Просто поверь в любовь

Мейси Эйтс, 2019

Эмерсон Максфилд уже два года обручена с мужчиной, которого не любит. Но она не придает большого значения любви, главное для нее – это дело всей жизни ее семьи, процветающая винодельня. И тут в ее жизни появляется обаятельный ковбой, новый работник на их ранчо. Между ними сразу вспыхивает непреодолимое влечение. Но Эмерсон не догадывается, какую тайну скрывает от нее новый знакомый…

Глава 3

Давайте проедемся верхом. Никакого сексуального подтекста.

Не на ранчо. Не для женщины, привыкшей к лошадям. Как она.

Но она все время прокручивала в голове эту фразу. Представляла, как скажет это ему в постели.

Она никогда, никогда в жизни не чувствовала себя так.

Ее первый опыт был хорошим. Безболезненным, что уже неплохо. Но не таким уж возбуждающим.

Ее партнером был ее тогдашний бойфренд, которого она хорошо знала и который был исключительно осторожен и внимателен с ней. Хотя он больше был занят тем, чтобы ей было комфортно, а не тем, чтобы пробудить в ней страсть. Но они были так молоды. И это казалось ей правильным.

Ее бойфренд после этого был вежлив, обходителен и бережен с ней. Он много путешествовал еще до того, как она сама начала путешествовать по миру. Ей нравилось разговаривать с ним, но она не испытывала возбуждения или влечения к нему.

И она решила, что просто холодна от природы. И ее это устраивало. У нее в жизни было много других радостей. И она не страдала из-за отсутствия страсти.

Но Холден заставил ее задуматься, не упускает ли она чего-то важного.

«Отлично. Ты провела в обществе этого мужчины в общей сложности минут сорок», — напомнила она себе.

Но за эти сорок минут она представила себе его обнаженным шесть раз. И семь раз задумалась над тем, чтобы подойти к нему и поцеловать его в губы.

И это было сумасшествием.

Он работал на ранчо, на ее отца. Он работал на нее, в конечном счете, потому что она была частью винодельни и владела пакетом акций.

Но почему-то это заставило ее возбудиться еще сильнее.

Ее жених, Донован, знал очень многое о жизни.

Он знал многое о рекламе, о человеческой психологии. И это было интересно.

Но она чувствовала, что такой мужчина, как Холден, может многому научить ее тело, и это было более чем интересно. Это было странно и возбуждающе.

Но она тут же отогнала от себя эту мысль, как совершенно нереалистичную.

«Нет», — сказала она себе, взбираясь на лошадь. Она никогда не поддастся этому искушению лишь для того, чтобы выяснить, насколько она сексуально возбудима. И у нее для этого много причин.

«Итак, ты собираешься выйти замуж за Донована и всю жизнь думать о том, каково это было бы? Согласишься на скучный секс, обусловленный отсутствием влечения друг к другу? Никогда не узнаешь, что ты упустила?»

Ну и ладно, фантазии хороши тем, что это только фантазии.

А занятия сексом с малознакомыми мужчинами — по рассказам ее подруг — плохи тем, что эти мужчины редко способны воплотить эти фантазии в жизнь. Потому что они не заботятся о том, чтобы доставить удовольствие женщине, с которой едва знакомы.

Они слишком сосредоточены на том, чтобы получить удовольствие самим. И мужчины всегда остаются в выигрыше в этой игре. Эмерсон знала потребности своего тела и умела доставить себе удовольствие, когда хотела. Но она еще не встретила мужчину, который смог бы доставить ей такое же удовольствие. А когда она находилась с кем-нибудь в постели, она никак не могла расслабиться. Никак не могла перестать думать и полностью отдаться своим ощущениям.

И с Холденом будет то же самое. Каким бы горячим он ни был.

А отказаться от своих принципов ради сомнительного опыта Эмерсон не могла рискнуть.

Итак.

Она отбросила от себя эти мысли и сосредоточилась на том, чтобы наслаждаться красивыми видами.

Ее семейное поместье было для нее самым любимым местом с раннего детства. Но, конечно, тогда ей не было с чем сравнивать.

А теперь уже было. Она объехала весь мир, останавливалась в роскошных отелях, наслаждалась изысканной местной кухней. Но как бы ей ни нравилось путешествовать, она не могла представить, что когда-нибудь перестанет считать поместье своим домом.

— Можно задать вам вопрос?

Его голос был глубоким и бархатным, словно мед, и Эмерсон почувствовала волнение.

Она никогда не испытывала ничего подобного.

Это, наверное, и было той знаменитой «химией». И она никак не могла понять, почему именно этот мужчина пробуждает в ней такие чувства. Она была знакома с множеством мужчин, которых можно было бы счесть привлекательными. Она встречала их на приемах в разных частях света. Но ни один из них — включая и того, за которого ее отец хотел выдать ее замуж, — не вызывал у нее такой реакции.

А теперь… Холден проделал это без всяких усилий со своей стороны.

— Задавайте, — ответила она, заставив себя сосредоточиться на окружающих видах.

Все, что угодно, лишь бы не зацикливаться на нем.

— Какого черта вы так оделись, зная, что вам предстоит поездка верхом?

Она недоумевающе моргнула. А потом повернула голову и посмотрела на него.

— Что не так с моей одеждой?

— Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь садился на лошадь в такой непрактичной одежде.

— Да ладно, я вас умоляю. Вы наверняка видели, как в старину женщины ездили в боковом седле в огромных амазонках.

— Да, — ответил он. — Но у вас есть выбор.

— Я должна быть фотогеничной.

— А вы не могли одеться в сексуальную ковбойскую одежду?

Учитывая, что он играл роль сексуального ковбоя, в обтягивающей черной футболке и черной ковбойской шляпе, Эмерсон внезапно пожалела, что не играет роль сексуальной ковбойской девушки. Может, ей стоило надеть клетчатую рубашку, завязав ее полы под грудью, короткие шорты и сапоги. Может быть, если бы она была так одета, она набралась бы смелости и попросила бы его покувыркаться с ней в сене.

«Ты сошла с ума».

— Это не в моем вкусе.

— А в вашем вкусе одеваться в траур?

Эмерсон рассмеялась.

— Я об этом не подумала. Но вы правы. Это мой любимый стиль.

— Если вас это устраивает.

Его замечание было забавным. Ну ладно, может быть, из-за того, что он пару раз сказал что-то умное в ее присутствии, было слишком рано называть его забавным. Но она почувствовала себя немного лучше оттого, что он был не только очень красивым, но и умным.

— Итак, сегодня у вас не просто рабочая поездка, — сказал он. — Если вы так заботитесь о своем внешнем виде.

— Верно. Я хочу пробудить интерес к нашей новой идее. Ну, знаете, опубликовать мои фотографии верхом на лошади. Подождите секунду.

Она остановилась и повернулась лицом к Холдену. Позади них расстилались виноградники, а на заднем фоне устремлялись ввысь вершины гор. Она достала свой мобильный телефон, подняла его в вытянутой руке, улыбнулась и нажала на кнопку. Посмотрев на результат, она нахмурилась и сделала еще одно фото. Оно понравилось ей уже больше.

— Что это было?

Она развернула лошадь, убрала телефон в карман и поехала дальше.

— Просто я сделала фотографию. Которую смогу опубликовать в Интернете. «Нечто новое и заманчивое на виноградниках Максфилдов».

— Вы и вправду собираетесь это сделать?

— Да. Позже мы выпустим официальный пресс-релиз, но реклама в социальных сетях — это нечто другое. Я — часть этого бренда. И мой образ жизни, включая и одежду, является частью того, что заставляет людей интересоваться нашей винодельней.

— Положим, — сказал Холден.

— Людям нравится испытывать чувство зависти, — сказала она. — Если бы это было не так, они не стали бы проводить долгие часы, разглядывая фотографии других людей. Дома, в которых им никогда не доведется жить. Экзотические места, в которых им никогда не удастся побывать. Немного зависти — это в некотором смысле тоник, он иногда возбуждает людей.

— Вы и вправду верите в это?

— Да. Полагаю, мои успехи в работе доказывают, что я знаю, о чем говорю.

Он долгое время молчал.

— Знаете, я полагаю, что вы правы, — сказал он наконец. — Люди предпочитают позволить себе это чувство. Но когда у вас нет ничего, небольшая радость смотреть на то, чего у вас никогда не будет. Это ранит очень глубоко. Это порождает голод, а не удовольствие. И это может довести некоторых людей до саморазрушения.

Что-то в его интонациях породило в ней беспокойство. Потому что его слова прозвучали не гипотетически.

— Это никогда не было моей целью. И я не могу контролировать, кто читает и смотрит мою рекламу. В конечном счете, люди сами должны управлять своими эмоциями, разве нет?

— Это справедливо. Но некоторые люди не умеют делать этого. И хуже всего то, что находятся те, кто замечают их слабости, если даже они сами не видят в себе этих слабостей. Те, кто на этих слабостях наживаются. Огромное количество молоденьких голодных девчонок пали жертвами зависти, когда выбрали неверную дорогу.

— Ну, я же не рекламирую дикие вечеринки, — сказала она. — Я рекламирую верховую экскурсию по семейной винодельне, которую себе смогут позволить почти все. И в этом все дело. В Интернете можно найти самые невообразимые предложения, а прогулка по винодельне — вполне доступное удовольствие. Вот в этом-то и состоит суть рекламы.

— Понимаю. Создайте мечту, которую нельзя воплотить в жизнь, а потом предложите винодельню в качестве утешения.

— Если вся наша культура поддерживает этот тезис, это вряд ли моя вина.

— Вам когда-нибудь приходилось чего-то страстно желать, Эмерсон? — Это был совсем невинный вопрос, но от его низкого, грубоватого голоса по ее телу словно пробежал электрический разряд. — Или вы всегда получали то, чего хотели?

— Мне случалось хотеть чего-то, — быстро ответила она. Может быть, слишком быстро. Слишком агрессивно.

— Чего именно? — настаивал он.

Она мысленно пробежалась по своей жизни, пытаясь вспомнить хоть что-то, чего не могла получить, если ей этого хотелось. И только один ответ пришел ей на ум.

«Вас».

Да, вот что она хотела сказать. «Я хочу вас, и не могу вас получить. Потому что я обручена с мужчиной, который вовсе не хочет целовать меня, не говоря уже о том, чтобы лечь со мной в постель. И я не больше его хочу этого. Но я не могу разорвать помолвку, как бы мне этого ни хотелось, потому что я страстно хочу…»

— Одобрения, — сказала она. — Я хочу одобрения.

У нее сжалось сердце, потому что она не могла понять, почему это слово вырвалось у нее. Ей следовало бы промолчать.

Но его, похоже, не интересовали ее переживания.

— Одобрения вашего отца? — спросил он.

— Нет. Он полностью одобряет меня. Но моя мать…

— Вы знамениты, успешны, красивы. И ваша мать не одобряет вас?

— Да, как это ни парадоксально, моя мать вовсе не хотела, чтобы я проводила свою жизнь, фотографируясь и размещая эти фотографии в Интернете.

— Если только у вас нет тайных непристойных фотоархивов, я не понимаю, почему ваша мать не одобряет такого рода фотографии. Если только дело не в ваших брюках. Которые, должен признаться, вызывают сомнение.

— Это замечательные брюки. И очень практичные, хотя и не выглядят такими. Потому что они позволяют мне комфортно сидеть на лошади. Что бы вы об этом ни думали.

— Так чего не одобряет ваша мать?

— Она хочет для меня чего-то большего. Самостоятельности. Она не хочет, чтобы я занималась рекламой семейного бизнеса. Но мне это нравится. Я получаю удовольствие от своей работы. Мне это дается легко, потому что я люблю свое дело. Я изучала маркетинг здесь, недалеко от дома. Но она считает, что это… не соответствует моему потенциалу.

Он рассмеялся.

— Простите. Значит, ваша мать считает, что это ниже ваших возможностей — получить степень маркетолога и заниматься рекламой успешного бренда?

— Да.

Она все еще помнила раздражение в голосе матери, когда сообщила ей о своей помолвке с Донованом.

«Значит, ты выходишь замуж за человека, который более успешен в области рекламы, хотя ты и сама могла бы достичь такого успеха».

«Но ты и сама вышла замуж за успешного человека».

«У меня никогда не было таких возможностей, как у тебя. Тебе нет нужды прятаться в тени своего мужа. Ты могла бы достичь большего».

— Да, примерно так, — сказала она. — Понимаете, моя мать — очень умная и разносторонняя женщина. И я очень уважаю ее. Но она никогда не будет гордиться мною. По ее мнению, мне не пришлось ничего добиваться в жизни, и я всегда шла по пути наименьшего сопротивления.

— А что она думает о ваших сестрах?

— Ну, Рен тоже работает в винодельне, и единственное, что раздражает мою мать больше, чем легкая жизнь ее дочерей, — это семейство Купер. А поскольку Рен пытается постоянно идти в ногу с ними, мою мать раздражает все, что она делает. Что касается Крикет… не уверена, что кто-нибудь знает, чего она хочет.

Бедняжка Крикет была нежданным пополнением их семейства. Она была на восемь лет моложе Эмерсон и на шесть лет моложе Рен. Их родители не планировали заводить третьего ребенка, и уж точно не планировали, что он окажется таким. Крикет, похоже, не унаследовала семейную страсть заслужить всеобщее одобрение.

Она была очень своенравным ребенком, которого воспитывали больше работники на ранчо, чем ее родители.

Иногда Эмерсон завидовала независимости Крикет.

— Похоже, вашей матери трудно угодить.

— Совершенно невозможно, — согласилась Эмерсон.

Но ее отец — совсем другое дело. Он гордился ею. Она делала именно то, чего он от нее и хотел. И она продолжит делать это.

Тропинка заканчивалась у подножия горы, за которой на много миль раскинулись виноградники.

— Да, — сказала Эмерсон. — Это идеальное место.

Она сошла с лошади, сделала несколько селфи, а потом на нее внезапно нашло вдохновение, и она повернулась и сняла Холдена, сидевшего в седле. Ему чертовски шла ковбойская шляпа.

Он нахмурился, слез с лошади, а она тем временем сделала еще одну его фотографию. Это был в основном только его силуэт, хотя было видно, что он был красивым, хорошо сложенным мужчиной с ковбойской выправкой.

— Ну вот, это отличное рекламное фото, — удовлетворенно сказала она.

— Что вы делаете?

Он выглядел рассерженным. А вовсе не польщенным.

— Я подумала, что будет хорошо поместить вас на задний план. Настоящая ковбойская фантазия.

— Вы сказали, что это не в вашем вкусе.

— Не в моем. То, что девушка не хочет носить джинсовые шорты, не означает, что ей не нравится смотреть на ковбоев.

— Вы не можете опубликовать это фото в Интернете, — твердо сказал он.

Она удивленно посмотрела на него.

— Почему?

— Потому что я не хочу появляться на вашем чертовом веб-сайте.

— Это не веб-сайт. Это… не важно. Вы… вы же не скрываетесь от полиции, или что-нибудь в этом роде?

— Нет, не скрываюсь.

— Тогда почему вы не позволяете мне опубликовать вашу фотографию? Там даже нельзя рассмотреть ваше лицо.

— Меня не интересует вся эта ерунда.

— Но эта ерунда — дело моей жизни.

— Но эти фотографии — не дело вашей жизни.

— Хорошо. Я не буду опубликовывать их. Хотя, на мой взгляд, они вызвали бы большой интерес.

— Я не собираюсь выступать в роли экскурсовода на вашем ранчо. Так что нет причины размещать мои фотографии.

Она повернулась к нему и обнаружила, что он стоит ближе к ней, чем она думала. Она с шумом выдохнула. Он был таким большим, таким внушительным.

В нем была первобытная сила, которая должна была бы оттолкнуть ее, но вместо этого она завораживала ее.

Было жарко, и она покрылась потом. И ей стало интересно, покрылся ли и он потом тоже. И ей захотелось прижаться лицом к его груди и вдохнуть его запах.

— Вам когда-нибудь приходилось чего-то очень сильно хотеть?

Она не знала, почему задала этот вопрос. Возможно, чтобы не поддаться своим желаниям и прижаться к нему.

— Не думаю, что это ваше дело.

— Почему нет? Я только что рассказала вам все о своей семье, сама даже не зная почему. Разве что только потому, что вы спросили. Мы здесь одни.

— И еще ваш телефон. Ваша связь со всем миром.

— Я уберу его в карман.

Она сунула телефон в карман своих брюк.

Он окинул ее взглядом, и она почувствовала, что он нарочно не спешит, не отрывая своих темных глаз от ее тела. Он знал, что его взгляд был намеренно сексуальным.

И та часть ее, которую она подавляла, которая испытывала скуку на приеме прошлым вечером…

Та ее часть хотела всего этого.

— Мне приходилось желать кое-чего, — медленно произнес он.

Она непроизвольно облизнула губы.

И его глаза вспыхнули.

Она не могла притворяться, что не понимала, что сделала. Она намеренно привлекла его внимание к своим губам.

Ладно, она сделала это намеренно, но она не знала, чего хотела этим добиться.

Нет, знала. Но она не могла хотеть этого. Просто не могла. Не могла…

Внезапно он протянул руку и взял ее двумя пальцами за подбородок.

— Не знаю, как ведут себя парни, с которыми вы обычно имеете дело. Но я не тот человек, который рассматривает фотографии и жалеет, что у него чего-то нет. Если я чего-то хочу, я беру это. Так что на вашем месте… я бы не стал дразнить меня.

— Я… я… — Она отступила на шаг.

И чуть не упала, но он схватил ее своими сильными руками за талию и прижал к себе. Она осторожно положила руку ему на грудь. Да. Он вспотел.

И это было чертовски сексуально.

Она лихорадочно пыталась придумать, что сказать. Что-нибудь остроумное, что-нибудь такое, что могло бы разрядить напряженность. Но ничего не приходило ей в голову. Ее сердце отчаянно колотилось в груди, ей трудно было дышать. Трудно было думать. Она испытывала какое-то странное чувство, словно самая ее дикая фантазия существовала лишь в ее голове, а не наяву.

Но его тело было горячим и твердым, и ее пальцы, дотрагивающиеся до его горячего тела, тоже горели.

Как и ее тело. Как и все вокруг.

И она не могла придумать, что сказать, что было совсем не похоже на нее. Но обычно мужчины не вызывали у нее таких чувств.

Она им нравилась. Они любили разговаривать и флиртовать с ней. А после того, как она обручилась, это стало нравиться им еще больше. Они стали смотреть на нее, как на вызов. И ей ничего не стоило подыгрывать им. Потому что их внимание не вызывало у нее никаких чувств. Просто это были лишь разговоры. И ничего больше.

Но сейчас… это было что-то большее.

Воздух словно стал гуще, и она не могла понять, почему сейчас, почему именно этот мужчина.

Его губы дрогнули в улыбке, и внезапно она увидела это.

Безусловно, отчасти дело было в его точеном лице и сильном теле. Но он еще и был… бунтарем.

Всем тем, чем не была она сама.

Он был человеком, которого совсем не волновало, что о нем думают. Это сквозило во всем его облике. В сдержанной грации движений, в непринужденной улыбке, медовом тембре его голоса.

Да.

Он был мужчиной, которого ничто не связывало. Которому не приходилось в два часа ночи отвечать на сообщения, которых он нетерпеливо ждал, не приходилось волноваться о том, чтобы не разрушить свой имидж в глазах окружающих.

Мужчиной, который не боялся не оправдать ожиданий родителей.

Он был настоящим.

Он был похож на гору, возвышающуюся позади него. Сильный, твердый, несгибаемый.

И ей захотелось попробовать его на вкус.

Попробовать на вкус чувство свободы.

Она непроизвольно прижалась к нему, но он тут же отступил на шаг.

— Опомнитесь, принцесса, — сказал он, взяв ее за левую руку и повернув ее так, что бриллиант сверкнул на солнце. — Вы же не хотите этого.

Ее охватил ужас, и она отшатнулась от него.

— Я не… Да нет, ничего.

Он рассмеялся.

— А по-моему, есть кое-что.

— Я… Между мной и моим женихом есть негласное соглашение, — сказала она.

И тут же решила на самом деле прояснить с Донованом этот момент. Потому что она подозревала, что это соглашение им пригодится, учитывая, что они ни разу не дотрагивались друг до друга. И она также подозревала, что вряд ли Донован обходился без секса все эти два года.

Но она же обходилась.

Да, ей следует обговорить это с Донованом.

— Правда?

— Да, — солгала она.

— Ну, у меня есть соглашение с вашим отцом, что я являюсь его работником. И я ни за что не стану злоупотреблять своим положением.

— Я уже взрослая женщина, — заметила она.

— Да, но что, по-вашему, будет думать ваш отец, если обнаружит, что вы трахаетесь с нанятым рабочим?

Ее бросило в жар.

— Я не информирую отца о своей интимной жизни.

— Проблема в том, что его будут касаться наши отношения. А я привык к тому, чтобы моя интимная жизнь касалась только меня и обнаженной дамы в моей постели.

— То, что я едва не поцеловала вас, не означает, что я предлагаю вам заняться со мной сексом. Ваше эго выдает вас.

— А ваш румянец выдает вас, дорогуша.

Эмерсон не знала, что и сказать, хотя прежде ей никогда не приходилось лезть за словом в карман. Но он был прав. Он работал на ее отца, и тем самым и на ее семью, включая и ее саму. Но она не чувствовала, что имеет хоть какую-то власть над ним. Не чувствовала, что управляет ситуацией. Хотя она была членом богатой семьи Максфилд, а он… просто наемным работником.

Так почему она чувствует, что находится в невыгодном положении?

— Пожалуй, пора отправляться дальше, — сказала она. — Мне еще нужно сделать несколько фотографий.

— Чтобы опубликовать их.

— Но вас я не буду снимать.

Он кивнул.

— Не будете.

Она взобралась на лошадь, и он последовал ее примеру. На этот раз он поехал впереди, и она испытала облегчение. Потому что не знала, что сделала бы, если бы ей пришлось чувствовать спиной его взгляд.

Она с ума сошла бы, думая о том, как себя вести, чтобы он не понял, что она знает, будто он наблюдает за ней.

Но, может быть, он вовсе и не наблюдал бы за ней. И в этом-то было все дело. А она сходила бы с ума, размышляя об этом. Но она вовсе не хотела сходить с ума.

Когда Эмерсон вернулась в офис, она села за стол и стала нервно постукивать пальцами рядом с лежащим перед ней телефоном. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не отправить сообщение Доновану.

Нет. Нет.

А потом внезапно она схватила телефон и стала писать сообщение.

«У нас свободные отношения?»

Она положила телефон на стол и замерла в ожидании. Спустя несколько минут он запищал.

«Мы обручены».

«Это не ответ».

«Мы живем в разных городах».

Она перевела дыхание.

«Ты спал с кем-то еще?»

Она не собиралась терпеть его уклончивые сообщения. Ей было безразлично, испытывает ли он угрызения совести.

«Мы живем в разных городах. Да, спал».

«А если бы я сделала то же самое?»

«Что ты делаешь до свадьбы — это твое дело».

Она не стала отвечать, и вскоре последовало еще одно его сообщение:

«Хочешь поговорить по телефону?»

«Нет».

«Хорошо».

И все. Потому что они не любили друг друга. И ей не было нужды писать ему, потому что между ней и Холденом ничего не будет.

А как относиться к тому, что Донован спит с другими женщинами?

Этого она не знала.

Она ничего не чувствовала.

Но теперь она получила карт-бланш. Хотя это же было не нормально, разве не так? Разве было нормальным то, что его не удивили ее вопросы? Что она ясно дала понять, что раздумывает о том, чтобы переспать с кем-то?

И было не нормальным и то, что она не испытывает ревности из-за того, что Донован с кем-то спит.

Нет, она не испытывала ревности.

И его признание не вызвало у нее никаких чувств.

Все это лишь подтвердило, что в их отношениях чего-то недостает. Что она и так уже знала. Они оба не чувствовали, что испытывают какие-то эмоции друг к другу. Они позволили, чтобы их свели вместе, но ее надежды, что со временем их чувства станут расти, не оправдались.

Но она не могла…

Ее отец не требовал от нее слишком многого. И он всегда поддерживал ее. Если она его разочарует…

Тогда она станет неудачницей, разве не так?

Но он не выбирал мужа для Рен. Не выбирал мужа для Крикет.

Он не просил их об этом. Он просил только ее. И она согласилась, потому что была тем, кем была. Дочерью, на которую можно положиться во всем. И теперь перестать быть ею было слишком поздно.

Писать Доновану было безумием. А прижиматься к Холдену было еще большим безумием. И у нее нет времени на такие безумства. Ей нужно начинать рекламную кампанию, и она этим займется. Потому что она не из тех, кто целует малознакомых мужчин. Не из тех, кто занимается сексом только ради секса. Не из тех, кто нарушает профессиональные границы.

Но вся проблема заключалась в том, что Холден заставлял ее чувствовать себя совсем не такой, какой она была до сих пор. И это волновало ее больше всего.