Игра в сумерках

Мила Нокс, 2017

Первая книга новой фэнтези-серии от победителя VII сезона литературного конкурса «Новая детская книга» Милы Нокс. Трансильвания… Самое жуткое и загадочное место на свете, где обитают оборотни, стригои, колдуны… и те, кто на них охотится. А еще в Трансильвании возле маленького городка Извор, за древними курганами, где племя даков хоронило своих мертвецов, мирно живет Теодор Ливиану. Когда его жизнь рушится, он решает бороться – несмотря ни на что! – и вступает в опасную игру, участвовать в которой приглашает… сама Смерть.

Глава 5

о том, что у звезды бывает хвост

Теодор упал на кровать. Какая долгая ночь… Он вырубился мгновенно, не сняв плаща, и проспал весь день. Обычно во снах он бежал по любимым тропинкам и был лисом или волком. Но чаще — филином с огромными крыльями. Ему снилось, что он встречает Севера и они вместе пролетают над Волчьим уступом и устремляются ввысь, где светят холодные звезды. А сегодня ему снилась падающая звезда — огромная, перечеркнувшая все небо сияющим хвостом. И почему-то звучало слово «Макабр». Много-много раз. И голос, который его говорил, был до боли знаком…

Тео проснулся в сумерках. Ночью он и родители бодрствовали, — так повелось, еще одна семейная традиция. Днем родители запирали двор на засов и спали, убаюканные пением дремучего леса.

Теодор перевернулся на бок. Грудь болела. Он спал на чем-то твердом. Дневник! Тео рывком сел и достал книжку. Все-таки что же случилось там, на Волчьем уступе? «Желания исполняются». Теодор решил рассказать отцу.

— Теодор… — Мать стояла в дверях, и ее раскосые глаза смотрели как обычно — один на сына, а другой вбок. Оба родителя были косоглазы. Странно, что с такой наследственностью у него нормальное зрение. Мать неловко пригладила передник. — Папе нужна помощь. Я поймала олененка.

Ничего себе! Теодор мигом отложил дневник и вышел во двор. Отец уже разделывал добычу. Он подал Тео нож, и тот склонился над тушкой. Отец не говорил ни слова. На небе высыпали созвездия, и далеко над лесом раскинулась Большая Медведица.

— Как мама смогла поймать оленя?

Отец поднял голову. Ему явно не хотелось говорить.

— Кривая нога. — Он приподнял тушку. — С рождения хромой. Такие долго не живут. Лучше нам достанется, чем упадет в овраг и сгинет без пользы.

Да, Теодор понимал, что в одиночку даже отцу со здоровым олененком не справиться. Все же мама молодец! Теодор восхищался тем, что́ умели родители. Отец и мать были перекидыши и умели обращаться лисами. Как они этому научились, Теодору не рассказывали. Он перекидываться не мог и когда видел, что отец возвращается из гор лисом, у него покалывало в груди от зависти. Однако это была не такая зависть, что прожигает нутро, нет. Тео просто хотел быть как они.

— Я тоже буду… лисом?

Отец замер. Потом проговорил:

— Не знаю. Никто не знает.

— Почему? Я хочу уже понять.

Отец распрямился. Достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. Неожиданно головка ярко вспыхнула, полетела и вцепилась в рыжую шкуру, висящую на плече.

— Черт!

Отец проглотил скверное слово, стряхивая накидку, и, как только погасил пламя, тут же поспешно набросил снова. Накидка была не просто мехом, а его шкурой. Отец тяжело выдохнул, глядя на обожженные пальцы. Его с рождения преследовал огонь. Едва он разжигал лучину или оказывался у костра, пламя так и тянулось к нему. И в том, что Теодору выжгли метку, отец винил себя, посчитав, что передал сыну часть своей судьбы. Хотя сам Теодор ни разу об этом не заикнулся.

— Не подгоняй судьбу. Что случится, то случится. А нет — значит, не суждено.

— Неужели? — Теодор с яростью сдернул шкуру с олененка. — Мне приходится карабкаться по скалам на своих двоих. И только! Я бы хотел, как вы… как Север. Обратился — и полетел. И видишь оттуда, сверху, всю землю. Леса, и реки, и моря… и все — твое, только твое! Хочу быть перекидышем. Я не хочу быть каким-то человеком! Когда уже это случится?

— Ты — человек, Теодор. Ты можешь все. Даже то, что не могу я. Быть перекидышем не так уж… здорово.

Теодор упрямо замотал головой и хотел что-то сказать, но отец его перебил:

— Хватит. Ты вчера скверно поступил с тем парнем. Я уверен, он не хотел ничего плохого. Он был напуган. Зачем ты его облил?

— Затем!

— Ты злой, Теодор. Злость толкает тебя туда, откуда возврата нет.

— О чем ты?

— Я говорю, что знаю. А я много жил и много знаю, поверь. Тебе нельзя злиться на людей. Каждый поступает дурно. Они. Ты. Я.

— Ты? — Тео удивился. — Ты всегда делал только хорошее.

Отец покачал головой и потер руку — на косточках пальцев ожили два рисунка: свеча и ключ. Теодор не знал, откуда они взялись.

— Тео, тебе в жизни нужно научиться одному: любить.

— Любить? — Теодор ткнул в свою щеку. — Взять и простить это? Как я могу любить?

Отец скривился. Задержал взгляд на шраме — этом ужасном кресте, — и в его глазах на какое-то мгновение словно погасло солнце и настала полночь. Холодная, полная боли. Некоторое время он молчал, не находя слов, затем покачал головой, прикрыв веки. Теодор видел, как трудно дается ему эта фраза:

— Я не виню тебя за то, что ты видишь в людях плохое. Ты прав.

Внутри Тео что-то сжалось от этих слов.

— Я виню, что не видишь хорошее.

Тео ответил уже менее уверенно:

— Они волнуются только о себе…

— Не все. Люди заботятся друг о друге. Вчера мать девочки была готова на все, чтобы ее вылечить. Разве ты не видел? Они тоже умеют любить. Даже решились прийти сюда. А ведь в городе обо мне такое болтают…

— Они… — Теодор захлебнулся словами, ткнул пальцем за курганы. — Отец! Да разве не горожане на тебя поставили капкан? Чуть не поймали. Ты потом месяц не мог с кровати встать. Что они тебе хорошего сделали? За что же ты их так любишь? Я не могу понять… И этот сопляк, он говорил…

Теодор осекся. Отец — самоубийца? Это неправда. Но сейчас, глядя на него, Теодор понял, как мало о нем знает.

— Сколько тебе лет?

— Что? — Отец поднял бровь.

Это был простой вопрос. Его может задать любой человек, с которым ты разговорился на ярмарке. «Как тебя зовут? Сколько тебе лет?» Теодор и этого не знал.

Сейчас отец молчал. На вид ему было около пятидесяти. Вытянутое лицо со шрамом на переносице, которую не раз ломали. Каким образом? Теодор не знал. С ним не говорили о прошлом. Отцовское лицо будто сползало: щеки обвисли, брови всегда хмурились, а уголки рта были грустно опущены. При встрече с горожанами он держался прямо, хотя чувствовалось: что-то гнет его к земле. Ему было трудно поднимать топор и полные ведра. Он быстро уставал. Но единственный из семьи иногда бодрствовал днем. Вставал засветло, ложился позже всех. Теодор знал, что отец, бывало, оставался в пустом дворе и наблюдал за восходом солнца в тишине.

— Так сколько тебе лет?

Послышались быстрые шаги. Мама принесла кастрюлю.

— Паленым пахнет, — мягко заметила она. — Что случилось?

— Шкуру подпалил…

Мама была маленькой женщиной с очками на грустном лице. Когда она перекидывалась, очки превращались в круги возле глаз. Ее цветастое платье обметало подолом землю, на плечах колыхалась рыжая накидка. Не такая огненная, как у отца, но и не такая потрепанная.

— Кстати, — сказал Теодор, — мне приснилась звезда. Странная такая: за ней по небу тянулось какое-то свечение, вроде как хвост.

— Хвост? — нахмурился отец. — Есть звезды с хвостом. Кометы. Блуждающие странники в космосе, которые прилетают раз в сто или тысячу лет. В такое время происходят странные вещи… Открываются разные истины. Для тех, кто умеет читать.

— А вчера на вершине горы я слышал голос.

— Чей?

«Желания исполняются… в Макабр». Тео внезапно понял, чей это был голос.

— Мой.

Отец замер и пристально посмотрел Тео в глаза. Казалось, прошла вечность.

— И что он сказал?

— Теодор! — позвала мать. — Тео, отнеси шкуру в дом, пожалуйста.

Тео показалось, что она вмешалась специально. Что же происходит у них в семье? Он чувствовал какие-то секреты и по дороге к дому оглянулся: родители, склонившись друг к другу, перешептывались.

Они всегда объясняли, что у них свой мир — мир перекидышей. Однако это было уже чересчур.

Теодор заходил в дом, когда услышал этот звук. Шаги. Не мягкие скачки забежавшего зайца или гулкое топанье кабана. Шаги принадлежали человеку. И он уже знал кому.