В камере с призраком

Мери Морган, 2020

Журналистка Ника Семенова на протяжении всего периода работы в конторе была в коллективе «акул пера» маленькой посредственной «рыбкой». Но в определенный момент все меняется. В какую историю попадет героиня и чем все обернется? А история детективная – с наличием трупов, но отсутствием убийцы. Причем разворачивается серия убийств в тюрьме. И все свидетели утверждают, что убийца вовсе не человек.

Глава 2. Недалекое прошлое

Первое, что я услышала этим утром, был протяжный писк будильника. Он буквально вырвал меня из прекрасных «объятий Морфея».

— Работа! Зачем ты мучаешь меня! — протянула я нараспев, обнимая белое приятное на ощупь мягкое одеяло и медленно подрыгивая ножкой. Рядом, справа от меня, в муках корчился муж, не в силах подняться с кровати. Мы с ним всегда сложно вставали по утрам. Еще до работы я была стопроцентным «жаворонком», но после все кардинально изменилось. Начальник, не оставляя сотрудникам права на отдых выставлял огромные требования, и если самые пронырливые успевали закончить все в срок, не испытывая особых трудностей, то мне приходилось заканчивать свою работу дома, практически ночью. После того, как я вышла замуж, времени стало катастрофически ни на что не хватать.

Открыв глаза, я осматривала комнату: небольшая, в светлых тонах, она казалась довольно уютной. Но расположение кровати прямо напротив окна, в которое по утрам падал свет, вызывало неприятное ощущение, хотя и помогало проснуться. Зачастую так и хотелось закрыть окно шкафом, стоящим по левую сторону от кровати.

Я с неимоверным усилием, рывком поднялась на кровати и, посидев так с минуту, вскочила на ноги. Бойко обошла кровать и, встав напротив супруга, я стала слушать, как он уже мирно похрапывает. Его лицо выражало такую безмятежность, что будить это создание представлялось просто жутким преступлением. Его сильное волевое лицо во время сна приобретало некоторую детскость.

— Вставай! — прохрипела я, тут же прокашлявшись. Он меня даже не услышал. Я, еще полусонная, уцепилась рукой за одеяло и, теребя его, повторила свою просьбу.

Он зашевелился и даже попробовал открыть свои небесно-голубые глаза, хотя это продлилось всего долю секунды. Вместо того, чтобы последовать моему примеру, он поинтересовался:

— Что? Будильник уже звенел?

Я поразилась такому вопросу:

— А разве не ты пять минут назад делал тщетные попытки встать?

На этот раз он приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на меня.

— Не буди меня в таком виде! Мне бы хотелось видеть по утрам принцессу, а не ее мачеху!

Это он намекал на мой растрепанный вид: взъерошенные длинные каштановые волосы, смотрящие во все стороны, в том числе наверх, помятое лицо, хотя довольно чистое и все еще симпатичное, с молочным отливом, и все это великолепие дополняли жуткие мешки под глазами. Хотя у него у самого прическа не слишком отличалась от моей, только что волосы были короткие.

— Зато от шока ты быстрее проснешься, и тогда тыква превратится в принцессу… или как там было?

— Зо…золушка — поправил он меня, заикнувшись, но уже более твердым голосом.

— Ага.

Убедившись, что он больше не заснет, я пошла в ванну. Меня бодрит прохладный душ, его — Глеба — просто усыпляет, поэтому после него он тут же выпивает кружку кофе. Я всегда варю ему с утра этот бодрящий напиток. Выйдя из душа, я направилась в комнату дочери, посмотреть, как она мирно спит в своей кроватке и, к сожалению, поднять малышку для сборов в садик. Казалось, только вчера она была пухленьким миленьким младенцем. Куда время бежит? Зайдя в ее нежно-розовую комнатку, обставленную игрушками — мягкими и барби — я подошла к ее кроватке. Укрывшись одеяльцем, спала моя Люси. Ее кудрявые волосики, довольно длинные для ее возраста, разбрелись по всей подушке, а милое личико выражало абсолютное спокойствие. Как же жалко было нарушать сон этого ангелочка. Но ничего другого мне не оставалось.

— Люси, солнышко, просыпайся! — тихим голосом сказала я, нежно ее поглаживая.

Девочка открыла глаза, и с удивлением взглянула вверх, в поисках того, кому принадлежал этот голос. Посмотрев на меня, Люси широко улыбнулась.

— Мама! — протянула она ко мне ладошки и я тут же подхватила ее на ручки. — Мы в садик?

— Да, звездочка моя. Мама отвезет тебя в садик, к другим детишкам, а сама поедет на работу.

Я стала направляться к ее шкафчику, где покоились маленькие детские вещички. Неужели и я когда-то была такой крохотной? Это казалось чем-то нереальным.

— Не хочу в садик, хочу с тобой на работу! — пролепетала она своим высоким голоском.

Я посадила ее на стул и занялась подбором одежды.

— Солнышко, тебе нельзя ко мне на работу, маму поругают! Почему ты не хочешь поиграть с друзьями из садика?

Она надула губки и сдвинула к носу бровки, изображая недовольство.

— Не хочу! Там Тарас! Он плохой, он меня обзывает!

— А воспитателям говорила?

— Нет, я не ябеда! — обиженно сказала дочка.

Мне понравилось, что моя Люси уже с детства учится решать свои проблемы самостоятельно. Для матери было главное находиться в курсе всех событий, которые происходили с ребенком, чтобы в нужную минуту прийти на помощь. Девочка мне доверяла, и я не хотела подорвать это доверие. Все что мне оставалось — это давать небольшие советы и оценивать ситуацию. А с каждым годом проблемы будут все сложнее и мать должна всегда оставаться опорой для своего ребенка.

Я нашла подходящее платьице и стала переодевать дочку, которая заметно приуныла. Чтобы поднять ее настроение я сказала:

— Ты ему понравилась, вот он и обзывается!

— Неправда! — Люси отрицательно покрутила головою.

Я подхватила ее на ручки и понесла умываться, проходя мимо ванной, я услышала бежащую воду:

— Глеб! Не заснул? — Крикнула я возле двери.

— Папа! — протянула Люси.

— Не заснул — сонно протянул муж, и я поняла, что необходимо срочно варить кофе. — Привет, моя девочка! — произнес он на возглас Люси, все еще находясь в душевой.

Предоставив девочке зубную щетку, я побежала поставить кашу на огонь и приготовить кофе. Следя за кофеваркой, я услышала звонок телефона (он находился как раз в кухне-столовой).

— Да, — ответила я, не отрывая глаз от кофе.

— Включи первый канал! — раздался из трубки голос Евы. Я, прижав трубку телефона к плечу, схватила пульт и включила телевизор, параллельно снимая кофе. На экране возник ведущий новостей «Главного канала», который четким дикторским голосом отчеканивал предоставленную ему информацию:

— Сегодня в тюрьме нашли труп убийцы, повесившегося на собственном ремне. Судя по экспертизе…

Не слушая дальнейших разглагольствований, я спросила подругу, вновь взяв трубку в руку:

— И что тут такого? Замучила его совесть, вот и решил покончить с собой. Ничего интересного!

— Ника! Это второй труп за неделю! И во всех случаях происходило это ночью, за закрытой дверью и никого, ты слышишь, никого не было рядом.

— А ты думаешь, что обычно самоубийтво делается при толпе свидетелей?

— Ника! Ну какой из тебя журналист? Слушай меня: этот покойник сидел уже четырнадцать лет и ему оставался год в тюрьме. Год! Но он внезапно решил свести счеты с жизнью? Тебе не кажется это странным? Ты вообще дослушала новости?

— Нет. Но я не вижу здесь ничего столь грандиозного. Ева, ты слишком впечатлительна!

— Впечатлительна? Это просто ты — госпожа репортер — совсем невнимательна! Скорее я сделаю репортаж, чем ты! И почему ты не дослушала новости? Там говорили, что на теле найдено множество ссадин и ран, а так как он ходил в главарях тюремной общины, то его просто напросто не могли избить.

— Убийство? — предположила я, уже заинтересовываясь этим делом.

— Почти, Ника! Но, ты уже на правильном пути! Я думаю, это нечто большее…

— Мама, я все! — прервал наш разговор тоненький голосок из ванной.

— Сейчас солнышко! — отозвалась я. — Ева, подожди минутку!

— Вот так ты всегда! Ты, таким образом, никогда не продвинешься по карьерной ле…

Я отложила трубку и пошла забирать дочку. По пути я наткнулась на мужа, его еле моргающие глаза заставили меня с воем вернуться на кухню, перелить напиток из кофеварки в кружку и вручить ему, и уже после этого идти в первоначально выбранном направлении. Моя Люси уже игралась с щеткой, которую ее воображение превратило в самолетик. Я забрала «игрушку», схватила ребенка на руки и потащила в столовую. Усадив девочку на стул и посмотрев на лежащую на столе голову мужа, я принялась накладывать кашу по тарелкам. Дочка гладила отца по голове, приговаривая:

— Папа устал! Папа! Спи! Папа спит!

— Папа еще не работал! — процедила я сквозь зубы. — С чего ему уставать?

Глеб поднял голову и с молчаливым укором посмотрел на меня.

— Все, я молчу, подняла я руки вверх и отошла от стола. — На самом деле его обиженный заспанный вид вызывал у меня только желание засмеяться, но я сдерживала себя из последних сил, чтобы не разругаться с мужем. Я и так частенько нарывалась на грубость с его стороны, хотя он никогда не повышал на меня голос, скорее укорял или отчитывал, как сдержанный преподаватель отчитывает провинившегося ребенка. Я наливала чай для Люси, чтобы девочка успела попить сладкого напитка перед садиком. Мне казалось, что именно сладкое по утрам придает сил на весь день, поэтому сама никогда не отказывала себе в лишней ложке сахара. Я поставила его на стол и села рядом, наблюдая, как муж с дочкой кушают. У меня было чувство, что я что-то хотела сделать, но забыла. Тут меня осенило — Боже, Ева!

И я понеслась к телефону, слыша, как муж невольно завыл при упоминании этого имени.

— Алло! — прокричала я в трубку, после чего тут же извинилась, что так долго не подходила.

— Ника! Мало того, что ты забыла о моем существовании, так еще и чуть не оглушила внезапным криком посреди кромешной тишины!

«Забудешь про нее! Куда там!» — подумала я, но ответила иное:

— Прости, Ева! Ты же знаешь мое состояние по утрам.

— Ладно, Ника! Когда-нибудь ты будешь виновницей моего сердечного приступа из-за внезапного шока, а сейчас о другом. В общем, ты обязана все разузнать про это дело! Во-первых, напиши сейчас отчет о том, что уже известно и отдай его начальнику. Он даст тебе поручение отрыть информацию. Во-вторых, пойди в участок и расспроси всех, кого только можно. В-третьих…

— Ника, мы опоздаем! — недовольно и громко сказал муж, чтобы это услышала не только я, но и подруга. Ева, хоть и была немного, нет, слишком гордая и себялюбивая, но сейчас отступила от своих напутствий.

— В общем, Ника, сделай эти два пункта и вечером я жду тебя в кафе напротив твоей работы!

— Но…

— Твоя Ева!

— Подожди…

— Целую! Чмоки-чмоки! Я верю в тебя… с моей помощью!

Не дав мне и слова сказать, она бросила трубку. Мне ничего не оставалось, как продолжить утренние сборы. Прибежав к шкафу, я нацепила свой повседневный наряд, по пути из комнаты схватила сумку и выскочила в прихожку, где меня уже ждали муж и ребенок.

— Поехали! — бросил Глеб. Я по нему прекрасно видела, что он чем-то недоволен. И даже знала чем — Глеб уже с утра услышал это ненавистное ему имя моей подруги. Мы двинулись к Нисану, чтобы добраться до необходимых мест.

— Зайчик, не забудь пристегнуться! — обратился муж к Люси, и мы понеслись по направлению к детскому садику.

Пока мы ехали, Люси задавала много вопросов обо всем, что приходило в голову ребенку.

— Кажется, Ника, ребенок пойдет по твоим стопам и станет журналистом. Столько вопросов! Люси, хочешь быть журналистом? — спросил у ребенка Глеб, подъезжая к садику.

— Хочу! А что это? Что там надо делать?

Муж, улыбнувшись, покачал из стороны в сторону.

— Ева говорит, что дети все такие любопытные в этом возрасте, — сказала я и тут же об этом пожалела, потому что в данный момент Глеб мне напоминал быка перед нападением: нога все сильнее давила на газ, а из ноздрей шел пар.

— Пап, так кто такой жарнилист? — спросила дочь, исковеркав незнакомое для нее слово.

— Пусть тебе об этом мама расскажет, — процедил он сквозь зубы.

Дочка подскочила и протиснулась между нами, ближе к коробке передач.

— А я хочу, чтобы ты рассказал! — упрямо произнесла она, глядя на своего отца.

Я ухмыльнулась:

— Давай, «любимый папочка», расскажи! Сам ведь напросился!

Люси внимательно смотрела на отца. Глеб как раз припарковался возле садика, на парковке.

— Люси, жур-на-лист — сказал муж по слогам, чтобы ребенок запомнил произношение слова, — это тот, кто задает вопросы и рассказывает всему миру ответы на них, которые ему дали другие люди.

Мне стало немного грустно при этих словах. Когда я уже стану настоящим журналистом, который видит где задать правильный вопрос и как донести тему всем читателям? Во мне вдруг проснулось желание сделать что-то стоящее, произвести сенсацию. Так хотелось, чтобы любимые люди мною гордились, особенно мама, которая с первых дней моей работы на телеканале, ждала мое имя в новостях, газетах, но так и не дожидалась. Хотя она и поддерживала меня несмотря ни на что. Вот вернется она с отпуска, а я — знаменитая ведущая новостей на Your-news! — вот было бы хорошо! Но это кажется настолько нереальным. Тут до меня стал доноситься, будто издалека голос любимого мужа:

— Нииикаааа! — махал рукой перед моим лицом Глеб.

— А? Что? — очнулась я от своих мыслей.

Муж усмехнулся.

— Ника, ты уже спишь в машине с открытыми глазами? — и тут же добавил то, что я не услышала ранее. — Отведешь Люси в садик или мне отвести? — явно надеясь на первое.

Я повернулась к загрустившему ребенку, родители которого вновь отправляют его к чужим людям и к этому ненавистному ей Тарасу до самого вечера.

— Люси, пойдем? — протянула я к ней руку, на что девочка увернулась и ответила, что не хочет идти.

С помощью недолгих уговоров, Люси перестала сопротивляться и позволила отвести себя в садик. Что поделать? — Ребенок должен был адаптироваться в социальном обществе. По-крайней мере об этом пестрели все газеты. Правда, там же можно было найти миллион историй об ужасных событиях, которым подверглись дети в этом социальном обществе. Хотя меня успокаивало то, что у моей Люси было много друзей в садике и его очень хорошо охраняли. Везде были распиханы камеры. Я могла быть более-менее спокойна за своего ребенка. Но и плата за это была соответственная.

Сев обратно в машину, мы понеслись к моему офису. Высокое здание находилось как раз в центре города минут в десяти от садика, в который ходила наша дочка. Двадцатиэтажное зеркальное здание, которому было от силы лет 15, представляло собой великолепное архитектурное сооружение 21-го века. Нет, нам принадлежало не все здание целиком, а отводилось лишь 2 этажа, почти на самой верхушке (17-18 этажи), как раз для такого человека как я, который жутко боится высоты. Каждый раз, когда я подходила к окну нашего офиса, меня охватывал дикий ужас. Зная о таком свойстве своего сотрудника, начальник расположил мой столик поближе к двери и, соответственно подальше от окна, чтобы я могла сосредоточиться на работе. Правда, он сказал, что такое решение было не оправдано, так как результатов оно, а то есть я, не принесло.

Наконец-то мы подъехали к зданию моей работы. Почему мне постоянно так не хочется туда идти? Многие мечтали бы работать в таком месте.

— Вы можете вспорхнуть на вашу высокую ветку, — сказал муж. Я поцеловала его и, пожелав удачи, вылезла из машины. Охватив взглядом всю эту дылду, достающую до облаков (ну может я немного и преувеличила), я пошла в здание. На входе мы всегда показывали пропуск, на фотографию которого я почти никогда не смотрела. Почему я всегда так ужасно получаюсь на фотографиях? Страшно смотреть! Внутри здание выглядело также прекрасно, как и снаружи. Стеклянные стены синеватого оттенка будто перетекали на пол — темно-синяя плитка с разводами под морскую природу. Внутри находились лишь автомат с кофе, два больших цветка по бокам и приставленные к ним небольшие мягкие кожаные диваны. Лифт, такого же цвета, как и потолок, и дверь, ведущая на лестницу, находились почти в самом конце холла.

Поднявшись на лифте, я зашла в офис. Там уже все жило и вертелось. Сотрудники бегали с бумажками, уже с самого утра готовили в эфир какую-то новость.

— Пришла! — услышала я голос своего начальника и содрогнулась. — Что так долго? — спросил он, направляясь в мою сторону.

— Альберт Эдуардович, у меня еще в запасе 3 минуты! — оправдывалась я.

Его мина заметно покислела: нос, и без того большой и широкий, сморщился, приобретая еще более противный вид, брови, практически незаметные, сдвинулись к переносице, а бледно-голубые глаза впились в меня, от чего мне стало как-то не по себе.

— Что у тебя за привычка перечить своему начальнику? — подошел он ко мне. Я все никак не могла свыкнуться с его невысоким ростом — где-то 157-160 см. Мне было значительно комфортнее видеть его в своем кабинете за столом в сидячем положении, чем смотреть на него сверху вниз.

— Семенова! Я тебе уже говорил, что время всегда условно. Нужно смотреть на обстановку. Вот сегодня у нас выход в эфир, а назрела такая тема…ммм… конфетка! — довольно промолвил он последнее. — Красилов бросил примадонну в разгар их медового месяца и приехал в Москву к некоей молодой особе. Его видели с ней, возвращающихся в его московскую квартиру. Да чего я тебе это все рассказываю? Сама сегодня услышишь. Танечка — улыбнулся он пробегающей журналистке, о которой вел речь — расскажет об этом в эфире в три часа. Она и предоставила нам информацию, осталось только оформить.

Во мне вновь родилось чувство зависти к Успеловой. «И когда эта женщина бальзаковского возраста (тридцать с небольшим) все успевает? Где она находит всю информацию?» Ее хитрые глаза порой снились мне в кошмарах, а губы — тонкие и узкие — превращались в двух червей, разраставшихся до огромных удавов.

— А сама узнала что-нибудь интересное? — не ожидая ничего особого, спросил шеф.

Мы остановились напротив моего рабочего места. Он смотрел на меня прищуренным взглядом, отчего у меня всегда возникали колики в животе.

— Альберт Эдуардович! — решилась я. Вдруг Ева была права и я еще, благодаря подруге утру нос этой «Танечке». — Я бы хотела заняться репортажем о тюремных самоубийствах. Мне кажется, что здесь имеют место не просто самоубийства, но на лицо факт серии убийств, будто кто-то мстит преступникам за небольшой срок до их выхода, не позволяя им вернуться на свободу.

— «Месть преступному миру» — прочеканил начальник, проводя рукой — резкими рывками — в воздухе, будто подчеркивая заголовок. — Или даже так: «Преступник останется в камере ценой своей смерти», — и на его лице возникла довольная ухмылка. Поразмыслив, он обратился ко мне: — Семенова, знаешь, в этом что-то есть! — улыбнулся он. — Главное теперь не ошибиться в предоставленной информации, выяснить все подробности про каждое убийство и каждую жертву. Если ошибемся, то от нас отвернутся…

— больше половины читателей, а то и все, как от недостоверного источника, — договорили мы эту фразу вместе. Я и все мои сотрудники-журналисты знали это выражение наизусть, так как начальник не раз предостерегал весь наш коллектив от подобных вещей, как только начиналась подготовка материала.

— Альберт Эдуардович, я все разузнаю и дам вам знать! — успокоила я шефа.

— Так иди, Семенова, иди! Работай! В тюрьму, шагом марш! — скомандовал он. Звучало данное заявление как-то… неприятно. Но я не заставила себя долго уговаривать и развернулась к выходу. В дверь как раз зашел запыханный, еле живой, Петр Прохоров — мой сотрудник, работающий на том же этаже, что и я. Ему было намного сложнее, чем мне. Нет, не из-за профессиональных данных, в журналистическом плане он был довольно неплох. Его столик располагался у самого окна, поэтому я постоянно наблюдала его погруженного в работу, как говорится, с головой. Ни раз он вел эфир, это было в нашей команде, можно сказать, как поощрение. Туда выходили «лучшие из лучших» из всех 18 сотрудников. Он, в отличие от меня, не боялся высоты и даже один раз вел эфир, находясь в парашюте и держа камеру в левой руке. Но он страдал клаустрофобией. Поэтому каждый рабочий день он поднимался по лестнице на 18-й этаж. Благодаря этой особенности, начальник позволял ему опаздывать вплоть до 10 минут.

— Петь, может сбегаешь на 5-й этаж за кофе? — усмехнулся Роберт, наблюдая, как Прохоров садится за рабочее место.

— Пойдешь, принеси и мне, — ответил Петр, не слишком обращая внимание на подколы коллеги.

Он — Петр Прохоров — единственный, кого не запрягал начальник бегать за кофе. Роберт, испытывая к Прохорову зависть, доходящую до ненависти, зачастую пытался уколоть Петра в его слабое место.

Я уже не слышала, что было после, не видела злобный взгляд Роберта. Зайдя в лифт я достала мобильник и набрала Еву.

— Да, Ника! К чему такая честь? — ехидно спросила моя подруга.

— Ева, ты еще обижаешься? — поинтересовалась я, изменив свой тон на более тонкий и милый.

— Эх, как я могу на тебя обижаться! — и она перешла на свой обычный «тараторчатый» тон — Ну так что? Рассказывай! Ты сделала так как я сказала? Что начальник? Если ему не понравилась идея, то увольняйся не думая!

— Ева! Стой! Я сейчас направляюсь в тюрьму для сбора информации!

— Да-а! Я же сказала, что это эксклюзив! Ты произведешь фурор, Ника! Я знала!

— Ева! Я еще даже не спустилась на лифте, а ты шумишь так, будто я уже выпустила новость в эфир и она заняла первую строчку в поисковиках!

— Займет, Ника! Я уверена! Только после того, как станешь успешным журналистом, не забудь свою бедную кроткую подругу, благодаря которой ты и добилась своего места под солнцем!

Тебя забудешь! Как же! И все-таки я люблю эту вздорную тараторку!

— Ева, я ни за что не забуду тебя! Во всяком случае, ты не из тех людей, кого так просто забыть!

— Это комплимент или…?

— Комплимент! Ева! Скажи мне вот что: Кто такой Красилов?

Я не стала спрашивать это у начальника, так как подверглась бы осмеянию с его стороны, а что еще хуже, со стороны Успеловой.

— А зачем тебе Красилов?

Я ожидала все что угодно от Евы, но не такой вопрос!

— Успелова делает репортаж про него и примадонну. Сегодня он выйдет в эфир.

— Что? А про что там?

— Ева! Ты что-то знаешь! Я чувствую это! Выкладывай!

— Ника, скажи мне, про что репортаж. Мне нужно знать.

— Пока ты не скажешь, я буду молчать! — Заупрямилась я.

Последовал глубокий вдох и, после этого, Ева поведала мне следующее:

— Если бы я не знала тебя ранее, то у меня создалось бы сейчас такое чувство, будто я говорю с истинным журналистом. Молодец, Ника! Слушай. Красилов — молодой красивый парень, ему 24 года. Он появился на экранах ни с того ни с сего, как по мановению волшебной палочки. Потом выяснилось, что туда его протащила примадонна. Ну, про нее я могу тебе не говорить. Хотя, если ты не знала Красилова… Ты вообще телевизор смотришь? Новости читаешь? — я не собиралась ее перебивать, лишь слушала и мотала на ус. — Ну да ладно! Наша примадонна — женщина богатая, знатная. Ей уже за 50 лет, а в этом возрасте звездам как раз в голову что-то «стукает» и они ищут себе молодых и красивых мальчиков. Но если рассказывать, то нужно брать ранее. Я Красилова знала, хотя и не так близко, а скорее по рассказам подруги. Лидку помнишь? Экономистка! С нами на дискотеку ходила. — Я угукнула в трубку и Ева продолжила. — Так вот, заканчивая последний курс университета, Лидка влюбилась без памяти и… залетела. Ну и сыграли они быстренько свадьбу с ее избранником, которым и был красавчик — Леха Красилов. Ни денег, ни жилья у него не было, хотя обещаниями о красивой жизни вместе с их будущим ребенком он осыпал ее изрядно. Эх, говорила я, что ничего хорошего из него не выйдет, сколько натерпелась с ним Лидка! А ведь хорошая девчонка, видная! Нашла бы парня по себе и жила не горюя. Что-то я отвлекаюсь. О чем я? А! Свадьба! Было им по 21 году. Они взяли ипотеку. Нужно было чем-то за нее платить. Лидка, беременная, пошла на работу. Он — уверенный в себе до беспредела — пробовался в различные шоу, модельные агентства и так далее, говоря ей, что у них скоро будут миллионы. И все же он смог устроиться моделью в один известный журнал. Лидка была счастлива, думала, что сбылись их мечтания и скоро, как он же ей говорил, муж продвинется дальше, но из-за скверного характера, его не стали долго терпеть. Но не тут-то было, в моделях он походил недолго. Он погрузился в депрессию. Каким таким образом, не знаю, но забрел он в игровую зону и все что осталось после его модельного бизнеса он проиграл, да еще и Лидкины деньги просадил. Следующие месяцы им помогали Лидкины родители, иначе они бы не выжили. В такой обстановке Лида родила свою Анечку. И с этого времени Красилов будто бы взялся за голову, стал приносить деньги, хотя и небольшие. С помощью родителей, им хватало на жизнь и на ипотеку. Но Леха спустя год, когда и Лида снова пошла на работу, загрустил. После многочисленных расспросов Лиды, он признался, что не такого будущего для них хотел. Как она его не успокаивала, он становился все мрачнее. Еще полгода спустя, он вернулся домой веселый и сказал, что все их беды решены и скоро Лидка и Анечка будут жить, ни в чем себе не отказывая. Что изменилось, он не говорил, но стал ездить в длительные «командировки», как он сам их называл. И действительно, уже через месяц он заплатил долги за квартиру и записал ее на имя дочери. Еще спустя месяц командировки он привез огромную сумму денег. А еще через месяц приехал с намерением расторгнуть брак. Как Лидка рыдала у меня на плече! Она не смогла выяснить у Красилова с чем связано это решение, но он говорил, что любит их с Анечкой как и прежде и все что он делает, это только ради них. Ей ничего не оставалось, как подписать согласие на развод. Анечку оставили матери, да он и не претендовал на ребенка. Вскоре его увидели на экранах. Он постоянно присылал Лиде большие деньги. Но ей эти деньги были не нужны без Леши. А имя Алексея Красилова было на обложках всех глянцевых журналов, как самого красивого певца страны. Лида все надеялась, что Леша вернется к ней и ребенку, но после новости о свадьбе его с примадонной, все ее надежды на счастье с любимым человеком рухнули. Я еле привела ее в чувства. Она даже смирилась с новостью о медовом месяце ее бывшего мужа с примадонной. Внезапно Анечка сильно заболела. Дети ведь все чувствуют, все перерабатывают, пропускают через себя. Эта обстановка — отсутствие отца, постоянно-расстроенная мать… Лида, по моему научению, забыла о всем связанном с Алексеем и пыталась сделать все для дочери. Но Анечке становилось все хуже. Так вот, отчаявшись, она позвонила Красилову, сказав, что Анечка в больнице в тяжелом состоянии. Когда я последний раз звонила Лиде, она сказала, что они с Лешей в больнице и обещала связаться со мной позже.

Я была тронута этим рассказом, там было все: и боль, и страдания, и радость, и любовь… И что самое главное, я, в отличие от моей подруги, поняла, что русский мачо, альфонс, бессердечный самоуверенный парень, являлся на самом деле любящим мужем и отцом, пытающимся сделать все, чтобы обеспечить своим родным безбедную жизнь, в чем он и видел источник счастья, не понимая, что главная радость для жены и дочери, чтобы он был всегда рядом, как говорится и в бедности, и в болезни, и в здравии…

— Ева, ты не против, если я использую эту информацию для себя? — спросила я, уже решив все для себя. Мой палец жал кнопку 18 в лифте. Да, я решила не дать Татьяне опорочить имя Красилова. Я решила сделать значительные поправки в ее репортаже и поставить в тексте мое имя!

— Ника! Ты что задумала? Смотри, чтобы этот твой репортаж не сказался отрицательно на Лидке! Она и так многого натерпелась.

— Не волнуйся, Ева! Я ни только не нанесу ущерб своей информацией, но и верну Красилова в семью!

Я решилась на серьезный для себя шаг — спустя 5 лет работы стать журналистом. Ника Семенова. Your-news. Специально для вас.