжат, но не кусают, все рядом… так заканчивался один из летних вечеров.

У бабушки был еще младший сын, Борис. Он был курсантом 4-го курса летного училища и погиб через месяц после моего рождения. Со слов родителей, он был рад моему появлению и очень гордился, что у него есть племянница. Долгие годы в шифоньере у бабушки висели его китель и фуражка. Позднее мне подарили его логарифмическую линейку и готовальню. Это была большая черная бархатная коробка с огромным количеством разных инструментов. Она очень пригодилась мне в школе. Еще был маленький приемник — ручной, красный, пластмассовый, его никогда не включали, но стоял он на видном месте. После гибели брата у мамы пропало молоко. Мне был всего месяц. Я ревела от голода, мама ревела вместе со мной, а вместе с мамой ревела баба Феня, моя нянечка. Бабушка решила взять эту проблему на себя. Она ушла на пенсию, отказалась от работы и посвятила свою жизнь мне. Надо ли объяснять, что я была ее цветком?

Она выкормила меня козьим молоком, и к году я благополучно уплетала картошку-пюре с мятыми котлетами. Мы с бабулей были неразлучны. Я садилась к ней на колени, обнимала и говорила:

— Мы же с тобой друг дружкины.

Совершенно точно — я была ее цветком.

Городское кладбище находилось далеко, автобус туда ходил плохо, и обычно мы добирались пешком. Сначала меня брали с собой в коляске, потом я вышагивала своими ногами. Мы очень часто ходили на кладбище к Борису. Я хорошо помню, как менялись цветы в зависимости от времени года. Бабушка никогда не плакала. Где она взяла силы, чтобы после гибели сына сердце опять забилось и вернулось к жизни? Наверно, так могут только «горные звезды».

Бабушка родилась в городе Иркутске, на берегу Ангары, еще до Октябрьской революции, в семье главного инженера железной дороги Владимира Попова и операционной медицинской сестры Генечки. Позднее Генечка погибла от руки офицера: в операционной, он был не в себе, она пыталась его успокоить… такое могло случиться и на войне.

Владимир отказался уезжать со старшим детьми во Францию, чтобы не оставлять могилку своей так горячо любимой Генечки, ну а моя бабушка не оставила папу и осталась с ним в стране с непонятным будущим. Они остались вдвоем, словно бумажные змеи, попавшие в самый центр урагана.

Она была младшим, четвертым ребенком. Город процветал на российско-китайской торговле и на сибирской золотопромышленности. Сейчас я очень жалею, что слушала бабушкины рассказы не очень внимательно. Мне казалось, что я еще успею все услышать, все запомнить. Типичная ошибка детей и молодых людей — не верить, что взрослые или уже пожилые люди могут рассказать что-то интересное.

Бабушка училась в пансионе благородных девиц с четырех лет, носила корсет и была настоящей барышней, у которой гувернантка говорила на двух языках — немецком и французском. Мне трудно представить бабушку в роли забавной, веселой и хулиганистой девочки с туго затянутой талией. Девочек, которые провинились в течение недели, наказывали: надевали в пятницу вместо белого передника полосатый, и все смеялись и кричали:

— Пятница-полосатница.

Бабушка это слышала часто.

На каникулы девочек забирали домой. Дом был огромный. За общий стол маленьких детей не сажали, им накрывали отдельный стол, и это было хорошо, потому что бабушка не любила суп и выливала его в рядом стоящий цветок, пока тот не начал чахнуть. Хулиганка.

Их семья имела в тайге заимку, и папа очень любил охоту. Он часто брал с собой младшую дочь. Бабушка била белку в глаз, а я всегда об этом помнила и старалась на всякий случай не получать плохих оценок. Она была метким стрелком. Осенью собирали кедровые орехи, сушили, складывали в мешки и ставили в кладовку. Процедура была такой: к кедру привязывали специальную доску, оттягивали ее и отпускали, внизу расстилали брезент — и орехи падали на него. Это я очень хорошо запомнила, и даже ощущала еловый запах во время рассказа. Бабушка скучала по тайге, и мы с ней очень часто ходили в наши Балашовские леса за грибами и за ягодами.

Однажды после охоты остался маленький медвежонок, которого приручили, и он жил у них во дворе, для него построили специальный сарай. Работник запрягал его в тележку и ездил на Ангару за водой. Когда медвежонок вырос, пришлось его отдать в цирк, потому что он стал хулиганить. А все семейство еще долго скучало по косолапому.

Старший брат был женат, у него уже был сын, а старшая сестра была замужем и жила в Париже. Бабушка была у нее в гостях один раз и очень смешно рассказывала, как ей понравились вкусные местные деликатесы, а потом она узнала, что это были лягушачьи стегнышки (лапки), и долго блевала. Именно это слово она использовала, когда рассказывала эту историю, что было совсем на нее не похоже.

Потом, когда родные примут решение уехать из страны, они уедут именно в Париж. Бабушка останется с отцом. Они будут переписываться, присылать друг другу фотографии. На похороны отца из Парижа приехать уже никто не сможет, а фотографии сыграют роковую роль в жизни моей бабушки.

Бабушка поступила учиться в авиационный институт и училась на первом курсе, когда ей пришлось принять участие во всеобщей коллективизации. Бабушку отправили сначала учительствовать, а потом помогать налаживать новую, светлую жизнь в роли комиссара. Совсем юная девушка скакала на лошади, стреляла из маузера и была грозой местных бандитов, искренне веря в то, что скоро у всех будет прекрасная жизнь и не станет на свете обездоленных людей.

Бандиты встретили ее одну, на лесной дороге, зимой, когда она возвращалась из какого-то села с очередного собрания домой, в город. Силы были не равны. Бабушка очнулась от боли на дороге, ночью, лошади не было, начиналась пурга. Удар ножом пришелся в живот, но она осталась жива. Бабушка собрала кишки в кулак и прошла так несколько километров. Она сама дошла до города.

Рану на животе зашили, а вот ноги пострадали очень сильно — они были обморожены. Врачи лишь разводили руками. Началась гангрена. Хозяйка, у которой бабушка снимала комнату, забрала ее домой и сказала врачам, что выходит сама. Лечила какими-то травами. Не обманула. Когда мясо на ногах начало расти, нужно было обязательно ходить, чтобы кожа заживала правильно. При малейшем движении она лопалась, текла кровь, и было очень больно. Хозяйка оставляла еду далеко от кровати, и бабушка была вынуждена вставать каждый день. Каждый день она собирала волю в кулак, как тогда, на ночной дороге, кишки. Она болела очень долго и тяжело, но справилась.

С тех пор бабушка стала курить. С неизменной сигаретой в уголке рта, которая очень быстро тухла, можно было увидеть ее за любимым занятием — чтением.

Изредка она отрывала взгляд от книги, улыбалась или хмурилась — в зависимости от поворота сюжета.

Она познакомилась со своим будущим мужем, Михаилом, уже после смерти своего папы. Он стал отцом моей мамы и дяди Коли. В стране царили разруха и жуткий голод. Двое молодых людей в каком-то вшивом бараке пили чай с поцелуями. Обычная горячая вода, и после каждого глотка — поцелуй. Они обосновались в городе Черемхово, это недалеко от Иркутска. Она учительница, он — инженер на шахте. Мама и ее брат были погодки, совсем маленькие, когда их папа Михаил не вернулся с работы. Диверсия на шахте. Началась новая жизнь, без него.

За несколько лет до начала Великой Отечественной войны родственники очень настойчиво просили бабушку приехать к ним. Вот за эти письма и красивые фотографии бабушку вместе с детьми отправили на Колыму, в Бодайбо, на поселение. Это был не самый худший вариант. Моя мама рассказывала, как она ходила с большим бидоном за молоком, и в магазине ее звали «маленькой хозяйкой большого дома». Бабушку реабилитировали, но она уже успела заработать цингу.

В Бодайбо она встретила своего второго мужа. Он был военным, из Москвы, который опоздал в Кремль с фронта на свое награждение — веская причина для ссылки в Сибирь. Он потерял свою семью, но нашел новое счастье в Сибири. Родился Борис, и после реабилитации им разрешили уехать. Выехать на материк было сложно. Сначала ехали на машине, потом на корабле и на поезде. Им разрешили жить в Ростове-на-Дону. Муж доехал только до Москвы — умер от старых ран, полученных на войне. В Ростов-на-Дону они поехали уже вчетвером.

Я представляла бабушку, одну, с тремя детьми — самый младший был еще грудничком — в холодном вагоне, мчащемся в неизвестность. Я не плакала, но боль за близкого человека я научилась чувствовать именно тогда.

Попутчик был из города Балашова Саратовской области, а это далеко не Ростов-на-Дону. Он хвалил город и говорил, мол, с голода там не умрете. Так они оказались в городе моего детства. В городе Балашове.

Бабушка умела очень красиво вышивать гладью и ришелье, прекрасно вязала на спицах и крючком. Умела шить, мастерить шкатулки из открыток — одним словом, была настоящая мастерица. Очень пригодились навыки, полученные в детстве. Это помогло им выжить без работы целый год, на съемной квартире. Бабушка очень красиво вышивала постельные принадлежности, и от заказчиков не было отбоя. Затем бабушка устроилась на работу в школу, которую позднее оставила ради меня. Знаю, она любила свою работу. Я помню, как бабушку с Днем учителя каждый год поздравляли ее бывшие ученики. Приходили важные тетеньки и дяденьки, точнее, это для меня они были уже взрослые, в военной форме или просто в красивых костюмах. Огромный букет хризантем появлялся в комнате первым. Обязательно пили чай. Бабушка в этот день мне всегда казалась гордой и немного чужой, и я ее почему-то ревновала.

У нее всегда было какое-то занятие. Очень редко она сидела на лавочке во дворе, но и в эти минуты руки были непременно заняты какой-то работой — вязанием или вышивкой. Она не умела бездельничать, не умела просто болтать, сидеть и ничем не заниматься. Во дворе ее не очень любили и звали Огурчиха — фамилия второго мужа была Огурцов — но произносили это прозвище шепотом. Поговаривали, что у нее «было прошлое».

Иногда все-таки она позволяла себе отвлечься и принимала участие в игре в лото. В нашем дворе был большой стол, и вечерами в хорошую погоду взрослые любили позабавиться игрой в лото, к тому же это был еще и неплохой заработок. К нам приходили из ближайших домов — наш двор славился гостеприимством. Мы, дети, залезали под стол: нам было интересно слушать, как идет игра. Очередь кричать, вытаскивать из мешка бочонки с цифрами и называть их шла по кругу. Каждый новый ведущий кричал по-своему, у каждого были свои прибаутки, так что игра превращалась в увлекательное занятие. Так мы узнали, что цифра двадцать два — «ути-ути», а семьдесят семь — «топорики», восемьдесят — «бабка», девяносто — «дед», а одиннадцать — «барабанные палочки». Под столом можно было найти денежку — мелкую монету, потерянную и не поднятую в порыве азарта.

Уходили по домам, когда становилось совсем темно. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал, все реагировали по-разному: смеялись, злились, обижались или молча уходили с надутыми губами.

Бабушка же закуривала свою неизменную сигарету, убирала коробок спичек в карман, и мы шли домой. Огонек сигареты догорал, а вместе с ним догорал очередной день. Как понять, выиграла она или проиграла?

4. Дом через дорогу

— Вот я вас двуосткой!

Это означало, что мы опять нахулиганили. Баба Поля погрозила пальцем. На стене при входе на ржавом гвоздике висело что-то, похожее на ремешок. Это был наш кошмар. Ни разу нам не попадало этим предметом, но название и то, как он надежно висел на стене, могли остановить даже Зорро в тот момент, когда он совершал свои подвиги.

Баба Поля была бабушкой моей подруги Ирины. Была еще Таня, тоже ее внучка. Ирину привозили из Саратова погостить к бабушке, а Таню — из Москвы. А это, я вам скажу, уже совсем другие новости и впечатления. Мы были ровесницами. Ирина бывала у бабушки чаще, очевидно, это нас и сблизило. Ира росла без папы. Она говорила, что он работает на Северном полюсе, и поэтому у нее такая фамилия — Шубочкина: чтобы было тепло.

— Пусть мама отдохнет от Ирочки, да и жизнь надо свою устроить.

Это было ответом бабы Поли на реплики соседей:

— Что? Опять привезли эту оторву?

Однажды летним утром я посмотрела в окно. Напротив нашего дома прямо через дорогу начинался частный сектор: дома с резными ставнями, покрашенные каждый на вкус своего хозяина. Прямо напротив наших окон, на подоконниках которых красовались выращенные заботливой рукой моей бабушки разноцветные фиалки, я увидела новые качели, их раньше не было. В воздухе кружился тополиный пух. На качелях каталась белокурая девочка. Качели взлетали, так и норовя улететь в голубое небо, увлекая за собой целый рой пуха. Девочка, небо и качели.

— Мама, пойдем, я хочу познакомиться с девочкой.

Я взяла маму за руку, мы перешли через дорогу, и я познакомилась со своей первой подругой, с которой мы стали близки на долгие годы. Это была любовь с первого взгляда. Взаимная. Уйти от новой подруги долгое время, пока мы немного не повзрослели, было непростой задачей. Когда за мной приходила мама, чтобы забрать из гостей, подруга начинала плакать, держать меня силой, даже кусала. Это была любовь до крови. Нас разнимали, меня уводили домой. Но долго друг без друга мы не могли.

Девочку с голубыми глазами звали Ириной. Ее привезли на лето к бабушке и дедушке. Дедушка сделал ей качели, и это был его прощальный подарок. Он был болен и вскоре его не стало. Баба Поля осталась одна.

Одна дочь жила в Саратове — ее дочерью и была Ирина, а вторая жила в Москве, с мужем и дочерью Татьяной. Ни дети, ни внуки не забывали бабу Полю. Детей часто отправляли погостить и сами приезжали, когда представлялся случай. С началом школьной поры, конечно, мы стали видеться реже, как правило, только во время каникул.

Дом, построенный ее мужем, был большой, добротный, да и хозяйство было немаленькое. Баба Поля была родом из деревни — маленькая, с забавными веснушками и рыжими волосами.

Оставшись одна, она продолжала поддерживать дом и хозяйство в образцовом порядке. В доме было паровое отопление, по тем временам — большая редкость. Она работала и подрабатывала, где только было возможно, поэтому достаток тоже был. Баба Поля всегда знала, где можно недорого выписать дрова, где нанять мастера, чтобы починить сарай, и куда поехать, чтобы купить хороших цыплят, из которых вырастут добротные несушки. Некоторое время маленьких цыплят баба Поля держала в доме, на кухне, в большой картонной коробке, и над ними была лампа. Желтые комочки забавно пищали. Нам разрешали подержать их в ладошках и даже покормить отварной пшенной кашей.

Одним словом, баба Поля была хозяйственная. В сарае были поросята, а в курятнике пел петух, собирая своих подружек. Во дворе был небольшой садик, в котором росли несколько яблонь, слива, пара вишен, куст смородины и крыжовник. На вишнях летом появлялась смола, она была янтарного цвета, и мы с большим удовольствием ее жевали. Огород был небольшой, но все необходимое там выращивалось заботливой рукой бабы Поли.

Когда привозили из Москвы Танечку, вместе с ней привозили много вкусностей. Что-то из гостинцев баба Поля продавала. «На пенсию-то не проживешь», — говорила она, словно оправдываясь. Иногда мама покупала у нее для меня апельсины — большие, ароматные, яркие, как солнышко, по шесть рублей за килограмм. У бабы Поли я впервые увидела ананас. Это было мое знакомство с этим экзотическим фруктом. Он так вкусно пах!

Баба Поля не очень любила отпускать внучку играть в наш большой двор, поэтому большую часть времени мы проводили у них — во дворе или в доме, если была зима.

Во дворе, под большой яблоней «белый налив», была старая кровать с навесом из листов ржавого железа. В летний полдень мы валялись на кровати, спелые яблоки падали на навес, разбивались, и в воздухе еще долго витал их запах. Мы мечтали найти клад. Драгоценный клад. Раскопки решили начать прямо в огороде. Баба Поля была на дежурстве, и до обеда оставалось время, чтобы найти что-то стоящее. Рыть начали под вишней, рыли упорно, и вот уже начали находить какие-то гнилушки. Это, по нашему мнению, означало, что клад уже где-то рядом. Баба Поля пришла, как всегда, не вовремя, и запретила вести археологические раскопки. Зарыла наше начинание в прямом смысле слова в землю и позвала обедать:

— Ну, чтожкася, чтожкася, успеете еще найти свой клад.

Желание было слишком велико. Мы решили поискать в сундуке у бабы Поли. Сейчас таких сундуков уже нет. Большой сундук с коваными железными скобами. Баба Поля любила нюхать табак. Иногда, после сладкого чиханья, она забывала вытереть свой нос, он был в коричневой пыльце, и мы тихонько смеялись.

Вот в сундуке мы и нашли запасы этого табака, который спасал шали и наряды бабы Поли от моли. Самое главное — мы нашли целую коробку патронов, которые остались от дедушки, он был охотником. Ну, что можно сделать с патронами? Решили отнести их в музей и сказать, что нашли в земле, может, нас признают героями? Испачкали патроны в земле и пошли в музей. Он находился в городском парке. Нас отвели к директору. Директором была улыбчивая тетенька, мы ей рассказали, что нашли клад, и выложили грязные патроны на стол. Подозреваю, она все сразу поняла, но вида не показала. Похвалила нас, сказала, что мы можем посмотреть новую экспозицию животных, которую готовят к открытию, и попросила больше не трогать такие предметы, а сразу звать взрослых. До сих пор меня мучает совесть за ту маленькую ложь, ведь, наверное, это была память о муже бабы Поли.

А нам тогда было весело, мы были маленькие хулиганки. Мы очень любили ходить в кино — на вестерны и фильмы про индейцев. Я представляла себе, как скачу верхом на лошади по моей родной улице Горохова, а на мне — замшевая куртка с висюльками, шляпа и ковбойские сапоги. Потом, когда я посетила Нью-Йорк, в самом хорошем магазине для ковбоев я купила себе точно такую куртку, о которой мечтала, настоящую шляпу и сапоги. Осталось лишь проскакать на лошади по улице моего детства.

Кинотеатр назывался «Победа». Он находился недалеко от набережной, в городском парке. В парке росли дикие маслины — деревья с овальными маленькими плодами, которые осенью, после первого снега, становились янтарного цвета, и были очень сладкими. В центре парка был павильон «Мороженое». Он работал только летом, большие окна позволяли солнцу проникать со всех сторон, его было так много, что оно отражалось на полу, который был выложен цветным кафелем. Мороженое подавали в железных вазочках на высоких ножках, с красивыми ложками на длинных ручках. Его поливали разными сиропами, на их аромат слетались непрошеные полосатые гости-пчелы.

На улицу через окно продавали сладкую вату. Запах слегка подгоревшего сахара стоял на всю округу. Там работали муж с женой, у них был кооператив. Огромный железный круг, в котором появлялось это белоснежное чудо, гудел и издавал жуткие звуки. Сначала готовую вату резали на длинные колоски, а уже потом — на порции. Каждую порцию заворачивали в обычную серую бумагу. Сладкое облачко можно было отрывать пальцами и отправлять в рот до того, как оно начнет таять. Полакомиться этим чудом можно было перед началом сеанса в кино.

Перед сеансом обычно выстраивалась очередь за билетами, и это всегда заставляло нас поволноваться: а вдруг нам не хватит?

В фойе кинотеатра была небольшая сцена, и я застала времена, когда перед началом сеанса на ней играли приглашенные музыканты — на рояле или на аккордеоне. Нам давали пятьдесят копеек на кино, а это означало, что можно купить билет и в буфете пирожное: такое прямоугольное, бисквитное, со сливочным кремом, за двадцать две копейки, и стакан лимонада. А еще в киоске Союзпечать можно было купить открытку или календарик. И все это удовольствие — за пятьдесят копеек. А потом еще долгое время можно вспоминать увиденный фильм.

Высшим шиком было купить билет на первый ряд. Смотреть на экран надо было, задрав голову, потому что первые ряды были очень близко, но это никак не мешало получать удовольствие. Любимым фильмом был фильм про Зорро. Мы писали букву Z везде, где только было можно, и даже там, где нельзя. Ирина написала эту букву черным фломастером у себя на ноге и забыла про нее. Вечером баба Поля начала ее купать и сильно испугалась: что за знак? Нам опять здорово попало. Как эта милая бабушка терпела нас, троих хулиганок? Однажды мы действительно ее напугали до сердечного приступа.

По телевизору шел фильм «Черная Гора», индийский, про слонов. Бабы Поли не было дома. Фильм трагический, я и сейчас бы заплакала, если бы посмотрела его еще раз.

В конце фильма слон-отец убивает слона, который от жажды сошел с ума, чтобы он не разрушил деревню и не убил людей, потому что за это потом убили бы все стадо свободных слонов. Слон-отец был долгие годы в плену и работал в деревне. Последние слова диктора: «И в последнем крике отец узнал своего сына».

Отец-слон узнал своего сына! Все, занавес. Мы сидим на полу, ноги калачиком, смотрим в телевизор, где уже закончились программы, и есть лишь рамка — таких сейчас не бывает на телевидении — и ревем. Ревем так, что слезы и сопли ручьем, ревем в голос. В это время заходит баба Поля и видит эту картину. На вопрос, что случилось (который мы не услышали), мы продолжаем реветь. Она испугалась, присела на кровать — и тут мы увидели ее. Нам так захотелось, чтобы нас пожалели и помогли пережить весь ужас увиденного, что мы начали реветь еще громче, а баба Поля даже не стала пугать нас двуосткой, а просто попросила валидол. Это нас немного успокоило, и мы перестали плакать.

Оказалось, в жизни есть не только смешные фильмы, и мы поняли, что и реальность не всегда может быть веселой. Это было нашим знакомством с возможными жизненными потерями.

Мы дорожили нашей дружбой, и никакие расстояния не могли стать ей помехой.

Как только мы научились писать, мы начали отправлять друг другу сначала открытки с короткими пожеланиями, а потом настоящие письма. Я сохранила эту переписку до сих пор. На нашей входной двери был прикреплен железный почтовый ящик. При возвращении из школы я с радостью в него заглядывала и, конечно же, больше всего ждала писем именно от Ирины. Мы писали друг другу часто. В то время я увлеклась коллекционированием марок, и Ирина почти в каждом письме присылала их мне.

Это были марки разных стран: с редкими животными, про спорт и балет, про космос, картины наших известных художников, и даже заграничные, с кораблями и дальними странами, а еще была такая треугольная марка — с маленькой птичкой колибри. Я сохранила все марки, у меня их целых два альбома — это и есть мой настоящий клад. Иногда я достаю потемневшие от времени конверты, какое-нибудь письмо с рисунком, нарисованным Ириной, и возвращаюсь опять в наше детство.

Ирина знала много интересных историй и каждый раз, когда приезжала, привозила с собой новую песенку. Слышала, что эти песни теперь называют дворовыми.

А тогда это были не просто песни, но и возможность узнать, какой разной может быть любовь. Оказывается, это не только вздохи на скамейках. Конечно, мы знали уже песню и про шута, который любил королеву, и его за это убил король, и про дикого Мэо и его мавританку, и про дельфиненка, попавшего под винт корабля, и про коричневую пуговку, которая помогла поймать шпиона — одним словом, мы кое-что уже понимали в жизни… Но одна песня запомнилась особенно. Эта песня называлась «Четырнадцать ножей». Ужас! Вот это любовь. Парень Анжак любил девушку, а ему за это достались четырнадцать ножей прямо в спину. Почему четырнадцать — непонятно, мы подозревали, что хватило бы и меньшего количества, но, очевидно, чем больше любовь, тем больнее должно быть.

В то время мы, как все девочки нашего возраста, увлеклись песенниками. У каждой уважающей себя девочки должен был быть песенник. Обычно это была толстая общая тетрадь. Туда записывали ручкой любимые и модные песни. Разрисовывали цветными фломастерами и приклеивали картинки, которые подходили к данной песне по смыслу. Хлопотное это было дело, ведь найти красивые картинки было очень сложно. Журнал «Огонек» не всегда мог удовлетворить наши представления о красоте. Ирина привозила из Саратова нужные нам картинки и охотно делилась ими. Где она их находила, не знаю. Иногда и моя мама жертвовала свои модные журналы на наше увлечение. Ирина очень хорошо умела срисовывать какие-то интересные картинки, что тоже помогало украсить наши песенники. Если бы проводился конкурс на лучший песенник, думаю, наши непременно заняли бы первое место.

Мы брали скакалки, привязывали один конец к спинке кровати, а второй конец был для нас микрофоном — и весь мир вокруг преображался: мы с настоящими микрофонами на большой сцене, зал полон наших поклонников, и все самое лучшее — впереди. Пели мы самозабвенно, в полной уверенности, что все, чего касаются лучи солнца в этом мире, принадлежит именно нам.

5. Тростянский луг

11 мая 1975 года.

Весна была очень теплой и солнечной. Приближались летние каникулы.

Я заканчивала третий класс. В школу сегодня не хотелось, ну вот совсем. Мама хитро посмотрела на меня:

— Идем загорать на Тростянский луг?

Вот так одно незначительное, на первый взгляд, событие может очень сильно изменить твою жизнь.

Бабушки нет дома, она ушла за молоком. Было бы сложнее осуществить наш план и пропустить школу при ней. Собираемся очень быстро, смеемся, ловим взгляды друг друга — и убегаем. Сегодня я не иду в школу.

Тростянский луг находился недалеко за городом, за ним начиналось село Тростянка. Надо было спуститься вниз по нашей улице, пройти несколько кварталов частных домов, из дворов которых доносился запах сирени, дойти до железной дороги — и уже за железнодорожным переездом начинался луг. Огромное изумрудное море. Весной, когда наша река Хопер выходила из берегов, на лугу местами образовывались теплые огромные лужи. В них можно было купаться. Вода быстро прогревалась, и после веселого плесканья можно было загорать. Майский загар самый красивый — так говорила мама.

В нашем городке было принято весной ходить в лес за подснежниками и, чуть позднее, за ландышами. А летом все ходили на луг за колокольчиками и гвоздиками. Провинциальные развлечения. Колокольчики появлялись сразу после того, как уходила вода. Целые поля темно-бордовых колокольчиков с желтой пыльцой, над которыми кружились тяжелые нетерпеливые шмели. Дети рвали колокольчики и ели их. Когда колокольчики долго стояли в вазе, они начинали противно пахнуть, но выбрасывать цветы было жалко.

Гвоздики появлялись, когда луг уже совсем высыхал.

В тот день по всему лугу, то здесь, то там, можно было увидеть компании отдыхающих. Завтрак на траве. Солнце высоко, парит, запах разнотравья кружит голову, кузнечики наперебой устраивают жуткую какофонию, а высоко в небе стрижи пронзают воздух своими острыми крылышками. Иногда пролетает самолет, но он кажется лишним здесь, в моей сказке… Лежа в густой, высокой траве, я вижу облака, такие разные и такие волшебные. Наверно, где-то там есть сказочный замок, конечно же, с принцессой, замок, парящий в облаках.

Однажды ранней весной на наш луг прилетели лебеди — большая стая белоснежных птиц. Наверно, они устали и решили отдохнуть. Не знаю, как об этом узнали в городе. Лебеди были на лугу несколько дней, и мы с мамой успели сходить посмотреть на них. Луг местами был еще покрыт снегом, а там, где уже была вода, лебеди и решили сделать остановку.

Их можно было увидеть с железнодорожной насыпи. Было холодно, а мы с мамой долго стояли и смотрели на этих прекрасных птиц. Куда они летели, откуда? Вот если бы подойти поближе! Были слышны их крики, они радостно хлопали огромными белыми крыльями.

И все кружились, кружились в своем белоснежном вальсе.

Лебеди были у нас в гостях только однажды. Но, приходя на луг, мы каждый раз вспоминали наших лебедей. Вот и сейчас, спускаясь с мамой с пригорка, вспомнили их, и наши глаза невольно начали искать гордых белоснежных птиц.

На лугу жили красивые ящерицы зеленого, коричневого и синего цветов. Они переливались, даже когда не было солнышка.

Дворовые мальчишки ловили их и приносили в железной банке от сельди иваси во двор. Держали за хвост и пугали девочек, что оторвут им хвосты. Ящерицы были измученные, мы ревели, глядя на них. Знали, конечно, что хвосты снова отрастут, но без них бедные ящерки казались такими жалкими и неуклюжими. За шоколадные конфеты мальчишки отдавали их нам. Мы выпускали ящерок тут же, в палисаднике. Бежать у бедняг не было сил, и мальчишки их опять ловили, а мы опять бежали домой за конфетами… и так несколько раз, пока мы не догадались выпустить их подальше от дома, в канаву на обочине дороги. Неплохой бизнес. Но не набегаешься же на Тростянский луг. Некоторым ящерицам повезло.

Мы с мамой нашли удобное место, с бугорком, чтобы загорать, а рядом как раз можно было поплескаться в воде. Мы валялись на моем любимом желтом покрывале, пили из красивого термоса чай, жевали булочку. Небо, луг и никакой школы.

Я решила поплескаться. Вода была теплой, было приятно прыгать и поднимать целый водопад брызг, а если правильно наклониться, то можно увидеть радугу…

При очередном прыжке левая нога попала на разбитую бутылку. Сначала я ничего не поняла, а лишь, как цапля, подняла раненую ногу. Увидела лицо мамы: оно было похоже на маску с большими удивленными глазами. Она повторяла: «Не смотри, ты только не смотри». А я и не смотрела, было понятно, что лучше не надо этого делать.

Мама выхватила меня из воды и посадила на покрывало. Как-то странно стала перекладывать вещи, задумалась на миг, а потом быстро взяла мои голубые гольфы, погладила меня по голове, улыбнулась и начала завязывать гольф выше моей ступни. Обмотала ногу моим любимым полотенцем. Оно было салатового цвета, с розовыми цветами и китайскими иероглифами. Мне стало смешно. Чего она так суетится, мне же не больно!

Мама быстро собрала разбросанные ею же вещи. Подставила мне свою спину, и понесла меня и нашу сумку с моим желтым покрывалом. Идти было достаточно далеко. Она оглядывалась по сторонам в надежде, что вот-вот кого-нибудь встретит и нам помогут. Я всегда была полненькой девочкой, и как эта миниатюрная женщина смогла пронести меня несколько километров, для меня до сих пор остается загадкой. Мы уже перешли железную дорогу, и тут наконец-то возле нас остановилась легковая машина.

Поехали в ближайшую больницу. Водитель оказался добрым, помог занести меня в приемный покой. В больнице не оказалось дежурного хирурга, и все, что нам предложили — это залить рану йодом. На что мама сказала, что они сумасшедшие, и заставила вызвать «скорую», чтобы отвезти меня в другую больницу. Впервые я видела маму такой смелой. «Скорая помощь» — это уже интересно, я ни разу не ездила в машине с красным крестом. Приехала «скорая», было видно, что она новая, вот это повезло!

— Мама, не бойся, мне не больно.

Мне и правда не было больно. Как сказали потом, это был обычный шок. Меня положили на операционный стол, один гольф сполз и попал в рану, и врач никак не мог его развязать. Рана была большая: вся ступня была разрезана, и из нее торчали две жилы. А вот крови совсем не было. Так странно… Мама склонилась надо мной и все шептала, что она рядом. Сделали укол — и тут я наконец-то почувствовала боль. Я громко закричала, а мама упала в обморок. Она могла теперь себе это позволить.

— Уберите мамашу, она мешает.

Большая лампа надо мной светила, словно солнце, свет слепил, захотелось спать.

Потом была гипсовая, ногу упаковали в лангету, а я все искала глазами маму.

— Мамаша, несите своего ребенка на второй этаж, в палатах нет мест, полежит в коридоре.

Мама плакала, а я не понимала, почему она плачет сейчас, а не там, на лугу.

— Я пойду домой, ты меня подожди, надо папе и бабушке сказать, они же не знают, что с нами случилось. Я вернусь, ты подожди.

Дальше версия, которую рассказывала бабуля.

Наверно, вся эта история была бы другой, если бы в то время существовали современные средства связи.

Бабушка пришла из магазина. Папа уже давно ушел на работу. Нас нет. Школьный портфель на месте. «Опять хулиганят!»

Приготовила обед, а нас все нет.

Я никогда не видела бабушку без дела. Вот и тогда она продолжила работу над ковром. Она вышивала обычным крестом и нитками мулине потрясающие ковры — большие, на всю стену. Это были сюжеты из сказок, истории из жизни животных. Над нашей кроватью, а, надо сказать, я с радостью спала с бабушкой до пятого класса, висел ковер-репродукция к картине В. М. Васнецова «Иван Царевич и Серый Волк». Серый Волк, как преданный друг, помогал Иван Царевичу, и когда бы я ни посмотрела, он все мчался и мчался по густому лесу, увозя влюбленную пару…

Бабушка сидела у окна на табуретке, без очков и с прямой спиной, как обычно. Вдруг появилась мама.

— Все. Нет у нас больше Милы. Мы были на лугу, купались.

Мама упала на кровь и зарыдала, слов больше не было, а те, что прозвучали, были далеки от правды. Наверно, шок теперь был у мамы.

Бабушка встала, сердце ушло в пятки. Утонула. Слез нет. Села рядом с мамой.

Обняла ее, а мама вскочила и сказала, что надо бежать ко мне. Бабушка испугалась, что мама сошла с ума.

— Куда бежать?

— В больницу. Надо собрать вещи.

Радость и сомнение. Живая!

Тут пришел с работы папа. Мама со слезами кинулась к нему, но бабушка остановила ее и сказала, что сама все объяснит. Мудро, а то мог бы быть еще один инфаркт. В больницу они пришли все вместе.

В коридоре было неуютно, болела нога. Мама осталась со мной и спала рядом на стульях.

Утром, после обхода, решили оставить меня на несколько дней. Отделение, в котором я лежала, было травматологией. Страшное место. Не хочу здесь.

— Дочка, давай сбежим?

Не знаю, кто из нас был большей хулиганкой. Мама приехала на такси и с черного входа на руках вынесла меня к машине.

Мы дома! Потом, правда, маму очень ругали, что мы сбежали, но она как-то решила этот вопрос. Мне купили костыли, и почти все лето я провела дома.

Хорошее было лето. И мама, и папа, и бабушка — все старались меня порадовать. Так, мне подарили новый набор кукольной мебели — две кровати, шифоньер, две тумбочки, стиральную машинку, которая работала на батарейках, множество книг. А самое главное — бабушка ходила к московскому поезду и покупала там, в буфете, московский зефир и бананы.

Одноклассники часто приходили в гости, бабушка угощала их пирожками, пили чай, болтали, смотрели книжки. Да, лето было замечательное. В хорошую погоду меня выводили в палисадник, я сидела в тени дерева и читала книжку «Пятеро в звездолете». Пчелы кружились над цветочной клумбой, а бабочки со стрекозами летали наперегонки. Вот если бы у нас водились колибри…

Колибри у нас не водились. Зато на Тростянский луг, в заброшенный карьер, где когда-то очень давно добывали песок, каждое лето прилетали зимородки. Яркие зелено-синие создания. Их прекрасное оперение отливало металлическим блеском и менялось в зависимости от освещения и погоды. Карьер уже давно был нерабочим, в некоторых местах стояла вода, которая оставалась после паводка и не уходила все лето. Мы ходили туда купаться, это место называлось Пески. Берега были крутые, песочно-глиняные, и зимородки устраивали там свои гнезда — одно большое, веселое и дружное общежитие. Было очень интересно наблюдать за их жизнью.

Конец ознакомительного фрагмента.