Под сенью боярышника

Ми Ай, 2023

Роман китайской писательницы Ай Ми, ставший на её родине бестселлером, посвящён периоду Культурной революции в Китае и основан на реальных событиях. Герои повествования – старшеклассница Цзинцю, отправленная на перевоспитание в деревню, и участник геологической партии по имени Сунь проникаются взаимной симпатией, но чтобы не скомпрометировать себя, молодые люди вынуждены скрывать свои чувства. Искренние, романтические отношения героев проходят сложные испытания, но не всем планам и мечтам суждено сбыться.

Глава девятая

Говорят «рана скрылась — боль забылась», и, разумеется, это совершенно верно. Дни шли, и тревоги Цзинцю утихли до такой степени, что она даже осмелела снова заговорить с Третьим Старче. Тётенька и товарищ Чжан уехали в родной город Тётеньки, а Юминь взяла Хуань Хуаня в Город-на-Яньцзя, чтобы посетить своего мужа. Таким образом, Цзинцю, Линь и Фэнь остались в доме одни.

После работы Третий Старче спешил помочь приготовить ужин, предпочитая ужинать с Цзинцю, а не в лагере. Один разводил огонь, в то время как кто-нибудь другой поджаривал овощи — так складывалась превосходная команда. Третий Старче достиг совершенства в приготовлении хрустящего риса. Сначала он кипятил рис, и как только тот был готов, он вычерпывал его из кастрюли и перекладывал в чугунную миску, опрыскивал солью и разбрызгивал над ним масло, а затем томил его на медленном огне, пока тот не обретал аромат и свежесть. Цзинцю обожала такой рис. Она могла съесть только его на ужин и была совершенно сытой. Окружающих забавляла эта её привязанность к незамысловатому блюду: дай ей на выбор свежий белый рис или хрустящий от Третьего Старче, и она всенепременно выберет последний. Странные эти городские.

Фэнь воспользовалась возможностью вернуть своего друга на ужин. Цзинцю слыхала, как Тётенька говорила про этого молодого человека, что он мурло, ненадёжный и гуляка. Крестьянским трудом он не занимался, а постоянно шатался по деревне и заключал какие-то сделки. Тётенька и товарищ Чжан такую сомнительную личность не любили и запретили Фэнь приводить его к себе домой. Фэнь украдкой бегала к нему на свидания, но теперь родителей не было дома, и она решилась предъявить мурло.

Цзинцю решила, что мурло в общем-то нормальное. Он был высок, много чего знал и хорошо относился к Фэнь. К тому же он принёс Цзинцю ленты для волос, украшенные цветами, которыми обычно и торговал, переходя от дома к дому, так что она собрала свои волосы в косы. Фэнь вытянула руку, хвастаясь перед Цзинцю своими новыми часами.

— Хороши, правда? Он их мне купил. Сто двадцать юаней!

Сто двадцать юаней! Это равнялось трёхмесячной зарплате её матери. Фэнь отказывалась мыть какие-то там овощи или посуду, пока часы красовались на её руке, а то вдруг вода на них попадёт!

Когда они ужинали, Третий Старче своими палочками накладывал еду в миску Цзинцю, а мурло делал то же самое для Фэнь. Линю, оставшемуся без пары, предоставили черпать рис из миски, ковыряться в овощах и исчезать время от времени. Закончив трапезу, он возвращался, чтобы оставить свою миску, а затем куда-то уматывал — никто не знал куда — и возвращался только, чтобы улечься спать.

По вечерам Фэнь и мурло закрывались у неё в комнате, чтобы заняться там бог знает чем. Комнаты Фэнь и Фан были разделены только стенкой высотой примерно в их рост, оставляя открытым пространство до крыши. Само собой разумеется, звукоизоляция отсутствовала. Когда Цзинцю сидела у себя в комнате, занятая сочинением рассказов из истории Западной Деревни, она слышала как Фэнь хихикала, словно её щекотали.

Третий Старче сидел в спальне Цзинцю, помогая ей с учебником. Иногда она вязала, а он сидел напротив, подавая ей пряжу. Но порой она замечала, что его мысли блуждают, глаза неподвижны и сосредоточены на ней, и в таком состоянии он забывал распутывать шерсть, пока она не дёргала за другой конец. Вытянутый из летаргии, он обретал внимание и извинялся перед тем, как высвободить пряжу.

Цзинцю спросила почти шёпотом:

— Тогда… в тот день, ты не шутил, когда сказал, что хочешь, чтобы я связала тебе джемпер, так ведь? А что же ты не купил шерсть?

— Купил. Я только не знал, нужно ли приносить её сюда.

Должно быть, он видел, как я занята последние дни и не хотел беспокоить, догадалась она. Его доброта тронула ее, но опять возникла проблема: всякий раз, когда её трогала чья-то доброта, она давала обещания, которые не следовало бы давать.

— Неси шерсть. Как только я закончу этот джемпер, то начну твой.

На следующий день Третий Старче принёс шерсть в большом пакете — её было много! Она была красной. Не багряная, но скорее цвета розы, почти розовая, одинакового цвета с азалиями. Её любимый оттенок красного, но очень немногие мужчины носят такой цвет.

— Это оттенок цветов боярышника. Ты ведь говорила, что хочешь увидеть их?

— Ты собираешься показать мне цветы, надев этот джемпер? — засмеялась она.

Он не ответил, а взглянул на воротник её джемпера, выступавшего из-под хлопкового жакета. Должно быть, он купил шерсть для меня.

— Дай слово, что не рассердишься, — сказал он. — Это я тебе купил.

Но она рассердилась. Должно быть, он внимательно рассматривал её, пока они переваливали через гору, и заметил, какой у неё потёртый джемпер — иначе, с какой стати купил бы эту шерсть? Её джемпер был тесным и коротким, и плотно облегал тело. Груди её были немного великоваты, и хотя она пользовалась лифчиком больше похожим на жилет, чтобы сдержать их, они всё равно выступали из джемпера. Да и низ тела этот джемпер уже не закрывал.

У неё были две кочки спереди и кочка сзади, и Цзинцю знала, что фигура её отталкивающая. В школе был тест, определявший хорошая ли у девушки фигура. Если, встав к стене, она могла прижать к ней тело так, что просвета не оставалось, то она обладала прямой и привлекательной фигурой. Цзинцю никогда не проходила этот тест. Спереди её груди выступали слишком сильно, да и сзади между стеной и её телом зияли промежутки. Друзья смеялись над ней, называя её трёхмильным перегибом.

Мать купила шерсть для этого джемпера, когда Цзинцю было три или четыре года. Мать не умела вязать, и ей пришлось заплатить кому-то за работу, но несмотря на то, пряжи было много — а главным образом, из-за вязальщицы, сознательно расходовавшей шерсть впустую — на выходе получились только два джемпера: один для Цзинцю и один для её брата.

Впоследствии, Цзинцю научилась вязать сама и распустила эти два джемпера, чтобы связать один. Несколько лет спустя она снова его распустила, добавила немного хлопка и связала ещё один джемпер. Прошли два года, и пора было опять распускать джемпер и добавлять шерсть. Джемпер превратился в буйство цветов, но поскольку Цзинцю стала к тому времени опытной вязальщицей, люди думали, что такой рисунок был её изобретением. Джемпер, однако, состарился, и шерсть стала ломкой, легко распадаясь на отдельные нити. Сначала она пыталась скручивать торчащие концы вместе так, чтобы разрывы были незаметными, но их становилось всё больше и больше — и один уже встречался с другим — так что ей приходилось связывать их вместе и забывать об этом. Так, снаружи её джемпер казался бесшовной сборной солянкой абстрактных цветов, непостижимо как соединёнными. Секрет был в изнанке: она была покрыта прыщиками узелков, как знаменитый овчинный жакет, который Председатель Mao носил на горе Цзинган, его шерстяные пряди завились до их естественного состояния.

Третий Старче, должно быть, увидел эти пятна в какой-то момент и пожалел меня. Он хочет, чтобы я связала себе новый джемпер. Цзинцю была в ярости.

— У тебя не все дома? Какое тебе дело… заглядывать на изнанку моего джемпера?

— Изнанку твоего джемпера? Что случилось с изнанкой твоего джемпера?70

Он выглядел настолько невинным, что ей подумалось, что она плохо обращалась с ним. Возможно, он и не видел ничего, в конце концов. Они прошагали вместе весь путь, и вряд ли у него была возможность рассматривать изнанку её джемпера. Может быть, он подумал, что у шерсти приятный цвет, напоминавший ему цветы боярышника, и просто купил ей эту пряжу.

— Ладно, я пошутила.

Ему, казалось, полегчало.

— О, так ты шутила. А я думал, ты на меня осерчала.

Он что, боится, если я сержусь? Её раздувало от этой мысли. У меня есть власть над его эмоциями. Он сын чиновника, умный и способный, и похож на буржуя, но передо мной искренен, пуглив как мышка, и опасается сердить меня. Она чувствовала, что поплыла. Она играла с ним и сознавая, и не осознавая того. Его тревога подтверждала её влияние на него. Она знала, что тщеславна, и пыталась не впасть в такое скверное поведение.

Она завернула шерсть и вернула ему.

— Я не могу взять твою шерсть. Ну как я объясню это маме? Она решит, что я украла её.

Он взял пакет и ответил тихо:

— Об этом я не подумал. А ты не можешь сказать, что купила сама?

— У меня нет ни гроша. Как я могу накупить так много шерсти?

Теперь уже она давала ему отпор, используя свою экономическую ситуацию как оружие, словно хотела сказать: вот, моя семья такая нищая, что скажешь на это? Посмотришь на нас свысока? Если так, то лучше забудь обо мне.

Он стоял неподвижно, лицо его подёргивала боль.

— Я не представлял себе. Не представлял.

— Ты не заметил? Ты многого не замечаешь, твое зрение не заточено на многое. Но не волнуйся — я говорю правду, когда обещаю, что заплачу тебе за леденцы и ручку. Я пойду на временную работу во время летних каникул, и буду работать без перерывов, и смогу заработать тридцать шесть юаней в месяц — только месяц мне понадобится, чтобы рассчитаться с тобой.

— А что за временная работа?

— Ты и этого не знаешь? Я работаю на стройплощадках, или на разгрузке угля в доках, или на лакокрасочных работах на фабриках. Иногда изготавливаю картонные коробки. Да что угодно! Почему? А что ещё бы ты назвал временной работой? (Сейчас уже хвасталась она.) Не все могут найти временную работу. Причина того, что я могу, состоит в том, что мать моего одноклассника глава районного комитета. Она отвечает за такого типа работы.

Она продолжила несколькими забавными анекдотами, но через какое-то время заметила, что Третий Старче не смеётся над её рассказами, а пристально смотрит на неё, явно расстроенный.

— Клеить коробки, конечно, хорошо, — сказал он, — но не работай на стройке и, особенно, не работай в доках. Это опасно. (В его голосе возникла хрипотца.) У молодой девушки как ты нет сил для таких работ. Ты можешь насмерть разбиться, упав с высоты, или тебя может сбить какая-нибудь махина. И что тогда?

Она его успокоила:

— Ты никогда не выполнял временной работы, поэтому и думаешь, что это кажется ужасным. Но в действительности…

— Я не выполнял временной работы, нет, но видел, как мужики в доках сгребают уголь в крутые кучи. Они не держат руль и почти заводят свои машины в реку. А ещё я видел, как мужики на стройках ремонтируют стены и черепицу, и роняют вещи с лестниц. Все эти работы тяжелые, опасные, иначе их не поручали бы тем, кто на повремёнке. Их бы выполняли постоянные рабочие. Почему тебя не беспокоит, что ты занята такой опасной работой? Твоя мать хотя бы должна беспокоиться.

А мать и беспокоилась — да ещё как! Её буквально на части разрывало, пока Цзинцю была на работе. Она страшно переживала, что та может получить травму. Случись такое, когда у Цзинцю не было даже рабочей страховки, и всему пришёл бы конец.

— Несколько грошей отсюда или несколько оттуда ничего не стоят, а жизнь твоя — стоит, — просипел Третий Старче.

Но она знала, что несколько грошей отсюда или несколько оттуда чего-то да стоили: нет денег — нет риса. Будешь жить впроголодь. Её семье не просто не хватало нескольких грошей. Им не хватало многих грошей. Её мать часто занимала у других учителей, и, как только получала зарплату, то почти всю отдавала за долги и начинала занимать уже на следующий день. Семья нередко отдавала свои нормы мяса и яиц только потому, что у них не было денег выкупать их. Кроме того, и доходов брата ему никогда не хватало. Все сосланные молодые люди вынуждены были просить деньги: их статус был настолько низок, что их работа не приносила денег даже на норму риса.

Последние несколько лет Цзинцю повезло работать каждое лето, чтобы хоть как-то помочь семье. Она успокаивала мать:

— Я давно уже этим занимаюсь, всё будет хорошо. Многие занимаются этим. Ты когда-нибудь слышала о каких-то увечьях? Травмы и дома случаются.

И так как Третий Старче принял где-то материнский тон, она повторила свою аргументацию ему.

Он не дал ей закончить и прервал:

— Нельзя тебе делать такую работу, правда, нельзя! Это опасно. Если получишь травму или надорвёшься, то это аукнется на всю оставшуюся жизнь. Если тебе нужны деньги, то есть же у меня. Мы работаем, что называется, на ветру, нам хорошо платят, и мы получаем субсидии. У меня есть сбережения, так что для начала можно занять, а затем я могу давать тебе по тридцать-пятьдесят юаней в месяц. Этого должно хватить, верно?

Вот такой, высокий и могущественный, со своей заоблачной зарплатой, он ей не нравился. Он смотрел на неё свысока, относясь к ней как к поводу для благотворительности. Цзинцю ответила гордо:

— Твои деньги — твоё дело. Я их не хочу.

— Можешь занять, если это для тебя предпочтительнее. Можешь вернуть, как только начнёшь зарабатывать.

— А кто тебе сказал, что я смогу получить работу? — Она подхватила ироничный тон. — Твой отец не такой уж и вельможа, сомневаюсь, что он смог бы и меня пристроить к работе на ветру. Я готова. Как только меня сошлют на землю, я не вернусь в город, и матери не придётся занимать на мою норму риса. Но когда такое время настанет, какие деньги я должна буду тебе вернуть?

— Если у тебя их не будет, то и не нужно возвращать. Я всё равно ими не пользуюсь. Ну, не будь такой упрямой, ты себя изнуряешь ради нескольких грошей. Ты можешь закончить тем, что будешь прикована к постели на всю оставшуюся жизнь. Это не хуже?

Нескольких грошей? Он действительно смотрит на меня свысока, как будто я похожа на кого-то, кто любит деньги больше самой жизни. —

Совершенно верно, я — рабыня денег, — парировала она. — Но лучше я получу травму или истощу себя напрочь, выполняя временную работу, чем возьму твои деньги.

Третий Старче выглядел так, словно ему нанесли удар кинжалом в грудь.

— Ты… я… — мямлил он, не в состоянии сформулировать ответ, глядя на неё жалкими глазами.

Он напомнил ей собаку, за которой она когда-то ухаживала, и которую потом утащили фурманщики: с завязанным ртом, с глазами, неотрывно следившими за ней, знавшими, что это конец, и умолявшими о пощаде.