Нервные окончания

Марта Кетро, 2021

Перед вами сборник очень разных рассказов, которые объединяет одно – неожиданные финалы. Как будто вы оказываетесь в хороводе женщин – смеющихся, плачущих, влюблённых, – каждая из которых способна измениться на глазах, превратиться то в лису, то в птичку, то в кошку, ускользнуть, улететь, оставив после себя только воспоминание и поцелуй. Позвольте себя закружить и увлечь, проживите вместе с этой книгой несколько жизней – непохожих, нежных, загадочных, но имеющих общую черту: в каждой из них обязательно будет любовь.

Щенок

Это в пятницу было. Оля возвращалась домой страшно довольная. На работе случился день рождения фирмы, некруглый, три года, поэтому корпоратив устраивать не стали, но сотрудникам дали немножко денег, подарки, и отпустили в пять. Оля всем сердцем любила подарочки, неважно, сколько они стоили, и какое значение в них вкладывал дающий — от души или так. Просто — не было вещи, а теперь есть, сюрприз и маленькая прибыль. Она забавлялась собственной детской алчностью, но бороться и не думала: такой грех — не грех, нужно в главном порядочной быть, а не по пустякам к себе придираться.

А в главном она, Оля, неплохая — хороший редактор, честная жена любимого мужа и нежная мать для капризной белой кошечки. К тридцати шести годам выглядела так, что тётки на работе завидовали — на нежном круглом лице почти не было морщинок, и тело лёгкое, девичье. «Добрый нрав и высокий образ мыслей» — слегка перевирала она Цицерона, но мало кто мог узнать цитату.

И сегодня она шла и радовалась тёплой ранней осени, низкому золотому солнцу, своему новому стильному пальто и общей благодати, разлитой в воздухе.

А навстречу ей брёл мужик, совершеннейший архетипический пьяница, каких двадцать лет назад рисовали в «Крокодиле» — расхристанный, краснорожий и с бутылкой пива в кулаке. И песню пел: «Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой дру…» И тут они друг друга видят, и у обоих мгновенно портится настроение. Прямо в лице оба переменились. Он не стерпел первым: «Ну чё ты вся в чёрном, как цыганка?!» А Оля такая, с готовностью: «А не твоё дело, лучше вести себя прилично научись!» Он аж задохнулся и присел слегка: «При-ли…? Да я… да я бы давно президентом был, если б себя прилично вёл! “При-лич-но”, а?!» Ну и там ещё что-то, слушать не стала.

Неизвестно, как он, а Оля засмеялась только когда за угол завернула, не раньше. Ну не любила она пьяных. Многое прощала людям, а при виде алкашей почему-то поднималась из сердца тяжёлая ледяная злоба и кулаки сжимались так, что на ладонях отпечатывались два полукруглых следа от ногтей, среднего и безымянного. И было потом нехорошо от себя такой.

Но к подъезду уже повеселела, открыла дверь, с порога попыталась обнять кошку, но та отскочила — неласковая была, встречать приходила, а в руки не давалась.

Первым делом Оля перекусила, потому что из-за короткого дня на обед не ходили, и есть хотелось со страшной силой. Сделала омлет с сыром, маринованным огурчиком заела и соком запила. Синим. Ну, это она его так называла, потому что любила сок из синих ягод — черники, смородины, чёрной рябины, — и для краткости мужу говорила: «Синего купи». А так он вообще тёмно-бордовый, конечно.

И всё время, пока готовила и ела, теплилась у неё внутри маленькая радость. Сначала даже не сообразила, отчего. Иногда такая случается, когда в другой комнате книжка особенная тебя ждёт, интересная и нетрудная. Но в этот раз другое было — подарочек. На кровати пакет, в пакете коробка, а там игрушка. Собачка мягкая, щенок, к нему подстилка такая, вроде лукошка. На работе Оля мельком взглянула, но рассматривать не стала, до дома сберегла.

И вот она открыла коробку и услышала тарахтенье. Она урчит, оказывается, собачка-то, просто неслышно было в шуме. А дома тихо. На мгновение Оле стало неприятно: имитация жизни, нездоровое что-то. Но это было глупое чувство, поэтому Оля положила щенка на колени и обрадовалась — ведь это для покоя и релаксации придумали, ты сидишь, а он у тебя урчит. От кошки не дождёшься, не идёт на ручки, а тут почти настоящий сенбернарчик, нетёпленький только. Она опустила ладонь на рыжую пушистую спину и по-настоящему испугалась, потому что щенок дышал. Круглый его бок вздымался и опадал, толкал в руку, и было это так… физиологично, что стало нехорошо.

Но глупо же, глупо — игрушка, вещь, подарок. Погладить, расслабиться. Интересно, надолго у него батареек хватает?

В левом виске завелась крошечная боль и стала расти, расползаясь к глазу и горлу. Надо было не голодать до дома, а поесть в «Му-му» по дороге, вот дура-то. Хотя, может, от мерного тарахтения поплохело, вполне вероятно. Оля перевернула щенка брюхом кверху, хотела вытащить батарейки, но это было бы как убить. Нет, ну правда, он замолчит и перестанет дышать — как это ещё назвать? И хотелось мужу показать такую прелесть, а он только через час придёт. Можно потерпеть, взрослая уже.

Она прижала щенка к себе, и дышащий бок ощутимо толкнул в живот. И ещё раз, и ещё.

Оля сжалась, отбросила щенка на кровать, потом снова схватила и попыталась открыть отсек с батарейками. Он запирался на маленький шурупчик, и Оля, ломая ногти, стала откручивать, откручивать — открутила, вытряхнула на кровать одну здоровую толстую батарею (щенок продолжал тарахтеть и дышать), потом вторую — и он умер.

Она выпустила его из рук и помчалась в ванную и склонилась над раковиной. Её вырвало. Сквозь слёзы и боль она на секунду удивилась — чего это зелёненькое? А-а, огурчики… — Но тут её снова накрыло. Боль и отчаянье. Потому что она вспомнила.

Она вспомнила, как это бывает, когда тебя точно так же толкает в живот, но изнутри. Примерно на восьмом месяце, когда он там переворачивается, мастится, и то локтём пихнёт, то коленкой. Вниз головой он в самом конце устраивается, когда рожать, а сначала подолгу крутится, и попой, и поперёк, и по-всякому.

Она вспомнила, как ровно полжизни назад её вот так толкало изнутри, а она шла осторожно по ледяной дороге, береглась, одной рукой за живот держалась, а второй для равновесия помахивала. Ноябрь был, то мороз, то оттепель, то снова мороз. Рожать ей только к Новому году, но живот уже вырос на тонком теле совсем огромный, и муж обзывал её гвоздём пузатым — смешно, но необидно. И она как раз подходила к дому, когда из-за угла выскочил мужик. Она испугаться не успела, когда её отшвырнуло. Он не со зла, дурак пьяный, но ей хватило. Дальше она почти не помнит, восемнадцать лет прошло — она другая, муж другой, другой город, другая жизнь. Но сейчас вдруг, не то что в одночасье, а в единственное мгновение, она вспомнила.

Блестящую каталку, мелькание серых потолков, врачей, «преждевременные, быстро», тихое гудение аппаратуры, ну и всякое «тужься-не тужься, дыши-не дыши», и как инструменты гремят в тазике. Тяжело, смутно, но главное было вот что…

Когда она последний раз напряглась, так что аж глаза заболели («не тем тужишься, девка, не головой надо, да осторожно, порвёшься же»), когда она всё-таки вытолкнула его. Когда по всем правилам (она точно знала — и в кино видела, и в фильмах учебных, пока на подготовительные курсы ходила, ещё на шестом месяце) он должен был закричать, он не закричал. Тихо было.

И тогда закричала Оля.

Щёлкнул замок, она быстро сполоснула глаза и рот, вытерла лицо и повернулась к двери.

— Целоваться не будем, меня тошнило, я ещё зубы не чистила, пахнет.

— Заболела, ласточка?

— Да ты знаешь, не поела вовремя сдуру, голова разболелась.

— Ну вечно ты, нельзя же… А что это там такое интересное набросано?

— А это собачку мне подарили, она тарахтит и дышит. Только не включай, не включай, у меня голова от неё хуже болит.

— Кто подарил-то, поклонник, поди?

— Ну конечно. На работе в честь трёхлетия.

— Знаю я тебя. Ладно, пусть он тут на полке сидит.

— У него ещё подстилка есть…

— Да вон, посмотри, она уже при деле.

Оля с некоторой опаской повернулась.

В лукошке, свернувшись и свесив хвост, лежала их нахальная белая кошечка и поглядывала спокойно, как будто всегда здесь была.