Река моих сожалений

Медина Мирай, 2020

Питер – молодой актер, склонный к саморазрушению. Подвергать себя смертельным соблазнам – смысл его жизни, ведь иного смысла у него нет. Однажды Питер встречает Колдера – начинающего музыканта и певца, свою полную противоположность. Судьбы двух парней переплетаются, когда им предлагают сняться в одном фильме, которому предрекают ошеломительный успех. Актер, желающий стать певцом, и певец, мечтающий стать актером. Парень, видящий смерть во всем, и парень, видящий жизнь в смерти. Потерянный мальчик и мальчик, потерявший все. Готовы ли они погрузиться в реку своих сожалений?

7

— Начинаем с минуты на минуту! — скомандовал Роллинс. Сегодняшней ночью он нарядился в светлые джинсы клеш, майку и белую кожаную куртку с воротником, подобным «воротнику» бешеной ящерицы.

Я только что сделал затяжку и сидел за столиком, приходя в себя. Мой настоящий отец смотрел на меня с осуждением и толикой сожаления. О, какая дикая смесь! Любой на моем месте почувствовал бы себя виноватым, но адреналин все еще горел адским пламенем в моей крови, и свет этого пламени был столь ярким и сильным, что он ослепил чувство вины, породив равнодушие.

Вечная темнота, лишь изредка рассеивающаяся из-за блуждающего света прожекторов, придавала Ганну мрачный и пугающий вид. Он напрягал пальцы костлявых рук, точно собирался дать мне в челюсть.

— Хватит употреблять эту мерзость, — сказал он устало.

— Ты и сам не прочь ее принять.

«Я больше не могу смотреть на то, как ты отравляешь свою жизнь. Ты еще так молод» — я знал, что Ганн хотел сказать мне это, как в прошлый и позапрошлый раз, и заученные слова уже застряли на его языке за плотно сомкнутыми зубами, но рваться наружу не спешили, потому что он знал мой ответ: «Так не смотри».

Я окинул взглядом охотников за удовольствиями. Клубный отдых был таков, что после него требовался еще один отдых, но уже дома, в тишине и одиночестве.

Колдера нигде не было, только Роллинс, болтающий у сцены со следующими исполнителями. Порой я задумывался, что творилось в развращенных мальчиками мозгах этого барыги, и каждый раз словно лез в черную зловонную тину, под которой угасали лучики света Роллинса, погибала его верность жене и детям. А может, он признался им в своей сущности? Может, он, как любимый мной покойный Фредди Меркьюри, любит жену платонически, а мальчиков и мужчин — физически?

Но стоило задуматься об этом, как я снова почувствовал, словно погружаюсь в пучину несмываемой грязи.

Жизнь так черна, что найти в ней что-то белое сродни самоубийству, ибо, гуляя в потемках, задумываясь о немыслимом, пытаясь отыскать свет там, где его осталось лишь на один достойный поступок, можно затеряться в собственных грехах лишь сильнее. Там, в дебрях непризнанных согрешений, живет дьявол. Там живет самообман.

Я знал об этом, ибо стал почетным жителем этой черноты давно, еще в четырнадцать, когда, вместо того чтобы спросить маму, почему она принимает наркотики, вытаскивал их у нее из сумки, искал в шкафу с ее нижним бельем, рыскал под подушками и матрасом, под которым однажды обнаружил мокрый длинный резиновый пакетик. Я был так одержим поиском измельченного дурмана, что не придал этой вещице особого значения. А то был использованный презерватив. Лишь сейчас я понял это. Как мерзко! А ведь я тогда даже не помыл руки.

Мне стоило сейчас думать не о семени родителей на своих руках, а об извинении, равном унижению. Как сложно быть искренним с тем, кого ненавидишь, и актерский талант тебе здесь не друг, а подлый враг, предавший в последнюю минуту.

Колдер должен был выступать после гитариста, но вместо него на сцену вышла девушка-хиппи, а после нее — ободранный неформал с гитарой покруче, чем у Колдера.

Дело пахло дурно, и чем больше я вдыхал его ртом, тем больше чувствовал горький вкус обмана. А украшало его таинственное молчание Ганна.

Я закрыл глаза лишь на секунду, чтобы скрыться от клубной суеты и скучного номера. Исполнитель играл куда хуже Колдера: жестко, ломко, без душевного тепла, без смысла, улыбок и любящего взгляда, окидывающего публику.

Ни один из выступавших не был таким, как Колдер. Он был лучше. Потому я возненавидел его еще сильнее.

Я мечтал оказаться с ним в темном, укромном местечке, вдали от чужих глаз, где свершится суд по делу юноши, обвиняемого в том, что он во всем лучше меня.

О да, я все это видел так: пустой переулок на краю города, шелест перешептывающихся деревьев, лишенных кроны и веток, пустая парковка, железные скамейки с отколупанной краской, зловоние старых мусорных баков, один из которых с почтением примет в себя безжизненное тело, и тьма, накрывшая окна каждой квартиры.

Я привезу Колдера с холщовым мешком на голове и завязанными руками в это забытое Богом, но обожаемое дьяволом место. Я вытащу его из машины, брошу на холодную после дождя землю. Его мольбы об освобождении будут меня смешить. Ему будет страшно до слез, бегущих по его горячим щекам. Недостаточно будет казнить его одним ножом, потому я возьму молоток. Один удар, минус злость и плюс облегчение — а все вместе, вопреки законам математики, сольется в единый большой плюс, чуть повернутый идеальный крест.

Я буду убивать его медленно, и никто ему не поможет. Я останусь безнаказанным и удовлетворенным, как сытый хищник после долгожданной кровавой трапезы.

О сладкие мечты, осуществить которые я буду не в силах, ибо тогда они прекратят быть мечтами, навсегда потеряв свою ценность, перевоплотившись в сухие цели.

«Ну и где же Колдер?» — мое терпение подошло к концу. Даже фантазии о его смерти, что казались мне теперь дикими, были не в силах более развеивать мою скуку.

И тут надо мной нависла тень, скрывшая меня от безжалостного, поднадоевшего синего света прожектора. Я лениво поднял взгляд, ожидая увидеть извращугу Роллинса с его «воротником» бешеной ящерицы. Но это был Колдер.