Жизнь на вкус. Vol.3

Мила Коротич, 2008

Финальная часть трилогии об ангелах, которые так и не смогли стать людьми в современной Москве. Оказалось, их отпустили в человеческий мир совсем не для этого… Весь авторский гонорар за книгу идет в фонд детского хосписа "Дом с маяком".

Знаки препинания

Все истории заканчиваются. И моя, похоже, тоже подходит к финалу. Осталось только поставить в конце последнего предложения финальный знак препинания. Что бы я ни поставил сейчас, Знак этот по иронии судьбы (судьбы ли?!) будет состоять из монет, которые принес в складках савана скучный тощий гость Смерть.

— Послушай, Андрей Петров, провинциал из Ромашевска, гастарбайтер из Залягаевки, жертва несчастного случая в метро, — шепчу я в самое ухо своей коматозной копии. Человек с моим лицом лежит на дурацких простынях в мелкий цветочек, привязанный трубками к приборам выживания, — если ты сейчас проснешься сам, то мы с тобой наставим всем им нос, сделаем козью морду и пошлем всех на… и я даже согласен поменяться с тобой местами. Вот давай ты возьми себе мой образ жизни, а я свалю в твой Ромашевск. И что нам тогда конец света?! Мир рухнет или нам текилы вмазать?! Ну!…

Датчик сердечной активности Петрова даже не дернулся лишний раз в ответ на мое предложение.

— Вот не сволочь ли ты после этого?! — мой крик души прозвучал как-то слишком двусмысленно. Я сам-то понимаю, к кому обращаюсь? Кто здесь сволочь и после чего? Кто он мне, этот молодой мужчина на больничной койке? Зачем я вообще вытащил его из той кучи обломков?! Он — мой крест, который я так не хотел брать.

Да, похоже, это будет короткая история. Совсем короткая, не такая как предыдущие. Только то, что касается лично меня. И чего я лично касался. И это хорошо — кому интересны чужие долгие истории в такую невероятную жару!

Сегодня жара ломилась в окна города с самого утра. Она рвалась во все щели его, во все углубления зданий — всюду, куда мог пройти воздух, даже если не проникал свет.

Солнце простреливало своими лучами каждый сантиметр пространства, держа город на мушке, как снайпер. А жар заливал улицы по самые крыши горячим воздухом, густым и тягучим, похожим на кисель. В этом липком вареве лениво двигались люди, машины. А внутри зданий кондиционеры — неуклюжие ящики дикой наружности — исправно нагоняли дистиллированную безвкусную прохладу внутрь комнат, помечая конденсатом прохожих, как голуби — памятники. Искусственный воздух искусственной температуры для тех, кто не живет, а спит. Хотя, если постараться, можно и в диком зное найти некую прелесть. Например: на ходу от жары не заснешь…

Я люблю жару. Или правильнее уже говорить «Любил»? Лежать бы сейчас где-то на берегу, у воды, раздавленным горячим грузом из воздуха и солнца. Чтоб каждая клеточка тела им пропитывалась, словно наливалась соком. А потом ловить завистливые взгляды офисного планктона, мол, сумел же где-то так загореть за выходные. Не иначе как в Турцию смотался или из соляриев не вылазил, пижон. А загар-то московский, из Серебрянного бора.

Но вместо этого я нахожусь в компании почти трупа и под надзором самого нежеланного гостя в мире живых. Не любят люди умирать. Если же заглянет к ним вот такое чучело в саване, жить захочется еще сильнее. Как же я понимаю эту человеческую любовь к жизни во всех ее мелочах!

— Да. Ты любишь жару. А еще ты любишь мороз и солнце, дождь и ветер, снег, смог и грозу в начале мая, — примерно так сказала бы моя бывшая подружка. Она выгнула бы губки в тонкой усмешке, и произнесла бы свои колючие слова, невинно хлопая глазками. Здесь, на земле, у нее были длинные черные ресницы и стрижка каре. — Я не знаю ни одной погоды, которую бы ты не любил. Ах, да! У природы ж нет плохой погоды…

И она как обычно была бы права. Где она сейчас? Если пренебречь правилами, которым мы следуем, даже сбежав с небес, то можно найти мою подружку по земному пребыванию в два счета. Даже в один. На это не нужно много сил. Я смог это бы, даже со своими обрубками крыльев: взмахнуть ими, как при полете, и шагнуть к ней прямо из стены ее комнаты, где бы та не находилась. Сказать:"Привет, недотрога. Скучала по нашим спорам?"Но это было бы слишком нагло, слишком просто да и привлекло бы внимание небесной инспекции. Гораздо приятнее сесть на поезд, лучше даже, что б это был старый купейный вагон из состава дальнего следования. Чтоб без кондиционера и с рассохшимися окнами. И трястись до нужной станции как минимум сутки. Чтоб пошатывало, когда выходишь на полустанках прикупить сигарет и пива. Или когда выходишь затоварится зардевшимися от кипятка раками к пиву у шустрых вокзальных старушек, а они глядя на твою нетвердую походку, поджимают губы и громко думают хором:"Во нажрался!"Чтоб потрепаться со случайными попутчиками, приударить за попутчицами. Не выспаться и с красными от усталость глазами выйти на станции с ничего не говорящем тебе названием:"Васильково"какое-нибудь или"Ромашевск". Пройтись по серенькому перрону, спровоцировав плохо скрываемый интерес и почти нескрываемое осуждение из-за столичного лоска в одежде. А потом, всё же разыскать свою подружку, вытащить ее в какое-нибудь местное пафосное заведение, нахохотаться и разругаться с ней всласть до следующего Рождества. И уехать. Каждый из нас уже выбрал, как жить и что делать. И она не оставила мне ни нового имени, ни земного адреса. Надо же, как точно, как по-человечески у нее это получилось. Как у настоящей бывшей подруги. И всё чаще я гоню прочь от себя мысли о своей пропавшей недотроге: уж больно они похожи на влюбленность, не свойственную нашей с ней материи.

Конец ознакомительного фрагмента.