Дети

Мередит Смолл, 2001

Книга, которую вы держите перед собой – не сборник советов родителям, не практическое руководство по воспитанию детей. Это взгляд на феномен детства глазами антрополога. Детство – этап жизненного цикла между младенчеством и подростковым возрастом, который есть только у людей. Так откуда же оно возникло? И зачем оно нужно с точки зрения эволюции – для роста, развития, обучения или для чего-то еще? Автор пытается ответить на эти вопросы, исследуя ту увлекательную границу, где биология сталкивается с культурой, где родителей и их детей подталкивает в одну сторону их природа, а в другую – культура. Автор выражает надежду, что, прочитав эту работу, родители и все, так или иначе причастные к воспитанию детей, задумаются о том, что они делают, почему они делают это так, а не иначе, и о том, что, возможно, есть и иные способы помочь нашим детям войти во взрослую жизнь, чем те, что приняты в нашей, западной, культуре.

Глава первая

Мир детства

Я сижу на синем пластмассовом стульчике, втиснув коленки под низенький столик. Мои руки прилежно сложены одна на одной, чтобы я не крутилась по сторонам, потому что скоро нам принесут завтрак: крекеры, сок и йогурт. В комнате полно детей; пахнет мелками и клеем ПВА.

Раз уж книга моя целиком посвящена детям, я решила, что для начала мне нужно самой побыть ребенком — хотя бы пару часов. Я надеялась, что смогу вспомнить, как это было — когда мне еще не нужно было зарабатывать себе на жизнь. Я хотела найти точку отсчета, с которой можно начать рассматривать жизнь детей в нашем обществе — не с точки зрения родителей, но с точки зрения самих малышей: каково это — быть ребенком в Америке или в Западной Европе? Как проходит твой день? Как ты видишь мир? Что изменилось с тех пор, как я сама была маленькой? И поэтому я пришла в детский сад в городке Саммит, штат Нью-Джерси, чтобы вновь почувствовать, что значит быть ребенком.

Этот частный детский сад развивающего типа ориентирован на детей трех и четырех лет из семей со средним достатком. Его директор Сьюзен Меррик объясняет, чем их детский сад отличается от обычного садика: «У нас есть учебный план, есть программа, дети не просто целыми днями играют, как им вздумается». Программа этого садика, как написано в их брошюре, задумана как развивающее пространство, в котором дети могут выражать свои творческие способности и учиться быть «уверенными в себе, самостоятельными учениками». Детей в нем с раннего возраста приучают к формату школьных занятий, к отношениям между учениками и учителями, к тому, как уживаться в группе и как делиться с другими детьми. У многих из них в семьях говорят на испанском, так что программа садика призвана помочь им как следует освоить английский, прежде чем они пойдут в нулевой класс школы. Ну и главное — это то, что в садике детям просто весело.

На стенах в коридоре на высоте метра от земли сделаны крючочки для одежды и над каждым на разноцветной нитке повешена фотография ребенка — чтобы каждый малыш мог с легкостью найти, где ему вешать свою курточку. В здании две классные комнаты: одна для детей трех лет, другая — для четырех. Какая из них где, можно сразу понять по поделкам, украшающим стены: у трехлеток висят листы бумаги с разноцветными отпечатками ладошек, а вот у детей постарше — более трудоемкая аппликация из цветной бумаги. В обеих комнатах есть множество материалов для творчества: пластилин и мелки, краски и бумага, кубики всех цветов и размеров. Все аккуратно расставлено по местам и подписано рукой учительницы: наглядный пример детям, что такое порядок и чем классная комната отличается от игровой.

Первый свой урок я сижу вместе с четырехлетками. Я вижу: им кажется довольно странным, что в классе сидит еще какой-то взрослый кроме учительницы. Поначалу, входя в класс, они украдкой поглядывают на меня, но потом быстро переключаются на воспитательницу. Воспитательница здесь — не просто один из старших, дети явно воспринимают ее как близкого друга. Кое-кто из детей держится от меня в стороне, другие подходят и интересуются, как меня зовут, а некоторые шепотом спрашивают у воспитательницы, кто я такая. Но их воспитательница, Молли Литл, говорит детям, что все в порядке, и они успокаиваются.

Час спустя обо мне уже и думать забыли — дети заняты делом, ужасно заняты, как умеют быть заняты одни только дети. День начинается с часа свободной игры. Если б спросили меня, я бы пошла к столу, уложенному шишками и листьями, взяла бы гигантскую лупу и принялась бы в нее все рассматривать. Но эти дети лучше меня знают, что еще тут есть интересного. В дальнем конце класса три девочки надевают фартучки и накрывают стол с тарелками, приборами и игрушечной едой. Несколько мальчиков и девочек играют с деревянной железной дорогой, не забывая вовремя озвучивать происходящее: «Чух-чух-чух!»

Скоро миссис Литл собирает детей и предлагает им на выбор один из пунктов учебной программы: сделать нарядную оберточную бумагу для упаковки подарков или послушать книжку. Потом по плану перекус и небольшой отдых. Ближе к полудню они идут на игровую площадку, где будут носиться, пока за ними не придут и не заберут на обед родители.

В другом классе трехлетние малыши сидят за столиками с головоломками и кубиками или, натянув специальные пластиковые переднички с рукавами, рисуют кисточками и красками на мольбертах. Их учительница Алексис Стаатс обсуждает с ними то, что они делают, задает вопросы, отвечает, помогает. Как и ее ассистент Дина, она болтает с детишками об их произведениях или о готовящемся празднике. Она пытается заинтересовать игрой мальчика, который бегает по комнате. Кажется, что миссис Стаатс обладает неисчерпаемым терпением, а заодно и талантом целиком уделять свое внимание сначала одному ребенку, потом другому, и так далее — словно мама с целым выводком детей, которые у нее все почему-то одного возраста. Я и здесь не отказываюсь перекусить вместе с детьми, и они не мешкают заметить, что это нечестно, потому что я уже позавтракала со старшими.

Спустя какое-то время я оставляю другие занятия и начинаю осматриваться внимательнее, стараясь понять и почувствовать атмосферу в этом заведении. Поразительно, но все это мне кажется до странного привычным, словно я сама еще буквально пару недель назад точно так же вырезала ножницами со скругленными концами фигурки из цветной бумаги или укладывалась на полу с одеялом отдохнуть. Мне кажется естественным следовать учебному плану, я соглашаюсь, что тогда-то и тогда-то должна делать то-то и то-то, что кто-то должен мною руководить, а я — слушаться. Что еще любопытнее, происходящее между детьми мне тоже кажется знакомым. Приходится признать, что подноготная процесса социализации четырехлеток немногим отличается от того же у сорокалетних. Вон те три девочки, рисующие за одним столом и сплетничающие о ком-то еще, вполне могли бы быть моими подружками и мной, сидящими в баре и болтающими по сути о том же самом. А эти двое мальчиков помладше, пытающиеся вдвоем играть одним набором кубиков, напоминают мне взрослых коллег, делящих рабочий кабинет или вместе составляющих служебную записку. Пусть мне малы эти стульчики и столики, но я чувствую себя как дома.

Но при этом я пытаюсь посмотреть на все это взглядом антрополога, и для этого мне приходится заглянуть глубже, чем просто получить впечатление о том, что класс в садике — это комната, где дети весело проводят время, и взглянуть на него как на фрагмент культурного поля. Не важно, как живут эти дети у себя дома — у всех у них разные расы, национальности и вероисповедание, — здесь их однозначно учат смотреть на всё через призму западной культуры, культуры индустриализованной и экономически обеспеченной страны, культуры с конкретными ритуалами, имеющими конкретное историческое значение. К примеру, праздник, к которому они все готовятся, — это Рождество, и поэтому они занимаются украшением елки, готовят подарки и делают своим родителям приглашения на праздничный утренник. Украшения и сам утренник лишены конфессиональных признаков, но все равно для нас на Западе Рождество — праздник и так или иначе поучаствовать в его праздновании предлагается всем детям. Игрушки их — это, естественно, те игрушки, с которыми привыкли играть дети в западных странах: машинки, поезда и всевозможные игрушечные товары народного потребления, о полноразмерных оригиналах которых они, когда вырастут, будут мечтать или которые будут приобретать. И изъясняются они, конечно же, на американском английском, со всеми его идиомами, диалектами и правилами обращения к учителям и к друзьям.

На более глубоком уровне здесь также можно видеть те ценности, которые в почете в западной культуре, то, как у нас принято поступать и что считается правильным. К примеру, самой идеи школы, где главный — учитель, а дети сидят за партами, во многих странах третьего мира вы попросту не найдете. Идея, чтобы совершенно чужие им по рождению взрослые указывали детям, что тем делать в течение дня, во многих культурах была бы совершенно неприемлемой. Да и сама идея класса как социальной среды отчетливо западная: идея о том, что нужно общаться с людьми, не являющимися твоими родичами, что нужно учиться все делать вместе, осваивать новые умения и, самое главное, учиться быть независимыми и самодостаточными индивидами.

В этом смысле детский сад — миниатюрная версия того посыла, который западная цивилизация внушает всем нам как гарантию успешной жизни общества: нужно быть независимым, самодостаточным и при этом уметь работать совместно с другими, делиться, слушаться и подчиняться властям. И все эти цели имеют свое историческое и экономическое обоснование — люди в Америке и Западной Европе верят, что успеха в жизни достигают индивидуумы.

Акцент на детстве как особой поре с особыми игрушками, одеждой, мебелью и развлечениями появился лишь недавно (фото К. Лоффлера)

Конечно, подобной культурной формации в той или иной форме подвергаются все дети во всех странах мира. Это может происходить в их собственных домах, в дошкольных клубах или на общинных встречах, но у всех детей во все времена всегда была некая площадка, в рамках которой им транслировались ценности, традиции и нормы их культуры. Нас интересует содержимое конкретных уроков, те различные цели культур и различные методики, которыми учителя и родители прививают детям представления о «нормальном» поведении. На Западе одна из главных ролей в обучении детей тому, что значит быть хорошими гражданами, закреплена за школой и всем, что за ней стоит. Таков диктат нашей культуры.

Но то, что я видела за время своего пребывания в детском саду, можно анализировать не только на уровне культурных традиций. Как антрополог и биолог, интересующийся природой человека, я также подметила, что все эти дети находятся на определенной стадии развития. К примеру, несомненно, все они — мыслящие существа, умеющие хорошо выражать свои мысли и эмоции, но им с очевидностью недостает глубины понимания взрослого человека, да от них этого никто и не ждет. Их тела также подвержены физическим ограничениям, и не только в плане роста. Эти дети полны энергии, они радостно носятся и прыгают, но часто оступаются и падают. Их руки могут удержать большой фломастер, но они точно не владеют мелкой моторикой, необходимой для вышивки иглой. Я смотрела на этих детей, и мне постоянно бросалась в глаза не только культурная схема, в которую они встраиваются, но и фаза биологического развития, в которой они находятся.

Под конец пребывания в детском саду я поняла, что больше всего меня поразило именно то, что в детях по сути сталкиваются природа и культура; детство представилось мне накатанной тысячелетиями эволюции биологической колеей, по которой дети движутся к физическому и умственному взрослению и которую регулярно пересекают дороги культуры.

Именно эти встающие на пути ребенка перекрестки природы и культуры и составили схему, по которой строится моя книга. И я начинаю заполнять ее со сравнительно-культурологического вопроса: а как выглядит детство за пределами знакомой нам культуры?

Дети в иных культурах

Если я хочу представить, как живут дети в других странах, я вспоминаю сувениры, которые привезла из своих путешествий. В комнате моей дочери есть полка с куклами: куклы из Африки, из Азии, из Южной Америки. На каждой какой-нибудь традиционный наряд — яркая юбка, необычная шляпа; все говорит о том, что живут они не так, как мы. Моя любимая кукла — из Заира: сплетенная из соломы фигура идущей женщины. В руках у нее зонтик, которым она закрывает от солнца себя и крошечного младенца, примотанного к ее спине. А еще у нас есть целая груда разных детских шляпок с Мадагаскара, потому что всем малагасийским детям начиная с самого рождения надевают маленькие соломенные шляпы. Есть и игрушки, например «курочка клюет зерно» из Африки, сделанная из деревянного весла с грузиком из скатанной в шарик алюминиевой фольги. А еще фотографии того, что я не могла привезти домой: деревянного велосипеда, который я видела на проселочной дороге в Танзании, костюма танцовщицы с Бали — чудесных вещей, сделанных детьми или для детей. Любой из этих рукотворных предметов мог бы порадовать ребенка вне зависимости от того, к какой культуре он принадлежит, — детей всех стран объединяет тот факт, что всем им нравится играть с чем-нибудь новеньким, чем-нибудь необычным. Но эти предметы говорят и о чем-то еще: о том, что каждое общество или культура старается сформировать детей определенным образом — и это часто отражается в предметах этой культуры. Эти сувениры приглянулись мне не потому, что они похожи на что-то, что есть у нас дома, но потому, что они особенные и я хотела, чтобы моя дочь могла почувствовать, на что похоже детство в других странах.

Страны эти настолько отличаются от нашей, что это словно бы другой мир — другой, потому что люди там живут (в смысле выживают, добывают себе пропитание, строят крышу себе над головой и занимают свое свободное время) совсем не так, как мы. И в результате мир ребенка и мир детства в разных уголках Земли разный.

Антропологи знали об этом уже давно. Первым ученым, исследовавшим жизнь детей в других культурах, была Маргарет Мид. В 1925 году она отправилась на корабле на остров Самоа с целью изучить, как взаимодействуют с окружающим миром дети в племенах южнотихоокеанских туземцев. Доктор Мид ехала туда, чтобы найти подтверждение своим теориям. Они с ее коллегой Рут Бенедикт были основателями нового направления в антропологии, названного «культура и личность», и стремились оспорить устоявшиеся научные взгляды. Ученые в то время считали, что жители Земли не отличаются друг от друга и что культура или окружающий их мир почти не влияют на их сознание. Мид и Бенедикт считали иначе. Они знали, что культура начинает влиять на человека еще в детстве и что сообщества во всех странах используют этот период, чтобы сформировать из ребенка то, каким должен быть взрослый по представлениям данного конкретного общества. Так что доктор Мид пыталась проследить за тем, как культура формирует личность взрослого. Сейчас это кажется вполне логичным, но в те времена идея казалась революционной.

Благодаря труду Маргарет Мид и бессчетного числа антропологов после нее у нас теперь есть подробные описания жизни детей начиная с самого рождения во многих культурах мира. Многие из этих этнографических исследований были сделаны еще до того, как изучаемые в них племена успели вплотную познакомиться с западной культурой. Поэтому теперь они служат нам свидетельствами ушедшей эпохи, реликтами мира до глобализации. Сейчас многие из антропологов, начавшие изучать эти племена, когда те еще не испытали значительного влияния западной цивилизации, продолжают ездить в далекие страны и документировать, как некогда изолированные от цивилизации сообщества меняются под влиянием западной культуры и современной жизни. Их этнографические заметки — это постоянно дополняемая, живая картина, рельефно демонстрирующая, насколько быстро люди приспосабливаются к новому. А еще по ним видно, как отражается этот процесс на детях и как общество конструирует период детства. Я не утверждаю, что собрала в своей работе объективные свидетельства о том, как живут люди во всем мире, — как исследователь я по определению ограничена теми данными, что смогли собрать энтографы. А они в своих наблюдениях могли и не обратить внимания на аспекты раннего детства, которые были бы наиболее полезны для моего исследования. Но взятые все вместе описания того, как живут дети в других странах, с другими культурами, другими способами добывать себе пропитание, другими национальностями, верованиями и системами взглядов, лишь демонстрируют, что существуют варианты детства кроме того, к которому привыкли мы с вами.

Как играют дети

Антропологов всегда интересовали племена, живущие охотой и собирательством. Большую часть истории человечества (то есть до того, как десять тысяч лет назад люди начали заниматься сельским хозяйством, одомашнивать животных и перешли к оседлому образу жизни) все наши предки жили охотой и собирательством. Жили ли они в лесу, собирали ягоды и охотились на оленей или кочевали по жарким равнинам, собирали коренья и охотились на антилоп — принцип был по сути один и тот же: они старались наиболее эффективно перемещаться по местности, по пути находя себе пищу. А еще они жили тесными группами, объединенными родственными связями, месяцы напролет общались только с членами своей группы и, может быть, иногда встречались с людьми из других, хорошо знакомых им групп. Их опыт общения очень отличался от нашего, от того, как мы живем сейчас в деревнях и городах, и в наше время немногие в своей жизни испытывали подобное. А ведь именно так люди и жили 99 % всей истории человечества. Так что если мы хотим узнать, откуда произошли и, может статься, почему мы ведем себя так, а не иначе, жизнь современных охотников и собирателей может кое-что подсказать нам о заложенных в природе нашего вида социальных отношениях. И вот антропологи принялись наблюдать за оставшимися на Земле племенами охотников и собирателей, чтобы изучить их образ жизни. А попутно мы можем кое-что узнать у них и о мире детства, о том, как возник этот этап жизненного цикла, и о том, как вели себя дети до совсем недавнего времени. Иными словами, наблюдение за детьми в племенах охотников и собирателей может подсказать нам, как «должно» выглядеть детство на самом деле.

Но — что довольно любопытно — все не настолько просто, как можно было бы предположить, потому что даже среди охотников и собирателей дети в разных племенах живут по-разному.

Хрестоматийный пример описания жизни охотников и собирателей — исследование племен африканских бушменов кунг в Ботсване и Намибии. До недавнего времени, пока бушмены не стали жить оседло, они жили в засушливой саванне, собирали то, что там растет, и охотились на диких животных. Начиная с середины XX века ученые старались наблюдать и описывать жизнь бушменов, чтобы понять, каково это — жить охотой и собирательством, по крайней мере в контексте экосистемы африканской саванны. В 1963 году группа ученых из Гарвардского университета решила сосредоточиться на изучении одного племени кунг, живущего в области Добе, чтобы понять, как экология (то есть землепользование и охота) влияет на структуру группы^[1].

В книге «Мы и наши малыши» я вкратце описала, как живут младенцы бушменов: их постоянно держат на руках, кормят в среднем раз в тринадцать минут, укладывают спать рядом с матерью. Родители сразу реагируют на плач младенца. Иными словами, младенец в племени кунг входит в очень тесно взаимосвязанную социальную среду и неразрывно связан со своими родителями, семьей и социальными группами. Такой подход к заботе о младенцах приводит к тому, что малыш в племени бушменов в день плачет суммарно меньше, чем типичный ребенок в Америке или Западной Европе^[2]. Но еще важнее, что такой подход приводит к тому, что ребенок вырастает во взрослого, который будет исповедовать ценности племени — социальную интеграцию, мобильность и умение делиться. Но что же происходит с этим младенцем, когда из грудничка он превратится в ходунка? И что происходит, когда он достигает раннего детского возраста?

Патрисия Дрейпер, одна из той группы гарвардских ученых, решила изучать не только первый год жизни и сосредоточилась на детях этого племени вообще^[3]. Она жила в одном из племен и записывала, что делали дети в течение дня и с кем общались. Она обнаружила, что образ жизни бушменов в самом практическом смысле тесно связан с жизненным циклом человека. Для бушменов попросту невозможно отгородить жизненный цикл от образа жизни. Дети в племени растут в окружении очень небольшого числа людей. В 1969 году, когда среди них жила доктор Дрейпер, это племя жило двумя поселениями по 60-80 человек, хотя к ним периодически заходили и другие. Она писала о том, как «близко и изолированно» живут обитатели двух этих поселений, общающиеся только друг с другом и редко видящие незнакомых людей. В результате дети кунг знают все о каждом из своих единоплеменников и живут на виду у всех обитателей лагеря.

Дети всегда придумают, с чем играть и как развлекаться. Эти танзанийские дети сделали себе деревянный велосипед (фото М. Смолл)

Планировка поселения отражает эту социальную близость. Хотя у каждой из семей есть своя хижина, все они выстроены по кругу, так что входы смотрят в центр. Постройки эти на самом деле задуманы не для того, чтобы в них жить, а чтобы хранить там вещи и отдыхать во время жары. Члены племени проводят время друг с другом, а не каждый в своей хижине. Сам лагерь устроен прямо посреди пустынной местности; выйти за пределы круга для детей означает попасть прямо в дикую природу, так что они редко выходят за границы поселения. По словам Дрейпер, пока детям не исполнится десять, они постоянно держатся рядом с домом и рядом со взрослыми. С другой стороны, в пределах поселения они вольны гулять везде, где им захочется; никаких запретных зон или закрытых для них мест не существует. Дети кунг попросту являются частью общины, общины из людей всех возрастов. Как следствие, отмечает исследователь, дети в этом племени успевают пообщаться со множеством самых разных взрослых.

Еще одно разительное отличие от западных норм — дети бушменов живут и играют в смешанных по возрасту группах, а не только со сверстниками. К примеру, типичная компания может состоять из дюжины детей — скажем, пяти девочек и семи мальчиков, от грудничкового возраста до четырнадцати лет^[4]. Это и есть их ясли, садик и детский клуб. Командных игр у детей бушменов почти нет — довольно трудно было бы составить команду из детей с настолько по-разному еще развитой моторикой. Что любопытно, у них совсем нет духа соперничества — каждый понимает, что в любом соревновании старшие победят младших и никакой игры не получится, так что действуют все заодно. И с тем, чтобы делиться, у них тоже особых проблем нет — просто у них не так уж и много материальных ценностей, чтобы из-за них ссориться.

Доктор Дрейпер обнаружила, что самые маленькие дети в племени, как кажется, всегда находятся в группе, где есть хотя бы один взрослый. Более того, в 173 проведенных ею контрольных наблюдениях она не обнаружила ни одного случая, когда кто-либо из детей оказывался бы вне пределов видимости или слышимости взрослого. В 70 % случаев дети вообще находились прямо рядом со взрослыми. Но эти присматривавшие за ними взрослые не были специально назначенными няньками. Это просто были взрослые, освободившиеся от своих занятий. И у мужчин, и у женщин в племени кунг много свободного времени — охота и собирательство занимают всего несколько часов в неделю, и в разные дни заниматься этим уходят разные члены племени, так что в поселении всегда есть кто-то, кто присматривал бы за детьми. Да и присматривать-то за ними особо не требуется — им неоткуда упасть с лестницы, негде получить по лбу дверью, негде попасть под машину, и оружие для охоты хранится там, где детям его не достать. По словам доктора Дрейпер, в поселении всегда царит атмосфера мира. Взрослые в общении с детьми всегда добродушны. Они попросту принимают тот факт, что дети будут путаться под ногами, и потому никогда не сердятся.

От детей кунг не требуется трудиться на благо племени. Они не участвуют в поисках пищи и не помогают с домашним хозяйством. Они разве что приносят что-нибудь, если взрослый попросил. Вообще говоря, такое отношение к детям нетипично для других племен охотников и собирателей: у кунг девочки начинают помогать собирать пищу, только когда им исполняется 14, а мальчики начинают охотиться только в 16 лет. В других культурах дети начинают исполнять эти роли гораздо раньше. Еще более удивительно, что старшие дети не обязаны заботиться о младших, что является нормой в других уголках мира. Но у кунг гораздо меньше потребность в заботе о детях: поскольку женщины племени рожают примерно раз в четыре года, каждая мать обычно сама может позаботиться о своем младенце. До двух или трех лет она берет его с собой, когда отправляется собирать пищу, а если решает оставить в лагере, там всегда есть взрослые, которые могли бы за ним присмотреть.

Так что получается, что детство в племени кунг похоже на идиллическую картину детства у нас на Западе: никаких обязанностей, никакой работы по дому, одни игры на свежем воздухе. Не это ли — то, как выглядело детство у наших предков? Не этому ли стоит подражать?

Возможно. Но в другом регионе Африки живет еще одно племя охотников и собирателей, и пристально наблюдавшие за ними ученые обнаружили у них совсем иное представление о раннем детстве.

На севере Танзании живут члены народности хадза. Они охотятся и находят себе пищу среди каменистых равнин, а еще они традиционно собирают дикий мед и обменивают его у своих более оседлых соседей на товары вроде тканей и инструментов. И хотя некоторые племена хадза занялись земледелием и правительство Танзании предпринимало попытки переселить всех хадза в сельскохозяйственно пригодные места, большинство недавних исследований показывают, что хадза по-прежнему предпочитают жить, охотясь на диких животных и собирая съедобные растения^[5]. Их рацион не сильно отличается от того, чем питаются бушмены кунг, но живут они в менее засушливом регионе, так что животных и растений там больше^[6]. К примеру, мужчины племени хадза могут охотиться на крупного зверя вроде зебр и диких буйволов, тогда как кунг больше зависят от мелкой дичи вроде грызунов-долгоногов или дикдиков, миниатюрных антилоп размером с собачку. Исследователи подсчитали, что в ареале проживания хадза примерно в десять раз больше деревьев, чем там, где живут бушмены, и на многих из них произрастают съедобные плоды. Как следствие, женщинам этого племени в поисках пищи не приходится уходить так далеко, как это делают женщины кунг^[7]. В целом, по сравнению с бушменами, хадза живут в более богатой пищей среде — что немаловажно для сравнения того, как проходит детство в этих племенах.

Антропологу Николасу Блертон-Джонсу из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе как никому видно, чем отличаются друг от друга разные племена охотников и собирателей. Он изучал и кунг, и хадза и сделал вывод, что, хотя обе народности сходным образом добывают себе пропитание, между ними есть значительные отличия, в особенности в том, что касается детей. Он обнаружил, что первый год жизни младенцев хадза протекает практически так же, как и у их сверстников-бушменов: ношение на руках, кормление по необходимости (хотя не столь непрерывно, как у кунг), на детский плач реагируют все взрослые, хотя родители на него иногда не обращают внимания. Но как только ребенок выходит из младенчества, начинает проявляться разница в подходах к детству.

К примеру, родители хадза начинают оставлять детей в лагере, когда тем исполняется два, тогда как детей бушменов матери, уходя на поиски пищи, берут с собой до гораздо более позднего возраста. В результате детей хадза раньше отлучают от груди, примерно в два с половиной года, а не в четыре.

Когда детей хадза оставляют в поселении, они становятся частью разновозрастной группы детей, проводящих весь день в играх. Любопытно, что эти дети часто уходят из лагеря на свои собственные поиски пищи. Доктор Блертон-Джонс описывает, как даже трехлетки учатся выкапывать коренья или собирать плоды баобаба, основного источника пропитания для хадза, и готовить их в пищу.

В противоположность детям бушменов дети хадза регулярно помогают взрослым, выполняя их задания и делая работу по дому. Их могут попросить подержать младенца, сходить за водой или набрать хвороста^[8]. И в отличие от племени кунг, где родители обладают неиссякаемым терпением и никогда не ругают младших, родители-хадза делают своим детям замечания.

Так что по сравнению с тем, как проходит детство у бушменов, детям хадза живется труднее. Почему так вышло? Если подходы к воспитанию зависят от благосостояния и системы взглядов общества и хадза с кунг — племена охотников и собирателей, равно заботящиеся о тесной взаимосвязи членов общества, то почему же они так по-разному обращаются со своими детьми?^[9]

Ответ, полагает Блертон-Джонс, лежит в мелких отличиях условий, в которых проходит детство в обеих народностях. Дети хадза, как выяснилось, живут в местности, где они могут сами находить себе пропитание. Вокруг много деревьев, много растительности и дичи, дети могут кормиться сами и менее зависят от взрослых в плане пропитания^[10]. Исследователи подсчитали, что, для того чтобы добыть количество пищи, сравнимое с тем, которое дети хадза могут без труда найти рядом со своим жилищем, детям кунг потребовалось бы уходить от своего поселения по крайней мере на шесть километров вглубь дикой местности, где можно заблудиться^[11].

Как же живут дети хадза без присмотра? Их не водят за ручку, за ними не присматривают и не контролируют взрослые. Они слоняются туда-сюда, как банда подростков, и у хадза это считается нормальным. Чему-то они учатся, прибившись к матери, когда та идет искать пищу, или к отцу, когда тот отправляется на охоту, но большую часть времени они учатся жизни у детей постарше.

Наверное, для западного человека самым необычным в том, как протекает детство в племенах охотников и собирателей, покажется то, что для них разновозрастные группы детей являются нормальной, неотъемлемой частью жизни. Детей не разделяют на группы сверстников, как это делаем мы в Америке, где нормальным считается распределять детей по классам одного возраста, классам под надзором взрослых. Мы думаем, что это — наилучший, да и вообще единственно возможный способ учить детей. Но ведь еще не так давно многие американцы и европейцы жили в маленьких сельских общинах, где семьи были гораздо больше и у каждого ребенка было по нескольку братьев и сестер, так что дети всех возрастов играли вместе. На самом деле, разделение по возрастам возникло лишь в недавнее время, когда рождаемость снизилась, и нам теперь приходится специально объединять детей в группы. Быть может, мы как родители, педагоги и ученые ошиблись, предполагая, как именно должна выглядеть наиболее естественная для ребенка учебная среда?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Lee 1976.

2

Barr 1995.

3

Draper 1976; Draper and Cashdan 1988.

4

Draper 1976.

5

Blurton-Jones, Smith et al. 1992; Blurton-Jones 1993; Woodburn 1968.

6

Woodburn 1968.

7

Hawkes et al. 1989.

8

Blurton-Jones 1993.

9

О том, как формируются подходы к воспитанию детей, см. «Мы и наши малыши».

10

Hawkes, O’Connell et al. 1995.

11

Blurton-Jones, Hawkes et al. 1989; Blurton-Jones 1993.