Темные числа

Маттиас Зенкель (2018)

Международная Спартакиада программистов не дает спать спокойно академической элите страны. Здесь начинающие математики соревнуются в освоении технологий будущего, для которых сейчас, кажется, достаточно одного нажатия клавиши. Сборная Кубы бесследно исчезла незадолго до открытия соревнований. Их переводчик, решительная Мирейя, отправляется на поиски по зарубежной столице, которая гудит и мерцает, словно наэлектризованная. В мастерски закрученном, по-булгаковски гротескном сюжете встречаются агенты спецслужб, вселяющие ужас машины и даже призрак Сталина. Порой фантасмагорический, шутливый, лингвистически великолепный роман непредсказуем, как сама история.

Логические элементы

Ленинград, 1948 год

«В Москву! В Москву!» — кричали все: герои книг и жильцы переполненных бараков, посетители временных столовых и прохожие у входов в подвалы, где тайком курили школьники, показывая друг другу коварные приемы и подслушивая учителей. Даже в Ленинграде некоторые взрослые не скрывали страстного желания получить разрешение на переезд в Москву. Мать Леонида, однако, стремилась в Киев.

Точнее, Ирину Кирилловну Птушкову тянуло в Феофанию на окраине Киева, где располагался монастырь, который на днях преобразовали в техническую лабораторию.

«Тебе понравится, я уверена. Вокруг дубовые рощи…» — Аргумент не убеждал Леонида. Стрелки, обозначавшие наступления, и линии фронта дважды пересекали^[2] столицу Украинской ССР, и на школьной карте виднелись многочисленные точки от булавок. Вернувшись в Ленинград после снятия блокады, он понял, что могут представлять собой эти точки. Достаточно сложить два и два, считал он, и станет очевидно, как выглядят Феофания и прочие районы и пригороды Киева: дубовые рощи теперь закрытые зоны, там наверняка полно мин и неразорвавшихся бомб. Это было похоже на правду, но Леонид не особо старался убедить мать, наверное, потому, что знал: она припомнит ему заметку, написанную им несколько недель назад для стенгазеты. И в самом деле, мама незамедлительно указала на основной тезис, который он позаимствовал у Всесоюзного радио: «Именно там, на дважды выжженной земле, сейчас строится лучшее будущее».

Леонид вздохнул.

— Папа найдет нас там, Лёнчик, — попыталась уверить мама, но он остался глух.

— Ты же всегда говорила, что для работы тебе нужен только лист бумаги, — сказал Леонид.

Ирина Кирилловна, недавно успешно окончившая аспирантуру, объяснила, что в последнее время появилось много возможностей и Феофания — лучшее место для продолжения исследования. И спецпайки, которые там выдают, им обоим не помешают. Она снова упомянула Сергея Алексеевича Лебедева: впечатлившись диссертацией, он предложил Ирине работу в технической лаборатории. Больше она ничего не могла или не хотела говорить Леониду в те вечера, но глаза ее загадочно блестели.

Как полярное море при полной луне

И как болото в утреннем свете.

Эти слова бабушка Леонида вышила когда-то на шелковой скатерти. Скатертью накрывали туалетный столик в комнате Птушковых, поэтому остальные строчки прятались в складках. Но Леонид давно научился вполне прозаически толковать необычный блеск в глазах матери. Ведь и его левый глаз болотно-коричневого цвета горел глубокой жаждой знаний. А серый правый глаз выдавал то не соответствующую возрасту мудрость, то некоторое пренебрежение, потому что Леонид много читал и уже кое-что понимал или начинал понимать. Когда в глаза попадала пыль или цветочная пыльца, взгляд затуманивался слезами и становился страшно печальным. Учителя знали, что отец Леонида пропал без вести по пути с фронта домой, и пытались утешить мальчика, рассказывая о тысячах детей, оставшихся в войну сиротами. Сейчас, когда Леонид снова перевязал веревками чемодан, прощался с только что обретенными друзьями и в очередной раз покидал Ленинград на неопределенный срок, его, наверное, считали храбрым: березы еще не цвели, а страшная пыль была погребена под снегом.

•

Феофания, 1950 год

Биметаллическая пружина испорченного термометра застряла на нуле, уже неделю прибор показывал правильную температуру только в полдень. Приближалась весна, но пруд все еще был покрыт толстым льдом, Сергей Алексеевич мог и дальше по воскресеньям приучать сотрудников к зимнему плаванию. Он уже разбил ледяную корку на воде в купальне, подкатил к краю балки для опоры. Затем растер тощий торс снегом и спустился по вырубленным во льду ступеням в воду. Несколько раз с наслаждением фыркнув, заведующий лабораторией вновь ухватился за нить мыслей:

–…И теперь ко всем трубкам у-ф-ф-ф подать добавочное напряжение у-ф-ф-ф стабилизировать сигнал у-ф-ф-ф снизить торможение в цепи…

Аспиранты и техассистенты сбросили купальные полотенца и один за другим окунулись в воду. Леонид, ковылявший наискосок через пруд № 3, слышал, как они сопят и охают. Леонид опирался на костыли, а загипсованную ногу поддерживала стальная кошка. Кроме него, только сторожу Кузьменко и страдающему хроническим насморком офицеру службы безопасности Ниточкину удалось отвертеться от регулярных закаливающих процедур. Оба сидели на деревянных скамеечках у собственной проруби и проводили внеплановые эксперименты. Старик Кузьменко как раз сменил наживку, привязал к подлеску еще большую, вырезанную из куска покрышки бутафорскую рыбу и окунул ее в стеклянную банку с маслянистой смесью из-под шпрот. Стоило пропитанной маслом наживке погрузиться на глубину, как Кузьменко тут же резко дернул леску. Ниточкин рассмеялся, увидев, с каким усилием старик вытаскивает добычу:

— Еще один сапог фрица в твою коллекцию.

Однако над водой уже показалась острая морда щуки. Вытаскивая буквально поросшую мхом щуку на лед, Кузьменко опрокинул скамеечку.

— Какой еще сапог? Не удивлюсь, если мы у нее в желудке найдем целую ногу, — пропыхтел он.

Хищная рыба била плавниками по льду, словно выказывая уважение старику. Она разевала пасть, и появлялись кровавые пузырьки. Нет, не только пузырьки.

— Стимнябещегжусь, — услышал Леонид булькающие звуки.

Ниточкин воскликнул, заглушая щуку:

— Кузьменко, посмотри на спинной плавник.

Левой рукой Ниточкин выхватил нож и, ловко сделав два надреза, вытащил из плавника бронзовую пластину.

— Тут что-то выгравировано, — сообщил он и потер пластину о пальто. — «Esox lucius rex. Промаркирована и выпущена в… 1884 году? Вернуть Е. И. В., Академия наук, СПб.». Это что, шутка? — накинулся офицер службы безопасности на старика Кузьменко. Тот вытащил крючок из щучьей пасти, осторожно снял наживку.

Щуке удалось раскрыть жаберные крышки. Рыба приподняла голову и повернула ее. Посмотрев на Леонида золотым глазом, она вытолкнула непригодный для нее воздух:

— Отпусти меня, служивый, а я исполню три твоих желания.

Леонид покосился на мужчин. Те, казалось, не слышали предложения щуки.

— Три желания? — прошептал он.

— Cкажи только: «По щучьему веленью, по моему хотенью…»

— Да знаю, знаю. А почему всегда три? Почему не два? Или не десять?

— Ох, батюшки, опять из этих, — простонала щука. — Ты что, идолопоклонник… — здесь речь прервалась. Щука закашлялась и стала изворачиваться под сапогом Ниточкина.

— Не держи меня за дурака, Кузьменко, — потребовал офицер и в запальчивости оттолкнул щуку от проруби. — Кто еще мог сделать эту дурацкую маркировку?

Он швырнул бронзовую пластину под ноги сторожу и, тяжело ступая, пошел прочь. Щука заметно обессилела, хвостовой плавник хлопал уже не так бодро.

— Предлагаю вот что, — прохрипела она, — бросишь меня в воду х-р-р а на досуге перечитаешь Проппа х-р-р или Аристотеля. А теперь скажи х-р-р чем тебе услужить: карусель, гусеничный экскаватор х-р-р-р-р профессура по кибернетике?

Щука из последних сил приподнялась, но лишь опрокинула банку. Масло из-под шпрот пролилось на снег, потекло к проруби, в воду. Маслянистая пленка мерцала под низким солнцем всеми цветами радуги, и Леонид, не тратя времени на раздумья, бросил щуку в пруд. Не измерили, не взвесили! Но едва сторож размахнулся, чтобы дать Леониду по шее, как тот упал в обморок.

•

В лаборатории застучал молоток, удары разнеслись по парку и вырвали Леонида из беспощадного сна. Хотя мальчик вернулся из Моршина уже пять недель назад, он все не мог отвыкнуть от распорядка дня в санатории и после еды погружался в дремоту. Мама подшучивала над ним, называла султаном, пока он не сходил в городскую библиотеку и не выдвинул аргумент, что даже Павлову не удалось полностью подавить безусловные рефлексы.

— Верно, Лёня, но хорошо бы дочитать книгу.

Леонид поднялся из травы и поморгал, увлажняя сухие глаза. Он увидел, что травинки предательски отпечатались на руке, а полоса солнца уже подобралась к ногам. Леонид чихнул, прикрыл глаза рукой: против солнца он видел лишь силуэт, но по походке узнал приближающегося Кузьменко.

— Только-только одни убрались, а уже новых чокнутых заселяют, — пробормотал сторож и болезненно закашлялся, — сначала ремонтируем в поте лица… — остаток фразы заглушили удары молотка.

— Что вы сказали, Тихон Данилыч? — крикнул Леонид, но старик, пошатываясь, прошел мимо по тропинке, не взглянув на мальчика, и скрылся в развалинах Свято-Пантелеймоновского собора. Леонид был не единственным заложником условных рефлексов.

Мальчик сунул ноги в парусиновые туфли и уже по пути к прудам затолкал блокнот за пояс. Вдали взревела фабричная сирена и тут же смолкла. Это означало, что в Феофании тоже короткий перерыв.

Леонид уселся на дубовый пень, который ассистенты и аспиранты в шутку называли «древом Лебедева». И действительно, заведующий лабораторией и сегодня, выйдя из главного здания, взял курс на дубовую рощу. Каждые десять шагов он поднимал вверх руки и пружинисто приседал. Увидев мальчика, Лебедев сбился с ритма и собрался повернуть к скамейке у пруда, но Леонид вскочил:

— Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Я просто охранял ваше место.

Лебедев поправил очки на переносице и притворился, что внимательно рассматривает пень.

— Ну, думаю, мы поместимся и вдвоем, — заявил наконец заведующий лабораторией и сел. Он закурил папиросу, молча выпустил дым, обгоревшую спичку сунул в ямку под корнями.

— Сергей Алексеевич?

— Погоди, — хрипло произнес Лебедев. Окурок в уголке рта заходил вверх-вниз, пока заведующий что-то писал, пристально разглядывал кроны деревьев и складывал цифры в столбик на обратной стороне коробки для папирос. Когда Лебедев убрал карандаш в нагрудный карман, Леонид решился на новую попытку:

— Я давно хочу спросить, можно ли когда-нибудь воспользоваться вашей вычислительной машиной?

— Ничего не знаю о вычислительной машине. А ты тем более!

— Простите, Сергей Алексеевич.

Лебедев затушил окурок о пень.

— Как тебя зовут?

— Птушков. Леонид Михайлович. Простите за беспокойство.

— Ерунда. Показывай. Может, сразу и решим твою задачку.

— Это не домашнее задание, просто мне пришла одна идея, когда я был в санатории, — ответил Леонид и протянул блокнот.

Пробежав глазами первый абзац, Лебедев закурил новую папиросу и стал читать медленнее, водя обгоревшей спичкой по строчкам. Дойдя до конца второй страницы, он быстро пролистал остальные, словно кинеограф.

— Сожалею, Лёня. Ничего подобного мы пока не можем… Ни одна машина из тех, что сегодня создаются, не способна на это. Я так думаю.

— Но я читал об англичанке, которая еще сто лет назад утверждала, что ее вычислительная машина способна делать все, если человек даст ей нужные инструкции.

— Теоретически да. Однако об этих инструкциях тебе следовало бы почитать еще, на деле нужно предварительно обработать те действия, которые будет выполнять машина. Другими словами, требуется разложить их на логические шаги, которые могут быть выполнены с помощью бистабильных элементов. Например…

Лебедев нарисовал на обложке две простые схемы подключений. Вернув блокнот Леониду, он спрятал карандаш и испещренную записями коробку «Казбека» в нагрудный карман. Уходя, заведующий обернулся:

— Так, говоришь, в санатории? А тебя точно вылечили?

•

Киев, 1952 год

Шаги матери простучали вниз по лестнице. Леонид прислушался, подождал, пока второй раз с долгим звуком проскрипит дверь подъезда, и только потом вскрыл отмычкой письменный стол. Письмо Лебедева лежало сверху в выдвижном ящике. Хотя оно преодолело путь более семисот километров, бумага все еще сильно пахла табаком и канифолью. Буквы в первых предложениях вяло клонились вправо, но после вопросов о здоровье и текущих расчетах нажим стал тверже, а тон Сергея Алексеевича резче:

Просто оскорбительно, что абсолютно все электронно-лучевые трубки передаются на менее продуманные опытные образцы. Такая нехватка отбросит нашу новую лабораторию на годы назад. Это сведет на нет преимущество, которого мы достигли в Феофании. Тем не менее я уповаю на то, что министерство добросовестно принимало решение о распределении ЭЛТ, — непонятно лишь, на основании чего. Я до сих пор с ужасом вспоминаю заседание комиссии, где Базилевский предсказывал, что его «Стрела» за четыре месяца (!) перерешает все математические задачи в стране, поэтому в более быстрой машине нет необходимости, это будет лишь пустая трата важных народных ресурсов. Какая наглость! С каким удовольствием я швырнул бы ему в лицо блокнот Лёни и предложил использовать «Стрелу» и разгрызть хоть один из этих орешков до конца десятилетия.

Все это мама уже рассказывала. Леонид втайне засомневался, что Лебедев ограничился одним коротким замечанием, и действительно, после этой фразы Сергей Алексеевич продолжал разглагольствовать о препонах при конструировании машины.

Тогда комиссия посмеялась вместе со мной, но сегодня Базилевский смеется над нами. Мы работаем с динамической памятью на акустических ртутных трубках, которые выпущены в 1949 году. Это снизит скорость вычислений на одну пятую от потенциальной. Алиса то и дело напоминает, что нужно смотреть только вперед. И она права! Я надеюсь, что до понедельника встану на ноги и смогу приступить к калибровке нашего связанного вычислительного гиганта.

В конце письма Лебедев неопределенно обещал приехать с рабочим визитом в ближайшее время. Ни слова о проекте программы, который Леонид в апреле отправил ему в Москву. Ни слова о серебряной медали, которую Леонид получил на математическом конкурсе среди украинских школьников. Раздосадованный, он сложил листки письма и сунул их обратно к дневнику и рублевым купюрам.

•

Киев, 1953 год

Щука явно не была сторонницей ударного труда: три года заказные автобусы напрасно месили колесами снег, грязь и гальку, прежде чем вернули отца Лёни из царства мертвых. В тот день юноша сидел на крыльце и боролся с усталостью, навалившейся после обеда. Как по заказу из радиоприемника на втором этаже разносились звуки оркестра киностудии «Мосфильм». Адское завывание духовых инструментов символизировало последний залп «Катюши», призванный разгромить бункер фюрера, прежде чем Михаил Геловани в роли Сталина повесит всем героям ордена на грудь и прикажет возвращаться домой. Под эти звуки от автобусной остановки шел, хромая, тощий мужчина, но Леонид не помчался через луг ему навстречу. Приехавший ничем не напоминал жениха с взъерошенными волосами в материнском медальоне или сияющего от радости велосипедиста и мастера спорта на фотографии над диваном. Левое веко тяжело нависало над глазом, как у боксера или бродячего кота.

— Я к Ирине Кирилловне. Она здесь живет?

Леонид кивнул, подвинулся на ступеньках, недоверчиво прищурился, глядя снизу вверх сквозь затемненные очки. От пышных светлых волос отца, которые он смутно помнил из раннего детства, остался только жалкий венчик вокруг покрытой шрамами лысины. О каждом шраме отец мог сообщить дату, место и чаще всего воинское звание. Эти комментарии сопровождались красноречивыми взглядами или пренебрежительным причмокиванием. На вопрос, почему он не вернулся домой в первое же послевоенное лето, отец бесстрастно ответил, что в неспокойные времена возможны всяческие недоразумения и что об этом он расскажет как-нибудь в другой раз. Сначала он должен отдохнуть — поездка его страшно утомила. Леонид же еще долго лежал на диване без сна.

На следующее утро его разбудил звонок в дверь: курьер доставил телеграмму от Сергея Алексеевича. В ней сообщалось, что Лебедев может договориться о получении места в московском вузе. Если Леонид готов всецело посвятить себя прикладной математике, то пусть выезжает ближайшим поездом.

— В Москву? Сегодня? — устало выдавил отец.

Леонид взглянул печально, кивнул. Да, ясно одно: загадывая следующее желание, нужно учесть, что у щуки специфическое чувство юмора.

Примечания

2

Имеется в виду битва под Киевом в июле — сентябре 1941 года, известная как «Киевский котел» и закончившаяся разгромом Красной армии, и Киевская наступательная операция (3-13 ноября 1943 года), в результате которой столицу освободили. — Примеч. ред.