Наперекор

Марта Крон, 2019

В Его жизни было много женщин, но ни одна не смогла зацепить так, как Она. Роскошная и неприступная. Под стать Ему, а значит добиться Её нужно любой ценой. Что сильнее? Его напор или Её сопротивление? Содержит нецензурную брань.

Глава 10

ЯН

— Прости, пап. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, — говорю я, отрешённо наблюдая за мелькающим пейзажем за окном. — Перенервничал… — расстёгиваю верхние пуговицы рубашки, чтобы расслабить шею. — Поэтому и не мог заткнуться, и не давал тебе слово вставить.

— Да прекрати, — хлопает по плечу отец. — Ты сработал отлично и без моих слов. Я чуть от гордости не лопнул, а ты извиняешься.

Искренний смех родителя расслабляет, и я до минимума смягчаю свой повышенный невроз.

— Контракт у нас в кармане. Теперь можно и отдохнуть, — заключает мужчина, в предвкушении потирая руки, стоит только в наше купе зайти бортпроводнице с задержавшимся завтраком.

И я бы не отказался от тихого часа, но наш поезд скоро прибудет на станцию родного города, и мне предстоит разгрести все накопившиеся дела, чтобы потом не умереть под их завалом.

— Ты езжай сразу домой, пап, я сам с делами управлюсь, — с лёгким нажимом предлагаю я, зная, что Барсов-старший хоть и крепкий мужик, но возраст берёт своё, и здоровье уже начинает подводить.

— Да вот ещё, — возмущается Марк Миронович в своей манере, вздёргивая подбородок и напрягая шею, где надувается крупная вена. — Никакого сна, пока не буду убеждён, что эти хитрецы не наделали в контракте сносок с мелким шрифтом.

— Пап, — повторяю я.

— И не подумаю, — вторит отец.

— В кого ты такой упрямый? — набираю полную грудь воздуха, чтобы подготовиться бить тараном. — Бабушка с дедушкой были святыми людьми!

— Остроумно, Ян, — иронично хмыкает мужчина, продолжая с аппетитом поглощать пищу.

— Я сам всё проконтролирую, — заверяю я. — Не доверяешь?

Вилка с куском курицы перед ртом Барсова-старшего застывает, и он вонзается в меня сканирующим взглядом:

— К этой сделке мы готовились несколько месяцев.

— Я в курсе, — напоминаю я, пододвигая к мужчине блистер с таблетками для сердца.

Курица отправляется в рот, и отец тщательно смыкает зубы, неодобрительно поглядывая на лекарство.

Вздыхаю и начинаю молча буравить взглядом родителя, чтобы тот послушно выполнил указание врача.

— Терпеть не могу это, — ворчит он, но всё-таки делает то, что от него требуют.

В победе быстро приподнимаю уголок рта. Большее не позволено, а то вообще откажется от лечения.

Проблемы с сердцем начались у Марка Мироновича совсем недавно, когда пришлось знатно понервничать, попав в зону турбулентности и приземлившись совсем не мягко, как было обещано пилотом. Диагноз и наставления врача отец воспринял как издёвку и покинул больницу с гордым видом. Это на первый раз. А вот во второй — сам прибежал. Как миленький явился к своему старому другу-доктору, усиленно прижимая руку к груди. Правда, с условием, что об этом никто не должен знать. А я вообще случайным свидетелем оказался. Это родителю больше всего и не понравилось. Сын увидел его слабым. Всё. Это конец. Приходится теперь все свои беспокойства за близкого человека скрывать за непроницаемой маской и не дай Бог случайно показать жалость.

— Пап, слушай. Мы с тобой толком и не присели даже. Если ты так переживаешь, то я вообще не притронусь к договору. Но давай ты сейчас поедешь домой, а завтра уже приступишь к детальному разбору? — пытаюсь мирно урегулировать возникшую стычку, и мужчина заметно расслабляет плечи.

— Ладно. Так уж и быть. Ты ведь всё равно, кобень, сделаешь по-своему.

Сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться, и до самого конечного пункта утыкаюсь в лэптоп, чтобы почитать последние сводки новостей.

Только вся информация шла побоку. В центре мозга твёрдо обосновалась одна дерзкая особа, вспоминая о которой, меня дико клинило.

Ещё на конференции словил глюк, будто вместо помощницы нашего партнёра сидит Вольская. Аж рот открыл от удивления и внезапной ярости.

Вовремя спохватился. Получше присмотрелся и немного успокоился. Моя Мила не может играть за другую команду. Она сейчас, наверное, поджигает чулки, которые я в спешке с утра подложил ей на стол.

Чёрт! Так и вижу перед собой, как грациозно она выставляет ножку вперёд и, слегка прихватывая ноготками, ведёт маленькие пальчики вверх, надевая чулок до самого бедра.

— Кхе-кхе. Ян? — зовёт голос отца. — Палец убери с клавиши.

— А? — моргаю и фокусирую взгляд.

— Ты не слышишь, что ли? — усмехается мужчина. — У тебя уже ошибку выдаёт. Пищит на весь поезд. Проснись, парень.

— Ээм… прости. Задумался, — встряхиваю головой, избавляясь от ненужных мыслей.

— Ты последнее время вообще сам не свой… — задумчиво произносит Барсов-старший. — В облаках витаешь…

— Тебе показалось, — отнекиваюсь я.

Марк Миронович на это лишь странно улыбается, вызывая у меня вспышку раздражения.

Захлопываю ноутбук и, поудобнее уложившись, отворачиваюсь к стене.

Закрываю глаза, и снова она.

Да мать твою! Что ж это такое-то, а?

Ещё никогда ни о ком так долго не думал.

После смерти мамы и не проходящей подавленности отца зарёкся никогда не связываться с отношениями, чувствами и всей этой прочей лабудой.

Привязаться к женщине, значит, убить себя. Впустить в голову и сердце — лишить себя шанса на полноценную жизнь.

У меня чётко расставлены границы. Дальше сексуального влечения идти нельзя. Да и, признаться, раньше до границы-то не доходил. Просто было плевать. Для снятия напряжения и быстрого траха время всегда находил. Так же, как и женщин. С моей внешностью, положением в обществе и тугим кошельком они сами падают к ногам. Тут и напрягаться не нужно. Я лишь делаю выбор.

Так почему Вольская?

Что в ней особенного?

Да. Красивая наружность. Со всех сторон. С этим не поспоришь.

Что ещё?

Уверенная. Дерзкая. Умная.

Не пытается казаться лучше, чем есть. Знает себе цену.

Ещё до её устройства в «Легионе» отец мне все уши прожужжал, что Вольскую нужно с руками и ногами отрывать. Что с ней перед нами откроются новые двери, новый уровень, новые возможности.

Так и есть. Я был бы глупцом, если бы не признал, что Мила профессионал. За короткий срок умудрилась состряпать из «ничего» целое функционирующее производство. Иногда, вчитываясь в её отчёты, понимаю, что ни хрена не понимаю. А позориться перед ней ни за что себе не позволю. Поэтому киваю, дожидаюсь её ухода и достаю справочник.

Интересно… что она сейчас делает? Во что одета?

— Ян, проснись! Приехали.

В мою голову летит подушка, и следом я слышу хриплый смех Барсова-старшего. Вот кому скажешь, что этот всегда строгий дядька хихикает и закидывает сына фантиками от конфет — ни за что не поверят. Оно и понятно. Генеральный директор только наедине со мной превращается в сумасшедшего чудика.

— Пап, — сердито бросаю я, отряхиваясь от мусора.

— Не хнычь, неженка, — выходит из купе родитель. — Закажи мне машину, — приказывает напоследок и снова возвращает титановый облик.

Проводив отца и удостоверившись, что он доедет до дома в комфорте, спокойно еду в офис.

Ещё на входе замечаю, как втягивают головы сотрудники, и со скоростью вируса распространяется новость, что Барсов вернулся.

Обвожу толпу недовольным взглядом. Ненавижу трусость в любых её проявлениях. Я всего лишь мимо иду, а они уже к полу жмутся.

Здороваюсь с секретаршей, заказываю горячий кофе и как подкошенный падаю в кресло.

Включаю ноутбук и не успеваю сделать глоток пробуждающего напитка, сваренного помощницей, как дверь с грохотом открывается, и в кабинет вваливаются мои верные друзья.

— Ты ж вечером хотел вернуться! — бросает вместо приветствия Гена.

— Не стали тянуть. Дожали их утром.

— Где батя? — интересуется Игорь.

— Уехал по делам.

Жму руки каждому и снова беру чашку с кофе.

Вырубает сильно и надо что-то с этим делать. Ещё много работы.

— Лучше поставь чашку обратно. А то выльешь на себя и обожжёшься, — присаживается напротив меня Глеб.

Приподнимаю бровь.

На стол прямо передо мной падает папка. Читаю название.

«Вольская Мила Андреевна»

Делаю, как советует друг, и ставлю чашку на край стола.

Я весь в предвкушении. Эту информацию ждал. Очень ждал. Глушил все предположения и догадки на корню. Вот сейчас. Сейчас я узнаю, что же из себя представляет Вольская. Сейчас я удостоверюсь, что она не стоит моего внимания, моих мыслей и того странного чувства, что жрёт меня изнутри. Беру бумаги в руки и уже открываю, как слова Глеба заставляют насторожиться:

— Сочувствую тебе, мужик.