Сожжение

Мегха Маджумдар, 2020

Захватывающий дебютный роман о трех героях, живущих в современной Индии, которые преследуют разные цели: подняться до среднего класса, примкнуть к политической власти, добиться славы в кино – и обнаруживают, что их жизни напрямую зависят от недавнего происшествия. Дживан, мусульманская школьница из трущоб, из-за неосторожного комментария в социальной сети обвиняется в совершении теракта в поезде. Физрук из ее школы может выступить свидетелем на суде и спасти девочку от гибели, но перед ним встает сложный выбор: собственная карьера на политическом поприще или оправдание невиновного. Хиджра Лавли, представительница касты неприкасаемых, обучалась у Дживан английскому языку, и у нее есть для нее алиби, которое поставит точку в этом деле. Но тогда Лавли должна поставить на кон все, чего успела добиться.

· Дживан ·

В газетах, которые приходят в тюрьму с опозданием на несколько дней, печатают разные версии моей жизни. Сообщается, что я росла в Силде, в Салпуре, в Хобигрэме. У моего отца, пишут там, был полиомиелит, рак, ему ампутировали конечность. Он был поваром в отеле, нет, муниципальным служащим, нет, на самом деле он служил в электрической компании и снимал показания счетчиков. О предприятии с завтраками моей матери они не знают, поэтому пишут, что она домохозяйка — если вообще о ней вспоминают.

— Смотри, — говорю я Американди, с которой мы соседки по камере, потому что, как выяснилось, она потребовала, чтобы ее поместили со знаменитой террористкой. — «Дешер Потрика» говорит, что я работала в кол-центре, и чьи-то фотографии напечатали! Девушка на заднем сиденье мотоцикла, с мужчиной. Я вообще никогда на мотоцикле не ездила.

Разговор происходит в полдень, после душа, моя соседка подняла сари до бедер и делает себе массаж, перебирая пальцами вверх и вниз по икрам. Вены у нее искривлены, как переполнившиеся реки.

— Репортеры что хочешь напишут, — говорит она. — Вот в моем деле, когда я сказала…

Но мне не интересно про нее.

— Они что услышат на улице, то и записывают, — говорю я.

— Так у них же сроки, — отвечает она. — Не уложишься в срок — уволят. У кого тут будет время вопросы задавать?

— А еще тут сказано, послушай, — продолжаю я. — Оператор интернет-кафе в том районе говорил, что Дживан часто звонит на пакистанские номера. Зачем они про меня врут?

Американди смотрит на меня.

— Знаешь, многие люди тебе не верят. Я лично слышала всякое. У тебя в доме нашли керосин. Ты была на станции. У тебя во френдах вербовщик. Так сделала ты это или нет? — Она вздыхает. — Но почему-то я не считаю тебя плохим человеком.

У меня в горле застревает всхлип.

— Послушай, — говорит она. — Я не должна тебе говорить, но ты знаешь, что репортеры стучатся в ворота, хотят взять у тебя интервью?

Я вытираю глаза, сморкаюсь.

— Какой газеты? — спрашиваю я.

— «Таймс оф Индия»! «Хиндустан таймс»! «Стейтсмен»! Да любую назови, — говорит она. — Все предлагают деньги, ох какие деньжищи, за одно интервью с тобой. Так я слышала. Но мадам Ума вынуждена им отказывать. На нее сверху давят.

— У меня есть право с ними говорить! — кричу я.

Американди замахивается, будто хочет дать мне пощечину.

— Голос не повышай! — шипит она. — Вот поэтому и нельзя ни с кем по-хорошему в этой крысиной норе.

Она берет верхнее сари из четырех, которые я для нее выстирала и сложила стопкой. Оборачивается им. Расправляет складки.

— Говоришь, у тебя есть право? — переспрашивает она, шевеля ногами, чтобы сари не морщило.

И улыбается так, словно в этой улыбке все, что она хотела сказать.

— Я хочу с ними поговорить, — произношу я тихо. — Гобинд вообще чем занимается? Я его целую вечность не видела. Даже не позвонил мне ни разу.

Если бы только мне удалось поговорить с газетным репортером или на камеру телевидения, меня бы поняли, правда ведь? Я каждый день в этом темном коридоре — с шорохом крыльев насекомых, с капелью протечки, сообщающей о дожде, со штукатуркой на потолке, разбухающей, как облако. Дни превращаются в недели, а я все на коленях возле канавы, стираю вручную ночнушки Американди. Там, где все мы отстирываем наши месячные тряпки, пахнет горячим утюгом. Дура я была, что ждала от Гобинда помощи, теперь-то понимаю. Он — назначенный судом юрист, но не мой адвокат.

Вот почему, думаю я, все мы тут. Например, Американди. Она толкнула человека, пытавшегося сорвать с нее ожерелье на улице. Тот упал, ударился головой о мостовую и впал в кому. Суд обвинил Американди, и вот она в тюрьме, на десять лет или больше, в заключении, которое никак не кончится. Если бы ей дали возможность рассказать свою историю, как могла бы сложиться ее жизнь?

* * *

На следующее утро Американди берет свое тонкое полотенце, шершавое как пемза, и бутылку душистого жидкого мыла, которое бережет как зеницу ока. И уходит принимать ванну.

— Послушай, — говорю я, пока день только начался и Американди еще никто не успел испортить настроения. — Сделаешь для меня одну вещь? — Я поднимаю газету, которую листала: — Передашь словечко этому репортеру? — Разворачиваю газету «Дейли бикон» и нахожу имя: Пурненду Саркар. — Попросишь Пурненду Саркара прийти сюда? Моя мать говорила, что он к ней приходил и хотел помочь.

Американди ищет взглядом свои шлепанцы для душа.

— Отличный план! — говорит она насмешливо. — А мне-то это зачем?

Она ждет, поворачивается ко мне. У меня секунда ее внимания, не больше.

— Деньги, — отвечаю я. — Те, что они предлагают за интервью. Ты же сейчас сказала, что они предлагают кучу денег? Возьмешь все себе. Что может сделать суд, если пресса не…

— Ох и любишь ты проповедовать, — говорит Американди. — Ты сказала, все деньги?

— До последней рупии.

— И когда это ты так разбогатела? — говорит она.