При чем здесь любовь?

Мередит Смолл, 1995

Эта книга – о брачном поведении человека как биологического вида, или сексе. Нас всех привлекает этот предмет, и тем не менее у нас нет четкого представления о его происхождении. Каков биологический смысл того, что мы занимаемся сексом, хотя мы реже всего делаем это для продолжения рода? Почему мы вступаем в брак, хотя брак меньше всего гарантирует секс? Почему мы влюбляемся в определенных людей? Действительно ли мужчины думают о сексе чаще, чем женщины? Правда ли, что женщины бессознательно ищут состоятельных мужчин, способных материально обеспечить их потомство? В своем неординарном исследовании известный ученый-антрополог изучает множество вопросов, связанных с бесконечно загадочным процессом образования пар в человеческом обществе. Но поскольку наш вид мотивируется не только биологическими импульсами, автор рассматривает секс также и с точки зрения нашей культуры.

Глава 1

Сексуальное животное

Повседневный секс

Мой самый любимый в мире район красных фонарей расположился на набережной Аудзейдс Фоорбургвальд по обе стороны старинного канала в Амстердаме. Первый раз я попала туда в возрасте 23 лет как обычная туристка, путешествующая по Европе с рюкзаком за спиной. Мы с моим попутчиком направлялись в хостел и остановились возле витрины секс-шопа. Мы стояли там несколько минут, показывая на различные предметы и пытаясь понять, что с ними вообще можно делать. Мы отлично провели время. С тех пор в любом иностранном городе я намеренно направляюсь в район красных фонарей днем; вид так называемого «нутра города» добавляет в моей памяти некий колорит и контраст к более рафинированным местам, таким как музеи и церкви.

Амстердам — мой любимый, потому что, прогуливаясь по улице вдоль канала утром или вечером, я всегда чувствую, что отправилась на приятную прогулку по очаровательному району Старого Света, а не по центру сексуальных товаров и услуг. Конечно, там есть обычные бары с неоновыми надписями, анонсирующими меню сексуальных удовольствий, составленными на односложном международном языке секса: «Вживую», «Жесткий», «Обнаженные», «Девочки! Девочки! Девочки!», и стандартные вывески с фотографиями обнаженных женщин с невероятно огромными грудями и соблазнительными пухлыми губками. Но, как и в остальных городах Голландии, улочки идеально чистые. Окна блестят, как будто их моют два раза в день, на них кружевные занавески, напоминающие полотна Вермеера. И, как ни странно, там нет женщин, вальяжно стоящих в дверях, нет манящих жестов или непристойных приглашений к нескольким минутам секса в подходящем закутке. Вместо этого проститутки сидят у огромных окон первого этажа, разговаривают между собой, вяжут или рассматривают в окно проходящие толпы туристов. Конечно, на них обычная униформа представительниц их профессии — микроскопические шорты, сапоги, слишком маленькие лифчики, у них длинные волосы, и они выглядит таким же скучающими, как проститутки Парижа, Нью-Йорка или Бангкока, где мне также приходилось бывать. Но это место выглядит более непринужденно, по-домашнему, как будто женщины просто сидят на крыльце собственного дома и ждут, не случится ли на улице чего-то интересного. Уличная толпа здесь тоже другая. В большинстве своем это мужчины, но присутствует и большой контингент женщин всех возрастов, рассматривающих витрины магазинов или просто гуляющих. Иногда по улице прогуливаются и семьи, частенько останавливаясь, чтобы поглазеть на витрины. Они показывают на выставленные на продажу товары — гигантские фаллоимитаторы, откровенные видео или объекты, назначение которых могут определить только те, у кого есть вкус к тому, для чего служат эти хитроумные штуковины. Дети показывают на них пальцем, а родители смеются, как будто они смотрят на витрину магазина шуточных товаров, а не странных приспособлений для секса. Естественно, в этом районе есть подводные течения — наркотики и эксплуатация, но на поверхности все прилично и пристойно, даже дружелюбно. Мне нравится чувство, что здесь приемлемо не только быть проституткой, но и быть наивным туристом, рассматривающим сексуальные товары, выставленные на продажу. Другие районы красных фонарей более зловещи. В Бангкоке, например, я никогда бы не осмелилась появиться на улицах Пэтпонга в одиночку. В мелькающих огнях и громкой музыке есть что-то угрожающее. Прекрасные размалеванные азиатки, приглашающие прохожих зайти в клуб, выглядят загнанными и жалкими. Таймс Сквер в Нью-Йорке также выглядит довольно пугающе, не только потому что сексуальность здесь более грубая, но и потому, что атмосфера насилия Нью-Йорка здесь ближе к поверхности. Никто не знает, хочет мужчина или женщина в леопардовом трико продать вам сексуальные удовольствия или ограбить вас. Но даже у этих районов есть нечто общее с более близким мне по духу районом Амстердама, — это то сообщество, которое влечет меня в районы красных фонарей любого города, чтобы получить о нем более объективное впечатление. Под неоновыми огнями, музыкой, прямо рядом с женщиной на 10-сантиметровых шпильках течет обычная городская жизнь. Эти места, предназначенные для удовольствий с их преувеличенными знаками сексуальности, — такие же районы города. Секс — не единственный ходовой товар и не единственное занятие в районе красных фонарей. Вдоль большинства улиц расположены кафе и бары, где уставшие от походов по секс-шопам и другие туристы могут перекусить или что-нибудь выпить. Кроме того, не все приходят сюда, чтобы купить секс. Некоторые люди живут в этом районе; кто-то просто проходит мимо по пути на работу или с работы, не видя причин обходить этот район стороной из-за бизнеса, который здесь ведется. Таймс Сквер в Нью-Йорке, например, — это район секса, театров, торговых центров и туристическая Мекка. Купить газету, сэндвич или воспользоваться услугами прачечной в районе красных фонарей так же просто, как и в любом другом районе города. Присмотритесь, и вы заметите людей в квартирах, находящихся над секс-шопами, людей, встающих каждое утро и отправляющихся на свою более традиционную работу, возвращающихся вечером домой, смотрящих телевизор и выращивающих детей. Возможно, секс здесь наиболее заметный товар, но обычная городская жизнь здесь тоже идет своим ходом.

Во многих городах коммерческая сторона секса передана определенному району, но эти районы также являются и частью города, где живут и работают обычные люди (фото Д. Хэтч)

В этом смысле место секса в районах красных фонарей дублирует место секса в нашей культуре. В обоих случаях секс — это часть большого сложного комплекса жизни, и в обоих случаях секс — это отдельный мир. Реклама делает на нем акцент и гипертрофирует его, некоторые политические и религиозные группировки его подавляют. Мы как отдельные личности тоже занимаемся подобной сегрегацией, когда относимся к сексу как к чему-то оторванному от остального нашего поведения. Никакое другое нормальное человеческое поведение не является объектом такого пристального изучения и удовольствия. На самом деле я считаю, что некоторые города гораздо лучше интегрировали районы красных фонарей в свои туристические маршруты, чем многие люди смогли интегрировать сексуальность в свою личность.

Сложность с сексом состоит в том, что мы часто ведем себя так, как будто люди отличаются от животных, как будто наша сексуальность эволюционировала только для нашего удовольствия, а не является биологическим способом воспроизведения себе подобных. Мы отделили секс от размножения и превратили его в одну из ловушек культуры. Поскольку мы способны к изощренному сексу, минуя его функцию размножения, мы, кажется, забыли, кем мы являемся в качестве сексуальных животных. В результате секс стал чем-то отдельным от нас самих или нашей биологии, какой-то отдельной, не полностью человеческой чертой. Мы смотрим со стороны на картинки в секс-журналах или половые акты в кино и воспринимаем их не в качестве схемы поведения, эволюционировавшей как часть нашей природы, а как что-то, что должно быть скрыто, о чем нужно говорить шепотом и чего, возможно, следует стыдиться. Сексуальность окружает нас, но нам не всегда легко дается понимание того, что она является нашей частью. И тем не менее под всеми свадебными ритуалами, за популярными песнями о любви и романтике, где-то за секс-шопами и откровенными журналами прячется сидящее внутри нас сексуальное животное. Это существо эволюционировало на протяжении 40 миллионов лет и лишь недавно, 100 000 лет назад, пришло к тому, что мы называем «культурой». Я предлагаю оставить позади районы красных фонарей, выбросить рекламу с завлекательными обнаженными женщинами, счистить все эти культурные слои или обратиться к нашему прошлому в поисках ключей к нашей сексуальности. Только в историческом и эволюционном контексте мы можем подойти к пониманию сексуальности и к тому, чтобы найти правильное место секса в нашей жизни.

Наши предки и мы

Мы — удачливый вид. Мы не только достаточно умны, чтобы размышлять о прошлом, но и достаточно развили некоторые средства, которые помогают нам изучать свое происхождение. Тот же мозг, который заставляет нас задаваться вопросом: «Откуда мы произошли?» — имеет возможность отобрать кусочки нашего загадочного прошлого, а затем воссоединить их в логичный сценарий эволюции человека. Эта история не высечена в камне; это тоже все время эволюционирующая история изменений, меняющаяся по мере того как ученые находят всё новые кусочки головоломки. Например, всего 20 лет назад антропологи верили, что человек произошел от единого обезьяноподобного предка, последовательно прошедшего различные стадии развития. Сегодня, после открытия большого числа дочеловеческих ископаемых, мы знаем, что человеческий род был лишь одной из многих человекообразных форм, обитавших в Африке миллион лет назад. Наша история не является результатом прямого происхождения от кого бы то ни было, она лишь одна из многих ветвей дерева, на котором у нас много близких, но не вымерших, родственников.

В начале

Эпоха миоцен, начавшаяся 25 миллионов лет назад, была временем глобального похолодания. Хотя леса покрывали в то время большую поверхность земли, они начали медленно отступать, заменяясь пастбищами саванн^[7]. Давайте сосредоточимся только на приматах, нашем отряде: в Африке и Азии существовало несколько типов полуобезьян и множество видов обезьян — созданий, в итоге эволюционировавших в приблизительно 70 видов обезьян, существующих сегодня. Эпоха миоцен была также эпохой процветания человекообразных обезьян. Сегодня на земле существует только 4 вида человекообразных обезьян — шимпанзе, гориллы, гиббоны и орангутанги, все очень подверженные вымиранию. Но в миоцен в Азии, Африке и Европе обитало по крайней мере 20 видов человекообразных^[8]. Одна из ветвей этих человекообразных обезьян положила начало человеческому роду.

Между 14 и 8 миллионами лет назад, в миоцен — эпоху исчезновения лесов — у людей был общий предок с теми, кого мы сегодня знаем как шимпанзе^[9]. Это не значит, что мы являемся потомками шимпанзе — это не так. Но давным-давно один вид, существовавший в эпоху миоцен, разделился на две отдельные линии. Одна из линий в итоге разделилась еще на две — обычных шимпанзе и их подвид — бонобо (карликовый шимпанзе), а другая линия в итоге эволюционировала в Homo sapiens — наш вид. Палеонтологи не могут с уверенностью сказать, что произошло при отделении человека от обезьяны. Существуют только частички и кусочки ископаемых древностью от 14 до 4 миллионов лет, и они не говорят нам практически ничего о том, почему одна из линий человекообразных обезьян отделилась в процессе эволюции от других^[10]. Ученые знают только, что 3,5 миллиона лет назад в Африке обитало совершенно определенное существо, обладающее признаками человеческого. Этот вид, типированный по ископаемым останкам как «Люси», был обнаружен в Эфиопии в 1976 году и называется Australopithecus afarensis. Эти создания были довольно маленького роста: женские особи были высотой 1,07 метра, а мужские, возможно, 1,5 метра. У них были вполне человеческие зубы, хотя у многих сохранились довольно большие обезьяньи клыки. Интересно, что кости рук и ног у них были изогнутой формы, что говорило о том, что они проводили часть времени на деревьях или что лазанье по деревьям совсем недавно было неотъемлемой частью их жизни. Люси и ее современники имели приблизительно такой же объем черепа, как и их человекообразные предки — примерно такого же размера, как и у современных шимпанзе, — 400 см³. Учитывая размер их тела, это все же довольно большой мозг, если сравнивать с другими млекопитающими, но он не сравнится с размером мозга современного человека, составляющего приблизительно 1200 см³. Определяющим для отнесения afarensis к человекообразным является их способ передвижения. Впервые за историю ископаемых млекопитающее передвигалось на двух ногах. Это можно понять по форме таза Люси: он короткий и широкий, предназначенный для поддержания массивных ягодичных мышц, так же как и таз современного человека, в отличие от длинного и узкого таза шимпанзе. Более того, их коленные суставы были достаточно развиты, чтобы выдерживать вес прямоходящего существа. Но afarensis оставили еще одну более очевидную улику своего пешего образа жизни — большое количество следов ног, оставленных в Танзании более трех миллионов лет назад, явно указывающих на виляющую походку существа, привыкшего передвигаться на двух ногах.

Неизвестно, что заставило эти существа встать на две ноги. Сперва антропологи предполагали, что передвижение на двух ногах было важно, чтобы освободить руки, для того чтобы переносить что-то, например инструменты, детей или еду^[11]. Сегодня многие антропологи подходят к вопросу нашего перехода к передвижению на двух ногах так же, как они подходят к любому крупному изменению в истории видов: они ищут причину, по которой естественный отбор мог заставить индивидов изменить свои привычки. С этой точки зрения, должно было появиться какое-то ограничение окружающей среды, заставившее afarensis или их близких предков адаптироваться к новому способу передвижения.

Существуют весомые доказательства того, что наши древние предки испытывали серьезный кризис окружающей среды — леса отступали; поскольку, вероятнее всего, они были лесными обитателями, их мир в буквальном смысле исчезал у них на глазах. Возможно, что один из видов человекообразных обезьян увидел в этих изменениях новые возможности; представители этого вида перебрались на открытые пастбища и смогли найти новые источники еды, не используемые теми, кто остался на деревьях. Но этот переезд в саванну имел свою цену. Лес предоставляет приблизительно равномерное распределение еды, если полагаться на зелень и фрукты. Оказавшись в саванне, где этот вид еды появляется сезонно или на разбросанных далеко друг от друга участках — в рощах и на полянах, нашим предкам пришлось бы путешествовать на далекие расстояния, чтобы обеспечить себе пропитание на протяжении всего года, для того чтобы поддерживать большой размер тела^[12]. Ввиду этих обстоятельств хождение на двух ногах оказалось бы более эффективным средством передвижения. Для человекообразных обезьян с большой массой тела хождение на двух ногах на дальние расстояния с постоянной и неспешной скоростью требует меньшего количества калорий, чем покрытие того же расстояния на четырех ногах^[13]. Таким образом, прямой предок afarensis мог перейти от обитания в лесу к обитанию в полях, что заставило его бродить на двух ногах от одной рощицы к другой, проходя многие километры по открытой саванне в поисках еды. Около 2 миллионов лет назад этот переход полностью завершился, и новая ветвь человекообразных, которая в итоге привела к появлению человека, прочно укоренилась.

Ветвистое древо

Когда меняются условия окружающей среды, виды либо приспосабливаются, либо вымирают. Те, кто адаптируется, подвергаются быстрым изменениям внешнего вида и поведения — по сути, они бегут на шаг впереди вымирания, — и в эти периоды обычно происходит расцвет новых видов^[14]. Так было и в нашей истории. Сегодня мы наблюдаем только один вид человека, существующий на земле, — современный Homo sapiens sapiens. Но между 2,5 и 1,5 миллиона лет назад в Африке обитало по крайней мере пять видов человекоподобных существ^[15]. Этот список включает в себя четыре вида австралопитеков, которые были полностью двуногими, но у которых был очень маленький мозг, как и у afarensis, а также группу с большим объемом мозга — Homo habilis. Возможно, именно от habilis, впервые появившегося в архивах ископаемых около 1,8 миллиона лет назад, и произошел современных человек.

С этой точки зрения, разумно, что наши предки выглядят знакомыми. Большой мозг становится еще больше. Всего 750 см³ у homo habilis практически удваиваются в последующий миллион лет, тогда как наша ветвь проходит последовательные стадии Homo erectus, Homo sapiens neanderthalensis и различные переходные виды к современному Homo sapiens sapiens. Неизвестно, почему у нас большой мозг, хотя на этот счет есть множество предположений. Очевидно, что использование инструментов требует мощности мозга, но инструменты появились в нашей жизни задолго до того, как мозг стал большим. Большой мозг можно объяснить наличием речи, но человеческий язык — это сравнительно недавнее образование, и, возможно, оно является следствием нашего сложного мозга, а не катализатором для его развития. Одной из вероятностей является то, что большой мозг нужен нам, чтобы поддерживать межличностные отношения, поскольку мы социальные существа^[16]. Социальный интеллект, то есть отслеживание родственных связей, врагов и друзей, может быть той силой, что отвечает за быстрое увеличение размера и сложности человеческого мозга.

В любом случае, мы начали задействовать дополнительные нейроны на ранних этапах нашей истории. Высокий уровень интеллекта и навыки решения задач подтверждаются каменными инструментами, найденными у Homo habilis 1,8 миллиона лет назад. Эти грубые камни использовались для того, чтобы дробить кости животных или снимать с них шкуру. Вероятно, инструменты помогали этому виду использовать более широкий спектр животных, делая охоту и собирательство более эффективными. Производство и развитие инструментов, возможно, также способствовало процессу переработки растительной пищи. Возможно, что без инструментов и того, что является результатом их использования, более поздние человеческие существа не смогли бы переселиться из Африки в более сложные климатические зоны по всему миру^[17]. Таким образом, доказанными фактами истории нашего вида является хождение на двух ногах, большой мозг и способность изготавливать и использовать инструменты и другие культурные артефакты, помогающие нам менять мир вокруг, чтобы он соответствовал нашим потребностям. Другие грани нашей жизни, такие как взаимоотношения с семьей и с друзьями и то, как мы ведем нашу сексуальную жизнь, остаются на волю нашего воображения.

Мы — не то, что мы делаем

Хотя ископаемые и каменные инструменты очерчивают нашу биологическую и культурную историю, камни и кости не рассказывают, кем мы являемся. К сожалению, поведение не оставляет следов в виде ископаемых. Например, отпечаток сексуального поведения практически невозможно увидеть в древней кости. Поэтому нам остается только гадать, кем были те члены общества, составляющие наше наследие, бродившие по саванне, поедающие фрукты и мясо и занимающиеся сексом.

Естественная биология человека

Если рассматривать людей как один из многих биологических видов, то они заслуживают следующее описание: они являются млекопитающими большого размера с большим объемом мозга; двуногие с длинными конечностями; самцы в большинстве своем крупнее самок. У мужских особей есть волосы на голове, на лице, в подмышках и в паховой области, но кроме этого они практически безволосы. У них сравнительно большой пенис и маленькие яички, которые легко заметить со стороны. У женских особей есть жировые отложения в области груди, волосы на голове, в подмышках и в паху. Как специалист, изучающий приматов, наблюдая за обезьянами, я сделала вывод, что у человеческих женских особей нет никаких внешних признаков овуляции, таких как красный зад у шимпанзе и павианов. Но у женских особей человека окончание цикла проявляется видимыми кровяными выделениями из влагалища; эти выделения прекращаются в среднем возрасте, что означает, что репродуктивный период у них ограничен. Когда женские особи зачинают, обычно это один ребенок. Человеческие детеныши чрезвычайно зависимы с момента рождения, им требуется уход в течение первых нескольких лет жизни, и, по-видимому, оба родителя вовлечены в заботу о нем. В отличие от многих млекопитающих, человеческие отпрыски остаются зависимыми от родителей в плане укрытия и еды на протяжении юного возраста и держатся рядом даже став взрослыми.

Описание, подобное этому, я бы дала новому виду обезьян, который я только что открыла в лесах. Я выделяю эти черты, потому что, будучи знакомой с другими приматами, я знаю, что это те детали, которые отличают нас от других человекообразных обезьян, по крайней мере в плане физиологии. Некоторые из этих черт естественно связаны с сексуальностью человека, и поэтому они — наше единственные физиологические подсказки в плане естественной сексуальной биологии нашего вида. То, как современные люди проявляют свою сексуальность в повседневной жизни, необязательно предполагает, что наши действия продиктованы лишь зовом природы, — культура и общество направляют и формируют нас самыми различными способами, неизвестными нашим предкам. Но в каком-то смысле части нашего тела все еще говорят на языке естественного отбора — некоторые черты нашего вида существуют, потому что когда-то давно, как и сегодня, они стали результатом естественного отбора, чтобы помочь нам передавать свои гены. Поэтому антропологи потратили много усилий, пытаясь увязать эти черты в логичную историю человеческой эволюции. Тем не менее по сей день не существует ясной картины того, как сформировалась наша сексуальность.

Чувство общности

Хотя мы и не знаем точно, как наши предки проявляли сексуальность в повседневной жизни, мы знаем, что они были социальными животными, жившими во взаимодействующем сообществе. На самом деле почти все приматы являются социальными животными. В отличие от многих других млекопитающих, приматы обычно живут в группах и плотно взаимодействуют друг с другом. Они соприкасаются, расчесывают друг друга, сидят рядом и постоянно общаются. Мы предполагаем, что наши предки вели себя таким же образом, существуют также палеонтологические доказательства в поддержку этой идеи. В 1978 году группа, нашедшая Люси и давшая ей название Australopithecus afarensis, обнаружила скопление костей, представляющих по крайней мере 13 индивидов вида afarensis. Это сообщество ископаемых, может быть, и не жило вместе и не умерло одновременно, но было бы большим совпадением найти нескольких индивидов в одном месте спустя долгое время после их смерти, если они не общались каким-либо образом. Вопрос сообщества важен для понимания нашей сексуальности, потому что, как и у всех животных, наша система брачных отношений встроена в более широкую социальную систему. Проживание в группах и члены, составляющие группу, определяют возможности для вступления в половые отношения. Большая группа означает большое количество возможных половых партнеров, тогда как маленькая группа ограничивает выбор партнеров. Если мы будем основываться на разумном предположении, что наша история — это история проживания в группах, в каких группах мог бы жить наш вид?

Есть несколько возможностей, и все они продиктованы тем, как данный вид решает вопрос пропитания. На самом базовом уровне каждый индивид запрограммирован на то, чтобы передавать свои гены. Чтобы этого достичь, индивид должен быть жив, заниматься сексом и вырастить детенышей до разумного возраста. Для самцов этот значит избегать хищников и использовать каждую возможность заняться сексом, чтобы их сперматозоиды попали в плодовитых самок. Для самок, особенно для млекопитающих, секс и зачатие не такая уж проблема; самцы обычно концентрируются вокруг самок — более ограниченного ресурса для размножения. Хотя самкам также нужно избежать челюстей хищников, их главная забота — добыть достаточное количество еды в долгосрочной перспективе, чтобы выносить и выкормить детеныша. Согласно этой теории, самки распределяются в соответствии с распределением еды. Как это происходит, определяется их способностью обнаруживать, собирать и переваривать пищу под наблюдательным взглядом хищников. Самцы, для которых еда не так важна в плане воспроизведения, как поиск самки, будут группироваться согласно тому, как группируются самки^[18]. Другими словами, если мы хотим понять, почему павианы живут большими сообществами, достигающими сотни индивидов, а гиббоны — небольшими семейным группами, и экстраполировать это знание на естественную историю человеческих групп, нам нужно обратиться к самкам.

Самки бабуинов — небольшие животные, питающиеся растительной пищей, равномерно распределенной по саванне. Самкам не нужно защищать определенную территорию, но им требуется защита от хищников, обитающих в саванне. Результатом этого является то, что они живут со своими сестрами. Самцы павианов предпочли бы изолировать нескольких самок, но поскольку сделать это с такой большой группой у них не получается, другие самцы тоже присоединяются к группе. Результатом этого является большое сообщество, состоящее из мужских и женских особей. Самки гиббонов агрессивно защищают определенный, богатый едой участок леса от вторжения чужаков, даже от своих сестер гиббонов, и только одному самцу разрешено жить рядом для совместной защиты этой территории. Но большинство времени самца уходит не на защиту еды, а на защиту самки от других заинтересованных самцов^[19]. Результатом является моногамная пара с несколькими отпрысками, этакая семейная группа. В каждом из вышеприведенных примеров социальная система, предполагающая систему брачных отношений, связана с тем, как животные находят еду и партнера.

Возможно, наши предки тоже жили большими группами, как павианы, бродя по саванне стайками по несколько самок и самцов, в близкой сексуальной доступности друг от друга. Единственным пробелом в этом сценарии является то, что люди — относительно большие животные. Живя группой, зависящей от охоты и собирательства, мы никогда не собрали бы достаточного количества еды; группы ранних гоминидов не могли передвигаться с достаточной скоростью или путешествовать на большие расстояния, чтобы обеспечить пропитание большой группе. Наши близкие сородичи шимпанзе решили эту проблему, организовав, как это называют приматологи, общество разделения-слияния. Время от времени они собираются вместе, но пропитание добывают в основном в одиночку^[20]. Более вероятно, что наши предки жили в небольших и более-менее постоянных группах с вариациями — начиная от одного самца, живущего и вступающего в половые отношения с несколькими самками; и до семейной группы, во главе которой стояла моногамная пара. И здесь лежит один из спорных вопросов о нашем виде — являемся ли мы «естественно» моногамным видом с длинной историей супружеской верности или же наше прошлое не так однозначно?

Естественная эволюция брачного поведения человека

Брак является универсальным явлением для всех людей. В любой культуре мужчина и женщина образуют пару, чтобы создать семейную ячейку. Обычно это делается в форме публичной церемонии с соблюдением ритуалов и традиций. В самом поверхностном смысле брак предоставляет обоим партнером сексуальный доступ друг к другу, но этот союз не является решением лишь личных сексуальных вопросов. Публичные церемонии бракосочетания, как ничто другое, демонстрируют во всех культурах тот факт, что брак призван формализовать систему, в которой рождается и воспитывается большинство детей; брак также представляет собой соединение расширенных семей^[21], что можно интерпретировать как создание альянса. Кроме того, брак может быть целесообразным с политической точки зрения. В каком-то смысле секс — это последнее, что гарантирует брак. Но, если не принимать во внимание все эти культурные ловушки, люди все равно предпочитают вступить в законный парный союз, даже при отсутствии семейных или политических факторов. Поскольку брак — это черта, которую можно найти в любой культуре и поскольку люди чувствуют себя обязанными жениться и жить семейной жизнью, независимо от того, целесообразно это или нет, разумно предположить, что желание создать с кем-то пару на всю жизнь является «естественным» биологическим состоянием. С этой точки зрения кажется, что в плане биологии мы являемся моногамным видом. Но так ли это?

Эволюция моногамии

Моногамия в качестве типа брачных отношений, а не сексуальной практики, редко встречается в животном мире. Это тонкий компромисс, на который два осторожных партнера идут только в особых обстоятельствах. Должна быть убедительная причина, чтобы самец оставался с одной самкой, и не менее убедительная причина, чтобы самка разрешила самцу вообще быть рядом. Моногамия может развиться, когда самка живет одна, но ей нужен самец, чтобы защищать источник еды^[22]. Она также может развиться из-за потребности самки в помощи с детенышем. Но самец будет тратить силы на ребенка, только если будет уверен, что это его отпрыск; зачем самцу терять время, если он не уверен в своем отцовстве?

Если мы на минуту предположим, что люди «естественно» моногамны, то нам придется ответить на вопрос, что было на чашах весов, когда наши предки перешли к моногамному образу жизни — территория или озабоченность своим отцовством? Мы знаем, что наши дочеловеческие предки бродили по саванне в поисках еды, встречавшейся на далеко отстоявших друг от друга участках; скорее всего они не были очень привязаны к территории. Также логично предположить, что женские особи древних людей не путешествовали по саванне в одиночку, а поэтому не могли быть изолированы одним самцом. Наиболее вероятно, как я уже упоминала, что эти люди жили в небольших группах из нескольких взрослых женских особей и, возможно, нескольких мужских. Вопрос защиты определенной территории перед ними не стоял. Более разумное предположение состоит в том, что 4 миллиона лет назад у предков человека уже были чрезвычайно зависимые детеныши, которым нужна была забота более чем одного родителя. Возможно, под давлением этой зависимости детенышей и сформировалась наша особая система брачных отношений.

Возможно, люди и были избраны в результате естественного отбора для парных отношений, но они не были выбраны, чтобы быть моногамными с сексуальной точки зрения. На самом деле верные с сексуальной точки зрения пары сегодня так же редки, как это, вероятно, было в нашем древнем прошлом (фото Д. Хэтч)

Человеческий детеныш, требующий пристальной заботы

Биологи классифицируют всех детенышей в зависимости от их способности выжить в одиночку. Тех, кто с рождения является проворными и независимыми, как оленята, которые начинают бегать вскоре после рождения, называют зрелорождающимися. На другом конце шкалы находятся детеныши, которых нужно носить, защищать и постоянно кормить. Их называют незрелорождающимися^[23]. Период вынашивания современных детенышей человека составляет 267 дней, и они требуют заботы в течение нескольких лет после рождения. В чем-то эти цифры соотносятся с другими большими млекопитающими. Например, детенышей черного носорога вынашивают 475 дней и выхаживают 5-6 лет; большие бурые дельфины вынашивают детеныша 360 дней и выхаживают его около года; гориллы вынашивают 252 дня и выхаживают детенышей 14 месяцев^[24]. Кроме того, мозг детенышей человека достигает 12 % от массы тела, приблизительно как и у детенышей других млекопитающих. Разница состоит в том, что после рождения мозг детенышей человека развивается со скоростью, оставляющей позади любых других животных на Земле^[25]. Это означает, что хотя детеныши человека и рождаются с мозгом, соответствующим размерам тела больших млекопитающих, но развитие этого мозга совсем не окончено, если сравнивать его с мозгом взрослого. Таким образом, детеныши человека являются чрезвычайно незрелорождающимися, и им требуется усиленная и долговременная забота, потому что их мозг еще не может управлять движением мышц и мыслительным процессом, как это происходит у более зрелорождающихся животных^[26].

Почему ветвь человека развилась в направлении зависимых детенышей, неизвестно. Антропологи рассуждают, что естественный отбор предпочитал животных с большим мозгом и высоким уровнем интеллекта. Отбор по принципу большого мозга привел к тому, что формирование нервной системы у новорожденных не окончено. Это, в свою очередь, значило, что родителям придется ухаживать за этими беспомощными детенышами. Но время, которое уходит на заботу о беспомощных детенышах, можно потратить и на обучение сложным социальным навыкам. Это направление эволюции привело к тому, что младенцы чрезвычайно зависимы и требуют многих лет внимания. В конце концов, люди — и мужчины, и женщины — могут передать по наследству гены, то есть достичь успеха в размножении, только если они объединят свои усилия и вложат много в каждого ребенка.

Всех приматов характеризует длительный период зависимости в детском возрасте. Человеческие детеныши часто требуют большого вложения времени и сил и от матери, и от отца (фото Д. Хэтч)

Сдерживающая сила в человеческой паре

Из-за того что у человеческих детей имеется потребность в усиленной и долговременной родительской заботе, многие антропологи предполагают, что пара внимательных родителей является частью человеческого наследия, а поэтому представляет собой генетически сформированную схему брачных отношений^[27]. Другими словами, сегодня мы разбиваемся на пары, потому что эта схема взаимоотношений полов была выбрана на протяжении времени в качестве лучшего контекста для взращивания детей. Предлагаемый — и не доказанный — сценарий развивается примерно таким образом. У человеческого детеныша развился большой мозг, поэтому ребенок должен был рождаться до наступления зрелости нервной системы, вследствие чего он был чрезвычайно зависимым. Женские особи наших предков не могли сами справиться с заботой, поэтому им был нужен партнер. Единственный способ, которым они могли удержать мужчину рядом, чтобы он помогал выращивать ребенка, — стать сексуально доступными в любое время. Поэтому женщины отбросили любые внешние признаки способности к оплодотворению, чтобы мужчины думали, что они способны к оплодотворению в любой момент. Но это представляло проблему. Если мужчины знали, когда у женщин происходит овуляция, они могли стеречь каждую из них в этот важный, репродуктивный период, а остальное время гоняться за другими женщинами. Но, поскольку никаких внешних признаков способности к размножению не стало, а женщины были доступны для секса вне зависимости от способности к оплодотворению, мужчинам пришлось сформировать исключительные и защищенные парные отношения с определенными женщинами, чтобы оградить их от других мужчин. В результате мужчины были более уверены в своем отцовстве и могли помогать заботиться о детях. Женщина, став сексуально доступной в любое время, получила заботу второго родителя о своем ребенке и, возможно, дополнительное пропитание, такое как мясо. В этом сценарии нуклеарная семья^[28] уходит корнями в сексуальность, а инициаторами этой системы являются женщины, потому что они производят на свет зависимых детенышей^[29]. Единственная проблема этого сценария — то, что он является этаким колоссом на глиняных ногах.

Антропологи предположили, что зависимость человеческих младенцев от родителей стала причиной естественного отбора такой системы, где пары кооперируются, чтобы взращивать отпрыска (фото М. Смолл)

Внимание к женским особям

Антропологи изучали, рассматривали, рассуждали и строили теории относительно того, почему у женщин именно такая сексуальная биология, сравнивая человека с шимпанзе, предполагая, что люди произошли с ними от общего предка. В конце концов, именно женские особи человека имеют привлекательную грудь и у них развилась способность заниматься сексом в любое время, в отличие от их сородичей шимпанзе, у которых гениталии сильно набухают во время течки, означающей способность к оплодотворению. Верно, что у женских особей человека отсутствует эструс, или период течки, как у других животных, и что они, как это называют ученые, «постоянно рецептивны» к сексу^[30]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Foley 1987.

8

Fleagle 1988.

9

Fleagle 1988.

10

Недавно был открыт и назван новый вид, Australopithecus ramidus, датированный 4,4 миллиона лет назад (White 1994). Более полные исследования этого нового вида должны вскоре дать нам ключи к этому периоду.

11

Isbell and Young 1995; Lovejoy 1981.

12

Foley 1987.

13

Foley 1987; Isbell and Young 1995; Rodman and McHenry 1980.

14

Foley 1987.

15

Описание ископаемых гоминидов изменяется с каждым новым открытием — как это и должно быть. На данный момент хорошее описание нашей ископаемой истории можно найти в любом учебнике по биологической антропологии начального уровня.

16

Cheney et al. 1986.

17

Foley 1987.

18

Wrangham 1980.

19

Mitani 1985.

20

Isbell and Young 1995.

21

Расширенная семья — состоящая из двух и более поколений, достигших самостоятельности, члены которой живут вместе или в непосредственной близости и формируют единое домохозяйство, например родители, взрослые дети и их семьи. (Прим. переводчика.)

22

Rutberg 1983.

23

Экологи помещают эти категории на горизонтальной шкале. Виды, производящие детенышей, требующих небольших вложений сил, и часто производящие множество детенышей одновременно, например насекомые, называются «видами R-отбора». На другом конце шкалы — «виды K-отбора», такие как люди, у которых общее количество детенышей меньше и они больше вкладывают в каждого ребенка.

24

Eisenberg 1981.

25

Dienske 1986.

26

Martin 1990.

27

Alexander 1990; Alexander and Noonan 1979; Lovejoy 1981.

28

Нуклеарная семья — состоящая из супругов или одного из супругов и их/его/ее детей, находящихся на содержании у родителей. (Прим. переводчика.)

29

Существует несколько версий этого сценария, но они все складываются приблизительно одинаково — женщины используют секс, чтобы получить от мужских особей заботу о младенцах (Alexander 1990; Alexander and Noonan 1979; Fisher 1982; Lovejoy 1981; Strassmann 1981; Symons 1979; Turke 1984).

30

Lovejoy 1981.