Лесная тропинка до храма

Мила Карпова, 2021

Феликс живет в своей маленькой деревне, и его заботят простые вещи – почему подружка не смотрит в его сторону, что делать с отцом, который чрезмерно заботится, и как поскорее выгулять лам. Но однажды его жизнь круто меняется – Феликс получает таинственное предсказание о том, что его встретит Хранитель Леса. Как жизнь совсем юного подростка связана с ужасной катастрофой, которая уничтожила половину континента десятилетия назад? Кто такой этот Хранитель Леса? И почему все стали много говорить о загадочном Ордене Очищения, который пришел из южных земель и стремительно распространяет свою идеологию?

Глава 5

Феликс клеил украшения на Ветрардаг.

Курт вчера достал ему картон, бежевый, как молочная пенка на какао; и теперь его сын безвылазно сидел в комнате, не прерываясь на еду, и вырезал развертки белых домиков. Они были крохотные, будто из сказки про гномов.

Мелисса беспокойно заглядывала — задумчивый, неземной Феликс казался странным. Всю жизнь он не мог усидеть на месте, бегал по дому, как ужаленный. То с готовкой поможет, то зачаруется и будет смотреть на то, как отец варит кофе, то побежит играть с братом и сестрой. Хильда и Бьорн, как их мать, были не от мира сего — полупрозрачные создания, их будто выкормили эльфы и духи ветра. В тихом доме шумел один Феликс.

Все привыкли к подростку, у которого энергии хоть отбавляй — с каждым поделится смешинкой и радостью, темные волосы в вечном беспорядке, а улыбка от уха до уха. Дома он никого не стеснялся и каждому члену маленькой семьи был готов подарить тепло; но сейчас он сидел в своей комнате. И молчал.

— Эй, Феликс, — Курт постучал в дверь и, дождавшись тихого мычания, в котором с трудом угадывалось «заходи», зашел в комнату. Везде валялись обрезки картона, пахло клеем и старанием. — Ты чего не выходишь?

— В груди как-то тревожно. Пытаюсь понять, что происходит, — признался Феликс, оборачиваясь к отцу.

— Расскажешь подробнее? — Курт сел рядом с ним и приобнял за плечи. Мягкая улыбка на губах говорила: «Я рядом, я с тобой, ты не одинок». В добрых глазах цвета еловых ветвей отражалось беспокойство. — Ты не заболел? — отец тронул его лоб ладонью.

— Не знаю. Воздуха мало, но голова не болит, только сердце быстрее бьется, — Феликс повернулся к отцу и поймал его взгляд. — Не знаю, что происходит, правда.

— Какой цвет? — Курт сжал его плечо и нахмурился.

— Зеленый, — Феликс почти не задумывался. — Темно-зеленый, как хвоя.

— Зеленый — это еще не криминально, хотя бы не черный, — Курт усмехнулся. — Раз сердце быстро бьется — давай завяжем с кофе на неделю, а там будем смотреть. Если что-то еще почувствуешь — обязательно говори, — он поцеловал сына в лоб и вышел из комнаты.

Феликс кинул взгляд на лес, который зеленым океаном колыхался за окном — и на секунду сердце защемило, но он не придал этому значения.

* * *

По всему дому были развешаны гирлянды, засушенные апельсины, палочки корицы и анис, насаженный на нитки — всё свисало с потолка, как бусы лесной волшебницы. Мелисса сидела за столом и перелистывала сборник рецептов, загибая уголки страниц. Курт учил Бьорна играть на укулеле — сын сопел, зажимая маленькими пальцами аккорды. Хильда лежала у камина на ковре и рассматривала картинки в книге о лесных жителях — наряду с белками, лосями и оленями на страницах отплясывали фавны и мошу.

— Куда ты? — отец семейства, отвлекшись от Бьорна, заметил Феликса: тонкого, как ивовая веточка, с тяжелым рюкзаком за спиной.

— Я пойду разведаю местность, нам нужно будет где-то разбить лагерь и оставить палатку на Ветрардаг. Я уверен, что в лесу есть отличные поляны, нужно их просто найти, — на лице Феля появилась улыбка, когда к нему подошла сестренка: смешно тянется, как травинка на ветру, просит объятий и ласк.

— Зайдешь к Альберту, пригласишь его и Софу с собой?

— Отличная идея, — Феликс осторожно поставил сестру на ноги и пригладил две светлые тощие косички.

— Подожди минуту, не с пустыми же руками идти. Кто знает, как он питается без родителей, — Мелисса забегала по кухне, доставая из печи самые лучшие, ароматные печенья с шоколадной крошкой — те, что любили все жители деревни — и заворачивая их в бумагу. В корзину упала миска с овощным рагу и пшенной кашей.

— Спасибо большое. Я пойду, — Феликс улыбается, целует каждого члена семьи в щеку и почти выбегает из дома — сам красный, как вареный рак, обласканный и застенчивый.

Дорога к дому Альберта занимает едва ли пять минут — друзья жили рядом, будто сами здания придвигались ближе, стремясь утешить детей, скучавших друг по другу. Огромный, величественный и почти двухвековой дом Берта не входил ни в какое сравнение с домами Феля и Софы, построенными едва ли четверть столетия назад. Конечно, ему не хватало ухода и жизни — мрачное здание с резными ставнями и покрытой мхом крышей стояло грустное, как отец, потерявший сына.

— Альберт, — Феликс постучал, держа наготове корзину с едой.

Дверь открылась резко, пугающе резко; Альберт стоял на пороге. Он был помятым, как после долгого и беспокойного сна, волосы растрепаны и не собраны в вечный пучок, а в глазах поволока непонимания. Весь закутанный: кофта, длинные штаны, теплые носки — мерзнет, как обычно.

— Ты что, спал? — Феликс быстро зашел в дом и захлопнул дверь, чтобы друга не продуло сквозняком — не хватало заболеть к праздникам. — Уже полдень…

— Ночью плохо спалось. Ты чего хотел? Заходи, поставим чайник и выпьем горячего шоколада, — юноша зевнул во весь рот, будто хвастаясь острыми клыками — Феликс безумно хотел себе такие же. Но в нем не было южных кровей — и таких острых зубов не досталось.

— Хотел предложить тебе сходить со мной в лес ненадолго, разведать местность и найти поляны для празднования, — он скинул куртку и рюкзак по дороге в кухню. Раздался резвый топот — Берт, уже окончательно проснувшийся, бежал вверх по лестнице, чтобы переодеться.

Феликс пожал плечами и поставил чайник на печь, которую Альберт всегда топил. Иначе дом с его обилием пустых комнат превращался в ледышку.

— Я соберусь за пять минут, потом позавтракаю и пойдем, закинь только дров в печь! Нам на весь день работы, — раздался крик со второго этажа, и Феликс широко улыбнулся.

Друг действительно вернулся молниеносно, на ходу натягивая плотный свитер из ярко-красной альпачьей шерсти.

— Мелисса испекла? — кивнул на явства Альберт.

— Ага. Сказала, что нехорошо идти к тебе с голыми руками. Там еще рагу и пшенка.

— Это она молодец, я со вчерашнего обеда ничего не ел…

— Ты хоть иногда заходи поесть к нам, а то Агнес совсем из сил выбьется — еще один рот кормить, да такой огромный, — Феликс хихикнул, как ребенок, и увернулся от шутливого толчка в плечо.

— Дурак, не так уж много я и ем. А Мелисса из сил не выбьется?

— Нет, у нас много ест разве что Курт, да и относительно чего — много? Одну тарелку всего, Бьорн и Хильда совсем как пичужки маленькие, их порции в чашку уместить можно.

— Печенья — это нечто, — Альберт улыбается, заворачивая добрую половину лакомства и кидая кулек в сумку — ясное дело, оставил Софе, они всем делились с самого детства — решили и жизнь друг с другом разделить.

— Пойдем? Я взял всякого, если что. Ножик, бутылку воды, поесть с собой — сухарики и мясо, если совсем проголодаемся, книгу…

— А книга зачем? — Альберт наклонился и залез в ботинки. Тоже высокие, как у Феликса — только теперь зимние, с плоской подошвой и мехом внутри. Незаменимые помощники в дальних странствиях по снегу.

— Бестиарий. Вдруг найдем следы?

— Мне чертовски нравится твоя предусмотрительность! — Альберт улыбнулся от уха до уха, похлопал друга по плечу и вышел из дома, храбро подставляясь под декабрьский ветер и снег.

* * *

Лес встретил их шумом — ласковыми голосами деревьев.

Сердце замирало от мысли, что именно здесь они проведут праздники — в надежных объятьях природы.

Тропинки, уже давно знакомые, занесло снегом, потому приходилось искать их по памяти — Феликс читал лесные дороги. То и дело припадая к земле, он касался пальцами рыхлого снега, поскрипывающего под ногами, и шел вперед. Альберт и Софиа шли за ним — чаща и рощицы не были их стихией.

— Мы бросили затею догадываться, кто встретится нам в Ветрардаг? — негромко спросила Софиа, опасаясь потревожить спящего лося или медведя.

— Бесполезно, вариантов много, а информации и идей — кот наплакал, — Альберт пожал плечами и плотнее завязал шарф на ее шее.

— Я тропы не вижу — все занесло. Придётся идти наобум, — Феликс вздохнул, будто поднял тяжесть; выпрямился, засунул замерзшие руки в варежки и прикрыл глаза, подставляя лицо лесному шепоту. — Если заметите чьи-то следы — обязательно скажите, это поможет…

Софиа кивнула и достала из сумки моток яркой красной пряжи, обвязала у дерева и взяла клубок в руки — чтобы не заблудиться и вернуться домой, простой и действенный способ, известный с незапамятных времен.

— Здесь прошел лось, пару часов назад.

— Отлично, значит, нам в обратную сторону, — Феликс развернулся и пошагал вглубь, в чащу.

Деревья стали расти гуще, будто закрывались от непрошеных гостей; лось обломал ветки кустарников и елей: их лапы прогибались под тяжестью декабрьского снега.

— Феликс, ты уверен, что там мы найдем поляну? — Софиа тронула его за локоть. — Мы же не просто гуляем, нам нужно искать место для ночи Ветрардага.

— Мне что-то подсказывает, что там есть хорошее место. Я чувствую, — упрямо произнес юноша; его глаза горели чем-то неземным, на дне фиолетовых омутов спрятались светящиеся кристаллы. — Верьте мне, лес мне никогда не врал, — и обернулся, чтобы взглянуть на Альберта.

— Идем. Веди, куда хочешь, с нами клубок пряжи, все будет нормально, — Альберт похлопал его по плечу и, придерживая руками ветки, пошел следом в самую чащу.

Медленно темнело — то ли от заходящего рано солнца, то ли от того, что голые ветви деревьев загораживали небо. Феликс упорно продирался сквозь ели, длинные березы и невысокие сосны, и друзья шли за ним. Лес действительно никогда не врал ему.

Казалось, шли они вечность, но вдруг их поводырь — здесь Альберт и Софиа были как слепые котята — остановился, вскинул руки и замер в этой позе, будто окаменел.

Интуиция подсказывала: сейчас лучше молчать и не двигаться. До их ушей донесся тихий скрип снега под маленькими лапками и странные курлыкающие звуки.

Перед ребятами была поляна — как огромная тарелка, без единого кустарника и зарослей малины, лишь одно огромное дерево в центре — большое, как сам мир, едва ли втроем можно ствол обхватить… Вокруг него, перебирая крохотными лапками, водили хоровод мошу.

Будто кто-то рассыпал мешок плюшевых игрушек — все цвета, от самых ярких до пастельных: и золотистый, и рыжий, и множество оттенков голубых, зеленых и фиолетовых; огромные глаза, пушистые хвосты и маленькие лапки. Они курлыкали что-то на своем языке, который понимали только дети, бродили вокруг древесного ствола и колдовали. Из-под маленьких лап вылетали искры…

— Что будем делать? — тихий шепот Софии раздался прямо над ухом вытянутого в струну Феликса.

— Альберт, возьми мой рюкзак, — Феликс отдал ношу и совсем осторожно сделал шаг навстречу волшебным созданиям.

Мурчание прекратилось, едва подросток ступил на поляну.

Его силуэт отразился в десятках пар волшебных глаз. Поразительно: обычно боязливый, несуразный, неуверенный в себе мальчонка — стоит перед зверями смелым и обходительным. Тяга к магии и не такое творила с людьми.

Мошу попрятались кто куда — залезли в дупло дерева, зарылись в снег, убежали с поляны, и только один храбрец остался. Цвета подсолнечного меда, с трогательными бежевыми рожками, небольшими темными рисунками на шерсти; он шагнул навстречу Феликсу, и у того сперло дыхание и сбился пульс.

Самый настоящий мошу шагнул ему навстречу.

— Прости, что распугали тебя и твоих друзей, — Феликс присел на корточки и протянул руку, давая зверьку себя осмотреть. — Мы не хотели пугать, мы не причиним вреда, — он завороженно смотрел в бесконечной глубины зеленые глаза, в которых смешалась весенняя листва, робко набухающие в апреле почки, мягкий мох под ногами. — Мы ищем место, где можно отпраздновать Ветрардаг. Покажешь нам поляну, на которой мы не помешаем тебе и твоим лесным братьям?

Мошу ткнулся мягкой головой в ладонь и засеменил вперед. Феликс улыбнулся, махнув Альберту и Софе — мол, пойдемте, нам здесь помогут.

— Ну Феликс, ну ты даешь, — восхитился Альберт и передал ему рюкзак. — Не думаю, что кто-то из нас смог бы найти общий язык с мошу, да еще и выпросить у него помощи.

— Зато я не умею управлять лодкой, — друг смущенно улыбнулся и отвел рукой хлесткие ветви березы.

Прямо перед ними была огромная поляна — чудесное место: замерзшее озеро, сугробы, ивы, склоненные над зеркальной гладью льда, а большие ели закрывали этот безмятежный уголок от всех плотным куполом. Казалось, все вокруг звенит от красоты и покоя.

— Здесь вряд ли ступала нога человека, — Софиа улыбнулась и глубоко вздохнула — даже воздух был другим, серебристым и светящимся.

— Зато здесь ступал кто-то с копытами, — Альберт взглянул на следы, присыпанные снежной ватой.

— Спасибо, малыш, — Феликс вновь присел на корточки и, сняв варежку, ласково погладил мошу по спинке. Тот заурчал, ткнулся в ладонь; залез на руки и явно не собирался слезать, наслаждаясь теплыми объятиями. Фелю пришлось осмотреть следы, держа мошу на руках. — Должно быть, это лоси… Или горные козлы зачем-то спустились в такую глубь, — он пожал плечами.

— Кажется, у кого-то появился новый друг, — Софиа подошла ближе и осторожно почесала зверька за рогами. — К Агнес ее Пулло так же пришел. Она собирала хворост на опушке, он забрался на руки и не слез, пришлось домой нести… Говорят, только к очень добрым людям приходят мошу, — широко улыбнулась девушка и взглянула на разомлевшего и неприлично счастливого зверька.

* * *

Домой они шли медленно — нужно было помечать путь красной пряжей. Между деревьев нитку протягивать нельзя — какое-нибудь создание запутается или поранится. Поэтому приходилось долго, основательно обвязывать веточки и стволы, оставляя метки, чтобы потом найти это чудесное место.

Когда они вернулись в деревню, был глубокий вечер, похолодало еще сильнее — ночью будет мороз.

Феликс баюкал в объятьях заснувшего уже мошу, Софиа и Альберт шли, держась за руки, и нет-нет да вытягивали шею — как там зверек?

— Тебе нужно дать ему имя, какое-нибудь уютное и приятное, — Софиа взглянула на повзрослевшего в один миг Феликса: у него будто появился ребенок — пришлось вырасти, возмужать в одночасье.

— Я подумаю над этим. Кто знает, вдруг он вообще не захочет остаться? Вдруг ему не понравится? — он взволнованно затараторил, но вдруг прервался и толкнул локтем Альберта. — Смотри.

В огромном, пустом обычно доме Берта, горел свет, и силуэты двух взрослых фигур плясали в окнах, как языки пламени в камине.

Альберт напрягся, весь вытянулся, больно сжал ладонь Софы — мгновенно извинился коротким объятием, прошептал «до завтра» и сорвался с места, как гончий пес с вздыбленной шерстью.

— Не расстраиваешься, что он так резко убегает? — Феликс скосил глаза на Софию и свернул по тропинке к ее дому, чтобы проводить.

— Нет, все в порядке, я же понимаю. Родители для него — как подарки под подушку, бывают нечасто и всегда приносят радость. Как я могу на него злиться за это? — она пожала плечами и вновь бросила взгляд на Мошу. Тот проснулся и большеглазо смотрел на мир.

— И то верно.

Они шли в неловком молчании. Феликс то и дело намеревался начать разговор, но слова и звуки застревали в горле, как непослушная шерсть ламы в новой расческе. Поэтому он просто смотрел — на белые волосы, отливающие золотом в свете вечерних ярких окон; на светлые глаза, ресницы, будто крылья белой бабочки; розовые, цвета редких ландышей губы… Как бы он ни старался отвести взгляд, то и дело поглядывал на Софи, как на неземное создание. Хотелось прижать ее к себе, поцеловать, много раз поцеловать, пока губы не заболят, и услышать тихое «я тебя тоже люблю, Феликс».

Но он не мог этого сделать. Если он признается Софе, попробует перейти черту, которая проведена между друзьями, то он останется один. Альберт возненавидит его, Софиа вряд ли покажет, но тоже будет презирать — все знал и не сумел сдержаться, какая пошлость!

— Спокойной ночи, Фель. Береги своего мошу и дай ему хорошее имя, — они стояли у порога, смотрели друг на друга — Феликс старался найти глаза напротив и глядеть в них, не отрываясь.

— Обязательно. Софиа… — он сглотнул чертов ком из несказанных фраз, и смог найти в себе силы говорить.

Феликс смотрел в ее глаза, в темноте зрачков клубилось бессильное понимание, паника и тихое «не надо», и он не смог сказать того, что лежало на языке.

–…хочешь погладить его напоследок? Вдруг он правда у меня не задержится, — напряжение будто вскрыли ножом, ребята выдохнули и вернулись к прежнему — друг и подруга, никак не больше.

— Почему бы и нет, — Софиа протянула руку, коснулась мягкой шерстки и дикой ланью прыгнула в приоткрытую дверь дома, успокаивая колотящееся сердце. — Пока, Фель.

— Пока.

И он побрёл, один, по темным тропкам, в сторону уютного дома с горящими окнами, где под звуки укулеле танцевала Мелисса, пела на ночь колыбельные, укладывая детей спать, нежно целовала Курта перед сном; где Курт грел молоко с медом, чтобы дети были здоровыми, и раздавал чашки, большие, глиняные, в постель, когда уже слипались глаза…

* * *

— Я так рад вас видеть, я так рад вас видеть, — Альберт повторял это, как заведенный, держа мать за руку и не спуская взгляд с отца, лишь бы удостовериться, что они здесь, что они реальны, что море больше не отнимет их, хотя бы пару недель позволит побыть с сыном. — Когда вы отправили письмо, не наложив водоотталкивающее заклятье, я… Я так перепугался, мне было страшно, что вы погибли, был же шторм…

— Это все кончилось, милый. Мы рядом, мы в порядке, ты молодец, что преодолел это, — Эмили коснулась его волос, стянула с них резинку и позволила светлым прядям рассыпаться до плеч.

— Ты растешь не по дням, а по часам, ты, кажется, еще сильнее вытянулся, — отец придирчиво осмотрел Берта, хлопнул по плечу и рассмеялся. — Черт, ведь месяц назад уехали, а ты такой взрослый уже, как будто мы на пару лет исчезли.

— Вы просто забываете, как я выгляжу, — улыбнулся Альберт, уложив голову матери на колени. Ее немного грубые от штурвала и морской соли пальцы расчесывали его волосы, и Альберт почувствовал себя маленьким ребенком, который плачет в объятьях мамы из-за разбитого локтя: и грустно, и трогательно, и тепло…

— Ну прости, прости… — Карл садится рядом и гладит сына по ребрам, будто сейчас начнет щекотать, как в детстве.

— Я все понимаю. Роза ветров вшита под кожу и колет сердце, когда вы долго сидите на одном месте; кто знает, может я — такой же, вырасту и брошу все, уйду в плавание или пешие походы, захвачу с собой Софию и детей в охапку, и большого бородатого пса, — Альберт зажмурился. Картинки были яркие, будто он видел будущее — казалось, что именно так все и сложится.

— Правильно. Но, увы, детей не всегда получается взять с собой, — Эмили склоняется над ним и целует в щеку, красную после прогулки на морозе.

— Знаю.

Тихая реплика рвётся под гнётом всей грусти, обиды и боли, испытанных в детстве: «Курт, возьми его на пару недель, пусть поживет у тебя, мы привезем взамен красивые свитера и пряности за бесценок», ночей в чужих домах, а потом и в своем — пустом до дрожи, одиноком; в такие ночи вся жизнь кажется бессмысленной. Думается, едва ребенок пошел — все, можно отдавать другим на попечение, раз родители бывают дома два месяца из двенадцати.

«Но что можно требовать от Эмили? Ребенок в двадцать — это так рано», — разговоры в доме Софии, на кухне, когда чужие родители уверены, что Альберт не слышит. И только Софиа обнимает его, греет прохладные руки в ладонях, маленькая пятилетняя девочка шепчет о том, что она его любит — сильно-сильно, «прямо как маму, и папу, и Агнес», утешает и вытирает слезы со щек.

— Я скучал…

— Мы тоже, сынок. Мы тоже очень скучали, — мягкий голос матери убаюкивает, любые неприятности под теплотой её тембра растворяются, как пломбир в горячем кофе.

— Ничего, скоро Ветрардаг, мы можем провести много времени вместе, — уверенно шепчет Альберт, ждет успокаивающего «да, конечно, куда мы поедем на праздники, проведем их с тобой, посидим и попьем глинтвейн, подарим подарки».

Молчание режет слух.

Он вскакивает, смотрит на родителей, которые прячут глаза — и сердце обжигает болью: снова ребёнок, снова брошен.

— Вы уедете, да? — и кивки в ответ, будто им стыдно так, что они сказать ничего не могут… Какие же они тогда взрослые, если не берут ответственность за свои дела?! Альберту хочется кричать, ругаться и набрасываться с кулаками, рычать, как дикий зверь… Но из горла вырывается только отчаянный выдох. — Неужели вы не могли хотя бы на Ветрардаг остаться… Это же семейный праздник…

— Мы старались, но у нас не вышло, из-за шторма наш маршрут пришлось сократить, а есть важные дела… — Карл похож на виноватого щенка, который напрудил на пол.

— Да какая мне к черту разница! — Альберт все же срывается на болезненный крик. — Вы мои родители, я ваш сын! Неужели я не достоин хотя бы праздники с вами провести?! Вы в моей жизни присутствуете фоном, то появляетесь, то пропадаете, неужели я не заслуживаю хотя бы в неделю Ветрардага вас рядом? Я… У меня злости не хватает, да как вы можете! Каждый день смотрю в окно, ловлю взглядом ваш чертов корабль, и вы приходите только для того, чтобы провести со мной жалкие три-четыре дня… Или когда вы отплываете? Завтра?

— Перестань кричать, — мама выглядит уставшей, посеревшей, так, будто её внезапно сильно затошнило. — Мы сами этого не хотели.

— Если бы вы не хотели — вы бы нашли способ, — Альберт сжимает руки в кулаки, разворачивается и убегает в свою комнату. Злость булькает у гортани, еще пара минут — и она выльется через нос, уши, рот и даже через глаза, настолько он зол!

«Какое право они имеют так поступать со мной?» — Альберт чувствует, как злость превращается в горечь, а та выливается слезами, промачивая подушку.

Совершенно опустошенный, он сворачивается в позу эмбриона и мечтает о том, как мама или папа зайдут в комнату — обнимут, вытрут слезы, погладят по волосам, лягут рядом, да так и проспят в обнимку, пока рассвет не разбудит яркими лучами, бегающими по лицу.

Мама приходит через полчаса — мягкую шершавость ее пальцев, такую ласковую и грубоватую одновременно, невозможно с чем-то спутать. Альберт подставляет щеку под осторожные касания, старается не показать, что плакал — надеется, что кожа не влажная после слез.

— Мы так перед тобой виноваты, — Эмили касается его лба губами и действительно ложится рядом. От нее пахнет морской солью, ветром и мандаринами — запах из детства. Сильные материнские руки прижимают почти взрослого юношу к себе, тонкие губы расцеловывают лицо, и старания Альберта идут прахом — он плакал и плачет сейчас, беззвучно, весь дрожит, как в истерике.

— Я так сильно вас люблю и так редко вас вижу, я не знаю, что мне делать, я бы хотел поехать с вами, но без Софии я умру…

Эмили улыбается уголками губ — она очень любит Софу. Маленькая девчушка заменила для Альберта исчезающих, как тепло зимой, родителей, она любила его искренне и тепло, как брата и будущего мужа, как могут любить только с самого детства.

— Я все понимаю. Мы постараемся приезжать почаще, обязательно, — мама обвивает его шею руками, потом слегка отстраняется и вытирает большими пальцами падающие слезы.

— Я скучаю по тебе…

— И я тоже по тебе скучаю, малыш.

— Вы определитесь, кто я — малыш или «совсем взрослый, так вымахал за последний месяц», — Альберт шутит, а это первый признак того, что истерика позади.

— Для меня ты всегда будешь малышом. А теперь давай спи, — Эмили целует сына в лоб, встает с кровати и задергивает занавески, чтобы защитить комнату от яркого лунного света.