Пополам

Маша Трауб, 2024

У Маши Трауб редкий талант – передать чувства героев так, что читатель переживает вместе с ними, сочувствует им и пытается понять их, даже если думает иначе. «Пополам» – роман о людях, которые очень хотели любить, но не смогли, потому что их этому не научили. Анна и Георгий поженились от отчаяния – просто потому что надо в конце концов кого-то найти. Но близкими людьми так и не стали – настолько, что Георгий даже не рассказал жене, что вырос в детском доме. После развода Анна предложила разделить детей: Антон остается с отцом, младшая дочь Юлька – с матерью. О том, что почувствуют дети, никто не подумал. Взрослые, обожженные собственной болью, оказались не в состоянии уберечь от боли детей. Но, к счастью, дети часто оказываются мудрее своих родителей.

Анна

«Это моя вина, только моя», — твердила себе Анна каждую ночь, каждое утро, день и вечер. Каждое утро она просыпалась по будильнику и заставляла себя встать. Не потому, что не выспалась, а потому что не спала вовсе. На таблетках удавалось заснуть на три-четыре часа — не больше. Остальное — дурная затягивающая дремота, из которой не выпростаться. Полусон и полуявь. Состояние — между. Анне казалось, что она застряла в нем, в этом «между», и ничего не может с этим сделать. Вроде бы брак, а вроде и нет. Вроде жизнь, а иногда кажется, что нет. Всегда будто смытая картинка перед глазами. Как у человека, забывшего надеть очки. Туман и муть, только контуры.

Анна все время была в таком состоянии и не знала, как попасть в реальный мир, обрести зрение. Каждое утро она заплетала Юльку, кормила ее яичницей, от которой дочь уже тошнило, отводила в школу. Возвращалась домой и снова ложилась в кровать. Перед обедом вставала, заходила в ближайший магазин, покупала уже готовый суп, котлеты, которые требовалось лишь разогреть, сырники, забирала Юльку из школы, кормила обедом и, оставив грязную посуду в раковине, шла в спальню. Анна знала, что бывший муж опять начнет на нее орать в конце месяца, когда увидит чеки из магазина. Конец месяца наступал так быстро, что она не успевала опомниться. Только недавно было первое число, будто только вчера она фотографировала чеки и отправляла бывшему мужу. И ждала звонка. Он звонил и кричал. Каждый раз. Так случится и в этот, ничего не изменится. «Что, сложно самой налепить котлет?» — будет вопить он. «Ты же знаешь, что я плохо готовлю. Юльке мои котлеты не нравятся», — ответит она. С этим он согласится. Ему нравится, когда она признается в собственной беспомощности, неумении пожарить обычные котлеты. Ему нравится, когда она считает себя никчемной.

Почему она вообще вышла за него замуж? Очень просто. Ей был двадцать один год. Только окончила колледж, потом курсы по делопроизводству и очень гордилась тем, что попала на работу в недавно открывшийся МФЦ. Будущий супруг пришел за какой-то справкой. Потом еще раз. Анна стояла, выдавая талончики гражданам. Новенькая, перепуганная, но старательная. Очень хотела быстро всему научиться. Не карьеристка, зависимая. Все время спрашивала, советовалась, боялась сказать что-то не то или выдать талончик не в то окно. Мужчина, выглядевший умным, достойным, уверенным в себе, обходительным и воспитанным, пришел еще раз — с цветами и приглашением на обед. Анна согласилась. Обед — это не ужин, так что ни к чему не обязывал, с ее точки зрения. Да и на обед, откровенно говоря, денег вечно не хватало, а есть хотелось. Анна родилась в Иванове, городе невест, и очень старалась избавиться от говора, который нет-нет да прорывался в речи. Она не считалась красавицей, но миловидность и привлекательность молодости этот недостаток вполне компенсировали. Жила она тогда вместе с тремя подругами в однокомнатной квартире в районе Перово. И подружки ей дружно посоветовали — соглашайся, даже не думай. Георгий, так звали мужчину, показался ей богатым и щедрым. Но на тот момент она была рада малому — цветам и обеду. Долгих ухаживаний не последовало. Замуж она вышла без оглядки на чувства и разум. Да и мама наконец успокоилась. Мол, все одноклассницы дочери уже повыскакивали замуж и нянчились с первенцами, только она все «перебирает». Анна не перебирала. Поклонник из МФЦ был первым, кто позвал ее замуж.

Она переехала к Георгию — именно так он просил его называть, только полным именем, никаких сокращений. Квартиру он снимал, но хорошую, двухкомнатную, показавшуюся Анне огромной. Свадьба, правда, была скромной, хотя Аня мечтала о платье, ресторане, подружках. Но Георгий оплатил приезд мамы из Иванова. Мама на церемонии плакала от счастья и все время твердила зятю: «Спасибо за дочку, спасибо, что женились на ней». Мама обращалась к Георгию на «вы», что ему очень льстило, это было видно. А мать будто специально подчеркивала социальное и материальное неравенство. Мол, такое счастье свалилось на голову ее дочери, причем незаслуженное, спасибо за это огромное. Разве что в ноги не кланялась. Обещала помогать, если потребуется, и не вмешиваться, если Георгий не попросит.

— Ее надо воспитывать под себя, — сказала она зятю, и тот кивнул.

Наверное, тогда все началось. Но Ане не хватило ни житейского опыта, ни мудрости, приходящей с годами, чтобы это понять.

— Постарайся родить побыстрее. Не затягивай с этим. После… этого… ноги подними и лежи. Тогда, может, получится побыстрее, — сказала мать Ане на прощанье.

Аня ничего не поняла про ноги, но промолчала. Мужа она не знала, не понимала, не чувствовала. До свадьбы он к ней не прикасался. Она его целовала, но видела, что ему это неприятно. Потом признался — целоваться не любит.

В первую брачную ночь Георгий явно был разочарован, но ничего ей не сказал. Он рассчитывал, что она окажется девственницей? Если бы спросил, ответила бы честно. Но он не спрашивал. Да и кого это волнует? Не девятнадцатый век, в конце концов. У Ани была школьная любовь — Толик. Весь одиннадцатый класс они встречались, причем роман был бурный. Все об этом знали. Он ушел в армию, она не обещала ждать и уехала в Москву учиться. Толик вернулся и тут же женился на их однокласснице Ленке, которая «сохла» по нему класса с восьмого. Ленка родила одного ребенка за другим. Толик бухал, гулял, Ленка терпела. Толик нанялся по контракту в армию и уехал воевать в горячую точку. Вернулся, опять забухал по-черному и снова уехал туда, где требовались контрактники. Однажды по пьяни чуть не зарезал Ленку. По пьяни же наставлял пистолет на старшего сына. Обычная семья. Ленка гордилась мужем. У Ани, до которой доходили слухи о первой любви, была уже совсем другая жизнь. И возвращаться в Иваново она точно не собиралась.

Уже в Москве у нее случился недолгий роман, который не оставил никаких воспоминаний. Так что если Георгий и оказался раздосадован, подозревая жену в предшествовавшей их встрече бурной личной жизни, то тут он был не прав. Впрочем, назвать семейную жизнь счастливой Аня не могла бы даже с большой натяжкой. С мужем ей было не то чтобы плохо. Никак. Георгий не был с ней груб, но всегда будто отстранен. А чего она хотела, выходя замуж, не зная человека? «Скажи спасибо, что не маньяк какой-то», — говорили подружки по съемной квартире, к которым она сбегала втайне от супруга. Нет, не пожаловаться — посоветоваться. Но те восторгались новой сумочкой, приобретенной мужем. Или шубой, подаренной на свадьбу. Настоящей, норковой. Семейная жизнь текла скучно и предсказуемо. Георгий работал сутками, развивал свой бизнес. Аню он попросил уволиться, она должна была заниматься только домом. Она не была против, даже обрадовалась. Вдруг появились деньги, которые можно тратить на что захочется. Георгий требовал отчитываться о покупках, но никогда не возражал против трат.

Аня не держала ноги кверху, как советовала мать, но вскоре после свадьбы забеременела. Сын родился недоношенным, но врачи уверяли, что все будет хорошо. Наверное, после этого все пошло совсем не так, покатилось под откос на сумасшедшей скорости. Хотя тот период Аня помнила плохо. Георгия она видела редко, он пропадал на работе. Аня спала, когда спал Антон, запустила дом, почти не готовила. Ей было достаточно куска хлеба и колбасы. Она не была зависима от еды, ее качества, вкуса. Да и не привыкла к изыскам. Есть не хочется — и ладно. Антошка постоянно плакал. Спросить совета было не у кого, поговорить тоже не с кем. За это время как-то само собой получилось, что она лишилась подруг и приятельниц. Георгию не нравилось, когда она уходила на свою бывшую квартиру. Коллеги были заняты делами. Муж не сидел над кроваткой сына, не пел ему колыбельные, не купал в ванночке и не бежал ночью в дежурную аптеку. Ане бы и в голову не пришло его об этом попросить. Георгий держал сына на руках, кажется, один раз — при выписке из роддома, когда сверток ему сунула в руки медсестра.

У Ани не было подруг с детьми, поэтому она не знала, как правильно, а как нет. В роддоме, конечно, наслушалась, как мужья и гуляют с колясками, и готовят, и кормят, и купают, и за прокладками в магазин бегают. Но мало ли что рассказывают? Глядя на собственного мужа, Аня в эти истории не верила. Тогда-то она и познакомилась с Наташей. Они столкнулись на прогулке в местном парке, точнее, лесополосе на две дорожки — одна вела к новому, только строящемуся кварталу, другая — назад. Наташа с мужем приехала в Москву из Минска. Ее супруг тоже пропадал на работе, дети оказались ровесниками — женщины родили в один месяц, на этой почве и сдружились. Точнее, сошлись по необходимости. В местной поликлинике коляски требовали оставлять на входе, откуда их часто воровали. Так что мамочки несли дежурство — пока одна шла на прием, другая караулила коляски на улице. Так же было и в магазине: одна стояла на входе, другая быстро покупала необходимое. Педиатр в поликлинике очень нравилась Ане. Милая, всегда уставшая женщина. Добрая. Светлана Андреевна.

— Он плачет и плюет грудь, — жаловалась Аня врачу.

— Значит, не наедается, — отвечала спокойно та. — Переводите на смесь. Ничего страшного.

— Но ведь надо до года кормить? — спрашивала с ужасом в голосе Аня, которая слышала разговоры мамочек: если не кормишь до года, то ты вроде как не мать. Надо пить чай с молоком, травы и так далее, но до года — любой ценой.

— Кому надо? Вам или ребенку? — устало и ласково спрашивала Светлана Андреевна. — Если вам, это одно, если ребенку — переводите на смесь.

Аня купила смесь. Антон тут же покрылся сыпью.

— Это нормально. Привыкнет, — спокойно отвечала врач. — Теперь спит?

— Спит, — отвечала Аня.

— А вы спите?

— Нет.

— Вот, попейте таблетки. — Светлана Андреевна выписывала рецепт.

— Так мне же нельзя.

— Если вы не кормите, то можно. Грудь болит?

— Болит.

— Вот, купите таблетки. Лактация прекратится.

— Я думала нужно полотенцем перетянуть и капусту прикладывать…

— Ну, можно и полотенцем, и капустой, если вам так хочется. Но лучше таблетку выпить, — улыбалась ласково и терпеливо врач.

Аня купила таблетки, положила перед Георгием чеки из аптеки. Он всегда требовал, если случались незапланированные траты. Тот кивнул.

— Где таблетки? — уточнил Георгий.

— В аптечке, — ответила Аня без всякой задней мысли. Но вечером, собираясь выпить таблетку, чтобы прекратить лактацию, их не нашла. Заплакал Антон, и она забыла про таблетки, закрутившись с купанием и укачиванием. На следующий день Аня проснулась от пронзительного звонка в дверь. Кинулась сначала к Антону, тот сладко спал. В спальню она давно не заходила — Георгий наверняка не дома. Она перебралась в комнату Антона на диванчик и не слышала, когда муж приходил и уходил. Откровенно говоря, ее это вообще не волновало. Кто мог звонить в дверь ранним утром? Аня подумала про Наташу — вдруг что-то случилось?

На пороге стояла мать.

— Мама? Откуда ты? — Аня опешила.

— Меня Георгий вызвал. Сказал, тебе нужна помощь. Ты не справляешься, — ответила та.

Через час, когда мать рассказала Ане, какая она плохая жена и мать, раз не в состоянии выполнять элементарные обязанности — убрать, приготовить, — в дверь опять позвонили. На пороге стояла очень строгая женщина. Мать выбежала из кухни и начала лебезить:

— Ох, мы вас так ждали, так ждали. Проходите. Чаю хотите? Ванная сюда. Как же хорошо, что вы приехали, — лепетала мать, выдавая женщине чистое полотенце и распахивая перед ней дверь детской. Аня, очнувшись от ступора — ведь вторгались на ее территорию, — наконец обрела речь:

— А вы кто?

— Меня зовут Татьяна Анатольевна, я врач-педиатр, — представилась женщина. — Меня пригласил на консультацию ваш супруг.

— На какую консультацию? — Аня все еще ничего не понимала.

Врач посмотрела на нее так, будто уже поставила диагноз. Мать тоже смотрела на нее как на больную.

— Это что? — Врач ткнула в бутылочку со смесью, оставшуюся с вечера.

— Молока не хватает. Антоша плачет. Врач посоветовала перевести на смесь, — ответила Аня.

— Врач? Какой? Из поликлиники? — Татьяна Анатольевна говорила о коллеге так, будто та была ветеринаром или фельдшером в лучшем случае.

Дальше начался полный кошмар. Это Аня помнила точно. Даже спустя много лет не могла простить себя за то, что не сопротивлялась, а подчинялась. Слушалась и делала. Кивала и соглашалась. На все. Хотя у нее были все права как у матери… Значит, это она во всем виновата. Она, мать, не сделала главное — не защитила своих детей. Да и не пыталась, говоря начистоту. А уж почему — какая разница? Ты или делаешь или нет. Если бы она тогда выставила эту врачицу из квартиры, если бы наорала на Георгия, если бы схватила Антошку и уехала в Иваново — все сложилось бы по-другому… Но она этого не сделала, хотя очень хотела, каждый день только об этом и думала. Тогда почему не пошла на поводу у материнского инстинкта, самого сильного из всех существующих? Самого верного и самого громкого. Который не шепчет матери на ухо, а орет в громкоговоритель, в матюгальник — «не делай этого!». Или, наоборот, «делай это!». И ее инстинкт тоже орал, вопил. Но ей не хватило ума послушать. Проще было подчиниться и переложить ответственность на других — мать, супруга и эту вдруг нанятую Георгием Татьяну Анатольевну.

— Ты не понимаешь, это же так замечательно, — убеждала Аню мать, — тебе не нужно будет ходить в поликлинику. Татьяна Анатольевна — частный врач. Ты хоть знаешь, сколько она берет за выезд? Но она делает все — и прививки, и питание расписывает, и позвонить ей можно в любое время.

— Мне бы не понравилось, если бы мне звонили в любое время, — огрызнулась Аня, — почему ты не предупредила, что приезжаешь?

— Так я-то тут при чем? Георгий позвонил, сказал, тебе плохо, билеты уже куплены. Он мне купе оплатил, представляешь? Так что плохого, что муж беспокоится? Вот ты его подвела. В доме срач, еды нет. Неужели трудно сготовить?

— Я все время с Антошкой, — ответила Аня.

— Так нельзя. Нужно с мужем, — строго заметила мать.

— Ты мне сейчас советы в личной жизни даешь или молодой хозяйке на заметку? — хмыкнула Аня.

— Георгий — очень благородный человек. Он мне дал денег на новый насос — поставить на даче. Еще обещал бойлер оплатить. Любой мужчина хочет приходить в чистый дом, где пахнет домашней едой и где его встречает красивая жена. А не… — Мать сморщилась, глядя на собственную дочь, будто та стояла облитая помоями в буквальном смысле слова.

— Да, я не справляюсь. Не хочу готовить. Не хочу убирать. Так что, убить меня за это нужно? — заорала Аня.

После этого она слушала лекцию частного врача о важности и жизненной необходимости грудного вскармливания: нужно кормить грудью «до конца», «до последней капли», только тогда у ребенка появится иммунитет, разовьется мозг и установится связь с матерью.

— У меня не хватает молока. Там даже не молоко, а вода, — твердила Аня. — Антоша не наедается и плачет.

— Тогда мы сдадим анализ и только после этого будем рассматривать возможность искусственного вскармливания. А пока — кормите грудью, старайтесь, сцеживайтесь.

— А если врач из поликлиники считает по-другому? — спросила Аня.

— Или вы обслуживаетесь в поликлинике, или частным образом. Выбирайте. — Врач говорила с неприкрытой брезгливостью, будто речь шла о еде из ивановской рабочей столовки и блюдах из лучшего московского ресторана. Аня не сказала, что привыкла есть в столовке, в ресторан попала впервые с Георгием и предпочла бы ходить в поликлинику к доброй и уставшей Светлане Андреевне, которая считает, что мать не должна страдать и мучиться.

— Ваше молоко мы отправим в лабораторию, после этого поговорим, — заявила частный врач, уже сделав выводы без всякого анализа. Молоко было плохим, как и ребенок. У Ани, помимо некачественного и скудного количества молока, оказались неудачные соски, у Антона — недостаточно выраженный сосательный рефлекс. — Вы можете мне звонить, если у вас возникнут вопросы. Ваш супруг уже все оплатил.

Аня поняла, что ей не оставили выбора. Так и оказалось. Татьяна Анатольевна приходила раз в неделю, мать перед ней лебезила, Антошка начинал истошно плакать, когда врач его осматривала. Аня пила какие-то чаи, настои, сцеживалась, пихала грудь измученному и изголодавшемуся сыну, тот ее выплевывал. По ночам, убедившись, что мать уснула, Аня смешивала в бутылочке смесь и кормила сына. Антон жадно сосал, после чего они оба, обессиленные, засыпали. Аня едва успевала вымыть бутылочку, вытереть ее и поставить смесь в дальний ящик, заставив кастрюлями.

Мать полностью взяла на себя хозяйство — бегала по магазинам, лепила котлеты, жарила картошку. Выставляла перед зятем тарелки и стояла на изготовку — вдруг тот что-то пожелает?

— Может, компотику подлить? — спрашивала она услужливо. — Хороший сварила, из свежих ягод. Надо бы на зиму заморозить, чтобы Антоше варить. Можно? Я бы на рынок сходила, купила клюквы, облепихи.

Георгий кивал и выдавал деньги на ягоды. Мать отчитывалась, показывая разложенные по пакетам в морозилке ягоды.

— Какой суп на завтра сварить? Щи, борщ или, может, грибной? Куриный? — согласовывала мать с зятем его питание на следующий день. — Сырники пожарить или оладушки на завтрак? Может, омлет в духовке?

Георгий наслаждался. Говорил, «борщ» или «сырники». На завтрак просил омлет, запеченный в духовке, как в детском саду. Мать всплескивала руками от радости.

— Ты совершенно не ценишь своего счастья. Такой муж тебе достался. Не пойму, что он в тебе нашел, — выговаривала мать Ане, когда Георгий уходил на работу. — Вот, доешь сырник, жалко выбрасывать. — Мать ставила перед ней тарелку Георгия с недоеденным сырником. У Ани подступала к горлу тошнота. Она вставала и варила себе яйцо. Мать делала скорбное лицо и доедала сырник.

Как-то Аня до одури захотела пшенки. Той самой, из детства. Которая на утро — с молоком и сахаром, а в обед — с поджаренным луком в качестве гарнира. Из духовки, в горшке. Всегда требующая много масла, сахара — если на завтрак, побольше соли — если на обед, дышащая, будто разговаривающая. Пшенка — главная каша ее детства. Аня сварила пшенку на гарнир. Поставила на стол. Надеялась порадовать Георгия. Он увидел и отбросил вилку. Ушел. Даже не попробовал. Аня сковырнула с горшка фольгу и стала есть. Это было невозможно вкусно. Антон заплакал, и Аня взяла его на руки. Дала попробовать буквально несколько крупинок. Он зачмокал от наслаждения, она сама, кажется, впервые поела с удовольствием, досыта.

Мать носилась в панике по кухне.

— Пюрешечка есть с котлеткой. И гречка, как вы любите. Еще рисик с морковкой, — причитала она.

Георгий вернулся за стол, согласившись на «рисик с морковкой». Мать была счастлива.

Аня не понимала, почему Георгий так отреагировал на пшенку.

Мать считала, что пшенка — это не для него. «Каша для курей», как говорила она. И Аня опять осталась виновата, раз не поняла, какой гарнир понравится ее мужу.

— Прости, я не знала, что ты не любишь пшенку, — сказала она мужу.

Георгий не счел нужным ей ответить.

Спасали Аню только встречи с Наташей, которые стали редкими. Частная врачица категорически запретила гулять с Антошей по магазинам и другим местам с большим скоплением людей. Только по лесополосе за неимением парка. Наташа не всегда могла себе позволить гулять по лесополосе. Ей нужно было забежать в магазин, в аптеку, на почту, в сберкассу и так далее. Но иногда они шли с колясками по дорожке.

— Не могу больше. Эта врачица хуже моей матери. Антоша, как только ее видит, начинает вопить. Он ее боится. У меня грудь уже синяя от сцеживания, — призналась как-то Аня подруге.

— Частный врач — это дорого, да? — спросила Наташа.

— Не знаю, муж платит, — ответила Аня.

— Это ведь хорошо. Не надо в поликлинику таскаться. И в очереди сидеть тоже не надо, — заметила Наташа.

— Я бы лучше в очереди посидела к Светлане Андреевне, чем с этой грымзой раз в неделю общаться. Понимаешь, она говорит так, будто я недомать какая-то. Все не так делаю. У Антоши сыпь на попе появилась, так она со мной в таком тоне разговаривала, будто я хотела убить собственного ребенка. Мать меня тоже во всем винит. Лебезит перед Георгием, чуть ли не в ноги ему кланяется. Заладила, какой он щедрый — и на насос, и на бойлер деньги дал. Еще ремонт обещал оплатить.

— Это же хорошо, что он о твоей маме заботится, — заметила Наташа.

— Конечно, хорошо, только они — Георгий, мать, врачица, — вообще исключили меня. Сами все решают. Как кормить Антошу, как и где с ним гулять. Я не имею права слова. Не могу так больше, — призналась Аня.

— Слушай, прости, пожалуйста, можем мы до магазина добежать? Мне надо на ужин что-нибудь купить. Постоишь с коляской? — попросила Наташа.

— Конечно.

Аня стояла с двумя колясками, когда из магазина вышла мать, нагруженная пакетами.

— Ты что тут делаешь? — ахнула она. — Тебе же запрещено!

— Что запрещено? Помочь подруге? — возмутилась Аня.

— Татьяна Анатольевна сказала, чтобы ты гуляла в лесополосе. Здесь же столько людей, инфекции. А если Антоша заболеет? Кто будет виноват? — начала причитать мать.

— Конечно, я, кто же еще? Во всем ведь я виновата. Всегда, — огрызнулась Аня.

— Не такой я тебя воспитывала. Стыдно за тебя. Чего тебе еще нужно? Чего желать? На голову счастье упало, так ты его не ценишь. Даже ребенка не могла нормального родить, — мать поджала губы.

И тут Аня не сдержалась. Будто прорвало.

— Ты хочешь сказать, что Антоша больной? — заорала она на всю улицу. — Что я ущербная? Тебе другой нужен внук? Щекастый и толстый? А если не такой, как ты ожидала, значит, все, плохой, бракованный?

— Ты не была такой в детстве. С тобой проблем не было. И ела, и спала нормально, — не сдавалась мать. — Значит, плохо беременность ходила, не берегла себя. Поэтому и ребенка раньше срока родила. Не дите же виновато, что больным родилось, а мать, которая не доносила.

— Мама, ты хоть себя слышишь? Ты должна быть на моей стороне, меня поддерживать, а не чужого мужика, который денег дал, ты и счастлива! — кричала Аня.

— А что такого? Почему я не должна быть счастлива? Георгий — золотой зять. Ни в чем мне не отказывает. Тонометр купил, я даже не просила, только на давление пожаловалась. Денег на хозяйство дает столько, что я уже не знаю, чем его удивить. Вот зразы ему сделаю и пирог капустный испеку. Он сказал, что любит капустный. От тебя-то разносолов не дождешься. Не так я тебя воспитывала, не так…

Аня заплакала. Мать ушла не оглянувшись.

Вечером Георгий сделал ей выговор: никаких подруг, никаких дежурств с коляской у магазина. Мать, доложившая зятю обо всем, стояла рядом и кивала, соглашаясь с тем, что тот говорил.

— Или что? — уточнила Аня.

Мать аж присела от ужаса.

— Она больше так не будет, обещаю. Я за ней прослежу, — кинулась она к зятю и начала его умолять: — Молодая еще, глупая, не понимает. Ничего, мы ее перевоспитаем. Одумается. Еще гормоны после родов играют. Надо потерпеть. Придет в себя — будет молиться, что ей такое счастье выпало.

Аня ушла к Антоше, больше не в силах слышать причитания матери.

Та через пять минут влетела в комнату и зашипела:

— Ты с ума сошла? Хоть понимаешь, что можешь на улице остаться? Или назад в Иваново захотела?

— Лучше в Иваново, чем здесь с ним, с вами всеми.

— Не пущу, так и знай. Придешь на порог — дверь не открою, — заявила мать. — О себе не думаешь, обо мне и ребенке подумай. Я только жить начала нормально. И Антоша. На какие шиши ты его будешь содержать? Ни работы, ничего. На мою пенсию рассчитываешь? Так не надо. Я ее на гробовые откладываю. Сиди и молчи. Радуйся, что в Москве живешь, ни в чем отказа не знаешь. Неблагодарная ты! — Мать ушла в слезах.

Наверное, она была права. Аня никогда не любила готовить. Не понимала каких-то вкусовых привязанностей. Она не умела наслаждаться вкусом, за что ее сложно было винить — денег им с мамой хватало лишь на самое необходимое, да и то — не всегда. Аня привыкла довольствоваться тем, что есть на тарелке. И на том спасибо, как говорится. Даже в ресторанах она думала не о том, какая красивая подача, а о том, чтобы побыстрее наесться. У нее никогда не возникало желания купить себе что-то вкусное, именно для себя. А что она, собственно, любила? Еда ее детства разнообразием не отличалась — или капуста, или картошка. Мясо по праздникам. Да, еще горох в виде супа, каши. Перловка тоже в том же виде. Пшенка. Перемороженная сайра, всегда вонючая. Самое дешевое подсолнечное масло.

— Анька у нас особенная, ей всегда вкусно, — смеялись подружки по съемной квартире. И это было правдой. Аня не знала понятия «вкусно, не вкусно». Еда есть, чего еще желать?

Почему она не научилась готовить? Потому что не из чего было учиться, не на чем: проросшая гнилая картошка, старая сковорода с несмываемым слоем нагара. Нельзя было выбросить сгоревшее или не съесть то, что лежит на тарелке. Черствый хлеб пускался на котлеты, прокисший кефир — на блины. Капуста не имела срока годности. Почернела — обрежь. Помидор подгнил с одной стороны — тоже обрежь. Еду нельзя выбрасывать. Все, что сгнивало, начинало плохо пахнуть, отдавали домашним животным, размачивая хлеб с плесенью в остатках старых щей. Кусок мяса, который варился не меньше четырех часов, но так и оставался дубовым, нежующимся, собаки съедали с радостью. Все выживали как могли. Не только животные, но и люди. Аня так и выросла в режиме выживания.

Зато ее мать была теперь счастлива. Получив материальную возможность, она скупала продукты про запас, что-то без конца пекла, жарила. Закармливала зятя разносолами, выставляя тарелки на столе в три ряда. Она получала настоящее удовольствие — и плита хорошая, и духовка работает, и дрожжи совсем другие. Каждая мелочь вызывала у нее неподдельный восторг, чем она делилась с Георгием. Тот чувствовал себя мужиком, принесшим на ужин не только мамонта, но и кролика с семгой заодно. Аня видела, как он расцветает, когда мать перед ним лебезит, приносит, уносит, спрашивает, понравилось или нет, не пересолила ли. Аня представляла себя на месте матери — сможет она делать так же? Нет, никогда. Знала бы она тогда, как все обернется…

Тогда Аня поняла, что это конец. Ее личный. Она больше не может думать только о себе, а вынуждена думать о матери и сыне, которые зависят от нее, точнее от ее мужа. И они действительно попали к нему в зависимость. С потрохами. А к хорошему быстро привыкаешь. Аня смотрела на детскую — красивая кроватка, обои с самолетиками. Пеленальный столик, игрушки.

Нет, она не начала хитрить и обманывать, хотя другая, наверное, так бы и поступила. Притворялась. Аня не хотела, не могла себя заставить. Мечтала только об одном — попасть на прием в поликлинику, к Светлане Андреевне. Получалось, что доктор осталась единственным человеком, которому Аня могла признаться, что ей плохо. Невыносимо настолько, что хоть вешайся или выходи в окно. Что она хочет только лежать, никого не видеть и не слышать. Что даже Антоша не вызывает у нее приступа материнской любви и нежности. Она просто хочет остаться одна и чтобы от нее все наконец отвязались. Чтобы мама, муж, ребенок — разом исчезли, и она вновь оказалась на кровати в квартирке, которую снимала с подружками. Хотя бы на один долбаный день. Потому что в квартире, которую снял муж, ей было невыносимо засыпать и уж тем более просыпаться. Но поймет ли Светлана Андреевна?

Аня думала, как попасть к ней на прием. На ее счастье, государственная медицина оказалась сильнее частной. Однажды ей позвонила медсестра и спросила, почему они не пришли на плановую прививку.

— Нам ее сделали, — ответила Аня. — Частный врач.

— И что, я должна поверить на слово? — рявкнула медсестра. — Принесите справку о вакцинации. И ребенка на осмотр. Грудничковые дни — вторник, четверг.

Опять же удача — этот разговор услышала или подслушала мать. И позже подтвердила зятю: да, звонили из поликлиники, требовали официального осмотра и справки. Частный врач, конечно, хорошо, но для детского сада и школы нужны справки из государственной поликлиники. Иначе никак. Так что лучше Ане с Антоном сходить.

Детей было много. Антошка капризничал и плакал. Аня измучилась, пока дождалась очереди. Наташи рядом не было. Обычно они ходили на осмотры вместе. Так и ожидание проходило легче.

— Успеет врач принять? — спросила Аня медсестру. Прием уже заканчивался, а перед ней еще три человека.

— Не знаю, ждите, — ответила медсестра.

Антоша наконец задремал, устав от попыток высосать хоть каплю молока из материнской груди. Аня сидела в комнате, выделенной для кормящих матерей, и плакала.

— Хотите я покормлю? У меня много, — предложила ей девушка, сидящая напротив. — Уже сил никаких нет. Молока хоть залейся. Как у коровы. Давайте, мне все равно сцеживаться в раковину, иначе разорвет. Так хоть молоко не пропадет.

— Я не могу, неудобно как-то, — промямлила Аня.

— Чего неудобного-то? Раньше были кормилицы, молочные братья и сестры. Сейчас-то что изменилось? — не поняла девушка.

Антошка как назло отлепился от пустой материнской груди и закричал от злобы, обиды, но главное, от голода.

— Ох, не могу это слышать. Давайте. — Девушка положила свою дочь, судя по розовому одеяльцу и всему остальному, тоже розовому, в переноску и приложила Антона к груди. Тот жадно подхватил сосок и замолк, чуть ли не чавкая от удовольствия.

— Как же хорошо… и сцеживаться не надо, — сказала девушка с таким облегчением, даже счастьем на лице, которого Аня не могла понять. Ей кормление, кроме боли, ничего не приносило. Она страдала, по-настоящему. Грудь горела, соски кровили, руки, держащие сына, становились свинцовыми, будто от непосильной ноши. А эта девушка, по виду — ее ровесница, получала наслаждение. Как такое может быть?

— Вам не больно? — уточнила Аня.

— Так надо было грудь готовить. Мочалкой тереть, пока беременная была, — ответила девушка. — Хорошо сосет, молодец мальчишка.

Аня расплакалась.

— Да ты чего? Ну подумаешь! Не ревнуй только. Это ж так… Он же маленький, ему все равно, чью титьку сосать. Он меня и не вспомнит, — забеспокоилась девушка. — А чего голодом-то его морить? Почему на смеси не переведешь?

— Частный врач сказала, что до года надо грудью, — призналась Аня.

— Ну а что она должна была сказать за деньги? Ей же надо их отрабатывать, — рассмеялась девушка. — Меня мама вообще манкой кормила с рождения. Не было у нее молока. Как пришло, так и ушло. А я в бабушку пошла — та и своих четверых детей выкормила и чужих не сосчитать. Она всегда говорила — зачем выливать, если кому-то надо. Вот твоему надо. И мне хорошо. А если в груди пусто, так зачем ребенка мучить? Это ж нормально. У кого-то — хоть залейся, а кто-то по капле выдавливает. Все разные. Дите-то тут при чем? Нету молока, так корми смесью.

Аня видела, как насытившийся Антоша отвалился от груди и уснул. Девушка упаковала грудь в лифчик и легонько покачала Антона. Тот отрыгнул, не просыпаясь.

— Все, забирай. — Девушка передала Ане ребенка.

— Спасибо, — сказала Аня и разрыдалась. Девушка ее успокаивала, гладила по голове, говорила, что все наладится, просто не надо нервничать и переживать. Если можешь кормить — корми, не можешь — так зачем страдать?

Она, так же как и врач из поликлиники Светлана Андреевна, говорила с позиции матери. Мать решает, как будет хорошо ей. А если ей, то и ребенку.

— Грудь болит очень, — призналась девушке Аня.

— Так, может, застой или мастит? Муж-то помогает? — спросила та.

— Как это? — не поняла Аня.

— У меня такой мастит был, что криком кричала. Муж помог. Рассосал, — ответила девушка.

— Это как? — все еще не понимала Аня.

— Да как ребенок и рассосал, — удивилась Аниному вопросу девушка. — А что еще оставалось делать? Ты мужа попроси, пусть тебе грудь рассосет. Тогда и полегчает.

Аня попыталась представить, как просит Георгия рассосать грудь. Он бы ее сразу в психушку отправил. Неужели бывают настолько близкие отношения между супругами, когда одно целое, и в здравии, и в печали, и в радости… пока смерть не разлучит… Ладно, пусть не до смерти, но пока в браке… Аня давно поняла, что они с Георгием никогда не станут близкими людьми. Он был закрытым человеком. Никаких воспоминаний, фотографий из прошлого, никаких откровенных разговоров.

— Нечего вспоминать, — отвечал он, когда она спрашивала.

Она лишь знала, что Георгий рано остался сиротой. Родители погибли в автокатастрофе. Какая-то страшная авария — в их машину врезался потерявший управление бензовоз. Загорелись и он, и старая «Волга», на которой ехали родители. Его, на тот момент десятилетнего, отправили в детский дом — других родственников, готовых считать его родным и оформить опекунство, не нашлось ни с материнской, ни с отцовской стороны, хотя вроде бы были. Брата отца, родного дядю, Георгий даже помнил — на рыбалку однажды ездили. Да и у матери сестра имелась, вроде как двоюродная, но близкая. Так ему мама рассказывала. Говорила, не бойся, она тебя заберет, если со мной что случится. Не забрали. Георгий сначала очень хотел их найти, посмотреть в глаза, спросить, почему не забрали? Как могли жить, зная, что племянник в детском доме? Лишнюю тарелку супа считали или просто было наплевать?

А потом он решил, что у него нет родных. И друзей тоже. Так он Ане и сказал. Она больше не задавала вопросов. Хотя, если бы спросила, он бы рассказал. Хотел рассказать. Хоть кому-то. Близкому человеку. Жене. Но он сразу понял, что с женой у них не будет настоящей близости. Она была слишком молода, не имела его опыта потерь. Он не ждал, что она поймет или пожалеет. Молодость, считал он, эгоистична по своей природе. Если бы Аня только спросила… Может, их совместная жизнь сложилась бы по-другому.

Но Аня не желала понимать, в ней никогда не возникало эмпатии. Она не умела сочувствовать, сопереживать. Равнодушие? Скорее, душевная черствость. Такая черта характера, вот и все. Не только по отношению к нему, супругу, вообще — к матери, детям, другим людям. Анна могла спокойно пройти мимо ребенка, упавшего с велосипеда и зовущего маму, которая искала его на другой тропинке лесополосы. Не кидалась на помощь. Собственную мать она терпела. Но никакой внутренней привязанности не испытывала.

Георгия это не просто удивляло — шокировало. Он, потеряв мать, больше всего на свете хотел бы ее хоть раз увидеть. Пусть во сне. Вспомнить ее запах, голос. Но ничего не осталось. Все стерлось. Он завидовал Ане. Ее мама была жива, здорова. Она могла с ней увидеться в любой момент. Даже если мать что-то недодала дочери, не привила нежность, не стала ей близкой — пусть не подругой, а просто родным человеком, которому можно обо всем рассказать, — разве это уже не счастье: просто быть рядом. У него такой роскоши не было. Аня не стала для него близким человеком. Но разве он имел право судить ее за это? Нет, конечно. Он не знал, что такое настоящая близость, семья. Аня — жена. Посторонний человек, который вдруг стал родным по документам. К жизни это не имело никакого отношения.

Георгий не проявлял нежности, не был ласковым. Аня объясняла это его детством. Его не обнимали, не целовали, не прижимали. Тактильные ощущения он не понимал. Она и не пыталась пробиться к нему, откровенно говоря. Не хочет — не надо. Ей своих проблем хватает. Георгий оказался хорошим мужем, состоятельным, пусть и не щедрым, мужчиной, способным хорошо обеспечить семью. Разве этого недостаточно для счастья? Разбираться с его тараканами в голове она не собиралась. Она его не любила никогда. Если он этого не почувствовал, то сам дурак, что согласился на брак. Она его не заставляла. Это было его решение. Но и ее. Она хотела стабильности, достатка. Он — молодую жену. Так что сделка была выгодна для обеих сторон. Если Георгий рассчитывал на другое, то она нет. Она выходила замуж с «холодной головой».

Мать Аню тоже никогда в детстве не обнимала и не целовала, но она решила, что никогда так не поступит со своим ребенком. Антона, когда тот был младенцем, Аня тискала и зацеловывала. Каждый пальчик, каждую складочку на теле. Глазки, ушки.

— Что ты с ним лижешься? Он же мальчик, — строго сказала мать, увидев, как Аня целует сына.

— А с девочками можно? — огрызнулась она.

— Девочки — другое дело, — ответила мать.

— Тогда почему ты меня не целовала? — Аня закипала. Понимала, что сейчас сорвется.

— Некогда было. Работала я, — ответила мать. — Тебя надо было чем-то кормить, а не целовать. Ты сейчас на всем готовом с жиру бесишься, а поработала бы с мое — так ценила бы, что имеешь.

— Мам, надоело, понимаешь? Сколько можно? Почему я у тебя такая плохая — не ценю, не дорожу, не понимаю? Может, дело не только во мне? Может, в браке двое участвуют? — закричала Аня, не сдержавшись.

— Я не знаю, как сейчас. Раньше по-другому было, — сказала мать. — Георгий тебя одну не оставил, как меня твой отец. И деньги дает. От твоего отца я алиментов сроду не видела. Врачи у тебя — какие хочешь. Коляска, вон, сама едет. Не тебе меня судить. Скажи спасибо, что вырастила и на ноги поставила. Замуж тебя выдала, помогаю сейчас. Георгий прав — ты неблагодарная.

— Неблагодарная? Это он так сказал? — задохнулась от возмущения Аня.

— Это я так сказала, — ответила мать. — Да, в браке двое. Только ты хоть себе-то не ври… Хоть один шаг навстречу Георгию сделала? Хоть как-то попыталась с ним сблизиться?

— Ты ничего не понимаешь! — закричала Аня. — Он другой, совсем другой.

— Конечно, другой, и я даже знаю, с кем ты его сравниваешь, — хмыкнула мать.

— Там все давно кончено! Или Георгий святой и до меня ни одной женщины не видел? — продолжала кричать Аня. — От твоей помощи — только хуже! — Она заплакала. — Ты мне что, охранник? О каждом моем шаге Георгию докладываешь. Ты хоть понимаешь, что я дышать здесь не могу! С вами! Не гуляю, не пью, ничего плохого не делаю. Я просто хочу хоть иногда встречаться с подругой, ходить к тому врачу, которому доверяю, делать то, что хочется мне, а не вам с Георгием.

— Ты сама себе выбрала судьбу, никто не заставлял, — пожала плечами мать. — Не нравится так жить — разводись. И вот этого всего, — мать показала на квартиру, — не будет.

— Как же я вас ненавижу, ненавижу. Тебя и Георгия… — прошептала Аня.

— Давно вас не было видно, — сказала Светлана Андреевна. — Как вы себя чувствуете?

— Вроде бы хорошо, — ответила Аня, — но спит беспокойно. Стул нормальный, а вес все равно не набираем. Я пытаюсь сама кормить, только иногда удается бутылочку дать.

— Я про ваше самочувствие спрашиваю. — Врач посмотрела на Аню.

Они с Антоном были последними в очереди. Время приема давно закончилось, но Светлана Андреевна их приняла.

— Мне плохо, очень, — призналась ей Аня.

— Я вижу, — кивнула врач.

— Антошу разбудить? Понимаете, он поел и уснул, — начала объяснять Аня.

— Почему вы не перешли на искусственное вскармливание? — спросила врач.

Аня молчала.

— Ваши родственники против? Убедили кормить грудью? — уточнила врач, заранее зная ответ.

Аня кивнула.

— Анна, послушайте меня. У вас типичная послеродовая депрессия. Ваши родные только усугубляют это состояние. Я не могу вам ставить подобный диагноз, это делают психиатры. Так что никакие лекарства прописать не могу, не имею права. Я — педиатр. И как педиатр советую перевести Антошу на искусственное вскармливание, начинать прикорм раньше положенных сроков. Давать ему сироп, чтобы высыпался, и лекарства, чтобы захотел есть. Я сейчас объясняю на пальцах, чтобы вы понимали. Но самое главное другое — это вы. Вам нужна помощь больше, чем Антону. Вы — мать, и от вас зависит, что будете делать со своим сыном. Никакие родственники не вправе решать. Только вы. А для этого должны быть в стабильном психологическом состоянии. Понимаете? Антону нужна сильная, адекватная, уверенная в себе мама. Иначе никак. Если запустите себя, можете выйти в окно вместе с ребенком. Это не вы, а ваша болезнь будет вами управлять. Поэтому исключите из своей жизни факторы, которые вас убивают. Морально, конечно же. Срочно запишитесь на прием к психиатру, я могу порекомендовать хорошего врача, он подберет препарат и дозировку. И принимайте решения и за себя, и за сына. Переводите ребенка на искусственное вскармливание, готовьте сами — я распишу график прикорма и диету по дням и часам. Скажите всем родным, что это ваше решение. Вы — мать, имеете на это полное право.

— Муж нанял частного врача. Она считает, что надо кормить грудью минимум до года… — призналась Аня. — Меня теперь даже в поликлинику не отпускают.

— Анна, а вы сами чего хотите? — устало спросила Светлана Андреевна.

— Я не знаю, ничего не знаю. Хочу, чтобы все это побыстрее закончилось. — Аня держалась за голову, которая начала нестерпимо болеть.

— Это не закончится, пока вы сами не решите. Нет таблетки, которая вас спасет. Есть, которая поможет. Просто помните, что вы — мать, и только вам решать, что делать с ребенком. Его никто не может у вас отнять.

Она во всем виновата. Другая бы на ее месте кричала, вопила, ползала на коленях, делала все возможное и невозможное, чтобы не разлучаться с ребенком. Но она этого не сделала. Испугалась? Нет. Думала, что не получится? Тоже нет. Тогда почему? Каждый вечер Аня задавала себе этот вопрос. Почему не сражалась, не билась за сына? Почему так быстро и просто от него отказалась? Сама предложила Георгию поделить детей. Для себя у нее давно было готово оправдание — так будет лучше для Антона. И ей проще с одним ребенком, чем с двумя. Врач твердила, что нужно думать о себе, вот она и подумала. У нее еще может быть личная жизнь. И вообще другая жизнь. С одним ребенком ее устроить легче. Юлька — девочка, она поймет. Антон никогда бы не принял отчима. Аня себя в этом убедила. И вот тогда она предала сына. По-настоящему.

После развода Георгий попросил ее поговорить с Антоном. Объяснить все.

Они сидели на лавочке, и Аня не знала, что сказать сыну. Какие подобрать слова.

— Мы будем видеться, правда? — первым спросил Антон.

— Конечно, обещаю! — сказала она.

— А где? Давай рядом с футбольным полем около школы. Там, где ворота. Они всегда приоткрыты. Рядом гаражи. Никто не узнает, — предложил Антон.

— Давай. Буду ждать тебя там каждый день после уроков. Если ты не сможешь, ничего страшного, — пообещала она.

Аня предала собственного сына, поддавшись другим чувствам, надеждам, уступив собственному эгоизму, и этому нет прощения. Грех, который не замолить никакими молитвами. Боль, не становящаяся слабее с годами. Родитель, предавший собственного ребенка, будет жить в собственном аду. И станет мечтать об аде в загробной жизни, с вечными мучениями, горящими кострами и булькающими котлами. Потому что ад реальный мучает не снаружи, а изнутри. Пожирает и сжигает внутренности. Не медленно, а сразу. Человек живет с дырой внутри. Черной, беспросветной дырой. Чувствовала ли она это тогда? Нет. Ни одного мгновения. Жила мыслями о будущем, которое никак не становилось светлым. Не все женщины способны на материнский подвиг — жить, терпеть, все выносить ради детей, ставя их интересы на первый план. Аня хотела жить ради себя.

— А как же дети? — спросил Георгий, когда речь зашла о разводе.

— При чем здесь дети? — удивилась Аня. — Они привыкнут.

Антон крутил головой, высматривая маму в условленном месте за футбольным полем. Но она не пришла ни в тот день, ни на следующий. Целую неделю Антон каждый день ее ждал. Конечно, он понял, что она не придет, но все еще надеялся. Придумывал объяснения — мама могла заболеть, у нее дела. Знал, что сам себя обманывает. Прошла неделя, и Антон стал после уроков бегать к Юльке в младшую школу. Она его всегда ждала.

— Я хотел маму увидеть, — признался однажды Антон сестре.

— Ага. Но она не может. Мама мне сказала, что ей папа запретил. Если с тобой увидится или поговорит по телефону, он перестанет давать нам деньги, — ответила Юлька.

— Но можно было бы тайно… мы же договаривались, — заметил Антон. — Папа не узнал бы.

— Мама говорит, он все равно узнает. Следит за ней. И за нами тоже — пожала плечами Юлька.

Антон кивнул. После этого решил проверить, правда ли отец за ним следит? Оставлял на ноутбуке тетрадь или ручку. В ящике стола линейку или ластик. Определенным образом. И они никогда не были сдвинуты. Выходит, мама обманывала и никакой слежки не было? Антон не знал, что думать.

Аня часто возвращалась в прошлое, пытаясь понять, в какой момент ее жизнь пошла под откос. И выходило, что она сама каждый день гнала поезд в пропасть.

Первый год жизни Антона она плохо помнила. В конце концов даже частный врач согласилась на искусственное вскармливание. Клиент — то есть Георгий — был недоволен работой врача. Антон все еще не набирал вес и плакал по ночам. Но врач настояла — никаких банок, только домашняя еда. Анина мать без конца что-то перекручивала в блендере, варила, тушила, снова перекручивала и была счастлива. Но, поскольку все ее время уходило на готовку для внука, Георгий остался без полноценных ужинов. Чем тоже был недоволен.

— Я не успеваю, — заламывала руки мать, оправдываясь перед зятем, как горничная перед хозяином. — Да, не научила Аню готовить. Но она старается. Только не выходит у нее. Не приспособлена она к плите. Соседка наша, Галка, та что ни сготовит, так жрать нельзя. А ей вкусно. Намудрит что-то: то помидоры фаршированные, то рыбу с сыром, ну смотреть страшно, а ей отлично. Моя Анька тоже из таких женщин, видать. Руки вроде на месте, а как к плите подходит — так из жопы. Не дано ей.

Это была чистая правда. Есть женщины, которые готовить хотят, но не могут. Не чувствуют. И получается полная гадость. Аня оказалась из таких. Но она хотела научиться.

Георгий оплатил жене кулинарные курсы, заставил всю кухню утварью — пароварки, скороварки, любые сковороды. Аня отходила на курсы. Очень старалась, но в результате получалось несъедобное варево. Георгий пробовал и выбрасывал содержимое тарелки в мусорное ведро. На глазах у Ани.

— Готовь сам, раз тебе не нравится, — сказала однажды мужу Аня.

На следующий день она провожала мать домой, в Иваново. Оказалось, они с Георгием все обсудили и решили предоставить полное хозяйство Ане. Пусть сама справляется, старается, учится. Да, наверное, тогда она сломалась окончательно. Хотя должна была стать сильнее, научиться противостоять жизненным обстоятельствам. Хотела семью — так пусть научится о ней заботиться. Мечтала стать домохозяйкой, так вот шанс — занимайся ребенком и домом. Не нравится, что все командуют и понукают, сделай так, как нужно тебе. Возьми треклятые «бразды правления» в свои руки. Управляй домом, семьей. Но Аня не умела и не хотела брать на себя ответственность. Она растерялась, оставшись без советов, понуканий, от которых страдала. Но без них все ее безволие, неспособность принять решение расцвели пышным цветом, вместо того чтобы сделать сильнее. Эффект получился обратным.

Антон, как считалось, пошел в мать. Тоже никогда не спорил, отступал, был слишком мягким и зависимым. Но разница все же имелась. Антон не был слабым или бесхребетным. Просто не хотел спорить, чтобы не огорчать другого человека. Не желал драться, потому что боялся сделать кому-то больно. Отдавал игрушки, показывая не слабость, а заботу, сострадание. Если другой ребенок так сильно хочет эту игрушку, значит, она ему нужнее.

В этом он был лучше своей матери. Аня не руководствовалась такими мотивами, когда жила по правилам, установленным Георгием. Она не хотела сделать ему приятно, позаботиться. Лишь мечтала, чтобы он от нее наконец отстал. Почему сразу не развелась, когда почувствовала, что они с мужем не смогут построить нормальную семью? К хорошей жизни быстро привыкаешь, как и к достатку. Аня привыкла. Ей не хотелось возвращаться в прошлую жизнь — нищую, от зарплаты до зарплаты. Она привыкла к хорошему матрасу, белью, полотенцам. К тому, что у Антона есть всевозможные игрушки и красивая коляска. Она признавала, что Георгий — ответственный отец. Когда Антоше исполнилось три года, они переехали в новый район, славящийся хорошими детскими садами и школами. Ане там было некомфортно, страшно, но кого волновали ее чувства?

Конец ознакомительного фрагмента.