Дневник проказника

Метта Виктория Фуллер, 1880

Это дневник Жоржи Гаккета. Мальчика, который: устроил, как мог, семейную жизнь своих трех сестер; из-под стола кусал пастора за ногу под щипцами для сахара; угнал поезд; кричал старому, больному, богатому и глухому дядюшке в слуховую трубку все, что говорят о нем в доме; улетел на воздушном шаре одного профессора, и совершил еще множество подвигов. Только одному Жоржи семейство Гаккетов может сказать спасибо за правду, одну только правду и ничего, кроме правды, благодаря чему тайное с роковой неизбежностью сделалось явным, враг трусливо бежит с поля – и все потому, что Жоржи денно и нощно старается быть хорошим мальчиком!

Глава 2. Фотографические карточки

Я хотел бы знать, почему девушки не любят своих маленьких братьев. Я люблю Бесс. Когда я здоров, я два раза в день хожу для нее на почту. Я потерял не более трех писем к ней. Как я рад, что она этого не знает!

Сегодня я уже чувствовал себя так хорошо, что хотел встать, и, когда пришла Бетти с обедом, вылез из кровати и спрятался за дверью. Я был закутан в мамину шаль, и, когда Бетти вошла, выскочил и залаял, будто я большая черная собака, а эта неосторожная женщина уронила чашку на пол.

Вот так штука! Китайская фарфоровая супница разбита, пол облит бульоном, а все семейство прибежало наверх, потому что она так кричала, как будто загорелся дом.

Я не знал, что Бетти такая глупая. Все стали бранить меня; так уж всегда бывает. Я думаю, что, когда выздоровею, убегу и сделаюсь охотником на буйволов или попрошусь на корабль юнгой. Так еще не поступали ни с одним мальчиком! Этакая несправедливость!

Девочки были внизу, в зале, потому что к ним пришла их знакомая — мисс Ватсон. На некоторых карточках были сделаны на оборотной стороне надписи, например: «Самодовольный дурак», «Ну, разве он не сладкий!», «Предложил. Отказала», «Сердечный друг», «Вот так рот!», «Портрет осла». Две дюжины этих карточек, тех, кого я знал, я взял себе, чтобы ими позабавиться, когда буду здоров. Я снова задвинул ящик так, чтобы Сусанна не заметила, что я их взял. Я сказал себе, что никогда больше не пойду в эту гадкую комнату, так она мне опротивела: но я хотел развлечься и поиграть в девицы. Я надел на себя старый корсет Сусанны, юбку с длинным шлейфом и ее голубое шелковое платье — только оно оказалось слишком узким в талии. В комоде я нашел два маленьких локона и приклеил их ко лбу гуммиарабиком^[3], а в чашке что-то красное, чем и намазал себе щеки. Когда я был готов, я скатился по перилам и налетел прямо на мисс Ватсон, которая как раз собиралась уходить от моих сестер. Вот то-то подняли крик!

— Мое лучшее, голубое, шелковое… ах, чертенок! — сказала Сью.

Мисс Ватсон повернула меня к свету и сказала так сладко, как мед:

— Откуда у тебя такие хорошенькие розовые щечки, Жоржи?

Сюзанна делала мне знаки, но я их не понял.

— Я нашел что-то красное у Сюзи в ящике, — ответил я, а Ватсон засмеялась ехидно и сказала:

— О!

Сестра говорит, что она ужасная сплетница и будет рассказывать всему городу, что она, Сюзанна, румянится, а это совсем неправда, потому что в чашке была краска для рисования роз на картоне, а в этом нет ничего дурного. Я хотел идти наверх, но запутался в платье и разорвал весь перед. Сью так рассердилась, что стала драть меня за уши. «А, дорогуша, — сказал я себе, — ты еще ничего не знаешь про карточки, которые я взял из твоего ящика.»

Некоторые люди воображают, что у маленьких мальчиков уши существуют только для того, чтобы их драть — так, по крайней мере, думают мои сестры. Если бы люди знали, какие бывают мрачные и отчаянные мысли у маленьких мальчиков, они бы обращались с ними осторожнее!

Я уступил, но подождем до завтра.

Сегодня позволили мне сойти вниз к завтраку. Я положил все карточки в карманы, и пока выжидал минуту, чтобы незаметно улизнуть, Лили сказала мне:

— Чего это ты туда насовал?

— О, мало ли что! — ответил я, и она засмеялась. — Может, ты засунул туда свои книги и платье^[4] и собираешься бежать, чтобы сделаться индейским вождем?

Я не выдал своей тайны, а сказал только:

— Я хочу идти на задний двор поиграть немножко.

Побежал в город и натешился вдоволь. Отправился я к оригиналам фотографических карточек.

— Ура, Жоржи! Опять здоров! — сказал первый, к которому я пришел.

Когда я буду большой, надеюсь, у меня не будет таких нафабренных усов, как у него.

Он сидел в лавке, я попросил его подарить мне хорошенький галстук, а когда он спросил: «Как поживают твои сестры?», я вытащил его фотографию и дал ему. Это была та, с надписью: «самодовольный дурак». Девочки вытянули его усы вдвое против их натуральной длины и сделали его смеющимся во все лицо. Он побагровел, как огонь, и закричал на меня: «Кто это сделал, маленький негодяй?»

— Должно быть, привидение, — сказал я серьезно, как сова, и поторопился удрать, потому что у него был такой вид, будто сейчас грянет гром.

Следующее место, куда я зашел, была бакалейная лавка, где находился другой молодой человек. У него были рыжие волосы и веснушки, но он, наверное, считал себя красавцем. Я сказал:

— Здорово, Питер! Доброго утра!

Он ответил:

— Мастер^[5] Жорж собственной персоной! Любишь изюм? Вот, возьми.

Я замечаю, что мальчуганам, у которых три хорошенькие сестры, всегда везет. Я взял большую горсть изюму и несколько орехов и сел на прилавке; потом вдруг, как будто мне что-то пришло в голову, полез в карман, вынул оттуда его фотографию и, покосившись на нее, сказал: «Да это ведь совсем похоже на вас!»

— Покажи-ка! — говорит.

Я сначала долго не хотел дать ему карточку, но под конец дал. Девушки разукрасили ему веснушками все лицо. Это был портрет, на обороте которого они написали: «Ну, разве он не сладкий?» А из его волос они сделали петушиный гребень. Он увидал все это и побледнел.

— Какой, — говорю, — стыд для молодых девушек — так издеваться над своими поклонниками!

— Брысь!

Я успел еще захватить горсть изюму и спокойно исчез. Он был взбешен!

Мистер Куртнэй — адвокат, его контора на площади, близ суда. Я хорошо его знаю, потому что он часто приходит к нам. Он ужасно надменный, прямой, как будто аршин проглотил. Голос у него глубокий-преглубокий — из самых его сапог. Сердце у меня забилось, до того мне было страшно, но я хотел довести шутку до конца, а потому спросил его:

— Это выставка?

— О чем ты? — спросил он, глядя на меня с высоты своего роста.

— Сью сказала, если я зайду в контору мистера Куртнэя, то смогу видеть то, что здесь снято, — говорю я и даю ему портрет с надписью: «Потрясающий экспонат».

Ужасно забавно видеть физиономии людей, когда они рассматривают свои собственные фотографии!

Примерно через минуту он пинает меня ногой, но я успеваю увернуться и убегаю.

Я слышал, как он бубнил что-то вроде «засужу!» и «скандал!». Я мог бы и сам арестовать Сью — за то, что она драла мне уши. Надеюсь, он подаст на нее в суд и я смогу защищать ее права.

Если я буду продолжать писать, то не попаду в постель раньше полночи. Зеваю, как засыпающая рыба. Итак, до свиданья, мой дневник, до следующего раза; карточки я разнес все еще перед обедом. Думаю, выйдет изрядная кутерьма.

Лопаюсь от смеха, когда вспоминаю человека, которому я отдал «портрет осла». Он выглядел, как увядший салат. Мне кажется, он заплакал. Когда я вернулся домой к обеду, девочки упрашивали маму позволить им устроить на будущей неделе званый вечер. Не думаю, что кто-нибудь из их кавалеров придет, но мне до этого нет дела. Отчего они позволяют себе так обращаться с моими ушами, если хотят, чтобы я относился к ним хорошо?

P. S. Готов поспорить, левые уши сестер горят сейчас не хуже моих^[6]!

Примечания

3

Гуммиарабик — то же, что клей

4

Платье — раньше этим словом называли одежду вообще

5

«Мастер» — так обращались к мальчику, которого пока нельзя было назвать «мистер»

6

…левые уши… горят… — Жоржи вспоминает старую примету — если горит левое ухо, значит, кто-то ругает вас за спиной