Дорогой г-н продюсер

Маша Фокс

«Дорогой г-н продюсер» – сборник из трех рассказов и трех повестей, объединённых в форму предложения для дальнейшей экранизации. Пожилая писательница-новичок присылает его в холдинг ООО «Луна-Media Production». Дела в ООО идут «так себе». Главред сценарного отдела Светлана Ивановна должна срочно прочитать новый материал. По мере чтения она вспоминает свою молодость: ошибки, измены, юношеский максимализм и под впечатлением от прочитанного принимает важное для себя жизненное решение. Книга содержит нецензурную брань.

Елена Сергеевна

Моей сестре посвящаю

Часть 1

Елена Сергеевна заканчивала консультацию по курсовым у студентов четвертого курса, когда в окно, как будто распахнув его, ворвался предвечерний луч солнца, так давно не показывавшего себя усталым за зиму москвичам. «Все. Сегодня точно поедем!» — сказала она себе, а вслух обратилась к молодому человеку, сидевшему напротив нее, и, слегка приподнявшись, перегнулась через стол, показывая ему место в реферате, которое вызвало у нее замечание.

— Василий, Вы же умница и подающий надежды будущий ученый, но даже Вам нельзя так безосновательно выдвигать тезисы. Вот, здесь и здесь, — она показала на отчеркнутые карандашом параграфы, — пожалуйста, поройтесь еще в литературе. У Мелетинского есть свое видение, а Неклюдов, хоть и разделяет его точку зрения, но трактует по-другому. Мне льстит, что Вы в основном пользуетесь моими работами, но в российской школе фольклористики есть еще с полдюжины ученых, мнение которых Вам бы следовало изучить. Идите. Увидимся в следующий четверг на семинаре.

Оба с облегчением выдохнули. Он быстро сложил бумаги в рюкзачок, скупо попрощался и почти бегом выскочил из аудитории. Она же еще какое-то время посидела, отпуская напряжение. Она и в молодости-то тяготилась публичностью, а уж теперь, когда перевалило за 72, и подавно стала быстро уставать. Не спеша собрала со стола книги с разноцветной бахромой закладок, подровняла стопку записей и отправила все в легкую холщовую сумку на длинном ремне. Достала из нее пачку сигарет и телефон, привычным жестом перекинула ремень через плечо поперек туловища и направилась к выходу.

Конец занятий. Пятачок перед входом в университет гудел. Курильщики жались к урнам, а те, кто не курил, держа бумажные стаканчики с кофе и мобильные у уха, теснились на тротуаре, подставляя лица весеннему солнцу. Елена Сергеевна щелкнула зажигалкой, с удовольствием затянулась. Она была заядлой курильщицей с более чем пятидесятилетним стажем и бросать не собиралась. «Еще чего?! Как же я думать буду?» — дежурно отвечала она врачу. А тот только рукой махал: «Ну, может, поменьше, пореже». Кстати, опрокинуть пару рюмочек беленькой, да под хорошую закуску, да на даче — еще одно любимое удовольствие. Несмотря на свой серьезный статус — как никак доктор наук, заведующая кафедрой и председатель ученого совета — Елена Сергеевна любила простоту. Дача — обычная деревенская изба на пятнадцати сотках — была куплена еще в 90-е, когда муж вдруг из совкового инженера превратился в руководителя строительной компании и начал зарабатывать нормальные деньги. Деревенька из десятка домов в шестидесяти километрах от Москвы, недалеко от Нового Иерусалима. Ни речки рядом, ни леса, а для Елены Сергеевны не было места любимее.

Собирались поехать еще в прошлые выходные, но холодный не весенний дождь испортил все планы. Сейчас, кажется, погода налаживается. Она побрела к отведенной для персонала стоянке машин. Докурила. Села за руль, пристроив сумку на пассажирском сиденье, нажала кнопку быстрого соединения. Муж ответил на второй же гудок. «Саш, я закончила. Выезжаю. Ты сходи там в магазин, купи водки и какие-нибудь салаты, селёдочку кусочками, ну, сам знаешь, чтоб с готовкой не заморачиваться, когда приедем. А я сейчас по дороге заеду куплю мясо, куру, ну и все остальное на завтрашний обед». «Не волнуйся, Ленок, водочка у меня еще с прошлой недели в морозилочке припасена — не успеет согреться, а остальное возьму, как всегда. Овощи брать?» — засуетился муж. «Посмотри, если свежие помидорки черри будут и, да, чуть не забыла, картошки возьми».

С октября по май Елена Сергеевна была книжным червем, ученым, оппонентом или, наоборот, руководителем докторских и кандидатских диссертаций и потому… никудышной хозяйкой. Новогодняя елочка у нее, как правило, стояла до марта и, если была натуральная, иногда даже свежие бледно-зеленые иголочки выбрасывала, а если искусственная — становилась белесой от пыли. Елена Сергеевна ни пыли, ни елочки не замечала до того момента, пока — за восемь недель до посадки в грунт — не наступала пора выгонять семена. Тогда узкий подоконник на кухне превращался в оранжерею, а маленький обеденный столик был заставлен обрезанными коробками из-под молока и соков. В «обрезках» вызревали будущие кабачки и цветная капуста, но узнать who is who можно было только по надписям, сделанным черным фломастером на коробке. С этой поры и до самого выезда на дачу ели в комнате с журнального столика.

Двадцать лет назад, когда остеопороз еще не дал о себе знать в полную силу, и спина вполне так себе держалась, в хозяйстве были четыре грядки огорода со своей редиской, чесноком/луком, огурчиками и кабачками/патиссонами. Даже тыквы были, но они почему-то предпочитали расти на краю участка на куче, куда сваливалась скошенная трава и выплескивались помои. Тогда у Насти — соседки через дорогу — еще были корова и кролики и Настин сын Витька раз в месяц, а то и чаще приходил со своей косой, выкашивал весь участок и забирал траву. Потом Настя слегла, корову не то забили, не то продали, а кроликам и своей травы хватало. Витька перестал приходить. Правда, к этому времени уже стала появляться в магазинах садовая техника, и Елена Сергеевна купила свою первую, еще бензиновую, газонокосилку. До ящика по изготовлению компоста руки так и не дошли. Вот тыквы и росли на куче.

За двадцать лет спина сдала, свежие овощи перестали быть дефицитом и Елена Сергеевна стала сажать цветы вдоль дорожки от калитки к крыльцу и дальше — от дома до «удобств» на дальнем конце участка. Грядки заровняли, и огород стал детской площадкой. У мужа от первого брака была дочь, которая ко времени покупки дачи выросла во взрослую девицу, перестала ненавидеть мачеху, вышла замуж и родила двоих детей. «Молодые», как их называли, любили приехать на денек в выходные — на шашлык и «подышать». Место огорода сначала заняли песочница и старая детская оцинкованная ванночка. Потом песочницу убрали и поставили полутораметровый надувной бассейн, а в детской ванночке внучок пытался разводить лягушек. Когда он вышел из возраста лягушек, на этом пятачке встал зеленый диван-качалка под зелено-белым полосатым навесом. После отъезда «молодых» с детьми и собакой в Израиль диван простоял еще пару сезонов и благополучно развалился.

Стол, смастеренный зятем из старой двери, и две лавки вдоль него все еще стояли под яблоней, но то ли яблоня разрослась, то ли стол перекосило, а сидеть за ним стало как-то криво и неудобно. Елена Сергеевна, подсмотрев в передаче «Мой сад» идею устройства каскадного сада-огорода, расставила на столе и лавках ящики и горшки с геранью, листовым салатом, зеленым луком и укропом. Получилось очень живописно.

Это чудо доморощенной садово-парковой архитектуры хорошо просматривалось с крыльца дома, на котором она и сидела первым после приезда утром с кружкой кофе и первой же утренней сигаретой. Муж еще спал.

Елена Сергеевна обладала замечательной способностью «смотреть в оба», вернее, в обе стороны своего существования. Вот и сейчас ее глаза скользили по привычному окружению, отмечая мелкие изменения, случившиеся за зиму. Нижняя ветка самой большой яблони, подпертая в прошлом году в двух местах, еще больше провисла и, по всему видно, этим летом окончательно отломится. Надо бы ее спилить, пока не зацвела. Правый кронштейн навеса над крыльцом сарайки держится на честном слове, того гляди, вся конструкция обвалится. Эх, что ни говори, а зять, хоть и зануда редкостный, но рукастый и вмиг прибил бы, а теперь… Но она не жалела об отъезде родственников: шуму и гаму от них было больше, чем пользы и помощи. На даче ей никто не нужен был.

«Сегодня проведу ревизию, а завтра пройдусь вдоль деревни. Поздороваюсь, посмотрю, у кого таджиков можно на пару часов переманить». Она поставила пустую кружку на ступеньку крыльца, тяжело поднялась, закурила вторую сигарету, запахнула поглубже полу старого, когда-то страшно модного стеганого пальто и пошла вглубь участка инспектировать хозяйство. Так, осматривая «владенья свои», она не переставала внутренним взором перелистывать последние страницы рукописи.

Первая половина ее нового сборника выстроилась в довольно стройный логический ряд, а вторая никак не поддавалась. Что-то витает, витает вокруг, а память — когда-то такая быстрая и цепкая — теперь, как упрямая собака, уперлась, и ни поводком, ни пинками ее не сдвинуть. Мысль крутится, крутится, перескакивает с одного на другое, а в ряд на свое место не встает. Господи, неужели это старость? Надо бы этого мальчика Васю с семинара к себе поближе взять. По всему видно, что толковый, только разболтанный еще, без своей темы: то за истолкование поэтики, то за жанровую классификацию архаического фольклора хватается, то за семантику, то за структуру обряда.

— Лен, ну, ёб твою мать, ну какого хера ты оставила кружку на крыльце, я чуть ногу не сломал!

Муж проснулся. Приезжая на дачу, он любил напустить на себя простоты. Начинал ходить вразвалочку, говорить с матерком. Приезжал отдыхать. От чего, правда, непонятно. С тех пор как его выпроводили на пенсию, только и делал, что «отдыхал». Не все умеют отдыхать. Вот он — ее муж — оказался худшим подвидом совка: ничего, кроме работы, не знал и не хотел знать. По утрам вставал — ехал на работу — с работы возвращался — вешал костюм на спинку стула — ел — смотрел телевизор — ложился спать. Теперь, когда работу, как у ребенка привычную игрушку, отобрали, он мается, не зная, чем заняться, и, что еще хуже, как-то сразу стал стариком. Брюзжащим, всем недовольным. В политике, экономике и футболе — первый эксперт. Смотрит эти чертовы теледебаты, орет громче Соловьева и…

Она повернула назад к дому, но перед глазами все еще стоял текст. О, кажется вот здесь, если параграфы переставить местами, мысль становится более конструктивной. Не забыть бы, пока опять за работу сяду — страница 35.

— Ну, не сломал же. И тебе с добрым утром, — недовольно ответила она. Муж уже сидел за столом на кухне с телевизионным пультом в руке.

— Саш, ну ты хотя бы бойлер настроил, а потом уж телевизор. Мало тебе его в Москве что ли? Опять посуду в тазике мыть?

— Да ладно тебе, Лен, не выноси мозги. Все сделаем.

«Ага, сделаем — будущее время, множественное число…». Так, тихо разговаривая сама с собой, она поставила уже остывший чайник на одну конфорку электрической плитки, большую тяжелую сковороду — на вторую. Положила в сковороду кусок масла, потянулась за коробкой яиц.

— Тебе яичницу с колбасой? У меня есть остатки вареной картошки. Могу сделать испанский омлет.

— Омлет. С картошкой и с луком.

— У нас, кажется, нет лука.

— Лен, ну в чем дело? Я ж тебя вчера русским языком спрашивал: что из овощей купить. Ты сказала только про помидоры и картошку. О чем ты вообще думаешь?

— О чем? — «А действительно, о чем я все время думаю?» Перед глазами опять запрыгали строчки текста, и вдруг какая-то непонятная бабская обида накрыла, как говорится, с головой. Обида на то, что дурак. На то, что примитивный. На то, что не дал ей родить своего ребенка. На то, что дочь его — жлобиха и эгоистка — уехала в Изриловку и сдала, между прочим, его, отцовскую, квартиру. И вот он теперь бездомный, безработный, безмозглый сидит здесь, у Елены Сергеевны за спиной, на угловом диванчике малюсенькой дачной кухни и гундосит, гундосит, гундосит. А у нее спина болит, голова не варит и вторая часть сборника не складывается. И ведь никому не скажешь, не пожалуешься.

Вот только… если бы… он не включил в этот момент телевизор и звук на полную катушку не ворвался бы в маленькое, еще холодное с зимы пространство кухни и не обрушился бы на нее, и не прошил бы голову, как железный прут, от макушки до основания черепа, заполняя ее нестерпимой горячей болью.

Если бы…

Она сорвала с плитки еще холодную сковородку, кусок масла с нее отлетел куда-то в угол за диванчик, а сама сковородка смачно чавкнула о голову мужа. Очки упали на стол, а сам он — рот открыт, как от удивления, — завалился набок.

Елена Сергеевна вынула пульт у него из руки. Нажала кнопку off. Вышла на крыльцо. Подобрала черепки чашки. Закурила и с удовольствием затянулась.

«Надо рассаду из багажника вынуть — задохнется».

Часть 2

Замок на двери сарая за зиму заржавел, и ключ, хоть и вошел в гнездо, проворачиваться отказывался. Пришлось вернуться в дом. Долго искала на веранде, потом в шкафчике под раковиной и, наконец, нашла то, что искала, — флакон спрей-смазки — в ящике с летней обувью. Вернулась к сараю. Через специальную трубочку-насадку впрыснула в лоно замка «живую воду» — чудо химической промышленности начала XXI века. Потрясла, подула, снова вставила в щель ключ, и… он послушно провернулся, высвобождая дужку из объятий гнезда. В сарае был полный порядок: все на своих местах, как прибрала прошлой осенью, только вот не доглядела — рулон резинового шланга оставила на полу, а не подвесила на крюк на стене — мыши полакомились. По специальному пандусу, который сделали, когда купили газонокосилку и мини-трактор, выкатила тачку. По-хозяйски осмотрела — надо бы колесо подкачать, но рассада — тяжесть невеликая — хватит довезти от машины к столу под яблоней.

Она открывала багажник, когда рядом раздался приветственный возглас:

— О, Сергеевна, с приездом!

Обернулась. Над сеткой забора торчала голова соседа Коли. Сквозь еще не загустевшие кусты малины, которые тянулись вдоль всего забора, чередуясь выше со смородиной и орешником, была видна его приземистая фигура. На ногах солдатские сапоги, из-под клетчатой фуфайки видна застиранная футболка. «Как быстро заматерел», — подумала про себя. В тот год, когда купили дом, Коля этот только-только демобилизовался. В город не подался, а вернулся в родную деревню на радость родителям. Женился. Сначала пошел участковым, а теперь дослужился до майора — начальником местной милиции стал. Елена Сергеевна радовалась такому соседству. Дом был круглогодично под бесплатной вневедомственной охраной. Кто ж полезет в бесхозный по зиме дом под боком у милиционера?

— Спасибо, Коля. Как вы тут? Перезимовали?

— Да уж, вашими молитвами. А вы как? Вы чё, одна приехали? Петровича чё-то не видать или спит еще?

— Нет, Коля, я одна приехала. Петрович у дочери в Израиле гостит, а я вот — рассаду привезла, да и вообще — сезон пора открывать.

— Открывать — это хорошо. И нам повеселее, когда рядом жизнь кипит.

— Скажешь тоже. Какое у нас кипенье. Так, возня мышиная.

— Ну, прям, Сергеевна, «мышиная», — хохотнул Коля, — вы люди солидные. Если помощь какая нужна — обращайтесь. У меня сейчас сын Генка гостит, помогает с картошкой. Посевная у нас началась. Он парень рукастый, если что — зовите.

Вот и Генка уже картошку сажает. А ведь она его помнит еще малышом, как ковылял, держа одной ручкой свой пол-литровый бидончик, а другой — руку бабки, Колиной матери. «Господи, вот голова дырявая, ничего не держит — как же ее звали? Люся? Люда?.. Людой ее звали, умерла несколько лет назад», — память, как тот Гена, побегала по саду и вернулась в дом… С Людой он свои первые шаги делал к Настиной корове за персональной порцией парного молока. Та корова всю их улицу молоком поила, а Люда учила Елену Сергеевну тонкостям крестьянского быта. Как сажать, чем подкармливать. И всего-то двадцать с небольшим лет назад, а как вчера…

— Спасибо, Коля. Я сейчас разберусь, что к чему, и воспользуюсь предложением. Кстати, видела у вас там на конце участка маленький желтенький трактор стоит. Это случайно не мини-экскаватор?

— Он самый. Мы ж «самозахват» оформили: еще шесть соток от того поля, что за нашими участками — все равно бесхозное. Скажу тебе как должностное лицо: в управе планируют ту землю продавать под дачи. А чего? Ничейная в пятидесяти километрах от Москвы бурьяном зарастает. Не по-хозяйски. А сельсовету не на что полтора километра дороги к нашей деревне в порядок привести. Половину денег дает птицеферма, что на повороте к нам, — там ребята серьезные окопались, а вторую половину где взять? С жителей не соберешь. Из состоятельных у нас только вы, да и то — он мотнул головой в сторону ее старенького «Пассата» — вам бы машинку обновить, а не дорогу. Председательша-то наша новая не дура, с головой. Про свой карман, конечно же, не забывает, но, как ваш Лужков, делится с народом. Вот мы и подсуетились, чтоб не прямо бок к боку с новыми соседями быть. Генка напрокат землекопку взял. Ща столбы поставим, сетку натянем и грядки сделаем. Картошкой с капустой засадим. Кстати, — он широко улыбнулся и заговорчески подмигнул — сейчас амнистия идет, и, если хотите, я помогу «довесок» оформить.

Коля, явно соскучившийся по общению, вывалил одной фразой все новости за полгода. «Как у них все быстро и просто, — думала она, вполуха слушая его рассказ, — поставим, натянем, засадим… А я вот мучусь, два параграфа в голове собрать не могу…»

— Ой, Коля, куда нам еще с «довесками» затеваться! Эти бы пятнадцать осилить, — она достала из карманы сигареты и подошла ближе к забору, предлагая ему закурить и щелкая зажигалкой, завела разговор:

— Кстати, знаешь, у меня там, — она мотнула головой вдоль их общего забора, — в дальнем углу участка эта вечная компостная куча. Сколько лет хочу «облагородить» и из кучи сделать яму, а все руки не доходят, вернее, ноги, — взяла она простоватый тон деревенского каламбура. — Может, Гена твой зарулит ко мне, тем более что гнать технику недалеко. В-о-о-н тот угол, — она показывала сигаретой, как указкой, — прямо рядом с вашим забором.

— Да без проблем, Сергеевна. Ща я его подошлю.

— Спасибо. Скажи потом, сколько с меня.

— Да сказал же: без проблем. Сочтемся по-соседски.

*

Хоть тачка и была колченогой на полуспущенном колесе, но коробки с рассадой перевезла к столу под яблоней без особого труда. Елена Сергеевна снова пошла в сарай за пустыми горшками и мешком земли. В несколько ходок принесла все для пересадки. Пока возилась — проголодалась. Зашла на кухню. Вымыла руки. «Черт, надо бы Гену попросить еще и бойлер подключить, но, пока Сашка здесь лежит, чужих звать нельзя». Она потрогала тело мужа, проверила пульс, хоть и знала, что его там нет, но так — на всякий случай. Уложила бывшего мужа на диванчик, привычным жестом укрыла пледом. Посмотрела еще раз и натянула плед на голову, сверху небрежно бросила подушку-думку. Если смотреть из двери кухни и через стол, выглядело так, будто груда неразобранных одеял и подушек с зимы на диванчике оставлена. Заварила чай. Сделала бутерброд с той самой колбасой, что не стала утренним омлетом, положила на тарелку рядом с ним три помидорки. Поставила все на маленький жестяной поднос с видами Хайфы — израильский сувенир от падчерицы — и снова вышла на крыльцо.

Высокое послеполуденное солнце светило сквозь еще голые ветви липы, выкладывая на земле корявые полосы теней. А наверху, в этих же ветвях, воробей — не воробей, может, синичка, а может, еще какая-то мелочь пернатая пыталась распеть свой тоненький голосок. «Хорошо бы в этом году соловей опять вернулся, — размышляла она, прихлебывая чай, — ведь несколько лет не прилетал, а в прошлом году вернулся и такие трели заливал — что там Алябьев!..»

— Елена Сергеевна, здрасьте! Папа сказал, вам копнуть надо. Где?

— Ой, здравствуй, Гена. Не слышала, как ты подошел. А в-о-о-н там, видишь — у заднего забора компостная куча. Ты слева от нее копни, а я потом потихонечку слоями пересыплю старое с новым — будет розам пир на весь мир.

— Глубоко копать?

— Не знаю. Метра два на метр и метр-полтора в глубину.

— Угу, не маленькая ямка, — проснулась в Генке крестьянская страсть к торгу.

— Да ладно тебе, Ген, с такой игрушкой тебе два раза черпаком махнуть, а у меня знаешь, сколько мусора на участке накопилось? Вот заодно все туда и уберу.

Генка согласно кивнул, вынул из кармана клещи и пошел отгибать заборную сетку для проезда своей повзрослевшей игрушки.

Елена Сергеевна доела бутерброд, допила чай, выкурила сигарету и снова пошла к машине за насосом. Подкачала тачке колесо, прыснула смазку, по-хозяйски осмотрела работу, покатала тачку пару раз туда-сюда — вроде не скрипит.

*

Еще только конец мая, а сумерки уже поздние, долгие. На кухню, пока ОН там лежит, заходить не хотелось. Затопила еще раз печку-буржуйку в комнате. Комната за зиму промерзла: вчера протопили — вроде бы подсохло, даже тепло ночью было, а сегодня зашла — зябко. Бойлер надо подключать. Но там возни много. Сначала насосом воду прокачать, потом уже генератор. Сашка как-никак инженер-строитель, с этим делом легко справлялся, она и не вникала — других дел полно, а теперь все самой делать приходится. «Вот она — вдовья доля», — с иронией подумала, подкидывая полено в топку и прижимая ладони к наливающимся теплом бокам печи…

…Вспомнилось, как приехали с экспедицией к ненцам-оленеводам. Народ кочевой. Про то, что чум — традиционное жилье — ставят исключительно женщины, она знала, и про то, что мужчинам не положено прикасаться к очажным шестам в чуме, тоже знала, а было интересно наблюдать, как хозяйка разговаривает и с шестами (гладит их, нашептывает им что-то), и с самим пламенем. Переводчица потом разговор с духом огня перевела, и Елена Сергеевна его подробно записала, а вот в какой монографии опубликовала — дырявая башка уже не помнит. Да и неважно теперь.

— Елена Сергеевна, принимайте работу, — на крыльце веранды стоял Генка.

— Геночка, мальчик мой, ну ты и шустрик. Сейчас здесь приберу и схожу посмотрю. Уверена: ты все как надо сделал. Спасибо тебе, сынок. Сколько я тебе должна? — потянулась к сумке на вешалке за кошельком.

— О, нет-нет. Это с папой — он у нас «начальник-бригадир». Я только исполнитель.

— Ну, спасибо еще раз. Ты, пожалуйста, как свою игрушку выкатишь, сетку не забудь снова зацепить.

— Обижаете, Елена Сергеевна, мы работу недоделанной не оставляем. — Он поднял кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. Она улыбнулась и ответила ему тем же жестом. — Спасибо, сынок.

Она еще какое-то время с крыльца наблюдала за ним, за тем, как он деловито дергает рычагами, а машинка послушно поднимает стрелу ковша, разворачивается и плавно уползает на своих послушных гусеничках в сторону соседского участка. Вспомнилось, что у внука тоже была такая желтенькая Тоnka Toy. Он с ней часами играл, пересыпая песок из одного угла песочницы в другой.

Хотелось поскорее прибрать кухню и лечь спать: спина начинала болеть. Аналитический ум ученого подсказал, что вечером еще кто-то может не спать, ходить, гулять — могут увидеть. С чего бы старухе ночью в еще голом — все просматривается — саду копаться. Решила подождать до рассвета. Утренняя бессонница у городской сумасшедшей дачницы никого не удивит. Съела помидор, доела вчерашний салатик. Проверила погоду на телефоне — ага, рассвет в 5:36. Завела будильник на пять утра. Спала — не спала, так в дреме проплавала всю ночь, прислушиваясь. Тишина здесь… Уши закладывает. Не дожидаясь будильника, проснулась. Вставила ноги в толстых носках в резиновые не то короткие сапоги, не то высокие калоши и запахнула поглубже свое любимое пальто. Дошла до скворечника-туалета. Удивилась: с прошлого года рулон туалетной бумаги на гвоздике провисел, а даже не отсырел.

Яму Гена выкопал прямо напротив «скворечника». Летом, когда все разрастется и зелень отгородит участок от остального мира, визиты в туалет можно рассматривать еще и как посещения кладбища. Можно будет сидеть с открытой дверью и говорить с захороненным. Все ему рассказывать, а он, слава Богу, наконец-то не будет отвечать. Вышла из туалета, заглянула в яму — молодец Гена, весь в отца — основательный. Если делает работу, то хорошо.

На обратном пути в дом подхватила доску от старой лавки, положила ее поперек ступеней крыльца, по импровизированному пандусу вкатила тачку. С накаченным колесом она легко и послушно пересекла веранду и въехала в кухонную дверь. «Ну что, Александр Петрович, давай паковаться да в дорогу собираться», — приговаривала она, расстилая плед на полу рядом с диванчиком. Муж как-то легко, как ребенок во сне, скатился с диванчика на пол, ровно на середину пледа. Елена Сергеевна осмотрелась по сторонам и положила ему в карман рубашки очки и пачку сигарет. По ходу сборов вдруг отчетливо всплыла в голове цитата из какого-то доклада после экспедиции 1983 года: «Для береговых коряков (карагинцев, алюторцев, паланцев), крещенных еще в XVII веке, был характерен православный похоронно-поминальный обряд. Но и в XIX — начале XX века коряки, хороня сородичей, клали в могилу все необходимое им для дальнейшей жизни. Иногда при православном обряде в могилу на гроб бросали ветки кедрача и зажженную спичку, что напоминало существовавшую ранее и у береговых коряков традицию кремации умерших. В поминальном обряде принимают участие все родственники и соседи усопшего. Сам же поминальный обряд заключался в оставлении покойнику еды и курева. Через год после смерти посещение места кремации или могилы прекращалось, т. к. оно становилось священным».¹ Поправила на голых, с сухими растрескавшимися пятками ногах тапочки-шлепанцы и, оглядевшись вокруг, нашла глазами, что искала — зажигалку. Положила ему в карман вместе с сигаретами. Закинула углы пледа и завязала их крест-накрест в дорожный узелок. Попробовала приподнять, и первый раз за последние двадцать часов ее охватил страх — сил поднять нет. Остеопороз семьдесят килограммов поднять не даст. Вот где пригодились бы все родственники и соседи. Но родственники далеко, а соседям здесь присутствовать совсем необязательно.

Снова вышла на крыльцо. Села. Закурила. «Думай, Лена, думай». Пошла вдоль дома в поисках шеста. Нашла зеленую, длиной почти в два метра трубку — основание того дивана-качалки, что стоял у дома, когда «молодежь» еще на шашлыки приезжали. «О, кажется, то что надо… — комментировала она свои поиски, — так… теперь ведро». «Узелок» с телом — как в мультфильмах про аистов, несущих младенцев, — завис на одном конце перекинутого через табуретку шеста, на другой она повесила ведро и стала черпаком наливать в него из-под крана воду. Когда ведро было почти полным, подкатила тачку ближе к противоположному концу, долила ведро и, когда оно наполнилось почти до краев, придавила конец шеста, добавив к весу свои килограммы. Шест медленно, как перекладина разновесов, выровнялся и горизонтально лег поперек табуретки. Осталось аккуратно довести ношу до края тачки. Когда «узелок» завис над тачкой, она также плавно выпрямилась. Покойный лежал в тачке, а из ведра не выплеснулось ни капли воды. «Вот, Петрович, инженером быть проще, чем ученым-фольклористом», — резюмировала она свой труд.

Она стояла над компостной могилой мужа, наблюдая за тем, как новый день постепенно меняет краски мира: розовое марево зари сменилось алым полукругом восходящего солнца, и, еще не показавшись целиком, из алого он стал оранжевым. Несколько мгновений над горизонтом повисел гигантский апельсин, а уже через минуту желтый диск сиял в лазури неба, набирая силу, превращая утренний туман в пар. Пар клубился, рассеивался, на мгновение ей показалось, что одна из струек приняла очертания человеческого тела, а может, и правда, в этот момент его душа поднималась в верхний мир. Елена Сергеевна положила лопату в тачку, повернула к дому и вдруг остро ощутила… нет, не боль, не горе, не сожаление, а… усталость.

Спала она почти до вечера.

*

И потекли дни один за другим. Рутина дачной жизни иная, чем в городе. Встаешь рано — ложишься тоже рано. Она разобрала большой квадратный стол на веранде — оставленные на нем с осени всякие мелочи: баллончики с жидкостью от комаров, высохшие мочалки, зеленые прутики проволоки для подвязки кустов. Когда-то, в приезды детей, за ним устраивались так называемые семейные обеды, и, хоть семья была чужая, и люди для Елены Сергеевны были мало интересны, она к их приездам готовилась — старалась как можно лучше все устроить. Теперь она оставила один край свободным, покрыла его полотенцем с гжельским рисунком — это для тарелки. Все остальное пространство стола заняли лэптоп, книги, картотечные ящики с одной ей известной системой классификации мифов, песен и камланий так любимых ею северных народов. Они — эти уходящие в прошлое, исчезающие культуры стали ее жизнью. Как родители рассказывают детям историю семьи — кем были их бабушки и дедушки — так ей, бездетной, надо было успеть передать эти собрания ее детям — следующему поколению ее учеников — тем, кому «не-все-равно».

В понедельник позвонила на кафедру и, сославшись на здоровье, попросила либо отменить четверговый семинар, либо, если группа наберется небольшая, пусть приезжают к ней на дачу. До Нового Иерусалима на электричке, а там она их встретит на машине. Во вторник позвонил Василий и сказал, что четверо готовы приехать. Она обрадовалась. Как раз все в машину поместятся и есть повод наконец-то закончить уборку дома и приготовить что-нибудь вкусненькое. Весь день среды разбирала шкафы и полки кухни. Крупы и прочие сухие продукты она держала в больших стеклянных банках из-под «Нескафе» с плотно притертыми пузатыми крышками. Каждую открыла, проверила, не завелась ли моль или мучная личинка. Почти полная банка крупы «Геркулес» пошла в помойку. Вид ее не понравился — какая-то трухлявая. Вымела и протерла все полки. Хоть съестного на зиму в шкафах и не оставалось, мыши все равно любили почему-то зимовать в чашках и вазочках, оставляя следы своего присутствия в виде мелких черных зернышек. Убрав полки и перемыв посуду, она победно осмотрела поле боя. Взгляд упал на вставленный в узкий пластиковый чехольчик телевизионный пульт. Не задумываясь, смахнула его в мусорный мешок и уже взялась за ручки пакета, чтобы вынести из дома ближе к калитке, по дороге к помойным бакам, но передумала. Вытащила пульт, стряхнула с него овсяные хлопья и убрала в ящик старого буфета (наследство прежних владельцев), в общую кучу всякой всячины — нужной и не очень. «На всякий случай, пусть будет».

Сварила кастрюлю щавелевого супа. «Сметану, хлеб и пряники куплю на станции, — подумала про себя, — а еще новый шланг, сахар и овсянку не забыть бы».

*

Лето стремительно наступало. Зацвела сирень. Яблони и вишня превратились в белые облака и парили над уже довольно высокой и густой травой с вкрапленными в нее желтыми пятнами одуванчиков — куда ж без них. Посаженные еще осенью редкого сорта тюльпаны выстрелили вверх своими разноцветными рюмочками: белыми, розовыми и пурпурно-бордовыми. Под окном веранды расцвели ирисы. Сквозь их плоские листья потянулись вдоль стены веревочки девичьего винограда. Буквально за две недели дом укрылся зеленым шатром. Ни Коли и его семьи, ни соседей справа, ни редких деревенских машин, а главное — дальнего конца с туалетом-скворечней и компостной могилой стало не видно. Совсем. Никого. И… прилетел соловей. Несколько ночей обживался и продувал трубочки своих маленьких голосовых связок — кашлял, щелкал и горгульил, как будто полоскал горло, а потом запел. Ах, какие трели он выдавал! Как же страстно, как призывно звал свою подругу!

Елена Сергеевна честно высадила тыквы на так полюбившийся им пригорок, и ежедневные визиты отхожего места превратились в церемонию не только справления естественной нужды, но и в ритуал проверки их роста и приветствия мужа. Тот факт, что он лежал так близко к дому, а не где-то там, на далеком кладбище, до которого, если и соберешься доехать, так не чаще чем два раза в год, имел свои особый тайный смысл. Они как бы и не разлучились — он здесь, рядом, просто перестал смотреть телевизор и отвлекать ее от собственных дел и мыслей.

Незнакомая рыже-розовая кошка привела пятерых котят. Гордая мать, видно, водила их с участка на участок: хвасталась потомством, а заодно искала добрых людей из тех, кто если и не возьмет котеночка, то хотя бы покормит. Елена Сергеевна сразу объявила, что на усыновление пусть не рассчитывает, но блюдце молока исправно наливала. До чего ж умилительное зрелище: розовые хвостики образовывали венок вокруг белой середины блюдца, и молоко стремительно исчезало на лопаточках крошечных розовых язычков. Насытившимся котятам мама-кошка старательно вылизывала мордочки и уводила их дальше, вдоль деревни.

Елене Сергеевне давно так хорошо и спокойно не работалось. Под пенье птиц — «У северных народов бытует мнение, что шамана уносят служившие ему духи или Мать-Хищная-Птица. В шаманской традиции очень распространена идея души как птицы. „После смерти душа шамана превращается в птицу“, — говорят они»², — и в шелесте девичьего винограда, который все плотнее окутывал дом, книга выстраивалась как будто сама. И память тоже оживала. Елена Сергеевна почти перестала готовить — жила на перекусах; кухню не то чтобы избегала, но разлюбила там находиться. Заходила только умыться, сделать кофе и взять что-нибудь из холодильника. «Ничего, — говорила себе, — после сороковин пройдет».

Василий приезжал раз в две недели. Этот тонкий, как стебелек, невысокий, конечно же, очкарик — типичный подвид «червь книжный» — был не только одержим историей, но и имел все задатки будущего ученого. Его ум не только запоминал, но и обладал способностью структурировать и выстраивать схемы, находить параллели и связи в событиях и их последствиях. «Вот мой наследник», — думала она, читая его рефераты. Приезжал утром. Елена Сергеевна его по-матерински кормила «вторым завтраком», подозревая, что он же и первый. До обеда работали, потом он чисто по-детски спрашивал, можно ли «покататься» на газонокосилке. Было смешно и радостно, сидя на крыльце, смотреть, как он выкатывает мини-трактор, как заводит его и с совершенно детским восторгом накручивает круги сначала по поляне перед домом, потом выше, на пригорке, лавируя между яблонь, и дальше — вдоль Колиного забора, кустов малины и смородины. Раскрасневшийся, даже запыхавшийся, как будто не трактор гонял, а на коне скакал, он заводил машину в «стойло». Уже зная ритуал, обтирал колеса и колпаки ножей от травяной трухи, закатывал машинку в сарай. Выходил из него с граблями-веером и широкой снеговой лопатой — собирать скошенную траву. Елена Сергеевна вставала с крыльца, брала в руки большой пластиковый мешок и шла немного позади юноши. Он сгребал траву, поддевал ее на лопату и, обязательно улыбаясь, глядя ей в лицо, закидывал очередную порцию травы в мешок. «Ах, если бы только он мне не то что в сыновья — во внуки б не годился…», — как-то раз проскользнуло в голове. Она уходила с наполовину полным мешком к могиле мужа, ссыпала скошенную траву на холм и возвращалась за следующей порцией. После работы пили чай, и Елена Сергеевна набирала ему в первые приезды банку клубники, потом черной смородины, позже малины. Отвозила его обратно на вокзал. Ни разу не провожала до поезда. Просто подвозила и все.

*

Постепенно и день, и птичий гомон пошли на убыль. Ночью, если выйти в сад, было очень тихо: ни ежиков, ни других ночных зверюшек, даже далекого собачьего лая не было слышно. В темноте светились нежно-зеленые шарики яблок.

Как-то в конце июля, когда она на кухне сбивала в блендере черную смородину с сахаром (вот идиотская привычка — и есть некому, и не заготавливать нельзя), к ней с крыльца постучался Коля. Как-то официально, одет в форму и при фуражке.

— Чё, Сергеевна, так и сидите соломенной вдовой? При слове «вдовой» она неуютно повела плечами.

— Почему «вдовой»? Вот — заготовки делаю. Петрович приболел там, в Израиле, дочка его на обследование положила. Медицина у них хорошая. Пусть немного за отцом присмотрит. Поправится — вернется. Вот, я и витамины ему готовлю, — как-то в несвойственной ей манере вдруг засуетилась, вроде как оправдываясь.

— Ну что вы, Сергеевна! Я совсем не это имел в виду. Просто так. Смотрю: вы тут все одна да одна. Помощь не нужна?

— Спасибо, Коля. Меня студенты-аспиранты навещают, они и помогают.

— А, вот и хорошо. Вы не подумайте. Это я не то что по долгу службы, а так, по-соседски, дай, думаю, проведаю.

— Конечно, конечно. К таким соседям, как мы, еще пуще надо прислушиваться. Шумных-то и так слышно, а мы помрем по-тихому — никто и не заметит.

— Типун вам на язык, Сергеевна. «Помрем» — скажете тоже… Ну, я пошел, — и уже с крыльца хозяйским крестьянским взглядом окинул ее сад. — Хорошо у вас. Цветов много. У нас цветы не приживаются. Если куры их еще в семенах не выклюют, то коза сожрет. Очень она у нас цветочки любит.

Проводив Колю до калитки, Елена Сергеевна прошлась в другой конца участка. «Да, цветы в этом году удались как никогда», — подумала, закуривая и любуясь на строй левкоев и летних георгинов, выстроившихся в карауле вдоль дорожки от дома к туалету. Поздоровалась с могилой мужа. Проверила тыквы. Все они: маленькие приплюснутые тыковки сорта «Лечебная» — на вкус она их так и не попробовала, выращивала для красоты — так уютно смотрелись зимой на блюде вперемешку с шишками и мандаринами на веточках. Продолговатые полосатые тыквы «Грибовская кустовая 189» (интересно, кто им названия придумывает) она выращивала исключительно для готовки с пшенной кашей. Гордость же овощевода — большие рыжие, слегка сплющенные тыквы «Сладкий пирог» (она так и не освоила американское лакомство «тыквенный пирог», но научилась делать из нее маленькие кексы) — в этом году тоже, как и цветы, превзошли себя. Раньше, когда ЕГО внуки были еще детьми, самую большую выращивала почти до морозов, до конца сентября, и везла им в подарок на Хэллоуин, а теперь, соблюдая традицию, возила в университет — своим студентам. Проверка показала, что все тыквы отлично и весело растут, наливаются силой. Регулярная подкормка свежескошенной травой им явно на пользу.

*

Первые признаки наступающей осени проявились в смене цвета света. Он стал днем каким-то слишком прозрачным: ни пылинки, ни мошки в нем уже не плясали, а по утрам, наоборот, потянулись туманы. Шатер девичьего винограда, закрывающий полдома, тоже резко изменился в цвете: в его зелень, как седина, начали вплетаться оттенки розового. Еще немного — и он превратится в красно-бордовый. Листья с яблонь начали облетать, и спелые плоды антоновки и белого налива на оголенных ветках светились в темноте ярче звезд.

В университете уже шли занятия, но ее аспиранты вернутся не раньше октября. Пора собираться. Книга закончена. Учебный план почти написан. Жизнь, кажется, налаживается. Оказалось, что в одиночестве много положительного. Глупости все говорят: «Как в старости одному? Кто стакан воды поднесет?» Да кому он нужен, этот стакан воды? Покой и воля — как сказал классик.

Елена Сергеевна собирала в саду яблоки-падалицу — из них, если обрезать «ушибы» и слегка уварить с обжаренным луком и мускатным орехом, получается отличный яблочный соус к мясу. Она набрала целую кастрюлю и уже собралась нести ее в дом, когда над калиткой снова возникла голова Коли, и снова в фуражке. Она как была с кастрюлей в руках, так и пошла ему навстречу. Очень удивилась тому, что у него в руках тоже была кастрюля. Даже не кастрюля, а бак типа бельевого — на два ведра. Так они и повстречались — каждый со своей ношей, и рассмеялись, заглядывая в поклажу друг другу. У Коли в баке плескались огромные карпы и парочка щук.

— Вот, Сергеевна, выбирай, у браконьеров отобрали. Самый маленький, думаю, кило на шесть тянет.

— Господи! Коля, а чего же назад в воду-то не выпустили?

— Так мы ж их машину уже на дороге в Москву зацепили. Пока до реки доедем, пока то да се. Сети конфисковали. Ребята в отделение поехали протоколы составлять, а я вот распределяю экспроприированное. Их же в камеру вещдоков не поместишь.

— Ой, Коля. Спасибо, не откажусь, — в голове начали прокручиваться рыбные рецепты, — Коль, а можно я щуку возьму. Сто лет свежей рыбы не ела, а щуку я уже и не помню, когда видела живой. Зафарширую или котлетки сделаю. М-м-м, прямо слюнки потекли. Со сметанным соусом, с укропом.

— С укропом — это хорошо… Сергеевна, я все спросить хочу: а чё это с вашего участка чем-то гнилым последнее время тянет, не замечала?

— Да нет, не замечала, — пожала она плечами, — у меня вообще как-то последнее время с обонянием плохо: то ли возраст, то ли побочный эффект от лекарств. Вот в Москву вернусь, схожу к врачу — проверюсь.

— Я сам толком не понял: то ли от тебя, то ли с птицефермы, когда ветер меняется. Ну да ладно, разберемся. Несите таз или что там у вас есть, я вам ужин выловлю. Она отнесла свою кастрюлю яблок на кухню и вернулась с тем самым ведром, что три месяца назад принимало участие в похоронах Петровича.

— Вот, давай ее сюда.

— Петрович-то как? На поправку не пошел? — «Вот он, следак. Как мысли читает, — подумала она, — профессионал…»

— Вроде идет. Скоро вернется, да я думаю его уже в Москве оставить. Ему сейчас нагрузки запрещены, а на даче, сам знаешь — то одно, то другое.

— Да. Работа на земле молодому-здоровому иной раз не под силу, а в вашем возрасте и подавно. А продавать не собираетесь?

— Вроде пока не думали. А у тебя покупатель есть?

— А я б сам купил. Генка жениться собрался, у него гёрлфренд, или как там у них теперь называется, беременная двойней. Вот, думают после родов расписаться, а жить-то где? У них же теперь как? Сначала дети, потом все остальное, а мозги в последнюю очередь, если вообще заходят. Мы с матерью думали пристройку к дому сделать, а куда? Справа гараж, слева узко. Сзади только-только все вскопали — и у себя, и на самозахвате — огороды объединили, смородину с крыжовником посадили. И опять же у нас с матерью на шее сидеть будут, а так вроде и рядом, и сами по себе. А вы… Вы ж сами видите: и болячки вас стали доставать, и сил на содержание дома всё меньше. Если надумаете, я бы помог найти что-нибудь более приспособленное. У нас тут много «недостроя». Участок поменьше, и домик чтоб с отоплением и санузлом. Что вы, ей богу! Двадцать первый век на дворе, а у вас вон, — он театрально, от груди, выбросил руку в сторону «скворечни», — до сих пор удобства во дворе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Цитата из сайта: https://funeralportal.ru/library/1182/12493.html

2

Цитата из сайта: https://funeralportal.ru/library/1182/12493.html